Резкие черты его лица заострились еще сильнее.
— Что вы хотите этим сказать, мсье?
Ренделл понял, что он зашел слишком далеко, чтобы отступать. Сломя голову, он кинулся вперед.
— Я хочу сказать, что вы могли внушать мне нечто другое при нашей последней встрече. Это касается того, что вы рассказывали мне о себе самом.
Какое-то время Обер глядел на собеседника, когда он заговорил, тон его голоса выдавал настороженность:
— О чем это вы говорите?
— Вы очень много распространялись о своей вере. Вы говорили мне о том, что наконец дали своей жене ребенка, о котором она так мечтала. Но после этого, из определенного источника я узнал, что вы давно уже подверглись вазектомии, что какое-то время назад вы добровольно позволили себя стерилизовать, чтобы уже тогда — и сейчас тоже — никогда не оплодотворить женщину.
По Оберу было видно, насколько он потрясен.
— Кто ваш источник, мсье? Кто сообщил вам это?
— Домине Мартин де Фроом, который, похоже, подверг близкому расследованию прошлое многих лиц, связанных с нашим проектом. Именно он бесплатно и сообщил эту информацию относительно вас.
— И вы ему поверили? Ведь перед тем, мсье, вы видели мою жену, Габриэль. Вы сами видели, что у нее уже приличный срок беременности.
Весь этот разговор становился для Ренделла чрезвычайно сложным и неприятным. Тем не менее, он решил идти до конца.
— Профессор Обер, я же не сказал, будто ваша жена не может иметь ребенка. Я сказал, что, по словам де Фроома, вы не могли дать ей его, хотя сообщили мне об этом сами. — Он помялся и прибавил:
— Я упомянул об этом лишь потому, что мы обсуждали вопрос доверия друг к другу.
Профессор кивнул, как бы самому себе, казалось, что он даже несколько успокоился.
— Ну хорошо. Вы правы. Если вам так уж важно мое слово, вы должны в него верить, без каких-либо исключений. Да, все это правда. То, что сообщил вам ваш информатор — все так. По собственной глупости, очень давно, я сделал эту операцию, вазектомию. Я стерилен. Я не способен оплодотворить женщину. Тем не менее, это такой вопрос, о котором обычно не говорят, и уж это никак не связано с тем, стоит ли верить моему слову. Главное — это то, что я сказал вам, как Петроний и Иаков воздействовали на возвращение моей собственной веры. В этом плане я говорил вам правду. Правда и то, что я сообщил Габриэли о желании иметь ребенка точно так же, как того хочет она, возможно — даже еще сильнее. Ну… и я попросил ее найти какой-нибудь способ забеременеть.
Ренделлу было стыдно за то, что он поднял весь этот вопрос, он ненавидел де Фроома за то, что тот настроил его не доверять собственным коллегам.
— Прошу прощения, профессор. Извините, что я, даже на мгновение, усомнился в вашем слове.
Французский ученый попытался улыбнуться, но это ему не удалось.
— В этих обстоятельствах такое можно понять. Но теперь вы удовлетворены?
— Я удовлетворен полностью, — сказал Ренделл, уже собираясь уходить. — Мне хотелось самому убедиться в том, что письмена на папирусе появились во времена Христа, и вы меня полностью убедили.
После этих слов Обер опять насторожился и превратился в профессионала.
— Pardon, мсье Ренделл, мне кажется, вы меня не правильно поняли. Я вовсе не давал вам гарантий того, что письмена на папирусе были сделаны во времена Христа, но только лишь в том, что сам папирус был создан в этот период. Наш метод радиоуглеродной датировки может доказать достоверность папируса, но не того, что на нем написано. Наши испытания показали, что материал, примененный для Евангелия от Иакова — включая сюда и ваш папирус номер девять — это именно то, чем он быть должен. Что же касается сообщений, написанных на папирусе — хотя, лично я сам полностью уверен в их подлинности — это уже не моя сфера, не моя научная дисциплина.
— Ну хорошо, чья же тогда эта сфера. Кто подтверждает подлинность написанного?
— Этот процесс требует участия ряда экспертов, но сюда обязательно необходимо включить двух специалистов. Один должен проверить папирус под ультрафиолетовой лампой, чтобы увидать, нет ли на нем следов более ранних надписей, чтобы узнать, а не приобрели вы древний образчик затертого папируса. Другой ученый — химик — должен провести химический анализ пигмента самого чернила. Например, для своего писания Иаков Юст пользовался срезанным по диагонали стеблем тростника, чтобы получить острый кончик самого пера. Он погружал это перо в чернила, изготовленные из noir de fumйe — ламповой сажи — которая смешивалась с каким-то старинным клеевым составом. Вот эти чернила и необходимо исследовать, чтобы узнать, принадлежат ли они тому самому периоду, 62 году нашей эры.
— А кто проверяет написанное, само письмо?
— Опытные исследователи текстов, теологи, текстуальные критики. Как раз последние могут сравнить эти написанные по-арамейски фрагменты с имеющимися арамейскими рукописями, подлинность которых подтверждена. Исследователи могут проследить за тем, чтобы текст был написан на нужной стороне папируса, а не на его обороте. Но самым важным критерием должны быть качество и стиль — или же применение — древнего языка, подтверждение подлинности самой арамейской речи. — Профессор Обер попытался улыбнуться. — Только ведь все это уже было сделано, все подтверждения подлинности Евангелия от Иакова. Группы экспертов проверяли текст. И я не вижу никакой причины, чтобы вы усомнились в них.
— Да, конечно, вы правы, — сказал на это Ренделл. — Тем не менее, скажем, что я не поддаюсь голосу разума и ужасно упрямый. Давайте представим, что какие-то мелкие сомнения у меня имеются. Как я могу эти сомнения разрешить?
— Очень просто. Проконсультируйтесь с ведущими специалистами по арамейскому языку. Большего вы все равно ничего сделать не сможете.
— А кто является самым лучшим в мире специалистом по арамейскому языку?
— Различные специалисты выделяют разных ученых. — сказал профессор Обер. — Есть много хороших, возьмем, к примеру, доктора Бернарда Джеффриса из Воскрешения Два, или же, с другой стороны, преподобного Мартина де Фроома. Но имеется один человек, который выше их на голову. Это настоятель Митрос Петропулос из монастыря Симопетра на Горе Афон.
— Настоятель Петропулос? — морща лоб, переспросил Ренделл. — Его имя мне незнакомо. Равно как и Гора Афон. Где это?
— О, это одно из последних по-настоящему необычных и привлекательных мест на земле, — смакуя свое сообщение, сказал профессор Обер. — Афон — это монашеское сообщество на отдаленном полуострове в Греции, где-то в ста пятидесяти милях севернее Афин через Эгейское Море. Это очень маленькая самоуправляемая территория, на которой располагается два десятка греко-православных монастырей, управляемых Священным Синодом в Кариесе, в состав которого входят по одному выборному монаху от каждого монастыря. Так было установлено более тысячи лет назад, скорее всего, в девятом веке нашей эры, Петром Атонитом, и этот христианский центр единственный, переживший исламское или же оттоманское правление. Где-то в начале нашего века, как мне кажется, на Афоне было почти восемь тысяч монахов, а сейчас — где-то около трех сотен.
Все это было для Ренделла в новинку и казалось совершенно необыкновенным.
— А эти монахи — что они там делают?
— А что делают монахи повсюду в мире? Молятся. Они ищут духовного экстаза, единства с Богом. Они ищут священных откровений. В настоящее время на Афоне имеются две секты. Одна секта — кенобиты — состоит из ортодоксальных, жестких людей, подчиняющихся обету бедности, послушания и целомудрия. Другая секта — идеоритмики — более гибкая, более демократичная, разрешающая деньги, личную собственность, удобства. Понятное дело, что настоятель Петропулос принадлежит к монахам-кенобитам. Правда, замечательная репутация в исследованиях арамейского языка сделала его более светским человеком. Он посвящает исследованиям столько же времени, сколько и молитвам, точно так же, как другие еще занимаются преподаванием, иконописью, садоводством, когда не посвящают себя служению Богу.
— Вы встречались с настоятелем? — спросил Ренделл.
— Нет, лично я его не встречал. Но однажды я разговаривал с ним по телефону — трудно поверить, но в некоторых монастырях имеется телефон — и вот так я общался с ним. Видите ли, Гора Афон — это хранилище древних рукописей — в их библиотеках не менее десяти тысяч манускриптов — и несколько раз, когда находились забытые средневековые пергаменты, настоятель Петропулос присылал их мне на испытания. Но я знаю, что он, насколько мне известно, окончательный авторитет в арамейском языке первого века.
Пока это говорилось, Ренделл провел поиски у себя в портфеле и нашел предназначенный для ограниченного круга список персонала, работающего или работавшего в отеле “Краснапольский” в Амстердаме. Он пробежался по списку языковых экспертов и переводчиков, принимавших участие в проекте. Только имени настоятеля Митроса Петропулоса среди них не было.
Ренделл поднял голову.
— Странно, если не сказать больше. Имя настоятеля не указано в качестве языкового консультанта Воскрешения Два ни в прошлом, ни в настоящее время. А ведь мы имеем самое значительное археологическое и религиозное открытие в истории. Оно написано на арамейском языке. А мы сейчас говорим о самом выдающемся знатоке арамейского языка, который имеется во всем мире. Но, тем не менее, этот человек никогда участия в проекте не принимал. Есть ли у вас хоть какая-нибудь идея, почему его услугами не воспользовались?
— Уверен, что, время от времени, он предоставлял консультации, — ответил на это профессор Обер. — Даже представить себе невозможно, чтобы такая находка, как папирусы Иакова, не попали ему на глаза. Этому должно быть какое-то объяснение.
— Интересно, какое же объяснение?
— Поговорите с вашими доктором Дейчхардтом или мсье Уилером. Ведь это они нанимают переводчиков. Они должны знать. Или же повстречайтесь с профессором Монти. Он тоже наверняка будет знать.
— Так, — весьма неуверенно ответил Ренделл. Но тут же до него дошло, что до Уилера, равно как и до других издателей в Майнце, добраться будет невозможно. Профессор Монти на пенсии в Риме, его точно так же трудно достать. Внезапно ему в голову пришла мысль. — Профессор, у меня появилась идея, каким образом выяснить дело с настоятелем Петрополусом. Можно воспользоваться вашим телефоном?
Обер поднялся с дивана и указал на телефон, стоящий на своем столе.
— Пожалуйста, и не стану вам мешать. Я как раз хочу отнести папку с протоколами, заодно проверю, как там в лаборатории. Вернусь минут через десять. Не желаете, чтобы моя секретарша заказала вам разговор?
— Если вам не трудно. Попросите ее связаться с нашей штаб-квартирой в Амстердаме. Я хочу переговорить с мисс Анжелой Монти.
* * *
ОН РАЗГОВАРИВАЛ С АНЖЕЛОЙ несколько минут. В ходе разговора он выяснял, как выполняются данные им задания, имеются ли какие-то дела, требующие его внимания. И потом уже, как бы случайно, он задал свой вопрос:
— Кстати, Анжела, хочу спросить тебя еще вот о чем. После того, как твой отец сделал свое открытие, передавал ли он папирусы Иакова кому-нибудь из ведущих специалистов по арамейскому языку — или этим уже занялись издатели, когда находка перешла в их руки?
— Ну почему, мой отец, конечно же, давал папирусы на проверку экспертам. Отец сам достаточно хорошо читает на арамейском, чтобы понять ценность того, что нашел, но он просто не мог поверить себе. Так что пришлось обратиться к ведущим специалистам по семитским языкам.
— В Риме? Или он консультировался, где только мог?
— Повсюду. Это было необходимо. И результаты тебе известны. — После этого была краткая пауза. — А почему ты спрашиваешь, Стив?
— Ну мне просто любопытно.
— Просто любопытно? Теперь-то я знаю тебя лучше, Стив. Почему ты занялся арамейским языком?
Не было смысла удерживать тайну от нее, решил Ренделл. Сегодня утром Анжела доказала, что ей можно доверять полностью.
— Ну, у меня нет времени объяснять все подробности. Я нашел шпиона в нашем проекте. Это не доктор Найт. Некто другой. И вот уже от этого человека я узнал нечто такое, что может быть — скажем, не правильным переводом с арамейского — но оно создает необъяснимое несоответствие в тексте.
— Оу, такого не может быть! Слишком много специалистов по арамейскому языку, самые лучшие из живущих, изучали текст папирусов.
— Ага, это-то меня и беспокоит, — сказал Ренделл. — Консультации могли проводиться и не со всеми. Здесь, в Париже, я узнал от профессора Обера, что наилучшим специалистом по арамейскому языку является Митрос Петропулос, настоятель одного из монастырей на Горе Афон в Греции. И я не нашел его имени среди тех, кто работал на Воскрешение Два. Тебе это имя что-нибудь говорит, Анжела?
— Настоятель Петропулос? Естественно. Я лично встречалась с ним. Моему отцу было известно, что святой отец — это выдающийся специалист по арамейскому языку, и пять лет назад я с отцом отправилась на Гору Афон, чтобы там встретиться с настоятелем. Он был очень гостеприимным хозяином.
— И твой отец показывал папирусы Петропулосу?
— Конечно. Он просил настоятеля проверить и подтвердить подлинность арамейского текста. Это было незабываемое переживание. Монастырь — я уже забыла, какой точно — был такой живописный. Настоятель потратил массу времени на проверку и анализ сочинения. Отцу и мне пришлось остаться на ночь, есть эту ужасную пищу — думаю, это были вареные осьминоги — пока настоятель не закончил свою работу на следующий день. Сам он был потрясен находкой. Он говорил, что на земле ничто не сравнится с нею. И он полностью подтвердил ее подлинность.
— Ну, поверь, мне это приятно узнать, — расслабившись, сказал Ренделл. — Единственное, что меня заставляет недоумевать, почему доктор Дейчхардт не нанял Петропулоса вместо доктора Джеффриса с целью надзора над окончательным переводом. Мне кажется, что настоятель должен быть первым, кого следовало привлечь для этой цели.
— Так они пробовали, Стив. Мой отец сам рекомендовал святого отца, да и издатели хотели того же. Непреодолимым препятствием был сам Петропулос. Он очень долго постился, и вот — после ограниченного монастырского питания, из-за антисанитарных условий, грязной воды, он ужасно ослабел и даже серьезно заболел. В тот момент, как мы с отцом встречались с ним, он выглядел как щепка. Так что, когда началась работа по переводу, настоятель был слишком болен, чтобы оставить Гору Афон и приехать в Амстердам. А издатели не могли ждать, когда он выздоровеет. Они были довольны самим его подтверждением подлинности папирусов. Что же касается перевода, они чувствовали, что придется довольствоваться теми исследователями, которые были у них под рукой.
— Это объясняет проблему, — сказал Ренделл.
— Ну, а теперь ты перестанешь уже беспокоиться по пустякам и приедешь ко мне?
— Обязательно. Встретимся вечером, дорогая.
Повесив трубку, Ренделл почувствовал себя намного лучше. Если настоятель Петропулос подтвердил подлинность текста папируса, а профессор Обер подтвердил подлинность самого материала папирусов, уже ничего принципиально нового сделать было нельзя, новых вопросов не было. Если Ганс Богардус и обнаружил прокол в тексте, то это была лишь маленькая тучка, объясняющаяся неточностью перевода. Ренделл решил, что оставит последующие разъяснения издателям и их теологам. Сам же он сделал достаточно, чтобы чувствовать себя уверенным: Международный Новый Завет — и его наново возродившаяся вера — будут защищены от неприятеля.
Через пять минут, с портфелем под мышкой, он ждал у дверей кабинета профессора Обера, чтобы сказать спасибо ученому за его время и неоценимую помощь.
Когда тот вернулся, Ренделл поблагодарил его.
— Сейчас я возвращаюсь в Амстердам, — сказал он. — Теперь для меня все стало ясно.
— Ah, bon, я очень рад, — ответил ученый. — Давайте, я проведу вас до выхода. — Когда они уже пошли, профессор Обер спросил:
— Значит, вы узнали от мисс Монти, что настоятель Петропулос работал для проекта?
— Не совсем так, не для проекта, — ответил Ренделл. — Но еще раньше, пять лет назад, настоятель видел и проверил папирусы с Евангелием от Иакова, и он полностью подтвердил их подлинность. Профессор Монти со своей дочерью, Анжелой Монти, ездили в Грецию и провели два дня с Петропулосом в его монастыре на Горе Афон, где настоятель и ведет свои исследования в арамейском языке.
Профессор Обер резко глянул на Ренделла.
— Вы сказали, мсье Ренделл, что мисс Монти со своим отцом встречались там с настоятелем?
— Правильно.
— Они посещали Гору Афон вместе?
— Да, мисс Монти с отцом ездили туда.
— Так вам сказала мисс Монти? — все еще не веря, спросил Обер.
— Да, так она мне сообщила.
Профессор Обер откинул голову и залился смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Что вы хотите этим сказать, мсье?
Ренделл понял, что он зашел слишком далеко, чтобы отступать. Сломя голову, он кинулся вперед.
— Я хочу сказать, что вы могли внушать мне нечто другое при нашей последней встрече. Это касается того, что вы рассказывали мне о себе самом.
Какое-то время Обер глядел на собеседника, когда он заговорил, тон его голоса выдавал настороженность:
— О чем это вы говорите?
— Вы очень много распространялись о своей вере. Вы говорили мне о том, что наконец дали своей жене ребенка, о котором она так мечтала. Но после этого, из определенного источника я узнал, что вы давно уже подверглись вазектомии, что какое-то время назад вы добровольно позволили себя стерилизовать, чтобы уже тогда — и сейчас тоже — никогда не оплодотворить женщину.
По Оберу было видно, насколько он потрясен.
— Кто ваш источник, мсье? Кто сообщил вам это?
— Домине Мартин де Фроом, который, похоже, подверг близкому расследованию прошлое многих лиц, связанных с нашим проектом. Именно он бесплатно и сообщил эту информацию относительно вас.
— И вы ему поверили? Ведь перед тем, мсье, вы видели мою жену, Габриэль. Вы сами видели, что у нее уже приличный срок беременности.
Весь этот разговор становился для Ренделла чрезвычайно сложным и неприятным. Тем не менее, он решил идти до конца.
— Профессор Обер, я же не сказал, будто ваша жена не может иметь ребенка. Я сказал, что, по словам де Фроома, вы не могли дать ей его, хотя сообщили мне об этом сами. — Он помялся и прибавил:
— Я упомянул об этом лишь потому, что мы обсуждали вопрос доверия друг к другу.
Профессор кивнул, как бы самому себе, казалось, что он даже несколько успокоился.
— Ну хорошо. Вы правы. Если вам так уж важно мое слово, вы должны в него верить, без каких-либо исключений. Да, все это правда. То, что сообщил вам ваш информатор — все так. По собственной глупости, очень давно, я сделал эту операцию, вазектомию. Я стерилен. Я не способен оплодотворить женщину. Тем не менее, это такой вопрос, о котором обычно не говорят, и уж это никак не связано с тем, стоит ли верить моему слову. Главное — это то, что я сказал вам, как Петроний и Иаков воздействовали на возвращение моей собственной веры. В этом плане я говорил вам правду. Правда и то, что я сообщил Габриэли о желании иметь ребенка точно так же, как того хочет она, возможно — даже еще сильнее. Ну… и я попросил ее найти какой-нибудь способ забеременеть.
Ренделлу было стыдно за то, что он поднял весь этот вопрос, он ненавидел де Фроома за то, что тот настроил его не доверять собственным коллегам.
— Прошу прощения, профессор. Извините, что я, даже на мгновение, усомнился в вашем слове.
Французский ученый попытался улыбнуться, но это ему не удалось.
— В этих обстоятельствах такое можно понять. Но теперь вы удовлетворены?
— Я удовлетворен полностью, — сказал Ренделл, уже собираясь уходить. — Мне хотелось самому убедиться в том, что письмена на папирусе появились во времена Христа, и вы меня полностью убедили.
После этих слов Обер опять насторожился и превратился в профессионала.
— Pardon, мсье Ренделл, мне кажется, вы меня не правильно поняли. Я вовсе не давал вам гарантий того, что письмена на папирусе были сделаны во времена Христа, но только лишь в том, что сам папирус был создан в этот период. Наш метод радиоуглеродной датировки может доказать достоверность папируса, но не того, что на нем написано. Наши испытания показали, что материал, примененный для Евангелия от Иакова — включая сюда и ваш папирус номер девять — это именно то, чем он быть должен. Что же касается сообщений, написанных на папирусе — хотя, лично я сам полностью уверен в их подлинности — это уже не моя сфера, не моя научная дисциплина.
— Ну хорошо, чья же тогда эта сфера. Кто подтверждает подлинность написанного?
— Этот процесс требует участия ряда экспертов, но сюда обязательно необходимо включить двух специалистов. Один должен проверить папирус под ультрафиолетовой лампой, чтобы увидать, нет ли на нем следов более ранних надписей, чтобы узнать, а не приобрели вы древний образчик затертого папируса. Другой ученый — химик — должен провести химический анализ пигмента самого чернила. Например, для своего писания Иаков Юст пользовался срезанным по диагонали стеблем тростника, чтобы получить острый кончик самого пера. Он погружал это перо в чернила, изготовленные из noir de fumйe — ламповой сажи — которая смешивалась с каким-то старинным клеевым составом. Вот эти чернила и необходимо исследовать, чтобы узнать, принадлежат ли они тому самому периоду, 62 году нашей эры.
— А кто проверяет написанное, само письмо?
— Опытные исследователи текстов, теологи, текстуальные критики. Как раз последние могут сравнить эти написанные по-арамейски фрагменты с имеющимися арамейскими рукописями, подлинность которых подтверждена. Исследователи могут проследить за тем, чтобы текст был написан на нужной стороне папируса, а не на его обороте. Но самым важным критерием должны быть качество и стиль — или же применение — древнего языка, подтверждение подлинности самой арамейской речи. — Профессор Обер попытался улыбнуться. — Только ведь все это уже было сделано, все подтверждения подлинности Евангелия от Иакова. Группы экспертов проверяли текст. И я не вижу никакой причины, чтобы вы усомнились в них.
— Да, конечно, вы правы, — сказал на это Ренделл. — Тем не менее, скажем, что я не поддаюсь голосу разума и ужасно упрямый. Давайте представим, что какие-то мелкие сомнения у меня имеются. Как я могу эти сомнения разрешить?
— Очень просто. Проконсультируйтесь с ведущими специалистами по арамейскому языку. Большего вы все равно ничего сделать не сможете.
— А кто является самым лучшим в мире специалистом по арамейскому языку?
— Различные специалисты выделяют разных ученых. — сказал профессор Обер. — Есть много хороших, возьмем, к примеру, доктора Бернарда Джеффриса из Воскрешения Два, или же, с другой стороны, преподобного Мартина де Фроома. Но имеется один человек, который выше их на голову. Это настоятель Митрос Петропулос из монастыря Симопетра на Горе Афон.
— Настоятель Петропулос? — морща лоб, переспросил Ренделл. — Его имя мне незнакомо. Равно как и Гора Афон. Где это?
— О, это одно из последних по-настоящему необычных и привлекательных мест на земле, — смакуя свое сообщение, сказал профессор Обер. — Афон — это монашеское сообщество на отдаленном полуострове в Греции, где-то в ста пятидесяти милях севернее Афин через Эгейское Море. Это очень маленькая самоуправляемая территория, на которой располагается два десятка греко-православных монастырей, управляемых Священным Синодом в Кариесе, в состав которого входят по одному выборному монаху от каждого монастыря. Так было установлено более тысячи лет назад, скорее всего, в девятом веке нашей эры, Петром Атонитом, и этот христианский центр единственный, переживший исламское или же оттоманское правление. Где-то в начале нашего века, как мне кажется, на Афоне было почти восемь тысяч монахов, а сейчас — где-то около трех сотен.
Все это было для Ренделла в новинку и казалось совершенно необыкновенным.
— А эти монахи — что они там делают?
— А что делают монахи повсюду в мире? Молятся. Они ищут духовного экстаза, единства с Богом. Они ищут священных откровений. В настоящее время на Афоне имеются две секты. Одна секта — кенобиты — состоит из ортодоксальных, жестких людей, подчиняющихся обету бедности, послушания и целомудрия. Другая секта — идеоритмики — более гибкая, более демократичная, разрешающая деньги, личную собственность, удобства. Понятное дело, что настоятель Петропулос принадлежит к монахам-кенобитам. Правда, замечательная репутация в исследованиях арамейского языка сделала его более светским человеком. Он посвящает исследованиям столько же времени, сколько и молитвам, точно так же, как другие еще занимаются преподаванием, иконописью, садоводством, когда не посвящают себя служению Богу.
— Вы встречались с настоятелем? — спросил Ренделл.
— Нет, лично я его не встречал. Но однажды я разговаривал с ним по телефону — трудно поверить, но в некоторых монастырях имеется телефон — и вот так я общался с ним. Видите ли, Гора Афон — это хранилище древних рукописей — в их библиотеках не менее десяти тысяч манускриптов — и несколько раз, когда находились забытые средневековые пергаменты, настоятель Петропулос присылал их мне на испытания. Но я знаю, что он, насколько мне известно, окончательный авторитет в арамейском языке первого века.
Пока это говорилось, Ренделл провел поиски у себя в портфеле и нашел предназначенный для ограниченного круга список персонала, работающего или работавшего в отеле “Краснапольский” в Амстердаме. Он пробежался по списку языковых экспертов и переводчиков, принимавших участие в проекте. Только имени настоятеля Митроса Петропулоса среди них не было.
Ренделл поднял голову.
— Странно, если не сказать больше. Имя настоятеля не указано в качестве языкового консультанта Воскрешения Два ни в прошлом, ни в настоящее время. А ведь мы имеем самое значительное археологическое и религиозное открытие в истории. Оно написано на арамейском языке. А мы сейчас говорим о самом выдающемся знатоке арамейского языка, который имеется во всем мире. Но, тем не менее, этот человек никогда участия в проекте не принимал. Есть ли у вас хоть какая-нибудь идея, почему его услугами не воспользовались?
— Уверен, что, время от времени, он предоставлял консультации, — ответил на это профессор Обер. — Даже представить себе невозможно, чтобы такая находка, как папирусы Иакова, не попали ему на глаза. Этому должно быть какое-то объяснение.
— Интересно, какое же объяснение?
— Поговорите с вашими доктором Дейчхардтом или мсье Уилером. Ведь это они нанимают переводчиков. Они должны знать. Или же повстречайтесь с профессором Монти. Он тоже наверняка будет знать.
— Так, — весьма неуверенно ответил Ренделл. Но тут же до него дошло, что до Уилера, равно как и до других издателей в Майнце, добраться будет невозможно. Профессор Монти на пенсии в Риме, его точно так же трудно достать. Внезапно ему в голову пришла мысль. — Профессор, у меня появилась идея, каким образом выяснить дело с настоятелем Петрополусом. Можно воспользоваться вашим телефоном?
Обер поднялся с дивана и указал на телефон, стоящий на своем столе.
— Пожалуйста, и не стану вам мешать. Я как раз хочу отнести папку с протоколами, заодно проверю, как там в лаборатории. Вернусь минут через десять. Не желаете, чтобы моя секретарша заказала вам разговор?
— Если вам не трудно. Попросите ее связаться с нашей штаб-квартирой в Амстердаме. Я хочу переговорить с мисс Анжелой Монти.
* * *
ОН РАЗГОВАРИВАЛ С АНЖЕЛОЙ несколько минут. В ходе разговора он выяснял, как выполняются данные им задания, имеются ли какие-то дела, требующие его внимания. И потом уже, как бы случайно, он задал свой вопрос:
— Кстати, Анжела, хочу спросить тебя еще вот о чем. После того, как твой отец сделал свое открытие, передавал ли он папирусы Иакова кому-нибудь из ведущих специалистов по арамейскому языку — или этим уже занялись издатели, когда находка перешла в их руки?
— Ну почему, мой отец, конечно же, давал папирусы на проверку экспертам. Отец сам достаточно хорошо читает на арамейском, чтобы понять ценность того, что нашел, но он просто не мог поверить себе. Так что пришлось обратиться к ведущим специалистам по семитским языкам.
— В Риме? Или он консультировался, где только мог?
— Повсюду. Это было необходимо. И результаты тебе известны. — После этого была краткая пауза. — А почему ты спрашиваешь, Стив?
— Ну мне просто любопытно.
— Просто любопытно? Теперь-то я знаю тебя лучше, Стив. Почему ты занялся арамейским языком?
Не было смысла удерживать тайну от нее, решил Ренделл. Сегодня утром Анжела доказала, что ей можно доверять полностью.
— Ну, у меня нет времени объяснять все подробности. Я нашел шпиона в нашем проекте. Это не доктор Найт. Некто другой. И вот уже от этого человека я узнал нечто такое, что может быть — скажем, не правильным переводом с арамейского — но оно создает необъяснимое несоответствие в тексте.
— Оу, такого не может быть! Слишком много специалистов по арамейскому языку, самые лучшие из живущих, изучали текст папирусов.
— Ага, это-то меня и беспокоит, — сказал Ренделл. — Консультации могли проводиться и не со всеми. Здесь, в Париже, я узнал от профессора Обера, что наилучшим специалистом по арамейскому языку является Митрос Петропулос, настоятель одного из монастырей на Горе Афон в Греции. И я не нашел его имени среди тех, кто работал на Воскрешение Два. Тебе это имя что-нибудь говорит, Анжела?
— Настоятель Петропулос? Естественно. Я лично встречалась с ним. Моему отцу было известно, что святой отец — это выдающийся специалист по арамейскому языку, и пять лет назад я с отцом отправилась на Гору Афон, чтобы там встретиться с настоятелем. Он был очень гостеприимным хозяином.
— И твой отец показывал папирусы Петропулосу?
— Конечно. Он просил настоятеля проверить и подтвердить подлинность арамейского текста. Это было незабываемое переживание. Монастырь — я уже забыла, какой точно — был такой живописный. Настоятель потратил массу времени на проверку и анализ сочинения. Отцу и мне пришлось остаться на ночь, есть эту ужасную пищу — думаю, это были вареные осьминоги — пока настоятель не закончил свою работу на следующий день. Сам он был потрясен находкой. Он говорил, что на земле ничто не сравнится с нею. И он полностью подтвердил ее подлинность.
— Ну, поверь, мне это приятно узнать, — расслабившись, сказал Ренделл. — Единственное, что меня заставляет недоумевать, почему доктор Дейчхардт не нанял Петропулоса вместо доктора Джеффриса с целью надзора над окончательным переводом. Мне кажется, что настоятель должен быть первым, кого следовало привлечь для этой цели.
— Так они пробовали, Стив. Мой отец сам рекомендовал святого отца, да и издатели хотели того же. Непреодолимым препятствием был сам Петропулос. Он очень долго постился, и вот — после ограниченного монастырского питания, из-за антисанитарных условий, грязной воды, он ужасно ослабел и даже серьезно заболел. В тот момент, как мы с отцом встречались с ним, он выглядел как щепка. Так что, когда началась работа по переводу, настоятель был слишком болен, чтобы оставить Гору Афон и приехать в Амстердам. А издатели не могли ждать, когда он выздоровеет. Они были довольны самим его подтверждением подлинности папирусов. Что же касается перевода, они чувствовали, что придется довольствоваться теми исследователями, которые были у них под рукой.
— Это объясняет проблему, — сказал Ренделл.
— Ну, а теперь ты перестанешь уже беспокоиться по пустякам и приедешь ко мне?
— Обязательно. Встретимся вечером, дорогая.
Повесив трубку, Ренделл почувствовал себя намного лучше. Если настоятель Петропулос подтвердил подлинность текста папируса, а профессор Обер подтвердил подлинность самого материала папирусов, уже ничего принципиально нового сделать было нельзя, новых вопросов не было. Если Ганс Богардус и обнаружил прокол в тексте, то это была лишь маленькая тучка, объясняющаяся неточностью перевода. Ренделл решил, что оставит последующие разъяснения издателям и их теологам. Сам же он сделал достаточно, чтобы чувствовать себя уверенным: Международный Новый Завет — и его наново возродившаяся вера — будут защищены от неприятеля.
Через пять минут, с портфелем под мышкой, он ждал у дверей кабинета профессора Обера, чтобы сказать спасибо ученому за его время и неоценимую помощь.
Когда тот вернулся, Ренделл поблагодарил его.
— Сейчас я возвращаюсь в Амстердам, — сказал он. — Теперь для меня все стало ясно.
— Ah, bon, я очень рад, — ответил ученый. — Давайте, я проведу вас до выхода. — Когда они уже пошли, профессор Обер спросил:
— Значит, вы узнали от мисс Монти, что настоятель Петропулос работал для проекта?
— Не совсем так, не для проекта, — ответил Ренделл. — Но еще раньше, пять лет назад, настоятель видел и проверил папирусы с Евангелием от Иакова, и он полностью подтвердил их подлинность. Профессор Монти со своей дочерью, Анжелой Монти, ездили в Грецию и провели два дня с Петропулосом в его монастыре на Горе Афон, где настоятель и ведет свои исследования в арамейском языке.
Профессор Обер резко глянул на Ренделла.
— Вы сказали, мсье Ренделл, что мисс Монти со своим отцом встречались там с настоятелем?
— Правильно.
— Они посещали Гору Афон вместе?
— Да, мисс Монти с отцом ездили туда.
— Так вам сказала мисс Монти? — все еще не веря, спросил Обер.
— Да, так она мне сообщила.
Профессор Обер откинул голову и залился смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86