И я думаю, Анна Ивановна, что вопрос о строительстве Андрюшиного моста между СССР и Америкой будет поднят.— Неужели вы так считаете? — спросила Аня, не спуская со Степана Григорьевича пристального взгляда.— Более того: этот вопрос уже поднят. Меня еще помнят вверху. Не буду вам подробно рассказывать, но недавно мне снова привелось побывать там…— В правительстве?— Да, — многозначительно ответил Степан Григорьевич, решительно отодвигая стакан. — На этот раз разговор там пошел об Арктическом мосте.— Степан Григорьевич, милый! Как вас благодарить? Позвольте, я вас поцелую.— Неужели это доставит вам удовольствие? — улыбнулся Степан Григорьевич.Потом они спустились к Истре. Быстрая и мелкая, она напомнила обоим речку Светлую, Светлорецк.Прощаясь, Степан Григорьевич сказал Ане:— Можете мне поверить: я сделаю все для Андрюши, что от меня зависит. Я имею в виду не только свои разговоры вверху… Я готов отдать Андрюше весь свои инженерный опыт, все свои знания, проектировать и строить мост вместе с ним. Кстати, наверху это считают само собой разумеющимся.— Степан Григорьевич, я знаю Андрюшу — он совсем не злопамятный! Он никогда не откажется от такой помощи… Тем более что вы… ну, понимаете, сумели заинтересовать там, в правительстве.Аня стояла перед Корневым, молодая, легкая, в развевающемся платье, с распушившимися паутинками волос, золотящихся на солнце. Степан опустил глаза.— Не переоценивайте моих заслуг, Анна Ивановна, — сказал он. — Представьте, что меня вызывали туда только за тем, чтобы узнать адрес Андрюши.Аня весело рассмеялась:— Ну вот, он еще и шутит! А я думала, вы не умеете.Степан Григорьевич улыбнулся, глядя на Аню.Она взяла его за обе руки:— Я благодарю вас… и от Андрюши… и от себя… Как хорошо, что вы снова будете друзьями!Степан Григорьевич подтянулся, помолодел:— Думаю, что мы с ним сработаемся. Я многому его научу, ибо по-прежнему хорошо к нему отношусь. И к вам… Аня…Он уехал. Аня ходила по саду, прижав кулаки к щекам, и плакала от счастья.Ледокольный гидромонитор «Северный ветер» ясным летним утром ошвартовался около морского причала на Химкинском водохранилище.Речные пароходы, нарядные, многопалубные красавцы, казались сейчас карликами. Сотни лодок и белокрылых яхт заполнили водохранилище. По воде неслась музыка и крики встречающих. Люди толпились на пристанях и в прилегающем парке. Легкий ветер развевал платки и флаги.С неба на корабль сыпался дождь цветов. Их сбрасывали с парящих над ледоколом вертолетов. Много цветов плыло по воде. Сидящие в лодках вылавливали их, со смехом размахивая мокрыми букетами и венками.Спущенный парадный трап, покрытый ковровой дорожкой, мгновенно был усыпан цветами. Но пока никто не ступал на него. Полярники узнавали родных и знакомых на берегу, что-то кричали им.Наконец толпа на пристани чуть расступилась, пропуская вперед высокого седого человека в мягкой светлой шляпе и стройную молодую женщину.— Кто это? Кто? — спрашивала Аня Андрея, теребя его за рукав.— Сам Волков и его дочь Галина Николаевна, замечательная женщина!— Ах, вот как! Я думала, что тебя на стройке не интересовали женщины.— Смешная ты! Ведь это ее вездеход провалился зимой под лед. Ей пришлось добираться до базы по дрейфующим льдам, перезимовав на острове.— И ты с ней знаком?— Она жена Карцева.— Ой, прости, Андрюша… Я не знаю, что со мной, и так счастлива, что даже начала тебя ревновать! И не хочу больше отпускать тебя! Постой… А эта высокая блондинка? Красавица какая! Ты тоже ее знаешь?— Евгения Михайловна Омулева, жена капитана Терехова. Видишь его? Коренастый моряк… Рядом с Карцевым стоит…— Как радостно за них!— Эту радость ты мне подарила раньше всех! Теперь меня уже некому встречать.— Ты думаешь? А я кого-то вижу. Он наверняка кричит тебе.— Неужели Сурен? Где он?— А вон стоят два брюнета с орлиными профилями.— Положим, один почти седой. Это академик Овесян… и с ним, конечно, Сурен!По трапу начали сходить полярники. Денис простился с Аней и Андреем — он спешил к своей жене: Оксана ждала его на берегу с тремя хлопчиками.— Пропустим всех вперед, — говорила Аня Андрею. — Ведь мы уже вместе.Но Сурен Авакян, заметив их на палубе, подобрался почти к самому борту и стал грозить кулаком:— Слушай, почему не сходишь? Боишься, что я тебя задушу? Правильно боишься.Тогда Андрей и Аня смешались с толпой полярных строителей и стали протискиваться к трапу.Девочки в белых платьицах надевали на каждого сходящего с корабля гирлянду цветов. На Аню совершенно «незаконно», несмотря на ее протесты, тоже надели гирлянду из красных маков.Сурен дождался Андрея и накинулся на него, как ястреб, сжал в объятиях, потом набросился на Аню, словно она тоже приехала из Арктики. Потом обнял обоих и повел на берег.— Ай-вай! Какой день, прямо замечательный день, старик! Подожди, еще раз встречать будем, когда с другого строительства из Арктики вернешься. Тогда в большую бочку цветов посадим!— И, главное, на меня тоже цветы надели! — смеялась Аня. — Я бы сняла эти маки, да уж больно они красивые!— Вот и опять встретились. А помнишь, как в первый раз меня из воды за волосы тащили? Всю прическу растрепали!— Андрюша, смотри, кто тебя ищет, смотри!Андрей остановился. Сурен тащил его дальше:— Кто такой? Зачем ищет? Мы уже нашли.Но Андрей уже заметил брата, на скулах его появились красные пятна. Он освободился из объятий Сурена, снял гирлянду цветов, отдал ее Ане и пошел навстречу Степану Григорьевичу. Аня и Сурен отстали. Аня что-то быстро говорила ему.— Слушай! Это же замечательно, — восхитился Сурен. — На гидромониторе, пока плыли, говоришь, проект моста сделали?— Эскизный!— Ва! Как же я отстал! Хотя, знаешь, я тоже не дремал. Американца Кандербля помнишь? Ну такая у него чугунная челюсть! Как у памятника!Аня улыбнулась, вспомнила спасенных из воды, корабельный лазарет, доску над койкой.— Понимаешь? Я его сагитировал. В письмах. С нами он теперь. В Америке на Арктический мост работает. Строить собирается. Ва!Степан шел к Андрею не торопясь, уверенно, с едва заметной улыбкой на суровом, властном лице.Андрей молча обнял брата и сказал одно только слово:— Спасибо.— Значит, знаешь уже? — произнес Степан и полез в карман за платком, вытер глаза, высморкался. — Не надо больше так, как прежде… Не надо… Нам теперь нужно друг друга держаться.— Будем вместе… всегда вместе… — прерывающимся голосом сказал Андрей. — Ты прости, это все от моего упрямства.— Даже за упрямство люблю тебя, — сказал Степан.Подошли Аня с Суреном. Степана Григорьевича познакомили с Авакяном. Корнев-старший горячо пожал Сурену руку, но взгляд его был холоден. Глава пятая. ВОЗВРАЩЕНИЕ О'КИМИ Черный, лоснящийся на солнце автомобиль повернул с моста Эдогава на Кудан-сити. Вскоре он мчался уже вдоль канала. Молодая женщина с любопытством озиралась вокруг.Столько лет! Столько лет! Как много перемен… и в то же время как много осталось прежнего! Вон рикша вынырнул из-под самого автомобиля. Рикша на велосипеде… Когда-то она не обратила бы на него внимания, а теперь все японское бросается в глаза. А вот и императорский дворец, сейчас надо свернуть налево… Как сжимается сердце! Все незнакомые лица. Много мужчин в европейском платье. У женщин модные прически, но все же большинство в кимоно…Центральный почтамт! Теперь уже совсем близко. Здесь она бегала девочкой… Однажды вон туда, на середину улицы, закатился ее мячик. Его принес полицейский. Она благодарила полицейского и сделала по-европейски книксен. А потом возненавидела его. Возненавидела за то, что он так грубо схватил маленькую, хрупкую женщину, которая шла впереди всех с флагом.Автомобиль повернул направо и въехал в ворота сада. Через несколько секунд он остановился у подъезда богатого особняка.Девушка легко выскочила из машины. Европейское платье делало ее особенно миниатюрной и изящной. При виде ее стоявшая на крыльце женщина подняла вверх руки. Девушка хотела броситься к ней, но женщина скрылась в доме.Взбежав на ступеньки, девушка остановилась. Рука, прижатая к груди, чувствовала удары сердца. Она не ошиблась — вот знакомые шаги. Он, всегда такой занятый, ждал ее. Может быть, он стоял у окна в своем кабинете, чтобы видеть улицу…В дверях показался пожилой человек. Закинутая голова с коротко остриженными волосами и гордая осанка совсем не вязались с его маленьким ростом. Девушка вскрикнула и бросилась к нему на шею.— Кими-тян! Моя маленькая Кими-тян… Как долго я ждал тебя!Отец обнял ее, взяв за тоненькие плечи, повел в дом.Девушка оглядела знакомую с детства комнату европейской половины дома и вдруг увидела ползущую к ней по полу женщину.— Фуса-тян! Встань скорей! — Девушка бросилась вперед и подняла женщину. — Фуса-тян, милая! Ты приветствуешь меня как гостя-мужчину.Отец снова взял девушку за плечи и повел ее во внутренние комнаты. Они прошли по роскошным, убранным в европейском стиле залам и гостиным. Японскими здесь были только картины, но и те лишь современных художников. Это сразу бросалось в глаза. Нигде не было священной горы Фудзи-сан: художники теперь избегали этой традиционно народной темы, как штампа.Кими-тян всплеснула руками:— Дома! Ой, дома! — Она присела, как делала это маленькой девочкой. — Дома! Ой, совсем дома!И она принялась целовать знакомые предметы, гладила рукой лакированное дерево ширмы, прижималась щекой к старой, склеенной статуэтке.Отец стоял, скрестив руки на животе, а его аккуратно подстриженные усы вздрагивали. Незаметно он провел по ним пальцем.Потом Кими-тян встала, подошла к отцу и припала к его плечу.— А мама… мама… — тихо всхлипнула она.Отец привлек дочь к груди и стал быстро-быстро гладить ее гладкие, нежно пахнущие волосы.Наконец Кими-тян выпрямилась.— Ну вот… а я плачу, — сказала она слабым голосом, стараясь улыбнуться.Они пошли дальше. На полу теперь были циновки. Отец отодвинул ширму, отчего комната стала вдвое больше, и сел на пол.— Окажи благодеяние, садись, моя маленькая Кими-тян. Или, может быть, ты сначала хочешь надеть кимоно, чтобы почувствовать себя совсем на родине?— Ах, нет! Я дома, дома… Я тоже попробую сесть, только я разучилась. Это смешно, не правда ли? Так совсем не сидят в Париже, а костюмы там носят такие же, как на тебе. Как постарела Фуса-тян! Она ведь правда хорошая? Ты стал знаменитым доктором? Сколько теперь ты принимаешь больных? А как перестроили дом напротив! Его не узнать. Кто теперь в нем живет? Почему никто не лаял, когда я въезжала? Неужели Тобисан умер?— Конечно. Собаки не живут так долго. Ведь сколько прошло лет! Все волнует тебя… Как высоко вздымается твоя грудь! Так дыши глубже розовым воздухом страны Ямато. Я вижу, что ты не забыла здесь ничего и никого.— Никого, никого!И вдруг Кими-тян опустила свои миндалевидные глаза, стала теребить соломинку, торчавшую из циновки.Отец улыбнулся:— Я знал, знал! Мы все ждали и встречали тебя. Он лишь не посмел стеснять нас в первые минуты встречи.Японец хлопнул в ладоши. Отодвинулась еще одна фусума, и за ней показалась женщина с черным лоснящимся валиком волос на голове.— Передай господину Муцикаве, что госпожа О'Кими ждет его…— Муци-тян, — тихо прошептала девушка.Отец поднялся навстречу молодому японцу в широком керимоне и роговых очках, появившемуся из-за отодвинутой ширмы.О'Кими порывисто вскочила. Она не смела поднять глаз.Муцикава еще издали склонил голову, произнося слова приветствия.О'Кими протянула ему свою крохотную руку. Он сжал ее обеими руками.— Усуда-сан мог бы выгнать меня. Я жду вас со вчерашнего вечера, — сказал он.— Вчера вечером? — Девушка подняла глаза. — Тогда я еще не села в поезд… А почему вы носите очки?— Японцы, японцы… — заметил улыбающийся Усуда. — Они слишком часто бывают близорукими.— О так, Усуда-сударь! — почтительно отозвался молодой человек. — О'Кими-тян… Мне можно вас так называть? Извините, я так понимаю вас, понимаю, как вы стремились из чужих, далеких краев на родину, чтобы остаться здесь навсегда.— О, не совсем, не совсем так! — сказал Усуда. — Конечно, я не хочу, чтобы моя маленькая Кими-тян рассталась с родиной, но еще больше не хочу, чтобы она расставалась теперь со мной.— Позвольте спросить вас, Усуда-си: разве вы предполагаете уехать отсюда?— О, не пугайся, мой мальчик! Выставка в Нью-Йорке откроется только через несколько месяцев. Однако я пройду в сад. Я велел вынести туда стол, чтобы наша Кими-тян могла дышать запахом вишен.— Да-да, вишни, вишни… — тихо повторила девушка.Усуда вышел, украдкой взглянув на смущенных молодых людей.Они стояли друг против друга и неловко молчали.— Вы совсем стали европейской, — робко начал Муцикава.— Правда говорят, что вы храбрый? Вы летчик?Муцикава кивнул:— Но это совсем не храбрость; это профессия, извините.— Вы всегда были храбрым. Вы дразнили даже полицейских. Помните, как вы забросили мой мяч на середину улицы, прямо к ногам полицейского?— Я тогда убежал, не помня себя от страха.Молодые люди оживились. Они стали вспоминать свое детство.Когда Кими-тян не смотрела на Муцикаву, она чувствовала себя свободно, но стоило ей лишь бросить взгляд на эту незнакомую ей фигуру взрослого японца с постоянно опущенной, как бы в полупоклоне, головой, и она не могла побороть в себе неприятного чувства стеснения.Разговор быстро иссяк вместе с воспоминаниями.Почему же так долго не идет отец? Ей хотелось побыть сейчас с ним.— Вы хотите посмотреть последние парижские журналы? Там много интересного о Нью-йоркской выставке реконструкции мира. Подождите, я сейчас принесу.Когда она снова вошла в комнату, Усуда уже вернулся и вполголоса разговаривал с почтительно склонившим перед ним голову Муцикавой.— Вот, — протянула Кими-тян журнал. — Отец, тебе, наверное, тоже интересно, что мы с тобой увидим в Нью-Йорке. Дом-куб, который будет стоять и качаться на одном ребре. В нем, говорят, будет установлен огромный волчок.Усуда подошел к дочери и посмотрел через ее плечо.— Сколько в ней жизни! Не правда ли, Муци-тян?— О да, Усуда-си!— А вот еще! Смотрите. Это русские покажут в своем павильоне. Это даже интереснее, чем дом-куб. Вы видели, Муци-тян?— Ах, мост через Северный полюс?.. — протянул Усуда. — Многие газеты пишут об этом проекте.Муцикава нахмурился.— Я так думаю, — сказал он, — американцы, конечно, ухватятся за эту возможность сближения с Европой.О'Кими быстро взглянула на молодого японца.— Это сооружение имеет большое значение, мой мальчик, — сказал Усуда. — Меня лично оно интересовало бы прежде всего с коммерческой стороны. И, честное слово, я вложил бы в него деньги.— Что касается меня, Усуда-си, извините, но я не стал бы тратить свои средства на усиление Америки.— Ах, не надо! — поморщилась Кими-тян. — Я принесла вам журналы, но я хочу в сад, в наш маленький садик. Он кажется мне больше Булонского леса. Пойдемте. Можно, папа?Девушка побежала вперед. Усуда следил за ней. Она легко спрыгнула с крыльца. Ее пестрое платье мелькнуло на узенькой аллейке, ведущей к крохотному прудику.Муцикава внимательно смотрел себе под ноги. Часть третья. МЕДВЕДЬ И ЯГУАР Никогда в дебрях лесныхмедведь и ягуар не были врагами. Глава первая. ЛИГА ГОЛЫХ Утром свежего майского дня мистер Медж, высокий, в меру полный, дышащий здоровьем джентльмен с энергичным, благообразным и довольным лицом, вышел в столовую раньше дочери. Он слышал, как она плескалась в ванной.Войдя в крошечную гостиную, мистер Медж прежде всего открыл окно и всей грудью вдохнул свежий бодрящий воздух, подумав, что днем будет жарко.Фальшиво насвистывая модную ковбойскую песенку, мистер Медж стал расхаживать по комнате, взяв в руки дистанционное управление телевизором. По всем программам шли утренние передачи и реклама. Наугад остановившись на одной из них и отбивая ногой ритм поп-музыки, сопровождавшей рекламу, он на ходу поглядывал на экран, где ему предлагали приобрести новый компьютер, способный не только сыграть с хозяином в шахматы, но и «думать за него» во время бизнеса. Мистер Медж изобразил сомнение на гладко выбритом лице и усмехнулся. В шахматы он не играл, а на бирже играть мечтал. Однако деньги любой «смышленой машине» он не доверил бы, впрочем, как и любому «смышленому малому». К тому же ему нужен был не столько компьютер, сколько его стоимость в наличных для пополнения его тощего бумажника.Подойдя к журнальному столику, он принялся перебирать свежие газеты, которые успел вынуть из-под входной двери, но отвлекся вкрадчивым голосом дикторши, убеждавшей воспользоваться кредитом фирмы всего лишь на один день. Но на какой! На полярный! Пока солнце не зайдет на Северном полюсе, вы можете не беспокоиться о выплате долга, любезно улыбнулась в заключение очаровательная леди.Мистер Медж подмигнул ей и вздохнул. «Ах, этот кредит, эти льготные условия! Как все это знакомо! Его прелестный коттедж на тенистой улице нью-йоркского пригорода Флашинга с тремя комнатами вверху и двумя внизу не будет уже его собственностью, если через неделю он не выплатит очередной взнос в семьсот сорок долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56