— Что же это такое получается? За одного или нескольких виновных должно отвечать все население? Выходит, за любую провинность они могут убить?
Мальчишки молчали. Подавленные, расстроенные, они пошли дальше. Володя, сжимая кулаки, с ненавистью поглядывал на проходящих мимо оккупантов. «Чего они пришли сюда? Что им надо? — думал он. — Нет, я не буду сидеть сложа руки».
Дома он весь вечер думал, как сражаться с врагом: «Вот если бы достать пистолет. Я бы их по одному, гадов, бил!»
А назавтра Володе пришлось быть невольным свидетелем страшного зрелища. Мать иногда ходила на Комаровский рынок, чтобы выменять на одежду или другие домашние вещи какие-нибудь продукты. На этот раз она взяла с собой и сына. Не успели подойти к рынку, как всю близлежащую площадь оцепили солдаты в мундирах мышиного цвета. Резкий визгливый голос, прорывавшийся через невидимый громкоговоритель, предупреждал:
— Ахтунг! Ахтунг! Внимание! Сейчас ви будет немношко посмотреть, как немецкий командование поступайт с теми, кто нас не подчиняется.
Володя увидел, как со стороны улицы Цнянской вели связанных друг с другом людей. Это были две женщины, трое мужчин и маленькая девочка лет шести. По бокам у них, с автоматами наизготовку, в касках, с засученными рукавами, шли конвоиры. Людей подвели к каким-то сооружениям, которых Володя раньше не видел.
— Господи! Так это же виселица! — воскликнула в отчаянии мать и притянула к себе сына. Володя только теперь понял, что затевают фашисты. Он не верил глазам, даже представить себе не мог, что вот сейчас повесят этих людей, эту девочку, которую тоже обвиняют в сопротивлении. Гитлеровцы, не развязывая арестованных, каждого поставили на табуретки, размещенные под виселицей. Девочка стояла ближе всех к Володе, и он видел, что она единственная, у кого руки были свободны. Девочка молчала, недоуменно вертела головкой и вопросительно глядела на толпу, согнанную на площадь. Потом, пытаясь слабенькой ручонкой снять наброшенную на ее шейку грубую веревочную петлю, повернулась к людям, приведенным на казнь.
— Мама! — только и смогла воскликнуть она в предчувствии беды.
И тут же по всей площади разнесся истошный женский крик:
— Доченька-а!!! Люди добрые! Да за что же они губят нас? Мы ни в чем не повинны. Отпустите хотя дитя! Она еще ничего в жизни не видела...
Один из фашистов подошел к табуретке... Мать схватила Володю за плечи, повернула лицом к себе, закрыв ему уши руками, притянула голову к своей груди... Ее губы исступленно шептали: «Не смотри, не смотри!»
Домой они вернулись потрясенные, долго сидели на кухне, не зажигая света.
4
ТАТЬЯНА АНДРЕЕВНА
Прошло только три недели, как началась война, а Татьяне Андреевне Мочаловой казалось, что прошли годы.
Мочалова вся извелась от постоянной тревоги за судьбу мужа. Петр уехал из деревни на свадьбу к двоюродному брату. Свадьба должна была состояться 22 июня, в воскресенье, и вдруг — война.
Первые два дня ушли на то, чтобы побыстрее доставить из пионерского лагеря детей. А затем началось мучительное ожидание. Татьяна дни напролет стояла на краю деревни, глядела до рези в глазах на дорогу, а Петра все не было.
Новости в деревню приходили с большим опозданием, но от красноармейцев, которые спешно проходили через деревню и направлялись на восток, люди знали, что немец наступает. Как-то над проселочной дорогой, тянувшейся от деревни к лесу, появились два самолета с крестами на крыльях. Они низко пролетели над головами людей, идущих с котомками в руках по пыльной дороге, развернулись и хлестнули вниз из пулеметов.
После того как стервятники улетели, местные жители похоронили шестнадцать человек, оставшихся лежать на дороге и в кювете. На четвертый или пятый день войны к Татьяне в дом пришел председатель колхоза. Похудевший, с черным изможденным лицом, он сказал:
— Тебе, Татьяна Андреевна, надо с детьми уходить на восток. Может так случиться, что немцы придут сюда, а у тебя муж — участковый, сама — учительница, и ждать тебе от них добра не надо.
— Я буду ждать мужа, — твердо ответила Таня и привлекла к себе сына. — Должен же он сюда вернуться, а потом уж на фронт идти.
Она нисколько не сомневалась в том, что Петр вернется. Татьяна понимала, что он, конечно, пойдет на фронт, но сначала, хоть на денек, хоть на часок, он обязательно забежит домой, попрощается и скажет, что ей и детям делать, как поступать дальше. Она так и сказала тогда председателю. А тот глухо ответил:
— Гродно, Татьяна Андреевна, далеко, и все может случиться в пути. Тем более, он человек военный, его могли призвать в армию и оттуда. Так что послушай моего совета — и уходи!
Но Татьяна стояла на своем, и председатель ушел.
Молодая женщина надеялась не только на то, что муж вот-вот заглянет домой, но и на то, что немцы не дойдут сюда. «Должна же наша армия где-то их остановить, — думала она, — не будут же им Минск сдавать».
И она ждала. Но проходили дни, а Петра все не было. В деревню дошли слухи, что немцы уже в Минске, но Татьяна не поверила и даже отругала соседку, которая рассказала об этом. По однажды через деревню днем прошла немецкая автоколонна. Машины здесь не остановились и понеслись дальше. Вид чужих людей в серо-зеленой форме убедил Мочалову в том, что немцы уже пришли. Татьяна Андреевна пыталась что-то делать по хозяйству, начала собирать вещи, которые нужно взять с собой, когда вернется Петр и им надо будет уходить, но все у нее валилось из рук.
И вот уже три недели как она ждет мужа.
Татьяна Андреевна теперь не ходила на край села, она целыми днями сидела во дворе. Там ее и застала соседка Марфа Степановна. Оба сына Марфы Степановны находились в Красной Армии, жила она в небольшом старом домишке, рядом с Мочаловыми. Марфа Степановна повздыхала, поохала о судьбе людской, а потом сказала:
— Знаешь, что я хочу тебе сказать, милая?
Сердце Мочаловой затаилось в тревоге: неужели что-нибудь с Петром случилось? И стараясь сохранить спокойствие, села на валявшееся у забора бревно.
— Ко мне домой сегодня приходили два каких-то незнакомых мужика, сказали, что они людей переписывают, якобы к уборке урожая готовятся, да заодно и детьми и учителями интересуются, вроде бы к учебному году школу хотят открыть. Спрашивали, здесь ли ты, где муж твой. Ну, а когда ушли, я в оконце проследила за ними, они твой дом стороной обошли, значит — неспроста приходили. Вот я и решила предупредить тебя.
Татьяна облегченно вздохнула, когда поняла, что не с дурной вестью о Петре пришла соседка, и сначала даже не почувствовала для себя никакой опасности, но потом постепенно до нее стал доходить смысл сказанного.
Так, не вставая с бревна, и просидела до вечера, думала, что ей делать. «Фашисты, конечно, дознаются, кто у меня муж. Ну и что? Скажу, что как ушел накануне войны, так домой и не вернулся. Что они мне сделают? Не будут же они меня от детей забирать, в тюрьму сажать. Если будут заставлять идти в школу работать — не пойду! А там — гляди — и наши вернутся. Не станут же они нас на зиму в оккупации оставлять, или можно будет с деревенскими мужиками связаться, что в лес подались».
Постепенно Татьяна начала успокаиваться, опять вспомнила мужа, молодые годы. Вспомнила, как познакомилась со своим Петром, который демобилизовался в двадцать восьмом году из армии. Как подружились, а в тридцатом поженились.
Глядя на ребят, которые играли возле калитки, вспомнила свое детство. Тяжелым оно было. Отец погиб в первую мировую войну, мать умерла в тяжелом двадцатом году.
Стала жить десятилетняя Таня у бабушки. Все пришлось испытать: и голод и холод. Но росла девочка всем на зависть: веселой, симпатичной, старательной. После семилетки поступила в педучилище. Закончив его, снова вернулась в деревню.
Улыбнулась Татьяна, вспомнив, сколько женихов вокруг нее увивалось, но понравился ей не свой деревенский парень, а Петр. Она знала, что во время службы дрался молодой боец с бандами басмачей, а когда впервые увидела и заглянула в его черные глаза, то поняла, что наступил и ее черед...
Так задумалась мать, что и не заметила, когда подошли к ней дети. А они стали рядом и с тревогой смотрят на нее.
Татьяна поднялась и улыбнулась:
— Ну, что, родненькие, приуныли? Пойдемте, я вас покормлю.
И она, обнимая Ванюшку и Юльку за худенькие плечики, повела их к дому...
5
АЛЕКСЕЙ КУПРЕЙЧИК
С того воскресного дня, когда свадьба не состоялась, прошло немного времени, но все казалось таким далеким, помнилось смутно: слезы родителей, Нади, быстрая езда на попутном грузовике в город, который встретил его уже клубами дыма. Горели жилые дома и здание еще дореволюционной фабрики.
Купрейчик заскочил в общежитие, сменил праздничный костюм на форменный и сразу же направился к месту службы. Управление настраивалось на военный режим работы. Зачитывались приказы, объявлялись распорядок работы и порядок довольствия. В лихорадочной суете прошла ночь, а на утро следующего дня к Алексею прямо в управление прибежала Надя.
Они вышли из здания и сели на скамейку в сквере. Алексей грустно пошутил:
— Странно у нас складывается семейная жизнь: по документам мы с тобой муж и жена, а на самом деле?
Надя густо покраснела, и на глазах у нее неожиданно навернулись слезы.
— Милый, война все откладывает. Я ведь медицинский работник и иду на фронт.
Алексей в растерянности вскочил:
— Как на фронт? А я?
Надя за руку усадила его на скамейку и, уткнувшись лицом в его грудь, громко расплакалась:
— Лешенька, родной, я так была счастлива, я так люблю тебя... Война проклятая разъединяет нас. Но я клянусь тебе, что до конца своей жизни, слышишь, до конца, буду верна тебе...
Больше Надя не смогла говорить. Она громко плакала, обнимая Алексея.
Он как мог уговаривал ее. Когда Надя успокоилась, они договорились, что встретятся на следующий день, когда она в военкомате получит направление. Как сложится его судьба, Алексей пока тоже не знал.
Проводив жену, он пошел в управление. По дороге думал: «Если Надя на фронт, то и мне надо туда немедленно. Приду и сразу же напишу рапорт. Я служил в армии, и теперь мое место там!»
Но война часто поворачивает судьбы людей совсем не так, как они хотели бы сами.
К вечеру большая группа сотрудников милиции, в которую входил и Купрейчик, была срочно направлена на уничтожение немецкого десанта. Этот десант был сброшен с самолетов на лес, который находился недалеко от города. Трое суток сотрудники милиции с помощью красноармейцев прочесывали лес, уничтожали десантников.
В перестрелке Купрейчик был ранен. Алексей обходил стороной густой кустарник, из которого короткими злыми очередями огрызался десантник. Неожиданно впереди, метрах в восьмидесяти, мелькнула фигура еще одного гитлеровца, он явно хотел ускользнуть в глубь леса. Алексей вскинул винтовку и выстрелил, фашист упал. Купрейчик решил обойти отстреливающегося из кустарника автоматчика с тыла. А немец, который только что упал, неожиданно выстрелил. Купрейчик почувствовал сильный толчок в плечо и, заваливаясь на левый бок, упал в траву.
Не веря, что ранен, Алексей отыскивал глазами место, где должен лежать фашист, но туда со всех сторон бросились красноармейцы, и вскоре лейтенант увидел, что они ведут пленного десантника. Только сейчас Алексей посмотрел на свое правое плечо и спереди на гимнастерке увидел темное пятно. «Ранен?» — мелькнула мысль, и голова слегка закружилась, появилось неприятное ощущение тошноты.
Алексей встал, взял винтовку в левую руку и пошел к своим. А навстречу пригибаясь уже бежал лейтенант Острога:
— Что, Купрейчик, ранен?
— Кажется, немножко есть, — виновато улыбнулся Алексей. Он действительно почувствовал себя виновным, что еще не попал на фронт, а уже ранен...
После уничтожения группы десантников командир решил отправить Алексея в город. Но в это время их группа встретилась с пехотным полком. Командир полка, подполковник, обеспокоенный появлением вражеского десанта, взял их группу под свое начало, а раненого приказал поместить в санчасть.
События на фронте развивались быстро. Полк по радио получил команду развернуть свои позиции километрах в тридцати восточнее того места, где он находился. Спецгруппу, в которую входил Купрейчик, командир полка отпустил, а Алексей остался в санчасти. Решили, что он останется в расположении полка до выздоровления, а затем прибудет к месту службы сам.
Но случилось так, что Купрейчик остался в полку. И немалую роль в этом сыграл майор Миронов — начальник разведки. Он узнал, что Алексей оперативный работник, ранее служил в погранвойсках, и убедил командира оставить его в распоряжении майора. И когда рана у Купрейчика затянулась, он получил взамен милицейской формы общевойсковую, с лейтенантскими квадратами на петлицах.
Вскоре полк, после короткой стычки с врагом, снова снялся со своих позиций и начал отходить на восток.
Купрейчик стоял рядом с майором Мироновым. Они оба наблюдали за движением колонн красноармейцев. Миронов мрачно поглядывал на безоблачное голубое небо и уже в который раз ворчал:
— Оторвемся от леса, и налетят, гады, ей-богу, налетят! Докладывал подполковнику, просил, как отца родного, чтобы уходили ночью, так нет же, ссылается на приказ.
Купрейчик, чуть побледневший и осунувшийся за время болезни, спросил:
— Неужели немцы успели за такой короткий срок подтянуть такие силы, что нам драпать надо?
Майор ничего не ответил. Он увидел, как из лесу выехала черная «эмка» командира полка, и тихо сказал:
— Пойдем командира встретим, — и первым двинулся к пыльной проселочной дороге, по которой все шли и шли красноармейцы.
Купрейчик пошел рядом с Мироновым. Они были похожи друг на друга. Оба высокого роста, черноволосые и кареглазые.
Это, очевидно, заметил и командир полка, потому что, выйдя из машины, пошутил, обращаясь к майору:
— Вы, Николай Кузьмич, наверное, специально оставили лейтенанта в полку. Присмотришься к вам обоим: ни дать ни взять, родные братья, даже походка одинаковая! — И спросил у Купрейчика: — Как себя чувствуете?
— Спасибо, товарищ подполковник, нормально.
— Ну что ж, раз нормально, значит к бою готов.
— Так точно, готов.
— Чего-чего, а боев на нас с тобой хватит.
— Пока почти их не было, товарищ подполковник. Если честно сказать, то не пойму, почему мы отступать должны... — Эти слова прозвучали у Купрейчика как-то резко и зло.
Подполковник хмуро, одними уголками губ улыбнулся, посмотрел почему-то вверх, на небо, затем взглянул туда, где недавно стояли у грузовика Миронов и Купрейчик, и только после этого как-то глухо и недовольно ответил:
— А ты этот вопрос задай командующему или в Москву позвони в Наркомат обороны, а у меня, брат, не спрашивай, потому что не знаю.
И не желая больше на эту тему говорить, командир полка обратился к Миронову:
— Разведка ушла вперед по маршруту?
— Так точно, как было приказано.
— Следите, чтобы далеко не отрывались, в любой момент маршрут может быть изменен.
— Меня воздух волнует...
— Меня тоже, — прервал майора командир, — накликаете!
Он повернулся к стоявшему у задней дверки машины начальнику штаба:
— Аким Иванович, проследи, чтобы зенитчики и слухачи не дремали, в любой момент могут налететь.
Миронов спросил:
— Разрешите начинать движение и нам?
— Движение, майор, начинайте когда хотите, но мне информацию по обстановке обеспечьте.
Миронов и Купрейчик, откозыряв, двинулись к своей крытой брезентом полуторке. Только они приблизились к опушке, как послышались крики: «Воздух! Воздух!»
В безоблачном небе из-за леса появились фашистские самолеты. Оглушительно и резко ударили зенитки, которые, как оказалось, были недалеко.
6
ВОЛОДЯ СЛАВИН
В городе обстановка с каждым днем становилась сложнее. Оккупанты чувствовали, что сопротивление становится все более организованным и упорным. Стараясь подавить его, фашисты шли на все: почти ежедневно устраивали облавы, за появление в ночное время без специальных пропусков люди расстреливались на месте. Обыски устраивались уже не в отдельных домах, а в целых кварталах, искали подпольщиков, коммунистов, комсомольцев, даже тех, кто по данным гестапо до войны был передовиком труда.
Фашисты одних расстреливали или вешали сразу же, других, прежде чем убить, долго и изощренно пытали.
Город будто начисто вымер. Но это была только кажущаяся тишина... Почти ежедневно, то в одном, то в другом конце города проводились диверсии.
Не сидел без дела и Михаил Иванович Славин. Он часто уходил из дома, где-то пропадал, бывало, целыми ночами.
Изредка к нему приходили незнакомые люди. Вместе с хозяином дома они закрывались в отдельной комнате, о чем-то говорили.
Но отец по-прежнему был хмур, неразговорчив. Его похудевшее, заросшее щетиной лицо светлело лишь тогда, когда тишину города нарушал очередной взрыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52