Я почувствовала, что краснею с головы до ног, и не смогла произнести ни слова, тогда как он со смехом поспешил прочь, таща за собой Джефферсона.
В этот вечер у нас было роскошное пиршество. Спокойно, как он это обычно делал, Лютер, осмыслив все происходящее, принес с огорода свежий салат, помидоры, морковь и по огромной картофелине для каждого из нас. Шарлотта объявила, что хочет перенести наш обед в столовую.
– Так, как это было, когда у папы были важные гости, – добавила она, и Лютер, хмыкнув, согласился.
Я протерла длинный, темный стол красного дерева, а Шарлотта достала красивую кружевную скатерть, а потом показала мне, где находятся фарфор и серебро. Она рассказала, что Эмили обычно держала все эти вещи под замком в большом сундуке в кладовой.
– После того, как она умерла и отправилась в ад, Лютер сломал замок, и мы все вытащили и расставили на свои места. Мы до сих пор находим спрятанные Эмили вещи, – весело добавила она. – Даже деньги под ковриком.
Лютер решил, что ничего не случится, если мы зажжем канделябры. Стол был сервирован китайской фарфоровой посудой, столовым серебром, бокалами и салфетками, и столовая в самом деле выглядела элегантно. Лютер вынес два серебряных канделябра и поставил их на стол. Затем мы все пошли переодеваться. Мы с Гейвином решили надеть ту одежду, которую нашли, а Шарлотта уговорила Лютера надеть чистую рубашку и брюки, а также причесаться.
После того, как Гейвин помог Джефферсону одеться, он постучался в дверь ванной комнаты, где я одевалась. Я воспользовалась гребешками и расческами из шкатулки, чтобы сделать прическу, и теперь походила на девушку с портрета в серебряной раме. Волосы по бокам я гладко зачесала назад, а сзади заколола их одним из перламутровых гребешков, так что волосы свободно струились вниз по спине. Затем я одела нитку жемчужных бус и жемчужные серьги.
– Мадам готова для того, чтобы ее сопроводили на обед? – спросил Гейвин.
– Одну минутку, отозвалась я и поправила кринолин. Как только женщины носили такое?
Когда я открыла дверь, мне показалось, что мы с Гейвином попали в прошлое. В цилиндре и фраке он выглядел очень элегантно. Все то, что казалось глупым и смешным на чердаке, теперь выглядело представительно и замечательно. Гейвин смотрел на меня с удивлением и был доволен моим видом. Некоторое время мы молчали.
– Вы – смешные, – сказал Джефферсон, расхохотавшись.
– Наоборот, племянничек, – ответил Гейвин, – я никогда не видел более красивой девушки. Мисс Кристи, – произнес он, предлагая руку.
– Спасибо, мистер Лонгчэмп.
Джефферсон открыл рот от удивления, видя, как я взяла Гейвина под руку и мы медленно пошли по коридору. Джефферсон помчался впереди нас, чтобы предупредить тетю Шарлотту о нашем прибытии. Она вышла, чтобы посмотреть, как мы спускаемся по ступенькам.
– О, какие вы красивые! – воскликнула она, всплеснув руками. За ней появился Лютер, который тоже вышел посмотреть. Наконец, он широко улыбнулся.
– Спасибо, тетя Шарлотта, – сказала я. Мы засмеялись и пошли в столовую.
После ужина, когда Шарлотта, Джефферсон, Гейвин и я убрали со стола, мы поступили так, как хотела Шарлотта: перешли в гостиную, чтобы я поиграла для них на рояле. Шарлотта принесла испеченные ею булочки, а Лютер налил всем, даже Джефферсону, по бокалу вина из одуванчиков. Потом они устроились на диване и стульях, чтобы послушать мою игру.
Лютер зажег свечи и керосиновые лампы, но комната так и осталась неземной и таинственной из-за темных теней по углам и старых, тяжелых штор, которые висели на окнах и больше походили на привидения.
Я играла сначала Моцарта, потом – Листа и чувствовала, как что-то уносит меня из этого мира. Меня несла музыка, словно ноты сплелись в волшебный ковер. Когда я взглянула на Гейвина, одетого в старинную одежду, и поймала свое отражение в стекле книжного шкафа, мне показалось, что мы дали возможность духам предков Буфов появиться здесь снова, пусть даже всего на несколько секунд. Я думала о той девушке на портрете, представляла ее улыбку – своей, а ее сияющие глаза, в которых так много жизни и надежды, – своими, теперь сияющие Гейвину. Я слышала в комнате смех, звон бокалов, много музыки, шаги в коридорах, и кто-то, стоявший на лестнице сто лет назад, зовет меня по имени. Я закрыла глаза. Мои пальцы скользили по клавишам, словно пальцы привидения. Даже музыка казалась мне незнакомой. Я играла и играла не в силах остановиться. Но вот я открыла глаза и увидела, как Темная тень в глубине комнаты пошевелилась. У меня перехватило дыхание.
Мгновенно я убрала руки с клавишей.
– Что случилось? – спросила Шарлотта.
Я кивком показала на тень.
Все повернулись в ту сторону. Шарлотта улыбнулась.
– О, привет Хомер, – сказала она.
– Проходи сюда, приятель, – позвал его Лютер и показал куда сесть. – Хватит бродить по дому. Сядь и веди себя прилично.
Медленно Хомер вышел из темного угла и робко пересек комнату. Он был одет так же, как и тогда, когда я увидела его в первый раз. Он был робок и застенчив, как и говорила Шарлотта.
– Хомера надо познакомить, – объявила Шарлотта. Лютер хмыкнул, соглашаясь.
– Хомер, это – племянница Шарлотты, Кристи, а это – ее брат Джефферсон и Гейвин Лонгчэмп. Они все наши гости, поэтому не броди вокруг них и не пугай, слышишь?
Хомер кивнул. Его глаза округлились от любопытства.
– Возьми булочку с вареньем, Хомер, – предложила Шарлотта и протянула ему угощение. Он поспешно начал есть, но, увидев, что мы за ним наблюдаем, стал есть помедленнее.
– Поиграй еще, – попросил он меня.
– Скажи, «пожалуйста», Хомер, – сказала Шарлотта. – Всегда говори «пожалуйста», когда просишь кого-либо сделать что-нибудь для тебя.
– Пожалуйста, – добавил он.
Я задумалась на мгновение и затем заиграла «Загородные скачки». Лицо Хомера озарилось широкой улыбкой. Лютеру тоже понравилось эта пьеса. Он встал и налил всем кроме Джефферсона еще по бокалу вина из одуванчиков. Я сыграла еще несколько отрывков и затем остановилась, чтобы отдохнуть.
Мы еще выпили вина. Шарлотта достала старые пластинки и поставила их на патефон.
– Мадам? – улыбнулся Гейвин, предлагая свою руку.
Я встала, и мы танцевали, изо всех сил стараясь изобразить вальс. К этому времени вино уже подействовало на нас, и нам было уже все равно, что мы глупо выглядим в такой одежде, притворяясь, что мы умеем танцевать вальс. Шарлотта решила, что мы танцуем замечательно. Она вся так и светилась, улыбалась и хлопала в ладоши. Хомеру тоже было весело. Шарлотта следила за тем, чтобы музыка не останавливалась, а Гейвин все кружил и кружил меня.
– Что за безумный, но прекрасный вечер, – сказал Гейвин. – Ты счастлива?
– Да, да, да, – пропела я, а он продолжал кружить меня до тех пор, пока я не сказала, что у меня кружится голова и нам надо остановиться.
К этому времени Джефферсон уже заснул. День, заполненный работой и играми, и стакан вина из одуванчиков уморили его.
– Полагаю, пора всем сказать «спокойной ночи», – предложила я. Комната так и кружилась в глазах. – О, Боже, – я прижала ладонь к сердцу. – Никто из нас не привык к такой тяжелой работе.
– Хорошая мысль, – сказал Гейвин и собрался взять Джефферсона на руки, чтобы отнести его наверх, но Хомер его опередил.
– Можно мне, – попросил он и сгреб Джефферсона руками, словно он ничего не весил. Глаза Гейвина округлились.
– Осторожней с ним, Хомер. – предупредил его Лютер. – Он не стог сена.
– Спокойной ночи, Шарлотта, – попрощалась я, стоя в дверях. – Спокойной ночи, Лютер. Спасибо вам всем за этот чудесный вечер.
– Мы уже много лет так не веселились. Правда, Лютер? – спросила его Шарлотта.
– Да, – ответил он, продолжая следить взглядом за Хомером. – Сразу же спускайся вниз, когда положишь его в кровать, Хомер, – приказал Лютер.
Хомер кивнул и довольно мягко и грациозно для человека его размеров понес Джефферсона вверх по ступенькам в его комнату. Там он аккуратно опустил его на кровать.
– Спасибо, Хомер. Приходи к нам утром, – предложила я. Он кивнул и быстро вышел.
Я пошла в ванную, а Гейвин снял с Джефферсона обувь и начал переодевать его ко сну. Всякий раз, видя свое отражение в зеркале, я начинала смеяться. Я не могла остановиться и продолжала смеяться, даже когда вернулась в комнату и села на кровать. Гейвин заглянул ко мне.
– Эй, что происходит? – спросил он, просовывая голову в приоткрытую дверь. Я разразилась еще более громким смехом. Он улыбнулся и подошел ко мне. – Что здесь такого смешного?
При виде Гейвина во фраке, я впала в еще большую истерику. У меня даже живот заболел, и я со стоном повалилась на кровать.
– Смотри, намочишь в штаны, если не перестанешь смеяться, – предупредил Гейвин.
Я уставилась на него и вдруг, так же внезапно, как расхохоталась, начала плакать. Я плакала навзрыд.
Слезы потоками текли по моим щекам. Это были горячие, безумные слезы из самой глубины того колодца внутри меня, в котором скопилось горе и боль. Гейвина напугала такая резкая перемена моего настроения, он присел возле меня и начал гладить по голове.
– Не плачь, не плачь. Все будет хорошо. Я обещаю. Пожалуйста, не плачь, Кристи. Я не выношу, когда ты плачешь, – говорил он и начал целовать меня в заплаканные щеки.
Я обняла его за шею и уткнулась лицом в его плечо. Он продолжал гладить меня по голове и шепотом успокаивать. Рыдания прошли, и я успокоилась. Я подняла голову, но не отстранилась от Гейвина. Наши губы почти касались.
– Кристи, – прошептал он.
Мы поцеловались. Сначала это был легкий поцелуй, затем сильнее, пока кончики наших языков не встретились, вызвав просто электрическую дрожь в теле. Он целовал мою шею и обнаженные плечи, и я со стоном снова легла на кровать. Мне хотелось, чтобы он опустился ниже, но он колебался.
– Гейвин…
– Это из-за вина, – прошептал он. – Это из-за него ты такая.
– Гейвин, – продолжала я, глядя в его темные глаза, – у тебя когда-нибудь была близость с девушкой?
– Близость?
– Рядом с ней без одежды? – спросила я. Возможно, если бы не вино, я никогда не задала бы такой вопрос.
Он отрицательно покачал головой и снова поцеловал меня.
Жуткое воспоминание о том, как дядя Филип, вцепившись в меня, толкая и скручивая мое тело, удовлетворял себя, снова вернулось, но я прогнала его прочь. Это было отвратительно, это было не так. Я не хотела бояться прикосновений, поцелуев, тела Гейвина рядом с собой. Я не хотела, чтобы его губы напомнили мне дядю Филипа.
– Гейвин, – прошептала я, – коснись меня, заставь меня забыть.
– Кристи… ты… вино…
– Это не из-за вина. Пожалуйста, – сказала я. – Я не хочу ни о ком сейчас думать кроме тебя. – Я взяла его руку и положила себе на грудь.
– Кристи! Нет, только не так. Я буду чувствовать, что я тебя обманываю, – объяснил он, убирая руку. Я уткнулась лицом в подушку, чтобы он не видел моего смущения. – Я хочу быть с тобой, но не тогда, когда ты в таком состоянии.
Я хотела крикнуть ему, что это не из-за вина, что женщина, которая хочет родиться в прекрасной любви, а не в насилии, совершенном безумцем. Я хотела представить, что сейчас это в первый раз, что я девушка, живущая нормальной жизнью, а не та, которую обесчестили. Мое тело до боли хотело нежности, доброты, ласки. Я хотела, чтобы наши поцелуи достигли самых дальних уголков моей души, возбудили мое воображение. Я хотела, чтобы Гейвин коснулся меня и погасил огонь страсти так, как это происходит между мужчиной и женщиной. Это должно быть чем-то прекрасным, а не тем ужасом, нависшим надо мной навсегда.
– Кристи. – Он коснулся моего плеча. Я застонала. – С тобой все в порядке?
– Нет, – простонала я – Я не могу больше хранить эти ужасные воспоминания, которые жгут мне сердце Я не могу остановить этот кошмар – Я гневно повернулась к нему. – Я сбежала из Катчерз Коув, Гейвин, из-за того, что со мной сделали. Я чувствовала себя грязной, оскверненной, и ни один душ или ванна не смогут очистить меня. И ты тоже так считаешь, да? Вот почему ты не хочешь прикоснуться ко мне.
– Нет, Кристи, – возмутился он. – Это не так. Я хочу прикоснуться к тебе. Мне приходится сдерживать себя каждый раз, чтобы не сделать этого.
– О, Гейвин, – заплакала я. – Не надо прилагать усилия, чтобы сдерживаться. Мне нужна близость с тобой, очень, – эти слова шли из какой-то неведомой мне глубины моего существа.
Он долго в нерешительности смотрел на меня и затем начал расстегивать свой фрак и рубашку. В свете керосиновой лампы я наблюдала, как он разделся до белья. Затем я сняла свое старинное платье и забралась под одеяло. Гейвин, посмотрев, спит ли Джефферсон, лег рядом со мной. Мгновение мы лежали не шевелясь, позволяя нашим телам соприкасаться.
– Кристи, – сказал он. – Я не уверен… я хочу спросить, что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Теперь, когда он был рядом со мной, я поняла, как далеко мы зашли и как быстро. Внезапно я испугалась. Может, Гейвин прав, может, не надо делать этого сейчас.
– Просто обними меня, – прошептала я, – я хочу заснуть в твоих объятиях.
– Это будет нелегко, – прошептал он. Его возбуждение объяснило мне – почему.
– О, Гейвин, я так жестока с тобой, мучаю тебя, требую то одного, то другого. Ты, наверное, ненавидишь меня.
– Я не могу тебя ненавидеть, Кристи. Это просто невозможно.
Его губы снова нашли мои.
– Гейвин, сделай так, чтобы я забыла, – попросила я. – Мне нужно забыть.
Его пальцы нащупали застежку моего бюстгальтера и расстегнули его. Затем он снял его с меня, и его пальцы нежно скользнули по моим соскам, набухшим и трепещущим.
– Кристи, Кристи…
Его пальцы приспустили мои трусики, и я помогла ему снять их совсем. Обнаженная, рядом с ним я чувствовала, что мое сердце так сильно бьется, что я была уверена, он тоже слышит.
Он снял с себя белье и, поцеловав меня, нежно вторгся в пространство между моих ног. Я закрыла глаза, а когда открыла их снова, я видела его глаза, его лицо.
– Кристи? – еще раз спросил он.
– Заставь меня забыть, Гейвин, – прошептала я и, отбросив все сомнения, сказала себе, что – это любовь, а не безумный животный секс. Это был экстаз, которого я ожидала.
Очень быстро те отвратительные воспоминания о том, что со мной произошло, стали уходить все дальше и дальше с каждым новым поцелуем, пока перед моими глазами не осталось только лицо Гейвина, его глаза полные любви.
Мое сердце наполнилось любовью и надеждой. Может, моя любовь к Гейвину и его любовь ко мне сможет в конце концов победить все проклятия, обрушившиеся на наши семьи.
Я уснула рядом с ним, мечтая о еще более прекрасном утре.
Змея в саду
Утром я проснулась одна. Наверное, ночью Гейвин вернулся к себе. Было еще очень рано, только что взошло солнце, и почти тотчас я вдруг вспомнила маму. Когда я стала достаточно взрослой, она обычно находила повод, чтобы зайти ко мне и поговорить об интимных вещах. Иногда она садилась рядом со мной за туалетным столиком и причесывалась, иногда она заходила ко мне, чтобы показать то, что она купила себе из одежды, но неизбежно разговор заходил о сексе.
Я вспомнила, как спрашивала у нее о том, откуда женщина знает, занимается она любовью или сексом Она отложила расческу, посмотрела на свое отражение в зеркале и улыбнулась.
– Возникает такое ощущение завершения, – начала она своим мягким мелодичным голосом, который я так любила. – Твои сердце и душа присоединяются к чему-то удивительному и таинственному, Кристи, – говорила она, поворачиваясь ко мне, и свет в ее глазах выдал ее собственные драгоценные воспоминания.
– Таинственному, мама?
– Да, дорогая. – Она взяла меня за руку и стала вдруг такой серьезной, как учитель в воскресной школе – Таинственному, потому что ты начинаешь осознавать те вещи, которые были так очевидны, но ты их просто не видела или не слышала, или не обращала внимания. Женщины, которые развращают свои тела, которые стремятся получать только сексуальное удовлетворение, живут всего лишь в полсилы. Когда я влюбилась по-настоящему, все стало более насыщенным. Неожиданно я начала замечать некоторые вещи, которых раньше не замечала. Я никогда раньше не подозревала, какими прекрасными могут быть звезды, как сладко могут петь птицы, каким удивительным и таинственным может быть океан, и какими благоговейно воодушевленными становятся такие обычные вещи на восходе солнца. Меня все занимало. Каждое мгновение было драгоценным. Самое важное, Кристи, – она пристально глядела на меня, – самоуважение. Мне не было стыдно за те чувства и то удовольствие, которое доставляло мне мое тело. Ты знаешь, что я поняла? – добавила она почти шепотом. Я никогда не забуду выражения ее глаз, когда она сказала мне: – Девушки, которые отдают себя мужчинам для одномоментного удовольствия, ничего не стоят даже в сексе. Они заглушают и душат лучшую часть себя, они закрывают двери для души и любви. Они считают звезды чем-то само собой разумеющимся, пение птиц просто будит их по утрам, океан для них – монотонный шум, а встать рано утром, чтобы увидеть восход солнца – просто глупость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40