— Если и примут, то, видимо, только в клуб его брата. Но ни в один из тех, куда мы с тобой хотим вступить. Твой отец состоял в «Зета Пси». Теперь таким же стал «Плющ». Так что будь осмотрителен, Джордж. Когда тебя примут, можешь встречаться с ним сколько хочешь, но сейчас послушайся моего совета.
Об этом разговоре Джордж Локвуд ничего О'Берну не сказал: не то чтобы он побоялся огорчить приятеля, а скорее не хотел признать, что мнение О'Берна о Харборде оказалось правильным. Колючая насмешливость — не очень приятная черта, и через несколько недель после разговора с Харбордом Джордж почти прекратил дружбу с О'Берном.
Правда, он виделся с ним довольно часто, но от встреч на людях старался воздерживаться.
— Так что же ты выбрал, Джордж? Уже решил?
— Что решил?
— Как что? Да то единственное, что мы здесь для себя решаем. «Плющ»?
— Об этом не принято говорить.
— Знаю. Только это и слышу. С кем ни заговоришь на эту тему, все отвечают одно и то же.
— Если будешь ходить и говорить, то можешь и в дураках остаться.
— О, для меня это не проблема. У моего брата Кевина спина широкая. Если, сидя на ней, я туда не въеду, значит, ничто не поможет. Кевин ведь бешеный. Если мне не предложат вступить в его клуб, он уйдет оттуда. Конечно, не из братской любви ко мне. Нет. Но у нас есть еще младший брат, и Кевин хочет, чтобы он поступил в Принстон, Джерри предпочел бы Йель, и если клуб Кевина меня отвергнет, то он сюда не пойдет. Таким образом, я оказываюсь как бы посредине, и мне беспокоиться нечего. Все зависит от Кевина. А вот у тебя — проблема другого рода.
— Разве у меня есть проблема?
— Конечно. Но если ты не хочешь на эту тему говорить… Я думал, что ты выскажешься и тебе же станет легче.
— У меня тоже есть младший брат. Он в школе святого Варфоломея.
— Сколько ему лет?
— Он на четыре года младше меня.
— На четыре года. Может, он еще захочет в Йель, или в Гарвард, или в Пенсильванский университет.
— Нет, он пойдет сюда.
— Независимо от того, будешь ты в «Плюще» или не будешь?
— Зависимо.
— Так. Значит, даже назвать клуб не хочешь. Это — признак хорошего тона, Джордж. У Джека Харборда, видно, учился.
— А ну тебя к черту.
— Очень хороший тон. Тебя примут в «Плющ», Джордж. Можешь спокойно на это рассчитывать. Сегодня вечером играем в покер в комнате Чэтсуорта. Ты придешь?
— Нет.
— Поверю в долг.
— Я и сам поверил бы тебе в долг, да заниматься надо. Ты когда-нибудь занимаешься?
— Иногда. По утрам. В школе я занимался только днем, поэтому привык вставать рано. Не скажу, что мне это нравится, а привык… Да, вот что я хотел бы тебе посоветовать.
— Что?
— Ты не очень-то якшайся с Дейвенпортом. Тем более перед выборами в клубы. Он не платит карточных долгов. Во всяком случае, мне не платит. Кроме того, ребята намекали, что кое-кому он задолжал еще в прошлом году. Когда начнутся выборы, этот вопрос всплывет, а тебе ни к чему давать людям повод думать, будто вы с ним — закадычные дружки. Дружба со мной — тебе тоже не помощь, Джордж, но меня, по крайней мере, никто не может упрекнуть в том, что я не плачу долгов.
Как это всегда случается в безалаберной студенческой среде, результаты выборов оказались неожиданными: Эзра Дейвенпорт и Джек Харборд попали в «Плющ», Джордж Локвуд и Нед О'Берн — в «Оранжерею», а безобидный Энсон Чэтсуорт не попал никуда. Никто не предложил принять Джорджа Локвуда в члены «Плюща» (так же как и Неда О'Берна — в члены клуба его брата), но зато обоих предложили принять в члены еще трех клубов, не считая «Оранжереи». Дейвенпорта предлагали только в члены «Плюща», а Харборда — сразу во все клубы университета.
— Я еще не видел Кевина, — сказал О'Берн. — Надеюсь, он не устроил там скандала.
Когда Джордж Локвуд перешел на предпоследний курс, контингент студентов — выходцев из Восточной Пенсильвании пополнился новичком по имени Дэвид Фенстермахер из Лебанона, выпускником Академии Мерсерсберг. Впервые Джордж заметил его не в университете, а в поезде, когда оба они ехали домой на рождество. Фенстермахер казался слишком юным для студента (Джордж забыл, что на первом курсе все выглядят очень юными), поэтому Джордж Локвуд и в поезде не обратил бы на него внимания, если бы не заметил на его чемодане наклейки с изображением университетского вымпела — маленькой дани тщеславию; на вещах Джорджа никаких наклеек никогда не было.
Они стояли рядом на перроне вокзала, ожидая, когда откроют ворота. При обычных обстоятельствах Джордж Локвуд игнорировал бы своего более молодого попутчика, но в канун рождества у него было настроение поболтать, поэтому он заговорил первым:
— Я вижу, вы из Принстона.
Дэвид Фенстермахер улыбнулся.
— Да, мистер Локвуд. Еду в Лебанон.
— Понятно. Значит, в Рединге пересадка.
— Да, сэр.
— Кажется, вам надо ехать на поезде, следующем до Форт-Пенна.
— Да, сэр. Я сойду на сортировочной станции, сяду в поезд, идущий в Форт-Пенн, и через час буду дома. Рад, что еду домой.
— Почему? Разве вам не нравится в Принстоне?
— Нравиться-то нравится. Только дома лучше. С сентября ни разу досыта не поел.
— Да, первый год нам всем приходится трудно. Вы ведь на первом курсе?
— Да, сэр.
— А до Принстона где учились?
— Два года в Мерсерсберге, а перед этим окончил среднюю школу в Лебаноне.
— В таком случае, в Принстоне у вас должно быть много друзей. После Мерсерсберга многие поступают в Принстон.
— Да. А вы из Шведской Гавани?
— Да. Откуда вы знаете?
— Мне про вас рассказывал один мой товарищ. Он родом из Гиббсвилла. Олден Стоукс. Мы учились с ним в одном классе в Мерсерсберге. Я поеду к нему погостить на каникулах.
— Пойдете с ним на Ассамблею?
— Собираемся на какой-то бал. Разве это называется Ассамблеей?
— О да. Ассамблеей молодежи. Олден Стоукс — кузен моего кузена.
— Я знаю.
— Откуда?
— Он мне сказал.
— Ну и ну! Как видно, информировал он вас обо мне довольно подробно.
— По-моему, да.
— Черт возьми!
— В основном — в очень лестном для вас духе. Полагаю, долго вы в Шведской Гавани не пробудете.
— Почему же вы так полагаете?
— Вам предстоит провести большую часть каникул в Филадельфии и в Нью-Йорке. Мне так сказали.
— Неверно сказали. Возможно, я побываю на одном-двух званых вечерах в Филадельфии, но эти вечера уже не доставляют мне удовольствия. Рождество надо проводить в домашнем кругу. Друзей навестить тоже можно. Значит, вы поедете в Гиббсвилл. Но он, по-моему, мало чем отличается от Лебанона. Хотя в вашем городе я никогда не был.
— В Гиббсвилле веселее. Там чаще устраивают званые вечера. Наша молодежь в большинстве ездит в Рединг или в Форт-Пенн, где бывают большие балы.
— Я собираюсь быть на балу в Форт-Пенне числа двадцать восьмого или двадцать девятого.
— Вот как. Мой дядя — один из устроителей. Рой Райхелдерфер. Он окончил Йель. Вы его знаете?
— Нет.
— Мой дядя. Он такой крупный… Райхелдерферы все крупные. Мой двоюродный брат Пол весит больше двухсот фунтов, а ему всего четырнадцать.
— А в вас не больше ста пятидесяти фунтов.
— Но я и не Райхелдерфер. Моя фамилия Фенстермахер.
— Понятно.
— Мне кажется, я не сказал, как меня зовут. Меня зовут Дэвид Фенстермахер.
— Вот как. У нас в округе Лантененго много Фенстермахеров. И в Шведской Гавани встречаются. Но я не знаю ни одного Райхелдерфера. По-моему, ни одного… Ну вот, наконец. Вы едете в пульмане?
— Нет. В пульмане я езжу только с родителями.
— Ну, если не увидимся во время каникул — до встречи в Принстоне.
— До свидания, мистер Локвуд. Рад был познакомиться с вами.
Эта встреча имела последствия. В канун Нового года Джордж Локвуд поехал на гиббсвиллскую Ассамблею. «Дама», приглашенная им на бал, заболела фурункулезом, и он оказался без партнерши, так что мог теперь свободно заполнять свою карточку какими угодно именами (или совсем не заполнять), мог, когда захочется, выйти покурить сигару или выпить пунша. Он стоял со стаканом пунша в руке, когда к нему подошел Ред Филлипс, один из гиббсвиллских знакомых, и сказал:
— А я повсюду тебя ищу.
— Не там, где нужно.
— Слушай, Джордж. Там одна девушка из Лебанона хочет с тобой познакомиться. Говорит, что ты знаешь не то ее брата, не то еще кого-то из членов семьи. Ты не занят на второй вальс после перерыва?
— Дай проверю. Нет. Как ее зовут?
— Элали Фенстермахер.
— Ее брат у нас на первом курсе. А она хорошенькая?
— Очень. И притом умеет поддержать беседу.
После перерыва, перед началом второго вальса, Джордж Локвуд познакомился с Элали Фенстермахер и закружил ее по залу.
— Вы были очень любезны с моим братом. Благодарю вас.
— А, вы об этом зеленом юнце? Он славный малый.
— Вы говорите, как Мафусаил. Подождите, когда-нибудь еще пожалеете, что уже не молоды.
— Я — нет. Это женщинам, а не мужчинам хочется казаться моложе. Вы уже начали приуменьшать свой возраст, мисс Фенстермахер?
— Нет. И не собираюсь. Просто никому не буду говорить, сколько мне лет.
— Можете и не говорить. Вам девятнадцать — двадцать. Я всегда угадываю с точностью до одного года.
— Вы очень проницательны, мистер Локвуд.
— Что ж здесь проницательного? Возраст девушки определить нетрудно. Могу угадать возраст любой женщины, если она моложе тридцати. Позже — труднее, а до тридцати — довольно легко. В какой школе вы учитесь?
— Я уже окончила школу. В июне. Училась в Оукхилле.
— Так это же недалеко от Принстона. Подумать только — вы учились поблизости от меня… да и Лебанон не так уж далеко. Вы считаете, что мир тесен, мисс Фенстермахер?
— Смотря чей.
— То есть?
— Если вы подразумеваете свой мир, то он действительно тесен. Три месяца вы жили с моим братом на территории одного и того же университета, а заметили его только на прошлой неделе. Это потому, что ваш мир крохотен. Поэтому мир в целом кажется возле вас бесконечно шире.
— Согласен, хотя я не знал, что попаду на урок высшей математики. Не старайтесь убедить меня, что вы — синий чулок, мисс Фенстермахер.
— И не буду. Разве человека из Принстона можно в чем-нибудь убедить?
— Зачем отчаиваться? Или вы устали просвещать своих друзей из Лихайя?
— По крайней мере, мои друзья хотят учиться.
— Еще бы. Им ведь многое надо наверстать.
— А я считала вас другом Реда Филлипса.
— Что ж, я обязан ему знакомством с вами. Как видите, я признателен ему за этот скромный, простодушный жест человеколюбия. Вы были в прошлый раз на балу в Форт-Пенне?
— Да, а что?
— Как жаль, что я туда не поехал.
— Мой дядя был одним из устроителей.
— Вы игнорируете комплимент? Я сказал: как жаль, что я туда не поехал.
— Я вас слышала, только не знала, хотели вы сделать комплимент или просто подразнить меня.
— И Ред там был?
— Ред Филлипс? Господи, есть же и другие кавалеры, не только Ред.
— И как же их много?
— Как много?
— Как много других? Надо же мне выяснить, сколько у меня соперников.
— Не знала, что вы собираетесь с кем-то соперничать.
— Конечно, не знали, но теперь знаете. Можете сразу избавить их от мучений и заодно облегчить мое положение.
— А вы самоуверенны, скажу я вам.
— Разве не было бы более гуманно с вашей стороны избавить их сейчас же от мучений? Искренне надеюсь, что к тому времени, как я приеду к вам, вы, по крайней мере, отделаетесь от парней, что играют у вас под окном на мандолинах.
— Откуда вам…
— Так это же очевидно. Уверен, что целое лето веселый клуб имени Ф. и М. всем составом поет вам серенады.
— Это вам брат сказал?
— Нет. Что тоже очевидно. Франклин и Маршалл. Лебанон-Вэлли, Муленберг. Лихай, Лихай, Лихай, Gott verdammt sei.
— Мистер Локвуд, мне кажется, вы пробовали сегодня пунш.
— Хорошая мысль. Пошли выпьем по стаканчику пунша. Станем за пальмами — и вы пропустите своего следующего партнера.
— Вы отчасти немец, не так ли?
— Моя мать носит фамилию Хоффнер. А что?
— О, Хоффнеров я знаю. В Рихтервилле.
— Это — они. Так что же вы скажете на мое предложение?
— Нет. Если хотите потанцевать со мной еще, спросите Реда. Но в моем списке, кажется, уже все заполнено.
— Ну что ж, я предоставил вам единственную в жизни возможность. Этого вы отрицать не можете.
— Я же не сказала, что вы не можете приехать в Лебанон и навестить меня.
— Верно, не сказали. Это правда? Когда?
— На весенних каникулах. Брат с удовольствием пригласит вас. Места у нас достаточно.
В августе того же года, во время его последних студенческих каникул, они «пришли к согласию». Это означало, что они без официального объявления помолвки решили пожениться и теперь могли следовать определенному кодексу поведения. Элали Фенстермахер сказала своей матери, что Джордж Локвуд хочет с ней обручиться, и та посоветовала:
— Пускай это будет уговор. Пока Джордж не закончил университет, достаточно будет и этого. Так всегда лучше.
По уговору не требовалось, чтобы молодой человек шел к отцу девушки просить ее руки, поэтому отец Элали мог до поры до времени оставаться в стороне. Обычай этот, который у простонародья носил название «встречаться», был весьма удобен, так как предоставлял немало преимуществ и не был связан с риском широкой огласки в случае расторжения. О такой молодой паре просто сказали бы: «Между ними уже был уговор, по потом передумали»; ни ту, ни другую сторону не сочли бы обманутой. В течение этого периода будущие жених и невеста могли часто бывать вместе, но их знакомые не принимали их специально. Уговор подразумевал главным образом то, что оба они переставали встречаться со своими прежними привязанностями и лишь ждали момента, когда будет удобно официально объявить о помолвке. Уговор предполагал большее благородство отношений, нежели помолвка. Больше взаимного доверия и большую уверенность в таковом. Помолвка имела почти юридическую силу и принуждала молодого человека подчиняться законам общественной морали. Уговор же, строго говоря, связывал его лишь честным словом, понятием о приличиях и любовью. С официальной точки зрения при уговоре он чувствовал себя свободнее, чем при помолвке. Официальная помолвка нередко приносила обеим сторонам облегчение, поскольку устанавливала традиционные границы дозволенного: обе стороны знали, что они могут и чего не могут делать. При уговоре, например, девушка могла позволить молодому человеку (не ее будущему жениху) после пикника проводить ее домой, если будущий жених в пикнике не участвовал. Но после объявления помолвки она лишалась права участвовать в пикниках в отсутствие своего избранника. На балу помолвленная молодая леди танцевала лишь с теми партнерами, которых выбирал ей жених; в противном случае помолвка расторгалась по вине невесты, нарушившей это правило.
Со времени уговора с Джорджем Локвудом невинность Элали Фенстермахер оставалась в полной неприкосновенности, и Джорджа Локвуда это устраивало. После первых поцелуев, приведших к уговору, их отношения достигли той точки, когда влюбленность готова была перерасти в страсть. Оба они с такой смущающей ясностью представляли себе теперь интимное значение их будущего брака, что если Элали, например, раскрывала губы, а Джордж прикасался рукой к ее груди или к бедру, то это значило, что либо он, либо она должны освободиться из объятий, а в разговоре они ни за что бы не упомянули ее грудь или ноги.
Джордж Локвуд не был непорочным юношей. Когда он еще учился на первом курсе, отец посоветовал ему посещать одно заведение в Филадельфии. «Здесь ты будешь в безопасности, — сказал Авраам Локвуд. — Но для гарантии не забывай все же мыться». Джорджу не показалось странным, что отец знаком с такими домами: большинство отцов о них знало, а многие ходили туда заранее договариваться насчет своих сыновей и иногда даже давали им практические советы. Однажды, когда Джордж гостил в доме Эзры Дейвенпорта на севере штата Нью-Джерси, служанка миссис Дейвенпорт, француженка, сняла с себя одежду и, вытолкав Эзру из комнаты, соблазнила Джорджа. «Этот Эзра — фу! — сказала она. — Ничто. Он только хочет видеть меня с тобой». Но в одежде она была безобразна, и, когда Джордж приехал к Дейвенпортам во второй раз, ее у них уже не было.
Однажды в поезде, следовавшем из Филадельфии в северном направлении, к Джорджу подсела сильно надушенная женщина в шляпе, украшенной страусовым пером; окинув его несколько раз оценивающим взглядом, она положила ему на колени руку и стала гладить… Когда поезд остановился в Рединге, она вручила ему визитную карточку. «Заходи, милый, когда будешь в наших краях. Перворазрядное заведение, для джентльменов».
Таким образом, имея столь богатый опыт в дополнение к сведениям, почерпнутым из рассказов товарищей по школе св.Варфоломея и Принстону, Джордж Локвуд не был новичком по части чувственных удовольствий. Кроме того, он знал о впечатлении, производимом им на лиц противоположного пола, знал даже тогда, когда эти последние сами того не сознавали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56