— Пожалуйста, насчет Юли… Не забудьте, — попросил шеф, выходя.
Недоумевающая Валентина немного выждала, чтобы дать папе с дочкой приличный запас времени для прогулки по коридору, и побежала к Юльке. Валя нашла исполнительного директора в настоящей истерике.
— Как только шеф вышел с дочкой и она их увидела, то как бросится бежать! — шепотом поведала Валентине Тамара. — Забилась в угол, не хотела идти в свой кабинет! Ревет, что-то бормочет, прямо как ума лишилась! Жалко, конечно, но не очень понятно! Хотя она уже всех здесь так заела, что не многие и пожалели! Некоторые менеджерши так и сказали: «А поделом! Может наконец отольются ей наши слезки!»
" — Тамара выложила наболевшее: Юлька давно перешла все границы. Она просто считала, что ничего недозволенного для нее не осталось, разрешила себе все — это президент ей все разрешил! — и поняла наконец, что такое монархия и культ личности. Исторические понятия она упоенно ежедневно воплощала в свою личную жизнь.
— Ты дура! — говорила Юлька менеджерше, лет эдак на пятнадцать старше ее. — Неужели непонятно, что этого делать было нельзя? Так поступить могла только полная, законченная идиотка!
— Ты хоть что-нибудь соображаешь?! — кричала Юлька на новую бухгалтершу. — Нет, тебя тоже убирать надо!
И тотчас шла жаловаться в кабинет.
По ее доносам уволили многих. Юлию Леонидовну начали бояться.
— Я занята! — грубо обрывала она обращающихся к ней с вопросами сотрудников. — Зайдете позже!
Это «позже» могло и никогда не наступить, в зависимости от неровного, как мартовская погода, настроения резкого исполнительного директора. Но тревожить ее лишний раз было равносильно своему смертному приговору, поэтому в офисе понемногу привыкли обходиться собственными силами и советами бывалых. Например, той же Валентины.
Она не оправдывала Юльку, хотя ни разу не сказала ни одного слова против. Она даже в чем-то ее понимала: жизнь во многом обобрала синеглазую девочку. А обсуждать чужую духовную нищету, и осуждать, и спорить, кто сам куда себя привел, независимо от обстоятельств. Валя не умела и не хотела. И сейчас она старалась помнить лишь одно:
Юльке плохо. И надо помочь. Все остальное не имеет значения. Хотя значение имело как раз все остальное…
Юлька уже отрыдалась и, отрешенная, притихшая, сидела в маленькой темной комнатенке возле столовой. Сюда сваливали ненужный хлам: старые каталоги и проспекты, исписанные блокноты, битые дискеты… Когда на капризную, избалованную уборщицу Зину, нехотя прибирающую четыре комнаты офиса, накатывали беспокойные воспоминания о черном закутке, она проворно бросала мусор в мешки и выкидывала. Но уже через две недели комнатушка была полным-полна, как песенная коробочка, а уборщица Зина снова брезгливо обходила ее стороной.
Юлька несколько раз выдвигала свое излюбленное предложение выгнать ленивицу. Но президент уже уволил двух Зининых предшественниц, якобы не гнушавшихся пылесосить, смахивать пыль со столов и даже — это просто невероятно! — мыть туалеты. И осознал, что дефицитнее уборщиц в Москве только дворники. Каждая норовила работать в нескольких фирмах, и потому проку от них было мало.
Поэтому теперь притихшая Юлька смирно сидела на пыльных каталогах и журналах, поджав под себя ноги, и смахивала на роденовского «Мыслителя».
Валентина насильно сунула безразличной ко всему Юльке валидол и без всякого интереса спросила, в чем дело. Она просто выполняла просьбу президента.
«Что опять случилось с тобой, девочка? Почему, Юленька, у тебя глазки заплаканы, а щечки натерты кулачками докрасна? Жанна на время заткнулась, жена испарилась, про Валентину тебе пока ничего не известно… Тогда чего же ты ревешь, бесталанная?!»
Не до Юльки было сейчас Валентине. Мыслями она была в другом месте: в покрытом сугробами, полусонном, еле глядящем из-под белых снеговых ресниц парке, возле раскатанной до паркетного блеска, причудливо петляющей лыжни, где в воскресенье — а это уже через два дня! — она увидит президента с дочкой…
Пока с дочкой…
— Сушечка… — сказала Валентине Юлька. — У меня мама… Она очень своеобразная женщина.
Она все время боялась, что я давно не девушка…
И один раз даже отвела меня к врачу, чтобы проверить и убедиться, что в жизни все еще статус-кво…
Сначала он притащил сюда жену.. Теперь дочку…
Это что, нарочно, чтобы подтвердить то, о чем я и так давно прекрасно знаю? Чтоб меня унизить?
— Он никого не привозил. Так получилось, — попыталась объяснить Валентина. — Стечение обстоятельств…
Возможно, вскоре ситуация станет еще сложнее.
Почему Валентина так легко на это соглашается?..
Вот только не надо о любви… Но тогда о чем же?..
Юлька ее не слушала и не слышала.
— Разве можно так бить человека? — бормотала она. — Ну разве так делают? И того, кто тебя… И за что?.. Я ведь ничего ему не сделала…
Валентине очень захотелось к месту припомнить всех незаслуженно оскорбленных и униженных Юлией Леонидовной сотрудников, вспомнить ее хамство и наглость, ее вызывающий, дерзкий вид, ее замашки распоясавшейся фаворитки, но она взглянула на несчастную злодейку и передумала. Глупо все это и никому не нужно… Как-то низко…
Валентина многое оправдывала любовью. Понимала, что ею извинять нельзя, это не аргумент, не доказательство для адвоката, только ничего с собой поделать не могла. Она ясно видела, что девочка любит.
А все остальное… Именно сейчас силу приобрело все остальное.
— Ты не правильно понимаешь, — сказала Валентина. — Это никакая не демонстрация. И вообще, у него очень милый ребенок. Ты в любом случае не имеешь права отвергать девочку! Ты, наоборот, должна была к ней подойти, поговорить с ней! Чтобы ребенок тебя полюбил! Вот ушлая Жанна небось перед малышкой ужом вилась!
— Ты угадала! — удивленно сказала наивная, при всей ее грубости, Юлька. — Вилась анакондой! И задала прорву дебильных вопросов из детских поэтических сериалов типа «А у нас в квартире газ, а у вас?» и «Как живете, как животик?».
— Вот видишь! — кивнула Валентина. — А ты действуешь ему на нервы, тогда как для него весь смысл жизни — его Сашка! Ты разве до сих пор не поняла?
Он и думает в основном лишь о ней!
— Не поняла… — Обескураженная Юлька растерянно погладила себя по плечу. — Какая ты умная, Сушечка… Но как же этот его смысл… А я?! Куда же тогда меня?!
— Юлия, тебе уже пора взрослеть! — Валентина холодно оглядела девушку. — И принимать взрослый мир таким, каков он есть, а не придумывать себе разные глупости! В лесу живешь? С милым в шалаше?
Да, синеглазику придется принять мир новым, еще раз изменившимся… И очень скоро… Хотя тайну можно хранить долго… Пока ей самой не надоест быть тайной.
18
Таксист запросто отыскал нужный Насте дом.
Она расплатилась и почему-то медлила выходить, задумавшись. Может, лучше отправиться назад, прихватить по дороге Сашку, купить торт — дочка любит, а дома нажарить рыбы.
Водитель повернулся и взглянул на пассажирку с удивлением.
— Не тот, что ли? Вы говорили, дом двенадцать?
Вот он, перед вами! Доставил прямо к третьему подъезду!
Странная дамочка… Вся в каких-то нервных трепыханиях… Впрочем, он и не таких видел.
— Вам что надо-то? Вы что ищете?
Если бы она сама понимала что…
Настя торопливо кивнула, заспешила и неловко, с трудом открыв дверь, выбралась из машины. Как будто сроду в ней не ездила или вышла на улицу впервые после перелома ноги.
Бородатый доктор долго не открывал дверь на звонок. Настя справилась с визиткой: все правильно.
Тогда… Тогда ей действительно надо ехать домой…
Оплеванной, униженной, законченной дурой… Щеки у нее пылали.
Настя уже шагнула к лифту, но тут дверь неожиданно и резко распахнулась. У Игоря был крайне смущенный вид, как у восьмиклассника, застигнутого матерью в объятиях соседки по подъезду. Бабу, что ли, другую принимал?.. Может, у него строгий график? И Настя, приехав чуть раньше, сорвала планы распаленного любовника?
Ей стало даже смешно. Так вляпаться может только совершенно неопытная в любовных делах девица.
Но ведь когда-то надо начинать… Хотя теперь уже беспокоиться не стоит: первый неудачный эксперимент — знак твоего провального, нескладного будущего.
— Извините… — пробормотал доктор. — Я не мог сразу открыть. Пожалуйста, не сердитесь, проходите…
Настя вошла и огляделась, с трудом осознавая себя в непривычной обстановке. Почему так сыро?
В квартирке пахло мокрым бельем.
— Не успел… — снова повинился совершенно растерянный Игорь.
Что уж так переживать? И что он не успел? Женщины вроде незаметно…
Доктор с преувеличенной поспешностью бросился снимать с Насти шубу, потом усаживал на диван, подвигал журнальный, заранее накрытый столик и все неловко косился в сторону открытой двери в коридор, словно рвался туда, вспомнив, что не выключил утюг…
Настя все больше осознавала нелепость своего визита.
— У вас неприятности?
Да этого и скрыть невозможно… Настя готова была себя убить за собственную глупость. И старалась не смотреть на врача.
— По-моему, мой визит оказался не ко времени, я напрасно пришла, и мне лучше всего уехать… А вы как раз без меня доделаете все свои дела. Так будет разумнее всего.
— Настя… — Доктор нервно потер руки.
С каждой новой минутой он нравился Насте все меньше и меньше. И она сама себе тоже. Рисовалась печальная картина. Нескладная, потерявшаяся в переплетении слов, поступков и догадок, впервые собравшаяся изменить и измениться, молодая дама заявилась в насквозь пропахшую сыростью квартирку бородача, виденного лишь однажды…
У этой вполне обеспеченной дамы респектабельного вида было все — и ничего не было. А что значит «все» и «ничего»? Каждый толкует эти понятия по-своему и слишком по-разному. И как раз именно от этих толкований порой зависит отношение к жизни, и значит, сама жизнь.
Настя вкладывала в слово «все» всякую чепуху, вроде больших денег, квартир, дач, машин и семьи.
Так, ничего особенного, шелуха от семечек… О которой мечтает добрая часть населения трудовой России, живущей на задерживаемую месяц за месяцем зарплату. На Россию Насте было наплевать.
И правильно. Когда тут такое у нее дома творится…
Зато за словом «ничего» у Насти стоял один большой, резкий, неприветливый человек, ровным счетом ничего собой не представляющий, но до сих пор, несмотря на их давнее непонимание, дорогой ей. Она по-прежнему пыталась его понять и вернуть. Она до сих пор ждала, что все вдруг изменится…
Ей хотелось поменять смысл и содержание двух слов, хотелось их переосмыслить и переписать, переиграть для себя. Не переигрывалось. Очевидно, поэтому он когда-то начал метаться в поисках других утешений, а она сегодня отправилась в чужую квартиру… Может быть, им стоило это сделать задолго до свадьбы?.. Мысль нехорошая, греховная…
Настя сосредоточенно изучала эту другую даму, явившуюся словно по вызову… Разве это она?..
Еще месяц назад Настю возмутило бы одно лишь предположение о подобном поступке. А сегодня результат налицо. И они с Артемом давным-давно вытоптали, выдолбили отведенную им двоим поляну и слишком упорно долго не хотели ступить в сторону, туда, где топорщилась крохотными кинжалами молодая зеленая травка. Вероятно, решение пряталось в этих ярких, острых новичках земли. Но если сорвешь неловко, они больно изрежут руки до крови…
— Я. — мялся доктор.
Сколько же можно выдавливать из себя по слову правду, как раба по капле… Чехов знал, что долго.
Тоже доктором служил.
— Настя, я давно живу один… Всегда на самообслуживании… Я даже когда-то специально повесил красные шторы: они, как выяснилось, не такие маркие. Приятель надоумил. Сегодня приехал пораньше, хотел к вашему приезду постирать… Понимаете, у меня все всегда такое запущенное, грязное… Неудобно, неловко… Тем более перед вами… Думал, успею. Салфетки там, полотенца, скатерть хотел свежую для вас постелить… А стиральная машина, как назло, задурила… Подлый механизм…
Игорь старательно избегал Настиных глаз.
— Я вообще-то многое умею делать сам… Жизнь заставила. Но пока я машину налаживал, прошло много времени… Извините…
Настя засмеялась.
— А у вас какая стиралка?
— «Индезит». Да какая разница?.. Настя… Я вас прошу, вы не обращайте внимания… Я просто очень неустроенный, не приспособленный к быту холостяк…
Доктор растерянно пригладил длинные волосы.
Похоже, Настя сильно преувеличила количество его женщин. Она сняла теплый жакет и засучила рукава блузки: наконец ясно определилась цель ее визита сюда.
— Фартук у вас найдется? Игорь, показывайте путь в ванную! Достираем ваше белье, выгладим его и постелим на стол свежую скатерть, как вы мечтали!
А потом будем пить за исправную стиральную машину!
— Нет, Настя… — пролепетал уже совсем на себя не похожий доктор.
— По-моему, она очень удачно и вовремя сломалась! — сказала Настя, вставая. — Она просто выручила нас и спасла от немыслимого количества ненужных слов.
Игорь неуверенно улыбнулся. Насте даже "стало его жаль: такой у него был потерянный вид.
— Но… — продолжал слабо протестовать доктор.
Настя вспомнила мужа.
— Не надо никогда начинать с «но», им обычно фразу заканчивают. Например: «Мы собирались провести вечер по-европейски, но нас подвел любимый и привычный, неизменный при любой погоде российский быт!»
Игорь усмехнулся:
— Но машина как раз импортная…
Он потихоньку приходил в себя.
— Верно! Включайте свою закордонную гадюку! — Настя отыскала среди вороха тряпок передник с кокетливыми оборочками. — Но водичка-то наша, родная, подмосковная.
— Вам очень к лицу! — сказал Игорь, заглядевшись на Настю в переднике.
И врубил свою норовистую стиралку.
В половине двенадцатого Валентина с Танькой гуляли по заснеженной аллейке, перебрасывались пухлыми, рассыпающимися снежками и смеялись. Обе радовались. Таня ждала новую подружку и мечтала о близком Новом годе, приносящем конфеты, игрушки и билеты на елки. Валентина… Она по-прежнему не могла себе объяснить, почему когда-то споткнулась возле этого высокого человека точно так же, как он постоянно спотыкался на согласных. Но зацепилась, приостановилась, призадумалась… Из ее задумчивости выросла нехорошая привязанность, почти зависимость и покорность.
Валентине казалось: она из породы тех женщин, которые с готовностью подчиняются и радостно выполняют мужские желания. Только вот с Виталием было совсем не так: или она все-таки по ошибке причислила себя к разряду милых рабынь, или изменилась с возрастом. А может, он диктовал свою волю не слишком умело…
По своему преподавательскому и директорскому опыту Валентина отлично знала, что один и тот же диктант каждый диктует очень по-разному. От текста ничего не зависит.
Проворная Танька с визгом носилась по дорожке, вся извалялась в снегу и непрерывно приставала к матери с вопросом: когда же?..
— Но мать, к сожалению, не знала. Она сама слишком часто стала поглядывать на часы: время тянулось, мороз начал поторапливать и прогонять, а Тарасовы не появлялись.
«Что-то случилось, — подумала Валентина. — Но почему он не позвонил на мобильник? Номер знает…»
— Ну мама! — заныла наконец расстроенная дочка. — Ты же обещала мне Сашу! Мне надоело ждать!
Я больше не хочу гулять с тобой! Это скучно!
— Сейчас, малыш, подожди, я позвоню…
Валентина быстро, пугливо оглядевшись по сторонам, словно все деревья в парке собирались на нее настучать, отлично зная, кому она звонит и кого ждет, набрала знакомый номер сотового.
— Тина, — совершенно неожиданным сокращением ее имени — так ее никто никогда не называл! — прогудел в ответ слегка запнувшийся на букве "т" бас, — Тина, прости… Мы уже подъезжаем!.. На дорогах заносы… Я совершенно замучился в пробках…
Вы там еще не выкопали себе по трехкомнатной берлоге? Подождите еще минут пять… Идет?
— Идет, — прошелестела, как снег, осыпавшийся с ветки, Валентина, вытерла телефон и сунула его в карман.
Ей стало вдруг жарко. Валентина сдвинула шапку на макушку, ослабила на шее горячий, липкий от пота шарф и умылась снегом из первого попавшегося сугроба. И только тогда с ужасом вспомнила о косметике.
— Ну что он тебе сказал? — нетерпеливо дернула ее за руку подбежавшая Танька. — Когда они приедут?
— Через пять минут! Засекай по часам! И не «он», а дядя Артем! А еще лучше — Артем Максимович!
Она отогнула рукав, показав дочке циферблат. Но Таня еще плохо ориентировалась в движениях стрелок и полностью проигнорировала замечание по поводу обращений. Обходилась с людьми ввиду своего малолетства и независимого характера Татьяна вольно и свободно, никогда не дичилась и обожала новые знакомства.
Довольная обещанием матери, Танька снова поскакала по дорожке, а Валентина нервно, торопливо выхватила из сумочки маленькое зеркало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29