В течение двух месяцев нашей командировки мы готовили сорок пилотов к инструкторской работе, проводили лекции с показом диапозитивов, устраивали демонстрационные полеты, ходили на приемы и слушали речи о международном обществе планеристов, поставили новый мировой рекорд дальности полета и постоянно находились под прицелом фотокамер. По возвращении на родину мы снова оказались под прицелом фотокамер.
Чувствуя легкое головокружение, но сознавая, что честно заработала на хлеб с маслом, я вернулась в Дармштадт.
Через две недели ко мне явился человек с портфелей. Из министерства.
– Правительство очень довольно вашим вкладом в дело укрепления репутации Германии за рубежом и хотело бы выразить вам свою благодарность.
– Как мило, – сказала я.
– Мне выпала честь сообщить вам, что вы представлены к награде.
Я страшно удивилась. Полагаю, я обрадовалась. И помню, я подумала тогда, что награда – вещь совершенно бесполезная и почему бы им не дать мне то, чего я хочу. Потом мне в голову пришел вопрос:
– Награду получат все члены команды?
– Нет. Только вы. – Он улыбнулся.
Я не улыбнулась.
– Почему только я?
– Право, не знаю. Несомненно, для этого есть серьезные причины.
– Я не вижу никаких причин выделять меня. Мы работали одной командой.
Он легко пожал плечами:
– Решение уже принято.
– Я не могу принять награду, – сказала я.
Улыбка сползла с его лица.
– Я не могу принять награду, которой не получат мои товарищи по команде.
Мужчина страшно расстроился. Он сидел на краешке дивана, положив портфель на колени и сложив на портфеле руки.
– Но, безусловно… – начал он, но не договорил фразы. Потом он сказал: – Думаю, вас хотят наградить, поскольку вы были единственной женщиной в команде.
Я уже довольно давно не сталкивалась с таким отношением; я уже начала забывать о нем. Мгновение спустя я сказала:
– Вы имеете в виду, что женщина в принципе неспособна пилотировать планер и поэтому, если она летает достаточно хорошо, чтобы выступать за границей, она заслуживает медали?
У него было такое выражение лица, словно я его ударила. Он вцепился в свой портфель и сказал:
– Нет, я имел в виду вовсе не это.
– Тогда что?
Он сам не знал. Мне стало почти жаль беднягу. Приятного сюрприза не получилось. Я нисколько не сомневалась, что в министерстве это не понравится. На мгновение я задалась вопросом, о чем, собственно говоря, я думаю, когда иду против воли своих хозяев в самом начале игры, но я была слишком раздражена, чтобы сдержаться.
– Не знаю, что они скажут, – пробормотал мужчина. – Решение принято наверху.
Я понимала, что он оказался в затруднительном положении и, возможно даже, имеет основания беспокоиться за свое будущее. В те дни авиация входила в интересы высокой политики. Но я решительно не могла понять, почему они хотят наградить меня одну. Я не сделала ничего такого, чего не сделали мои товарищи.
То есть мне казалось, что я не понимаю. Но когда я мысленно возвратилась к поездке в Финляндию, отдельные моменты стали проясняться. Все наши фотографии в газетах: если кто и отсутствовал на них, то только не я. На групповых снимках я всегда стояла в центре. И если требовалось сфотографировать одного из нас в планере, то неизменно выбирали меня. Я смеялась, и протестовала, и раздражалась при виде особого к себе отношения, но смирялась, полагая все происходящее обычным делом, не имеющим никакого значения. Но это не было обычным делом; все было гораздо сложнее. И это имело значение.
Фотография становится интереснее, если на ней запечатлена девушка-пилот. Она привлекает внимание, она служит… я искала нужное слово. Она служит хорошей рекламой? Рекламой чего? Выражение моего гостя «вклад в дело укрепления репутации Германии» позволяло сделать вполне определенный вывод. Я выступала в роли посла Рейха, наивно полагая, что приехала в Финляндию пилотом-инструктором. И моя сила здесь заключалась именно в том, что я была женщиной. Фотография, где запечатлена я в кабине планера, несла миру два послания. Первое: «Вот оно, дружелюбное лицо Германии». Второе: «Посмотрите, на что способны наши женщины».
Я подумала об идеальном женском образе, представленном на плакатах, расклеенных по всей стране. Эти широкобедрые женщины, помешивающие суп в кастрюле, с цепляющимся за юбку розовощеким ребенком! При виде них я торопливо проходила мимо, подсознательно опасаясь, что, стоит мне остановиться и посмотреть внимательно, стоит мне подпасть под влияние этого образа, он возымеет власть надо мной и уже никогда не отпустит. И я подумала о сухих официальных письмах из Штеттина, где снова и снова говорилось, что, в силу моей половой принадлежности, мне не разрешается летать на самолетах, на которых я хочу летать.
Пребывали ли мужчины, державшие в своих руках мою судьбу, в замешательстве? Думаю, нет. Думаю, они просто вели себя в высшей степени цинично. Они просто использовали меня.
Я расхаживала по комнате, засунув руки в карманы брюк (я обычно предпочитала брюки), и размышляла обо всем этом. Внезапно мне в голову пришла такая дерзкая и такая уместная мысль, что я не сумела сдержать радостной улыбки.
– Как по-вашему, они сочтут возможным выразить свою благодарность как-нибудь иначе?
– Полагаю, да.
– Я хочу поступить в авиашколу в Штеттине, где готовят пилотов гражданской авиации.
Он был потрясен.
– Но туда принимают только мужчин!
– Понятное дело, – сказала я. – Именно поэтому для поступления мне необходима помощь министерства.
Если они используют меня, я буду использовать их. И я поступила в штеттинскую авиашколу. Наверное, я действительно им нравилась. А возможно, они просто хотели преподать мне урок. В любом случае – я поступила.
Перед отъездом в Штеттин я навестила родителей. За все время своей работы в институте я приезжала домой только раз, на Рождество. Разумеется, Рождество сопряжено с известными ритуалами, и они – вкупе с присутствием Петера – избавили меня от сколько-либо серьезных разговоров с отцом.
Я решила, что должна попытаться уладить наши с ним отношения. Рано или поздно он непременно сменит гнев на милость. Теперь, когда я начала хорошо зарабатывать, он наверняка посмотрит на вещи шире. Я думала не только об этом.
Когда мы с мамой сидели у камина и пили чай из чашек костяного фарфора, приберегавшихся для особых случаев, она сказала:
– Ты знаешь, отец интересуется твоими делами. Он хранит все газеты, где о тебе пишут. И он всегда читает твои письма.
– Именно поэтому он никогда мне не пишет?
– Ну, ты же его знаешь.
Я осталась с отцом наедине после обеда.
– Итак, довольна ли ты своей работой? – сказал он со своего рода грубоватой приветливостью, за которой, казалось, скрывалось еще что-то. – Она оправдала твои ожидания?
– Она мне нравится, – сказала я. – О большем я и не мечтала.
– Хм-м… – Я видела, что он ожидал такого ответа и что последний привел его в раздражение. – Похоже, ты преуспеваешь. Летаешь здесь, летаешь там. Ты уже много где побывала. – Он бросил на меня взгляд, значение которого я не поняла. – Тебе понравилась Финляндия?
– Я мало чего видела. Мы много работали.
– Не сомневаюсь. Вряд ли они отправили тебя туда просто повеселиться. – Он помолчал. – Это стратегически важная позиция.
– Финляндия?
– Я полагал, ты это понимаешь.
Мне это не приходило в голову. На самом деле я не вполне поняла, о чем он говорит. Но он поколебал мою уверенность, причем намеренно.
Я положила на стол конверт.
– Что это? – спросил он.
Он вскрыл конверт. В нем лежал чек, выписанный на счет моего банка в Дармштадте.
– Я обещала, что верну деньги, потраченные на мое обучение, когда начну работать, – сказала я.
Отец недоверчиво посмотрел на меня:
– И это?…
Я сразу осознала свою ошибку. Но упрямо сказала:
– Теперь я хорошо зарабатываю и могу позволить себе…
– Ты явилась сюда, чтобы оскорбить меня? – осведомился он.
Возможно. Я сама не знала. Да и плевать хотела, поскольку вдруг разозлилась.
– Как ты могла подумать, что я приму от тебя деньги?
– Отец, я действительно хотела вернуть тебе долг!
– Я тебе не позволю. Каждый отец обязан обеспечивать своих детей.
– В таком случае почему ты всегда говорил, что зря тратишь на меня деньги?
– Каждый отец вправе возлагать на своих детей определенные надежды.
– Ты всегда мешал мне поступать правильно! – выкрикнула я.
– Ты невыносима, – холодно сказал он. – Ты даже не в состоянии держать себя в руках.
Он взял чек своими сильными пальцами и разорвал его.
– Мне не нужны твои деньги, – сказал он. – Я бы не принял их в любом случае, но могу добавить, что мне также не нравится их источник.
Начальником штеттинской авиашколы был полковник с худым, покрытым шрамами лицом и с моноклем в глазу.
– Министерство в мудрости своей зарезервировало для вас место на курсе, – сказал он по моем прибытии. – Я не вправе оспаривать решения министерства, но плохо представляю себе, как вы справитесь. Какой у вас опыт по части пилотирования?
Я рассказала. Он выслушал меня с плохо скрываемым раздражением.
– Ладно, посмотрим, как у вас пойдут дела, – сказал он. – Честно говоря, я не вижу смысла обучать женщин пилотированию, не говоря уже о пилотировании таких самолетов, как у нас. – Он показал за окно, на выруливающий на взлетную полосу громоздкий трехмоторный гигант, мгновенно узнаваемый по низко посаженным широким крыльям, гофрированной металлической обшивке и отдаленному сходству с быком.
– Это «Юнкерс-пятьдесят два», полковник.
– Хм-м… да. Впрочем, «юнкере» легко отличить от других машин. Позвольте мне заметить, что пилотирование пассажирского самолета не имеет ничего общего с управлением двухместным «клеймом». Или планером.
– Я знаю, герр полковник.
– Действительно? – Он пристально смотрел на меня с явной целью привести в замешательство. Хотя он сидел за столом, а я стояла, мне казалось, что я пигмей рядом с ним.
– Мы не собираемся делать вам никаких скидок, – внезапно пролаял он. – К вам будут относиться точно так же, как к мужчинам.
– Благодарю вас. Именно этого я и хочу.
– Неужели? В нашей школе соблюдается военная дисциплина. Вы это понимаете?
– Так точно, герр полковник.
– Вы понимаете, что это значит?
– Простите, герр полковник?
– Это значит, прежде всего муштровка. По-вашему, вы способны выдержать муштровку!
– Постараюсь, герр полковник.
Начальник авиашколы внимательно рассматривал меня. Он явно не понимал, за какие грехи ему послано такое наказание.
– Хорошо, – сказал он, поднимаясь. Он протянул неприятно длинную руку в безупречно чистом сером рукаве и нажал на кнопку звонка на своем столе. Потом сказал: – Вас проводят в вашу комнату. Мы вынуждены разместить вас в здании на другом краю аэродрома, не в мужские же казармы вас селить. Я искренне надеюсь, что вы не станете нарушать дисциплину. А если нарушите хоть раз, фройляйн, вы вылетите отсюда прежде, чем успеете понять, что произошло. Это я вам обещаю.
Дневальный отвел меня в мою комнату и прошелся по ней, показывая мне, как раздвигаются занавески и выдвигаются ящики; когда он ушел, я развернула форму, лежавшую на постели. Это была простая солдатская форма, на вид очень большая.
Я приложила штаны к себе. В поясе они были в два раза шире моей талии, а штанины стелились по полу.
Я снова разыскала дневального и объяснила, что форма мне велика и мне нужна форма меньшего размера.
Он безучастно посмотрел на меня и сказал:
– Вам выдали эту форму.
– Да, но она мне велика.
– Но вам выдали именно эту.
– Но она мне очень велика. Я не могу ее носить.
– Но вам выдали ее, – сказал он. – Другой нет. Это ваша форма.
– Все ясно, – сказала я. – Спасибо.
Я вернулась в комнату и надела форму. Гимнастерка висела на моих плечах, словно палатка, а штаны просто сразу свалились.
Я обдумала ситуацию. Теоретически форму можно ушить, но у меня нет ниток с иголкой, я не умею шить и в любом случае у меня нет времени.
Часом позже я явилась на вводный инструктаж в штанах, перехваченных на поясе кожаным ремнем от чемодана, в заправленной в штаны гимнастерке, безобразно пузырившейся вокруг моих бедер, с закатанными на треть длины рукавами, обхватывавшими мои кисти подобием толстых тряпичных пышек, и с заправленными в ботинки штанинами, которые, к счастью, свободно поместились в ботинки, тоже огромного размера.
Когда я вошла в аудиторию, воцарилось гробовое молчание. Потом раздался взрыв дикого хохота.
Инструктор свирепым взглядом призвал всех к порядку, потом повернулся ко мне, явно не веря своим глазам, и знаком велел мне сесть.
Мы встали в пять утра и в шесть приступили к физзарядке. С этим у меня никогда не было проблем. Я бегала, прыгала и легко перемахивала через «коня». Потом начались занятия по строевой подготовке.
По команде «построиться» я бросилась в самый конец шеренги, надеясь, что именно там мое место; но оказалось, что мое место не там. Сержант раздраженно велел мне занять другое место в строю.
Потом он скороговоркой принялся объяснять, как следует выполнять разные команды. Разумеется, все находившиеся на учебном плацу, кроме меня, уже знали, что и как делать. Я почувствовала, как струйка пота стекает у меня по шее и ползет между лопатками под жаркой колючей гимнастеркой. Мужчины по одну и другую сторону от меня стояли совершенно неподвижно.
Пулеметная очередь слов закончилась.
– Хорошо, – обыденным тоном сказал сержант. Наступила пауза, и я почувствовала, как мужчины вокруг напряглись.
Воздух сотрясся от оглушительного рева, и все стоявшие в две шеренги курсанты летной школы, кроме меня, стали по стойке «смирно». Я приняла положение «смирно» долей секунды позже. Не шевеля головой, я скашивала глаза в сторону в попытке проверить, правильно ли я стою. Я чувствовала тяжелый взгляд сержанта.
Затем последовал ряд других команд, которые я неуклюже выполнила. Потом наступила пауза. Сержант снова поставил нас по стойке «смирно». Он прошелся взад-вперед вдоль строя, цокая каблуками по утрамбованной земле.
Мой сосед пошевелился. Еле заметное движение, вызванное слишком глубоким вдохом.
Сержант так и вскинулся. Он осыпал нас площадной бранью, буквально смешивая с грязью. Я слушала, выпучив глаза от удивления и ужаса. Я знала, что такое бывает, но даже не предполагала, что в столь чудовищной форме. Почему курсанты мирятся с этим? Вероятно, они находят в этом своего рода удовольствие.
Он остановился прямо напротив меня. Нет, мне не следовало отвлекаться на посторонние мысли, даже на мгновение.
Несколько секунд сержант молчал. Он стоял всего в нескольких дюймах от меня, перекатываясь с носка на пятку. Исходящие от него волны энергии, животной силы, с трудом сдерживаемой ярости нагоняли смертный ужас. Я стояла вытянувшись в струнку, вскинув подбородок и глядя прямо перед собой – то есть упираясь взглядом в идеальный узел его галстука.
Не сделав предупреждающего вдоха, с ошеломившей меня яростью он проревел:
– А это еще что такое, матерь божья?
Всеобщий страх, но с оттенком удовольствия.
– Что это такое, спрашивается? Мужчина пли женщина – или дикий кошмар?
Он отступил назад и рявкнул:
– Вы! Кем бы вы ни были! Шаг вперед!
Я шагнула вперед.
– Не-е-ет! – проорал он. – Я сказал не «кокетливый неуверенный шажок вперед на цыпочках». Шаг вперед.
Я снова шагнула вперед, быстро и четко, и застыла в положении «смирно». Он осмотрел меня с одной и другой стороны: ни одна деталь моего позорного одеяния не ускользнула от его взгляда, ни одно подрагивание моего лица.
– Помоги нам, боже, – сказал сержант.
Он поднял глаза на курсантов, стоявших в две шеренги позади меня, и еле слышные смешки прекратились.
– Имя! – рявкнул он.
– Курсант авиашколы Курц. – Я постаралась произнести это быстро и отчетливо, как нас учили.
Сержант поморщился. Его лицо приняло недоуменное выражение. Он приставил ладонь к уху.
– Что это было? – спросил он. – Какой забавный звук. Мне послышался мышиный писк. – Он широко разинул рот и проревел: – Мне послышался мышиный писк!
Окна ближайшего здания задребезжали. На долю секунды я закрыла глаза. Я ничего не могла поделать: ужас владел мной.
Сержант только этого и ждал.
– Боже правый, оно собирается вздремнуть!
Он еще несколько секунд сверлил меня взглядом. Потом снова рявкнул:
– Имя!
– Курсант авиашколы Курц. – На сей раз у меня получилось громче.
Сержант уставился в землю в явном отчаянии. Потом возвел взор к небу.
– Как следует отвечать унтер-офицеру? – громогласно обратился он к небесам. – Неужели так: «Курсант авиашколы Курц»? – нарочито жеманным тонким голосом прогнусавил он. – На что это вообще похоже: «Курсант авиашколы Курц»? – Последние слова он произнес в той же манере. – Нет! Так не пойдет! Отвечать унтер-офицеру надлежит следующим образом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47