Крикет спрыгнула на причал и закрепила канат на ржавой тумбе, торчащей из бетона. За Крикет последовали остальные члены экипажа. Пейдж развязал мешок и торжественно вручил людям оружие и сумки с запасными патронами. Шлюбер и Нгуен повесили через плечо автоматы Калашникова китайского производства. Мустафе досталось охотничье ружье с вертикальным расположением стволов и мачете в деревянных ножнах. Крикет вооружилась пистолетом-пулеметом «МАК-10» и охотничьим ножом. Капитан взял себе полуавтоматическое охотничье ружье двенадцатого калибра, 9-миллиметровый пистолет «беретта» и вопросительно взглянул на Уилсона.
Уилсон растерялся. Ему не нравилась складывающаяся ситуация.
Пейдж сурово сдвинул брови:
— Эта страна — трахнутый змеюшник, полный бандитов и им подобных. Не будьте таким гражданином, выбирайте оружие.
Уилсон заглянул в мешок: автомат, несколько пистолетов и штыки в зеленоватых ножнах. Он выбрал револьвер в кожаной кобуре.
На металлическом кольце внизу револьверной рукоятки болтался кусочек кожаного ремня.
Пират хихикнул, взял у Уилсона револьвер, открыл и крутанул барабан:
— Подходящее оружие. Восьмизарядный револьвер «веблер-викерс» времен Первой мировой войны. Загляните внутрь кобуры.
Уилсон поднес кобуру к свету и прочитал: «Ubi Bene, Ibi Patria, лейтенант Дж. Ф. Хуке, 12-я рота, 2-й батальон, Королевский уэльский стрелковый полк, Фландрия, 1917 год».
— Офицеры, глупые засранцы, обычно шли в атаку впереди с револьверами и со свистками в зубах «За Бога и за родину». Дерьмо. Их разрывало на куски в первой же атаке. Для вас вполне сгодится. — Он вернул Уилсону револьвер.
Готовый к бою десант двинулся в сторону железобетонного блокгауза.
Около костра стояла дюжина милиционеров бупу в рваной рабочей одежде. На спинах висели хорошо смазанные штурмовые винтовки. По рукам ходила картонная коробка из-под ботинок, заполненная зеленоватыми листками, похожими на сушеный табак. Милиционеры совали щепотки листьев в рты, жевали и выплевывали черную массу на горящий древесный мусор. Когда пираты приблизились к костру, один бупу взял винтовку на изготовку, остальные не шелохнулись. Пираты остановились. Пейдж отдал ружье Крикет и шагнул в круг света. После коротких переговоров на языке бупу и жестов Пейджа провели в блокгауз.
Стоя вместе с пиратами в тени, Уилсон прислушивался к грохоту артиллерийской пальбы на окраине города и шипению милицейских плевков.
— А что, если наш человек сегодня не появится? — спросил шепотом Шлюбер.
— Тогда они нас убьют, — ответил во весь голос Нгуен, — и наши проблемы будут решены.
Мустафа отреагировал на его слова ухмылкой.
— Успокаивающая мысль, — сказал Шлюбер.
— Так что это за дерьмо? — поинтересовался Уилсон.
— Какое дерьмо? — уточнила Крикет.
— Что они жуют? — Уилсон кивнул на милиционеров.
— Жвачку, подобно стаду чертовых коров, ответил бы я, если бы меня спросили, — сказал Шлюбер.
— Каф, — добавил Мустафа. — Позволяет человеку разговаривать с Богом.
— Этот наркотик — одна из причин, почему здесь все идет кувырком, — подхватила Крикет. — Он менее опасен в чае. Я пила каф-чай — легкое возбуждающее средство вроде кофе эспрессо с небольшим количеством коньяка. Но эти обормоты жуют каф целый день, не имея в желудке ничего, кроме, пожалуй, теджии. В конце концов у них начинаются галлюцинации. Большинство боевых стычек здесь происходит ночью, когда все теряют рассудок и видят чертей и демонов, которые нападают на них из темноты.
Пейдж вернулся из блокгауза через пятнадцать минут в сопровождении молодого офицера милиции в чистой униформе цвета хаки. Офицер пожал капитану руку, подошел к милиционерам и что-то тихо сказал. Люди недовольно заворчали и стали плевать чаще. Офицер схватил картонную коробку, поднес к огню и визгливым голосом подал команду. Пятеро милиционеров, тяжело вздыхая, поправили винтовки и повели пиратов в город.
7
Уилсон увидел изрытые снарядами улицы, сгоревшие автобусы и легковые автомобили, разлагающиеся трупы, застывшие в зловеще комических позах. Повсюду сновали крысы. Перекрестки загромождали баррикады из телефонных столбов и уличных фонарей.
Насколько Уилсон разобрал в темноте, постройки относились к колониальному периоду. Некогда здесь было полно балконов из кованого железа, колонн пастельного цвета и ресторанов на открытом воздухе вроде тех, что он видел в Буптауне. Сейчас здания лежали в руинах. На кучах мусора сидели кошки, желтые глаза светились праздным любопытством. Милиционеры подпрыгивающей походкой шли впереди пиратов молчаливой шеренгой, как волки, ремни винтовок издавали характерный для кожи скрип.
— А когда-то это был красивый город, — тихо сказала Крикет. — Теперь здесь почти не осталось людей: либо умерли, либо бежали в лес, либо переправились к нам на остров и живут как свиньи.
Попетляв по улицам, они оказались в парке. Широкая дорога, обрамленная головешками вместо пальм, вывела их к памятнику. На пьедестале, щербатом от пуль, стоял африканец в пиджаке на трех пуговицах, модном в 1960-е годы, в одной руке — раскрытая книга, в другой — что-то вроде скипетра из резной древесины и бычьего рога. Если не считать отбитого носа и одежки, попорченной пулями, статуя выглядела вполне сносно.
— Это вождь бупу, президент Секуху, — сказал Пейдж.
Милиционер через плечо бросил на него злой взгляд. Но Пейдж не обратил на это ни малейшего внимания.
— В 1960 году Секуху добился от Соединенного Королевства независимости для страны, за что получил имя бупандийского Ганди. Ростом он был невелик, писал стихи, в тридцатые годы учился в Кембридже. С шестьдесят первого года у них здесь начался прямо-таки золотой век благодаря его прогрессивной политике.
И все было бы хорошо, не заболей Секуху цереброспинальным менингитом. К нему стали приходить мистические откровения. Однажды он решил, что с западной ориентацией пора кончать. Он запретил капитализм и все сопутствующие ему блага, а именно: пить вино, носить брюки и рубашки, пользоваться застежками молния (за молнии людей расстреливали). Он изгнал из страны иностранцев, стал получать зарплату в размере около двухсот фунтов и завел тысячу жен. Потом он заменил христианство традиционной анимистической религией. Говорят, тогда стали приносить человеческие жертвы прямо в центре города. Вскоре после этого разразилась гражданская война. Единственным препятствием на пути к тому, чтобы бупу и анду перерезали друг другу глотки, были дурацкие западные идеи о правах человека. Но и они, слава Богу, оказались забыты. Народ вернулся к своим истокам. Массовые убийства и рабство существовали здесь за тысячу лет до того, как в 1870-х годах страну завоевали англичане.
Но фишка заключалась в другом. Секуху не сошел с ума, понимаете? Он был всего-навсего идеалистом-мечтателем. Это худшая публика на свете. Он решил, что западная модель развития порождает эгоизм и коррупцию, что капитализм не делает людей счастливыми. «Взгляните на Нью-Йорк, взгляните на Лондон, — говорил он в известной речи. — Пойдите туда и найдите мне хотя бы одного счастливого человека!» Черт побери, мне кажется, старый негодяй попал в точку. К сожалению, стране от этого лучше не стало. Миллионы погибли на гражданской войне, которой и по сей день не видно конца. Я сожалею об этом. Но мой бизнес процветает.
— А где Секуху теперь? — спросил Уилсон и удивился тому, что слова эхом раскатились по пустому парку.
— Его убила андская проститутка во время оргии в президентском дворце около пятнадцати лет назад. Он занимался с ней чем-то совершенно непотребным. Впрочем, обе враждующие стороны воспринимают Секуху как своего рода святого мученика. Это является лишним доказательством того, что объективная реальность не имеет ничего общего с тем, во что люди веруют.
Выйдя из парка, пираты с эскортом повернули на широкую улицу, где когда-то росли финиковые пальмы и стояли в окружении розовых садов большие дома с верандами. Теперь пальмы зачахли, великолепные старинные дома обрушились, сады сгорели. Только в середине квартала, второго от парка, запущенный особняк подавал признаки жизни. Из разбитых окон, закрытых мешками с песком, струился желтый свет. Здание было обнесено колючей проволокой, у входа стояли часовые. Милиционеры и пираты поднялись по широким белым ступеням, на которых спали солдаты, и вошли в дом. Где-то вдалеке прозвучали автоматные очереди. Процессия пересекла комнаты, заваленные поломанной мебелью и усыпанные грязными, никому не нужными документами, и попала в танцевальный зал, освещенный люстрами, с более или менее целой мебелью.
В углу находился увечный рояль, похожий на сидящую собаку. Зал был полон офицеров милиции, одни слонялись без дела, жевали каф и пили теджию, другие в отключке валялись на полу в лужах собственной мочи. Хор мужских голосов звучал то громче, то тише.
В конце зала на желтой бархатной кушетке сидел, развалясь, африканец — ни дать ни взять чудище Франкенштейна. Он был оголен до пояса, грудь покрывали пепельно-черные волосы. На аккуратной табличке над карманом кителя цвета хаки, который висел на стуле с ним рядом, можно было прочитать изящно выведенную черными чернилами надпись: «Полковник Бвултузу. Патриотический фронт бупу». Между коленей полковника стояла бутылка теджии объемом не меньше галлона. По бокам сидели голые чернокожие девочки лет десяти. Каждая девочка имела собственную бутылку теджии, которая казалась непомерно большой по сравнению с ручкой, ее держащей. Подойдя поближе, Уилсон понял, что ошибся. Это были не девочки, а молодые женщины ростом около четырех футов с вполне развитыми молочными железами, их соски напоминали Уилсону божьих коровок.
При виде капитана Пейджа полковник Бвултузу вскочил на ноги, не задев бутыли. Огромный африканец, пират наполеоновского роста и голые лилипутки напоминали цирковую труппу.
— Друг мой! — воскликнул полковник громовым голосом, распахнул объятия и обнажил в улыбке зубы, похожие на прямоугольные почтовые марки. — Вот уж не думал, что мы так скоро встретимся!
— Я вернулся раньше, чем ожидал, полковник, — осадил его Пейдж, слегка подаваясь назад от мощных дланей. — Кое-что произошло. У меня есть предложение, которое надо бы обсудить.
— Ты весь в делах, как обычно. — Бвултузу с шутливым сожалением покачал огромной головой. — Вынужден тебя огорчить. Мои солдаты еще не захватили в сельской местности столько врагов, чтобы заполнить трюм твоего корабля: летняя кампания длится всего две недели. Но мы собираемся пройтись по горным районам. Так что через три обещаю тебе много сильных мужчин. Предателей-анду, разумеется. Надеюсь, они проработают у тебя много месяцев, прежде чем подохнут.
— Сегодня меня интересует другое, — сказал пират.
— Тогда давай пить теджию и разговаривать. — Полковник снова улыбнулся и театральным жестом показал на женщин: — Какую хочешь?
— Женщины иво, да? — Пейдж мрачно ухмыльнулся.
Лилипутки вскинули на него печальные молящие глаза загнанных животных.
Полковник захлопал в ладоши и засмеялся:
— Мы сделаем из тебя хорошего бупу, капитан.
Пират нагнулся к ближайшей женщине и погладил ее по груди. Она содрогнулась и вдруг быстро укусила его острыми зубками за руку. Он отскочил и ударил ее по губам. Крикет глубоко вздохнула и уткнулась лбом в плечо Уилсона.
— Возьму-ка я эту, — решил пират. — Научу ее кое-чему.
— Должен предупредить тебя, друг мой, — сказал полковник. — Стоит тебе поиметь женщину иво, и ты станешь с нее ростом.
— Я, пожалуй, рискну.
— Прими мое восхищение — твой вкус безупречен. — Бвултузу отвесил элегантный поклон.
Пейдж потер укушенную руку:
— Мои люди, полковник…
— Конечно, конечно. — Бвултузу поклонился снова. — Штаб займется их благоустройством немедленно.
8
Уилсону и Крикет отвели большую комнату на третьем этаже. На потертом ковре среди обугленных книг и обрывков бумаги стояло чересчур мягкое, но тем не менее прочное кресло. Двуспальную кровать покрывали грязные простыни. Старый комод с зеркалом хранил аккуратную стопку носков и пожелтевший от времени пакет чистых носовых платков. Над столом ярко горела голая лампочка. Разбитое окно было заложено мешками с песком.
Пока Крикет раздевалась, Уилсон, засунув руки в карманы брюк, мерил шагами комнату и пинал мусор. Книги были на шведском и французском языках. Ему попались на глаза «Парижские тайны» Эжена Сю, «Воспитание чувств» Флобера и несколько томов с труднопроизносимыми названиями Пера Лагерквиста. Неожиданно он заметил фотографию высокого человека средних лет во фраке и с трехцветной лентой через плечо. Он стоял под ручку со стройной блондинкой в белом платье, раза в два моложе его. Парочка держала бокалы с шампанским. Уилсон наклонился, вынул фотографию из разбитой рамки и увидел дату: 3 февраля 1967 года.
— Вот тебе вариант истории, — сказал он. — Этот дом когда-то принадлежал французскому послу. Мы находимся в спальне хозяина. Судя по снимку, он женился на младшей дочери шведского посла, что так похоже на истинного француза.
Он повернулся, чтобы показать Крикет фотографию. Она, обнаженная, сидела по-турецки на кровати и специальными щипчиками обрабатывала ногти на пальцах ног. Лицо выражало нечто среднее между брезгливостью и презрением. Уилсон догадался, что она сейчас думает о своем отце и двух женщинах иво, оставшихся внизу. Сколько времени ей пришлось терпеть подобные извращения? Не зная, чем ее утешить, он просто стоял и смотрел на нее. В резком белом освещении, ожесточенная, она выглядела не слишком красивой. Потом его взгляд сосредоточился между ног Крикет, и в том участке коры головного мозга, который отвечает за секс, проскочила какая-то искорка. У Уилсона возникло неодолимое желание.
— Крикет, — мягко позвал он. Она сердито подняла глаза.
— Ты в порядке?
— Лучше не бывает! — отрезала она и продолжила стричь ногти. — Вообще-то мне сейчас хочется побыть одной. Почему бы тебе не прогуляться, не поискать ванную, например?
— Ты не хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит?
— Нет.
Уилсон вышел в темный коридор и закрыл за собой дверь.
На втором этаже два милиционера, сидя на корточках, играли в кости, бросая их о поцарапанный плинтус. Стол слева от них был покрыт осколками вазы и кусочками штукатурки. С облупившегося потолка свисали голые электрические провода, похожие на змей. Милиционеры взглянули на приближающегося Уилсона. У одного изо рта торчали черные листья, по подбородку тек черный сок.
Уилсон остановился и обратился сразу к обоим:
— Я ищу ванную.
Жующий каф поморгал, не жующий потряс головой. Штурмовые винтовки, прислоненные к стене, казались такими же мирными предметами, как швабры.
— Цум кло, — сказал Уилсон. — Туалет, ватерклозет. — И жестами показал, что хочет в уборную по малой нужде.
— А! — изрек второй милиционер, быстро поднялся, взял Уилсона за руку и потянул по темному коридору. Сначала они повернули налево, потом направо и вошли в большую комнату с керамической ванной, биде и унитазом. Вонь здесь стояла совершенно невероятная. Унитаз был опрокинут. Милиционер, ловко лавируя между экскрементами, подвел Уилсона к застекленной створчатой двери, выходившей на балкон. Распахнув дверь, он подтолкнул Уилсона к перилам, показал вниз и сделал губами звук, имитирующий мочеиспускание.
— Ладно, — сказал Уилсон и расстегнул ширинку. Разбитые башни центральной части города проступали неровными силуэтами в моменты вспышек разрывов артиллерийских снарядов, летевших со стороны горы Мтунгу. Где-то рядом раздался истошный крик женщины, его оборвала автоматная очередь. Ощущая затылком тяжелое дыхание милиционера, Уилсон попробовал помочиться и не смог. Он стеснялся. Такое случалось с ним на автобусных остановках и в аэропортах. «Почему этот человек не уходит?» Уилсон попытался преодолеть смущение; прочистил горло, попереминался с ноги на ногу. Подумал о деревьях, с которых падают капли после дождя, о проточной воде, но ничего не помогло. Тогда он покашлял.
— А, извините, вы хотите остаться один, — сообразил милиционер. Говорил он на хорошем английском языке с американским акцентом. — Я пойду покурю, не торопитесь. — Он удалился в конец балкона.
Чиркнула спичка. Уилсон посмотрел на темный двор, сосчитал до десяти и увидел-таки, как его моча рисует контур коленопреклоненного богомольца. Снизу послышалось легкое постукивание, Уилсон решил, что описал крышу автомобиля.
— Не желаете? — Из темноты выдвинулась правая рука с пачкой египетских сигарет.
Уилсон задернул молнию на брюках и прошел вдоль балкона. У обочины напротив особняка, скрипнув тормозами, остановился грузовик. Из кузова через задний борт спрыгнули тридцать солдат и поплелись к парадному подъезду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Уилсон растерялся. Ему не нравилась складывающаяся ситуация.
Пейдж сурово сдвинул брови:
— Эта страна — трахнутый змеюшник, полный бандитов и им подобных. Не будьте таким гражданином, выбирайте оружие.
Уилсон заглянул в мешок: автомат, несколько пистолетов и штыки в зеленоватых ножнах. Он выбрал револьвер в кожаной кобуре.
На металлическом кольце внизу револьверной рукоятки болтался кусочек кожаного ремня.
Пират хихикнул, взял у Уилсона револьвер, открыл и крутанул барабан:
— Подходящее оружие. Восьмизарядный револьвер «веблер-викерс» времен Первой мировой войны. Загляните внутрь кобуры.
Уилсон поднес кобуру к свету и прочитал: «Ubi Bene, Ibi Patria, лейтенант Дж. Ф. Хуке, 12-я рота, 2-й батальон, Королевский уэльский стрелковый полк, Фландрия, 1917 год».
— Офицеры, глупые засранцы, обычно шли в атаку впереди с револьверами и со свистками в зубах «За Бога и за родину». Дерьмо. Их разрывало на куски в первой же атаке. Для вас вполне сгодится. — Он вернул Уилсону револьвер.
Готовый к бою десант двинулся в сторону железобетонного блокгауза.
Около костра стояла дюжина милиционеров бупу в рваной рабочей одежде. На спинах висели хорошо смазанные штурмовые винтовки. По рукам ходила картонная коробка из-под ботинок, заполненная зеленоватыми листками, похожими на сушеный табак. Милиционеры совали щепотки листьев в рты, жевали и выплевывали черную массу на горящий древесный мусор. Когда пираты приблизились к костру, один бупу взял винтовку на изготовку, остальные не шелохнулись. Пираты остановились. Пейдж отдал ружье Крикет и шагнул в круг света. После коротких переговоров на языке бупу и жестов Пейджа провели в блокгауз.
Стоя вместе с пиратами в тени, Уилсон прислушивался к грохоту артиллерийской пальбы на окраине города и шипению милицейских плевков.
— А что, если наш человек сегодня не появится? — спросил шепотом Шлюбер.
— Тогда они нас убьют, — ответил во весь голос Нгуен, — и наши проблемы будут решены.
Мустафа отреагировал на его слова ухмылкой.
— Успокаивающая мысль, — сказал Шлюбер.
— Так что это за дерьмо? — поинтересовался Уилсон.
— Какое дерьмо? — уточнила Крикет.
— Что они жуют? — Уилсон кивнул на милиционеров.
— Жвачку, подобно стаду чертовых коров, ответил бы я, если бы меня спросили, — сказал Шлюбер.
— Каф, — добавил Мустафа. — Позволяет человеку разговаривать с Богом.
— Этот наркотик — одна из причин, почему здесь все идет кувырком, — подхватила Крикет. — Он менее опасен в чае. Я пила каф-чай — легкое возбуждающее средство вроде кофе эспрессо с небольшим количеством коньяка. Но эти обормоты жуют каф целый день, не имея в желудке ничего, кроме, пожалуй, теджии. В конце концов у них начинаются галлюцинации. Большинство боевых стычек здесь происходит ночью, когда все теряют рассудок и видят чертей и демонов, которые нападают на них из темноты.
Пейдж вернулся из блокгауза через пятнадцать минут в сопровождении молодого офицера милиции в чистой униформе цвета хаки. Офицер пожал капитану руку, подошел к милиционерам и что-то тихо сказал. Люди недовольно заворчали и стали плевать чаще. Офицер схватил картонную коробку, поднес к огню и визгливым голосом подал команду. Пятеро милиционеров, тяжело вздыхая, поправили винтовки и повели пиратов в город.
7
Уилсон увидел изрытые снарядами улицы, сгоревшие автобусы и легковые автомобили, разлагающиеся трупы, застывшие в зловеще комических позах. Повсюду сновали крысы. Перекрестки загромождали баррикады из телефонных столбов и уличных фонарей.
Насколько Уилсон разобрал в темноте, постройки относились к колониальному периоду. Некогда здесь было полно балконов из кованого железа, колонн пастельного цвета и ресторанов на открытом воздухе вроде тех, что он видел в Буптауне. Сейчас здания лежали в руинах. На кучах мусора сидели кошки, желтые глаза светились праздным любопытством. Милиционеры подпрыгивающей походкой шли впереди пиратов молчаливой шеренгой, как волки, ремни винтовок издавали характерный для кожи скрип.
— А когда-то это был красивый город, — тихо сказала Крикет. — Теперь здесь почти не осталось людей: либо умерли, либо бежали в лес, либо переправились к нам на остров и живут как свиньи.
Попетляв по улицам, они оказались в парке. Широкая дорога, обрамленная головешками вместо пальм, вывела их к памятнику. На пьедестале, щербатом от пуль, стоял африканец в пиджаке на трех пуговицах, модном в 1960-е годы, в одной руке — раскрытая книга, в другой — что-то вроде скипетра из резной древесины и бычьего рога. Если не считать отбитого носа и одежки, попорченной пулями, статуя выглядела вполне сносно.
— Это вождь бупу, президент Секуху, — сказал Пейдж.
Милиционер через плечо бросил на него злой взгляд. Но Пейдж не обратил на это ни малейшего внимания.
— В 1960 году Секуху добился от Соединенного Королевства независимости для страны, за что получил имя бупандийского Ганди. Ростом он был невелик, писал стихи, в тридцатые годы учился в Кембридже. С шестьдесят первого года у них здесь начался прямо-таки золотой век благодаря его прогрессивной политике.
И все было бы хорошо, не заболей Секуху цереброспинальным менингитом. К нему стали приходить мистические откровения. Однажды он решил, что с западной ориентацией пора кончать. Он запретил капитализм и все сопутствующие ему блага, а именно: пить вино, носить брюки и рубашки, пользоваться застежками молния (за молнии людей расстреливали). Он изгнал из страны иностранцев, стал получать зарплату в размере около двухсот фунтов и завел тысячу жен. Потом он заменил христианство традиционной анимистической религией. Говорят, тогда стали приносить человеческие жертвы прямо в центре города. Вскоре после этого разразилась гражданская война. Единственным препятствием на пути к тому, чтобы бупу и анду перерезали друг другу глотки, были дурацкие западные идеи о правах человека. Но и они, слава Богу, оказались забыты. Народ вернулся к своим истокам. Массовые убийства и рабство существовали здесь за тысячу лет до того, как в 1870-х годах страну завоевали англичане.
Но фишка заключалась в другом. Секуху не сошел с ума, понимаете? Он был всего-навсего идеалистом-мечтателем. Это худшая публика на свете. Он решил, что западная модель развития порождает эгоизм и коррупцию, что капитализм не делает людей счастливыми. «Взгляните на Нью-Йорк, взгляните на Лондон, — говорил он в известной речи. — Пойдите туда и найдите мне хотя бы одного счастливого человека!» Черт побери, мне кажется, старый негодяй попал в точку. К сожалению, стране от этого лучше не стало. Миллионы погибли на гражданской войне, которой и по сей день не видно конца. Я сожалею об этом. Но мой бизнес процветает.
— А где Секуху теперь? — спросил Уилсон и удивился тому, что слова эхом раскатились по пустому парку.
— Его убила андская проститутка во время оргии в президентском дворце около пятнадцати лет назад. Он занимался с ней чем-то совершенно непотребным. Впрочем, обе враждующие стороны воспринимают Секуху как своего рода святого мученика. Это является лишним доказательством того, что объективная реальность не имеет ничего общего с тем, во что люди веруют.
Выйдя из парка, пираты с эскортом повернули на широкую улицу, где когда-то росли финиковые пальмы и стояли в окружении розовых садов большие дома с верандами. Теперь пальмы зачахли, великолепные старинные дома обрушились, сады сгорели. Только в середине квартала, второго от парка, запущенный особняк подавал признаки жизни. Из разбитых окон, закрытых мешками с песком, струился желтый свет. Здание было обнесено колючей проволокой, у входа стояли часовые. Милиционеры и пираты поднялись по широким белым ступеням, на которых спали солдаты, и вошли в дом. Где-то вдалеке прозвучали автоматные очереди. Процессия пересекла комнаты, заваленные поломанной мебелью и усыпанные грязными, никому не нужными документами, и попала в танцевальный зал, освещенный люстрами, с более или менее целой мебелью.
В углу находился увечный рояль, похожий на сидящую собаку. Зал был полон офицеров милиции, одни слонялись без дела, жевали каф и пили теджию, другие в отключке валялись на полу в лужах собственной мочи. Хор мужских голосов звучал то громче, то тише.
В конце зала на желтой бархатной кушетке сидел, развалясь, африканец — ни дать ни взять чудище Франкенштейна. Он был оголен до пояса, грудь покрывали пепельно-черные волосы. На аккуратной табличке над карманом кителя цвета хаки, который висел на стуле с ним рядом, можно было прочитать изящно выведенную черными чернилами надпись: «Полковник Бвултузу. Патриотический фронт бупу». Между коленей полковника стояла бутылка теджии объемом не меньше галлона. По бокам сидели голые чернокожие девочки лет десяти. Каждая девочка имела собственную бутылку теджии, которая казалась непомерно большой по сравнению с ручкой, ее держащей. Подойдя поближе, Уилсон понял, что ошибся. Это были не девочки, а молодые женщины ростом около четырех футов с вполне развитыми молочными железами, их соски напоминали Уилсону божьих коровок.
При виде капитана Пейджа полковник Бвултузу вскочил на ноги, не задев бутыли. Огромный африканец, пират наполеоновского роста и голые лилипутки напоминали цирковую труппу.
— Друг мой! — воскликнул полковник громовым голосом, распахнул объятия и обнажил в улыбке зубы, похожие на прямоугольные почтовые марки. — Вот уж не думал, что мы так скоро встретимся!
— Я вернулся раньше, чем ожидал, полковник, — осадил его Пейдж, слегка подаваясь назад от мощных дланей. — Кое-что произошло. У меня есть предложение, которое надо бы обсудить.
— Ты весь в делах, как обычно. — Бвултузу с шутливым сожалением покачал огромной головой. — Вынужден тебя огорчить. Мои солдаты еще не захватили в сельской местности столько врагов, чтобы заполнить трюм твоего корабля: летняя кампания длится всего две недели. Но мы собираемся пройтись по горным районам. Так что через три обещаю тебе много сильных мужчин. Предателей-анду, разумеется. Надеюсь, они проработают у тебя много месяцев, прежде чем подохнут.
— Сегодня меня интересует другое, — сказал пират.
— Тогда давай пить теджию и разговаривать. — Полковник снова улыбнулся и театральным жестом показал на женщин: — Какую хочешь?
— Женщины иво, да? — Пейдж мрачно ухмыльнулся.
Лилипутки вскинули на него печальные молящие глаза загнанных животных.
Полковник захлопал в ладоши и засмеялся:
— Мы сделаем из тебя хорошего бупу, капитан.
Пират нагнулся к ближайшей женщине и погладил ее по груди. Она содрогнулась и вдруг быстро укусила его острыми зубками за руку. Он отскочил и ударил ее по губам. Крикет глубоко вздохнула и уткнулась лбом в плечо Уилсона.
— Возьму-ка я эту, — решил пират. — Научу ее кое-чему.
— Должен предупредить тебя, друг мой, — сказал полковник. — Стоит тебе поиметь женщину иво, и ты станешь с нее ростом.
— Я, пожалуй, рискну.
— Прими мое восхищение — твой вкус безупречен. — Бвултузу отвесил элегантный поклон.
Пейдж потер укушенную руку:
— Мои люди, полковник…
— Конечно, конечно. — Бвултузу поклонился снова. — Штаб займется их благоустройством немедленно.
8
Уилсону и Крикет отвели большую комнату на третьем этаже. На потертом ковре среди обугленных книг и обрывков бумаги стояло чересчур мягкое, но тем не менее прочное кресло. Двуспальную кровать покрывали грязные простыни. Старый комод с зеркалом хранил аккуратную стопку носков и пожелтевший от времени пакет чистых носовых платков. Над столом ярко горела голая лампочка. Разбитое окно было заложено мешками с песком.
Пока Крикет раздевалась, Уилсон, засунув руки в карманы брюк, мерил шагами комнату и пинал мусор. Книги были на шведском и французском языках. Ему попались на глаза «Парижские тайны» Эжена Сю, «Воспитание чувств» Флобера и несколько томов с труднопроизносимыми названиями Пера Лагерквиста. Неожиданно он заметил фотографию высокого человека средних лет во фраке и с трехцветной лентой через плечо. Он стоял под ручку со стройной блондинкой в белом платье, раза в два моложе его. Парочка держала бокалы с шампанским. Уилсон наклонился, вынул фотографию из разбитой рамки и увидел дату: 3 февраля 1967 года.
— Вот тебе вариант истории, — сказал он. — Этот дом когда-то принадлежал французскому послу. Мы находимся в спальне хозяина. Судя по снимку, он женился на младшей дочери шведского посла, что так похоже на истинного француза.
Он повернулся, чтобы показать Крикет фотографию. Она, обнаженная, сидела по-турецки на кровати и специальными щипчиками обрабатывала ногти на пальцах ног. Лицо выражало нечто среднее между брезгливостью и презрением. Уилсон догадался, что она сейчас думает о своем отце и двух женщинах иво, оставшихся внизу. Сколько времени ей пришлось терпеть подобные извращения? Не зная, чем ее утешить, он просто стоял и смотрел на нее. В резком белом освещении, ожесточенная, она выглядела не слишком красивой. Потом его взгляд сосредоточился между ног Крикет, и в том участке коры головного мозга, который отвечает за секс, проскочила какая-то искорка. У Уилсона возникло неодолимое желание.
— Крикет, — мягко позвал он. Она сердито подняла глаза.
— Ты в порядке?
— Лучше не бывает! — отрезала она и продолжила стричь ногти. — Вообще-то мне сейчас хочется побыть одной. Почему бы тебе не прогуляться, не поискать ванную, например?
— Ты не хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит?
— Нет.
Уилсон вышел в темный коридор и закрыл за собой дверь.
На втором этаже два милиционера, сидя на корточках, играли в кости, бросая их о поцарапанный плинтус. Стол слева от них был покрыт осколками вазы и кусочками штукатурки. С облупившегося потолка свисали голые электрические провода, похожие на змей. Милиционеры взглянули на приближающегося Уилсона. У одного изо рта торчали черные листья, по подбородку тек черный сок.
Уилсон остановился и обратился сразу к обоим:
— Я ищу ванную.
Жующий каф поморгал, не жующий потряс головой. Штурмовые винтовки, прислоненные к стене, казались такими же мирными предметами, как швабры.
— Цум кло, — сказал Уилсон. — Туалет, ватерклозет. — И жестами показал, что хочет в уборную по малой нужде.
— А! — изрек второй милиционер, быстро поднялся, взял Уилсона за руку и потянул по темному коридору. Сначала они повернули налево, потом направо и вошли в большую комнату с керамической ванной, биде и унитазом. Вонь здесь стояла совершенно невероятная. Унитаз был опрокинут. Милиционер, ловко лавируя между экскрементами, подвел Уилсона к застекленной створчатой двери, выходившей на балкон. Распахнув дверь, он подтолкнул Уилсона к перилам, показал вниз и сделал губами звук, имитирующий мочеиспускание.
— Ладно, — сказал Уилсон и расстегнул ширинку. Разбитые башни центральной части города проступали неровными силуэтами в моменты вспышек разрывов артиллерийских снарядов, летевших со стороны горы Мтунгу. Где-то рядом раздался истошный крик женщины, его оборвала автоматная очередь. Ощущая затылком тяжелое дыхание милиционера, Уилсон попробовал помочиться и не смог. Он стеснялся. Такое случалось с ним на автобусных остановках и в аэропортах. «Почему этот человек не уходит?» Уилсон попытался преодолеть смущение; прочистил горло, попереминался с ноги на ногу. Подумал о деревьях, с которых падают капли после дождя, о проточной воде, но ничего не помогло. Тогда он покашлял.
— А, извините, вы хотите остаться один, — сообразил милиционер. Говорил он на хорошем английском языке с американским акцентом. — Я пойду покурю, не торопитесь. — Он удалился в конец балкона.
Чиркнула спичка. Уилсон посмотрел на темный двор, сосчитал до десяти и увидел-таки, как его моча рисует контур коленопреклоненного богомольца. Снизу послышалось легкое постукивание, Уилсон решил, что описал крышу автомобиля.
— Не желаете? — Из темноты выдвинулась правая рука с пачкой египетских сигарет.
Уилсон задернул молнию на брюках и прошел вдоль балкона. У обочины напротив особняка, скрипнув тормозами, остановился грузовик. Из кузова через задний борт спрыгнули тридцать солдат и поплелись к парадному подъезду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31