— Это вы, мисс Грофф? — спросил запинающийся голос, и я его сразу узнала. Русский!
Он говорит с таким неуловимым акцентом, что кажется — свой родной язык он позабыл начисто, а какой выбрать на его место, еще не решил. И все время вставляет французские и итальянские словечки. И, кажется, испанские, но испанского я уж вовсе не знаю.
— Да, — сказала я, — а что вы там делаете? Вы же вроде ночной портье, а не дневной?
Но он уже щелкнул каким-то соединением, и мне ответили длинные гудки. В номере с табличкой олеандр никого не было.
Когда мы пили кофе в Паоло, доктор Расселл сказала мне, что ненавидит отель Голден Тюлип за то, что там на дверях не цифры, а таблички с картинками.
Это напоминает ей детскую больницу, в которой она лежала, когда была маленькая, там такие таблички были на спинках кроватей, и дети звали друг друга не по именам, а по картинкам.
У Фионы на картинке был еж с яблоками на иголках, а ей ужасно хотелось белку.
Но белка была у девочки Пии в соседней палате, и ей пришлось отдать за картинку — страшно подумать — связанную мамой белоснежную шапочку с помпоном. Ей тогда здорово влетело.
Когда она это рассказывала, я подумала, что мысль о способе самоубийства могла прийти доктору в голову, когда он стучался к ней в номер в тот вечер, 26 марта.
Он посмотрел на табличку и вспомнил. Про свойства олеандра.
Это Фиона мне сказала, что он стучался.
Не для протокола.
А я ей тогда хотела сказать про Штуку, но не решилась, только погладила ее тихонько под свитером.
4 апреля
Фиона уехала вчера утром, я так и не успела с ней поговорить.
Я бы спросила ее:
• о том, что ей хотел сказать доктор Йорк, когда стучался к ней в номер
• читала ли она всю рукопись Иоанна, о которой мне рассказывал профессор Форж
• как вышло, что она не боялась рисковать, когда стала нелегально копать в Гипогеуме
• правда ли, что у Лева была мания преследования, или это сказки для полицейского заключения?
• любил ли О.Т. Форж свою подружку-адвоката и почему он на ней не женился
• почему они все мне врут?
• о том, что у нее с профессором Форжем
• о том, что у нее с ассистентом Густопом Земерожем
• о том, что у нее с белокурым русским, у которого странная кличка
• о том, как это все у нее так ловко получается и что для этого надо делать
5 апреля
Посмотрела записи Аккройда по поводу Зальцбурга.
Ассистент по фамилии Рой заявил, что его исследование общей с доктором Йорком темы пошло совершенно другим путем с тех пор, как доктор Йорк покинул клинику, и что он намерен продолжать в том же духе, и у него уже есть предложения, из которых он может выбирать.
Клиника закрыта на время, пока идет расследование, сказал мистер Рой, но вскоре ее откроют и все уладится. Доктор Фрейзер передает дела своему заместителю, компенсации пострадавшим выплатят страховые компании, историю замнут, там упомянуты несколько известных в научном мире имен, у этих людей есть другие рычаги и другие возможности.
На вопрос, какого рода отношения связывали их с погибшим, мистер Рой заявил, что доктор Йорк был пожилым, не слишком здоровым человеком, у которого когда-то были и настойчивость, и знания, и научная цепкость, но никогда не было истинного академического таланта. И что он, Ч.П. Рой, в последнее время его жалел и делал за него чертову уйму работы.
— Как это понимать — академический талант? — спросила я Аккройда.
— Это когда не очень представляешь, что тебе делать, но зато наверняка знаешь — как, — ответил Аккройд.

МОРАС
31 марта
в границах столика
а знаешь ли ты, что чахоточные с виду мальчики с белыми лунками и лиловыми подглазьями чудовищно хороши в постели? говорит она ни с того ни с сего, заказав омлет с рукколой, и растерянно щурится, ты ждешь вечера, морас, ждешь вечера? говорит она и под шатким столиком босой ступней гладит мне ногу во влажном носке
здесь неровный пол, зато подавальщик хорош, бегает на актерское мастерство, учится напрягать связки и встряхивать волосами, в профиль он похож на художницу веру — ту, что в больнице для психов читала про бродячего жирафа, а потом впилась узким обветренным ртом в шею, и как, как объяснить доктору сиреневое пятно?
о чем я думаю? вечером можно зайти в фионин номер с корабельным круглым окном — один такой на весь голден тюлип — с букинистским пожухшим развалом на полу, понюхать воздух в ванной, где шипят лосьоны для бритья бесконечных гладких ног и мускусные сны — с мускулистым густавом, не вылезающим с гостиничного корта, — оседают на зеркале
вечером можно, зажмурившись крепко, поводить пальцем по ребристым обойным соцветиям, а потом потерять перламутровую пуговицу и ползать по муравьиному плиточному полу, касаясь лбом свисающей простыни, слушая, как ледяной стебель восторга прорастает из средостенья, слушая, как к себе по своим же следам возращается год, вот же, морас, вот твой школьный Вергилий! но нет, ничего не выйдет, а выйдет — пробежать
неказистую портовую ночь, выйти на пляж со вчерашним полотенцем на шее, поскучать в перестоявшей желтой воде и лечь наконец лицом в песок, дожидаясь, пока шаги, пока голос, о неистовый роланд, не ценящий своей добычи, нет-нет-нет, мне воды безо льда, почему на нас все так смотрят?
фиона, фи-о-на, если бы еще

1 апреля
мадам желает горячего молока на ночь? нет, мадам все равно не заснет, еще бы! новая горничная мади косится на меня, се gargon est Vaccident absolu ! в такой час белл-бою нечего делать в номере доктора расселл, номер алеет вышитыми маками на шторах, маковинки звуков, маковинки дня и музыки, это ведь антонен арто? фиона не помнит, ни любви не помнит фиона, ни трех апельсинов
ну сними же ты ботинки, разве не жарко? жарко же, а я скручу чулок — видишь? он на узорной резинке, не хочу смотреть на чулок, нарочно стану смотреть в сторону, пока ты страдаешь от ран, нанесенных твоим же оружием, черт бы побрал всевидящего овидия, угрюмый морас встает и доедает купленный густавом торт, давясь увядшими абрикосами, в ее постели ты неуместен, как пара обшарпанных лодочек в примерочной boutique recherchйe], тощий кифаред и веснушчатая менада с приветом
фиона закрывает глаза и говорит, говорит, тебе бы возвращаться в дом с соломою в волосах, говорит она нараспев, улыбаться мне по утрам, как картавой тетушке из висконсина или полуденному тренеру в белом, морас! не спи, что станем делать завтра на бледном апрельском солнце? в апельсиновый душный автобус сядем, поедем в мелихху, там пустые еще пляжи, в этой мелиххе, с оспинами от вечерних костров, красный ртутный песок, две удаляющиеся фигурки с остроконечными палками, что знает об этом глупая мади?
шут арлекин, с невинной миной, удрать решивший с коломбиной, где коломбина — войлочный торс из разорившегося ателье, а вот и она, под мышкой судебного исполнителя, грязноватая вата и рваное кружево, верлен уснул? уснуло все вокруг, морас уснул лицом в диванный валик, с сегодняшнего дня абеляр не целомудрен? это если верить любителю пейотля, но кто же станет ему верить? мы-то знаем, что ничего не вышло, в который раз ничего не вышло, черт тебя возьми, возвращайся же ты к своему македонцу
ты похож на густава, как сирокко похож на фён, говорит фиона, от вас обоих головная боль и сохнут глаза, но знаешь ли, в чем разница? морас не знает, он пришел сюда не отвечать, а спрашивать, знаем! ответили цветы, но кого же мы спросим? кого? кого?

2 апреля
l 'ип et l ' autre
нет, это невыносимо, говорит она, почему я должна смотреть на твои мысли, они выдуваются из твоей головы радужными пузырьками, будто слова в комиксе, выходят из твоей головы подобно афине в блестящих доспехах, скорее бы, скорее, о чем я думаю? мечутся уклончивые зрачки — в угол, на нос, на предмет, морас! смотри на меня! мне нравится, что мы не делали этого, мне нравится, что мы ничего не делали, мне нравится, что мы спали в кроличьей норе, обнявшись, как императорские соправители на античной арке, нет — как боги геб и нут во чреве матери, в делах любви должна быть легкая примесь мошенничества — это если верить монтеню
если верить монтеню! это она у меня научилась так говорить, а я у нее научился посыпать кофе кардамоном вместо сахара
куда проваливаются все слова, только что были здесь, пойти, что ли, половить их, как детей над пропастью, но куда там — кругом колючки, можжевельник, и тот цепляется за фионину юбку, нет! не надо тоника, лучше стрэйт, но это уже последний, надо говорить, говорить слова, иначе она испугается и уйдет, морас — храбрый солдатик с этикетки бифитера, грозный писака, набитый латынью, как игольная подушка, но чу! уколешься иголочкой и заснешь, а с тобой и все царство заснет, вот ее бы усыпить, обратив в бестолкового рыжего эндимиона, чтобы хоть пару месяцев помолчать луной, ибо все наши речи — это несусветная дичь, давай закажем еще земляничного? а вот и густав! говорит она и машет густаву нестерпимо белой, зацелованной морасом рукой, но погоди же, неужели сядет за стол с обоими — как та голландская старуха, что, попав в беду, поставила одну свечу архангелу Михаилу, а другую — его дракону, на всякий случай, — ноздри шахматные раздуваются у того и другого, два коня блед и одна блядь, сядет за стол, где один дрожит шоколадной шкурой и смотрит на ее рот, а второй щурится и роняет междометия конскими каштанами, сядет как миленькая, морас! смотри, кто идет! говорит она, хватая меня за запястье, даром, что ли, лежит беспризорно между остывшими чашками, как мы станем с этим жить? он сейчас подойдет, морас, поздоровайся же!
в вагоне розовом уедем мы зимою, говорю я, и она смеется, слишком туго растягивая губы, из кого это? спрашивает, будто не знает, примерный колокольчик из хэррогейта — проволока на зубах, сатиновый фартук, металлические дужки очков, — будто знать не знает, что сама она из них, из неприкаянных, вечно сонных оле лукойе, что, наигравшись в твоей детской, оставят там столько пластилина, что хватит вылепить новую жизнь или две, правда, уйдут потом с твоей лучшей игрушкой, по tiene importancia ! а вот и подавальщик — тот же, что и вчера, с театральной суровой усмешкой и блокнотом, вот и каменщик в фартуке белом, а вот и Густав

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА
Мальта, первое апреля
Итак, алтарь, mensa Domini, жертвенник.
Вообще-то я никогда особенно и не задумывался над тем, что это такое.
Вернее, для меня всегда было как бы само собой разумеющимся, что altus — это высокий, а значит, речь идет о находящемся на возвышении месте (потому что к небу и к Господу ближе), где совершаются разнообразные обряды.
Короче говоря, алтарь — это самая высокая и наиболее насыщенная точка сакрального пространства, его центр и начало. Однако Иоанн Мальтийский в своем тексте задает совсем иную семантику алтаря.
По его мысли, истинный алтарь не привязан к определенному месту. Он появляется там, где хочет, а вернее, там, где мозаика обстоятельств сложилась определенным образом и смысл мира, то есть философский камень, уже готов появиться на свет.
Возводить алтарь заранее нет никакого резона — все равно не угадаешь, где он появится. Предугадать, где именно и когда образуется в мире философский камень, также невозможно, таким образом, как пишет Иоанн, тщетны все старания мудрецов, и безнадежен труд их.
Однако, как выясняется, не все так уж плохо, ибо как существуют в мире вещи, отбирающие возможности, так существуют и такие, что возможности притягивают.
Совершенно ясно, что на свете существуют предметы, владение которыми значительно увеличивает вероятность появления в мире философского камня.
Очевидно также, что эти предметы не сами по себе увеличивают вероятность зарождения magisterium ' a, но только в том случае, если ими кто-то обладает. Самих по себе вещей недостаточно, необходим также элемент свободной воли. Что ж, этого добра тоже навалом.
Я все сделал правильно, черт побери. Я узнал, где возникнет алтарь, я подобрал жертвенный материал, я получил деревянный b в ton — pilote в собственные руки, я сложил головоломку и жду обещанной Иоанном награды.
Так в чем же дело?

Мальта, третье апреля
Вот еще кусочек из Иоанна. Все говорит о том, что моя догадка о шести стихиях соответствует истине. Потерял листок с переводом, продублирую здесь. Дневник — самое надежное место в этой безумной гостинице, где горничные сметают рабочие бумаги со стола, будто рваные картонные коробки из-под пиццы.
Дорогой брат, нисколько не сомневаясь в том, что вещи сии останутся нетронутыми до тех пор, пока их не востребует наше братство, я все же должен сообщить тебе некоторые подробности, чтобы ты не оставался в неведении относительно свойств вещей, которые тебе предстоит хранить.
Ибо человек слаб и часто идет на поводу у своих собственных желаний, забывая, что прошлые желания меняют его настоящее, а нынешние — будущее.
Пусть то, что ты прочтешь дальше, послужит тебе напоминанием о том, что у каждого из нас есть другая возможность — вместе с Господом нашим Иисусом Христом наблюдать вечные истины.

Мальта, пятое апреля
Чем лучше ты информирован, тем крепче ты сцеплен со структурами действительности и тем тяжелее тебе свернуть в сторону и проявить свободную волю.
Свободная воля необходима, как необходим допустимый зазор между деталями какого-нибудь сложного механизма. Если все детали слишком плотно пригнаны друг к другу — не дай бог, конечно! — то работать этот злосчастный механизм не станет. Втулка — как утверждают фрейдисты, — чтобы обеспечить функциональный контакт, должна болтаться и проворачиваться.
Мой механизм не работает, похоже, я слишком плотно подогнал детали.
Мой механизм не работает, в нем чего-то не хватает.
Мой механизм не работает.
Я чувствую себя неудачником, выходящим из каморки с беспомощным атанором посередине, забитой беспомощными тиглями и калильными колбами, выходящим с куском свинца в горсти и беспомощной улыбкой на устах.
Сегодня я понял, что атанор происходит не от горячего арабского attannur, как я думал раньше.
Проклятая печка происходит от ледяного thanatos, где отрицание, заключенное в а, давно переплавилось в утверждение, смешавшись с золой и стрижиной кровью.

Джоан Фелис Жорди
То: info@seb.lt, for NN ( account XXXXXXXXXXX )
From: joannejordi@gmail.com
ЎSalud!
Нет, вы посмотрите, что пишут о нем в досье. Я наскоро переписала два последних листка, усевшись на подоконнике в кабинете Лоренцо.
Аффективно-бредовая дереализация и деперсонализация, двойная ориентировка в ситуации, окружающих лицах (симптом Фреголи) и в собственной личности… центральное место занимает грезоподобный онейроид, перемешивание фрагментарно отражаемого реального мира с иллюзиями и псевдогаллюцинациями… Сами они онейроид.
Раньше я считала, что Ваш брат придумывает мир, в котором все устроено так, как должно быть: он населен пылкими архивистами, кудрявыми эфебами на скутерах, бледнолицыми богинями в кашемировых шалях, мудрыми татуировщиками, девственными следователями в серебряных амулетах и прочим дружественным людом, которого ему не хватает в нашем с вами мире, и знаете — пожалуй, и мне не хватает, чего греха таить.
Мальчишеский сундучок, думала я, с оклеенной красавицами крышкой, под которой живут не марионетки, не картонные плоские фигурки, как те, что я вырезала на радость всей палате, когда сама лежала в больнице, нет — это ожившие лакуны его собственной жизни, ставшие рельефными, выпуклыми, только оттого, что на них смотрят изнутри. Так я думала.
А теперь я думаю вот как. Часть сознания Мозеса не выносит разъедающего действия ratio и стремится освободиться от него, создавая персонажей, воплотивших acid, действие как таковое, нет, не так — оно становится ими, как часть дерева, осознавшая себя дуплом, впускает белку или черного дятла, и они становятся частью дерева.
Лечить его от этого так же смешно, как лечить сокращения мышцы, стремящейся избавиться от избытка молочной кислоты.
Но как, черт побери, объяснить это Лоренцо и Гутьересу?
К тому же вполне вероятно, что, поверив в это, один из них окажется белкой, а другой — черным дятлом.

МОРАС
без даты
девочки работают с новым парнем — венсана так и не выпустили из тюрьмы, магда приходила меня навестить с клиентом-матросиком, они сели на террасе и весь вечер строили мне рожи, матросик сочувственно улыбался, а я вспоминал корабль-принцессу и утренний хвост газированной пены за кормой и сереброкудрую старушку на палубе
прошло пять месяцев, а подснежников все нет

апрель, 4
фиона уехала
вчера меня подвозил мрачный мороженщик, на крыше грузовичка вращалось чудовищное фруктовое эскимо, внутри у эскимо играла карамельная музыка, любите ли вы мороженое? спросил я его, он покрутил пальцем у виска, продолжая выкручивать руль на перекрестке, мы чудом не задели велосипедиста, машину тряхнуло, мерзлые брикеты загремели в контейнере, музыка в эскимо заткнулась, прошуршав напоследок охрипшим винилом, вот и сла-а-авно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34