– Нет, Юлия, я боюсь не тебя…
– Скажи мне чего?
– Себя.
Он отвернулся к стене.
– Ты хочешь, чтобы я ушла?
– И да, и нет.
Он снова повернулся ко мне и вздохнул. Его взгляд был обращен куда-то внутрь себя. Не знаю, что он там видел. Он смотрел на меня и в то же время сквозь меня, будто я была неодушевленным предметом.
– Нам нужно поговорить, – сказала я нерешительно.
– Не сейчас.
– Отлично, тогда я пошла. Я вижу, что я тебе только мешаю. Счастливо оставаться.
Я выскочила из его комнаты и хлопнула дверью. Тотчас внутрь проскользнул монах. Я торопливо шла по коридору, плотнее запахивая рясу и про себя ругаясь на чем свет стоит. Конечно, я не должна требовать от этого живого трупа бурных эмоций. Я прекрасно знаю, как капризничают выздоравливающие, особенно мужчины. Но хоть капля благодарности мне положена? Я могу получить хотя бы намек на то, что он меня помнит и испытывает ко мне какие-то чувства?!
Ворвавшись в свою комнату, я плюхнулась на кровать и нервно свернулась клубком под одеялом. Я страшно соскучилась по Джейми. С тех пор как я нашла его в форте Уильямс, я только и делала, что лечила его. За все это время мы едва ли обменялись несколькими фразами наедине. Я чувствовала себя страшно одинокой и несчастной. Мне нужен был близкий человек, которому я могла бы все рассказать. Мне очень не хватало общения, и здесь, в аббатстве, где все говорили по-французски, я чувствовала себя вдвойне изолированной. Французского я почти не знала. Я могла пообщаться разве что с Муртагом – хотя он, по-моему, всякий раз удивлялся тому, что женщина вообще умеет говорить, и не был утонченным собеседником. Оставался только сам аббат, Малкольм Фрэйзер, но я не решалась отрывать его от дел. Он выглядел очень сосредоточенным, углубленным в себя.
А мой драгоценный муж, ради спасения которого я совершила невозможное, избегает смотреть мне в глаза, отворачивается к стене и вообще ведет себя по-свински. Я съездила кулаком по подушке и всхлипнула. Спрашивается, что я сделала не так?
В этом мрачном расположении духа меня и застал брат Бертран, зашедший, чтобы передать мне приглашение от аббата. Брат Бертран был очень похож на молодого Боярского в роли Д'Артаньяна. Такой же худой, темноволосый и эмоциональный, только без усов. Он «заведовал» монастырской библиотекой – очень и очень богатой. Здесь были редчайшие рукописи на греческом и на латыни, с гравюрами старых мастеров, здесь были некоторые античные трактаты, которые церковь считала вольнодумными, но хранители библиотек не посмели их уничтожить и, рискуя своей жизнью, прятали эти книги. Здесь были книги почти на всех языках, их были тысячи и тысячи. Библиотека походила на лабиринт, в котором легко было потеряться и где брат Бертран ориентировался по каким-то одному ему ведомым приметам. Мне казалось, что книги расположены беспорядочно, но Бертран с легкостью находил нужный том за считанные минуты.
Брат Бертран был общителен, в отличие от остальных монахов, и прекрасно говорил на нескольких языках. Он был мне симпатичен, и я обрадовалась, увидев его.
– Вы чем-то расстроены, мадам Фрэйзер? – участливо спросил он.
– Да, я действительно расстроена. Меня беспокоит состояние моего мужа.
– Но мне сказали, что он пришел в себя. Мне казалось, это хорошая новость.
– Да, конечно, – я тоскливо вздохнула. – Но он не хочет меня видеть, не хочет говорить со мной. Он не хочет, чтобы я ухаживала за ним, и вздрагивает, когда я к нему прикасаюсь. Как будто он меня боится. Я не понимаю, в чем я виновата.
– Нужно подождать. Раненая душа болит дольше, чем раненое тело. Но время лечит и телесные, и душевные раны. Ваш муж еще не готов быть с вами таким, как прежде. Ему сейчас очень тяжело.
– Но я могла бы помочь ему. Он должен с кем-то поговорить, почему это не могу быть я?
– Дайте ему время. Он должен сам понять это. И тогда он захочет поговорить с вами.
– Спасибо за совет. Но если бы вы знали, как это обидно.
– Вы католичка или протестантка? – неожиданно спросил Бертран.
Я замялась:
– Признаться честно, я… как бы это сказать… ни то ни другое.
– Какого же вы вероисповедания? – Бертран глядел на меня заинтересованно и нисколько не осуждающе.
– Никакого! – выпалила я, поняв, что меня не предадут анафеме за это признание. Брат Бертран лишь изумленно поднял брови.
– Как же это могло случиться? Вы не приняли обряд крещения? Но даже незаконные дети имеют право быть принятыми в лоно святой церкви.
– Видите ли, мои родители были… атеистами. Они были прекрасно образованными людьми, знали все обо всех религиях мира, но не следовали ни одной. После их смерти меня воспитывал дядя Сэм, тоже закоренелый атеист. Как хирург, знающий, из чего состоит человек, может верить в Бога?
– Да, возможно, – задумчиво произнес брат Бертран. – Человеческая плоть не внушает мыслей о божественном. Но знаете, кто-то должен был вложить в нее бессмертную душу. Почему бы не предположить, что это сделал Господь Бог?
– Вполне логично, – сказала я. – Но мне кажется, что большинство людей подменяют веру соблюдением обрядов. Не важно, крестили тебя или нет, важно лишь твое состояние души.
– Вы правы. Но для большинства людей обряды нужны, чтобы поддерживать слабую веру, чтобы не дать ей угаснуть.
– Театр, – сказала я.
– Театр, – согласился брат Бертран.
– Вы слишком вольнодумны для монаха, – заметила я. – Это не повредит вам?
– Времена инквизиции уже прошли. Я читал много книг, я знаю философию, античную и современную. Но я не потерял веры, – он улыбнулся.
– Тогда, – меня вдруг осенило, – может быть, вы согласитесь выслушать меня? Мою исповедь?
– Может быть, – ответил брат Бертран. – А сейчас нам нужно идти, вас ждет отец Симон.
Несколько дней я не заглядывала к Джейми. О его состоянии мне рассказывал Муртаг или брат Роберт, ухаживавший за ним. Выздоровление остановилось. Ему не делалось лучше. Он почти ничего не ел, мало спал, все больше лежал с книгой. Ночью его мучили кошмары, он кричал во сне, просыпался в холодном поту и боялся засыпать снова. Он все еще не хотел меня видеть.
Я терзалась оттого, что не могу ничего для него сделать. Конечно, я не была профессиональным психологом, но все же я могла выслушать его. Нет смысла дожидаться, пока он сам позовет меня. Он скорее помрет, чем признает, что был не прав. И я решительно двинулась к нему в комнату. На пороге меня встретил Муртаг.
– Он не хочет тебя видеть.
– Его никто не спрашивает, чего он хочет! – рявкнула я.
– Он хочет, чтобы ты уехала немедленно. Я должен отвезти тебя обратно в Шотландию.
– Щас!! – Я отпихнула его локтем и ворвалась в комнату Джейми. В дверь вслед за мной осторожно заглянул Муртаг.
– Вон отсюда!! – закричала я. – Немедленно!! И чтоб я вас тут не видела!
Дверь захлопнулась.
– Ну, – потребовала я, – объясни мне, пожалуйста, что все это значит?! Я тебе так надоела, что ты хочешь отправить меня обратно?
– Тебе лучше уехать, – сказал он безучастно. – Муртаг отвезет тебя на Грэт-на-Дан, и ты вернешься домой. К своему мужу. Я хочу умереть.
– В последнее время ты страдаешь навязчивыми идеями. Одна из них – отправить меня к мужу. Однако мой муж – это ты. Или ты забыл?
– Я больше не могу быть твоим мужем. Наш брак можно признать недействительным – ведь ты назвалась чужим именем, когда мы венчались.
– Я объясняла тебе, как это получилось. Я вовсе не хотела никого обманывать. Почему ты заговорил об этом сейчас?
– Ну… чтобы ты знала, что тебя ничего не держит. Ты ничего мне не должна. Ты можешь уехать со спокойной душой.
– Черт бы тебя побрал! – Я вскочила. – Ты так хочешь от меня избавиться, но объясни же почему?
Он отвернулся. Я слышала, как он шмыгает носом, и не решалась говорить дальше. Наконец он заговорил сам:
– Я должен был сделать это раньше, Юлия. Я должен был, но я боялся рассказывать тебе.
– Расскажи сейчас. Я готова тебя выслушать. Я помогу тебе.
– Ты не сможешь, Юлия.
И он рассказал мне все о тех нескольких часах, которые он провел в подземелье у капитана Рэндалла. Я боялась слушать, боялась показывать ему, как мне тяжело. Я вцепилась обеими руками в стул и закусила губу. Я не видела его лица, видела только его левую руку, которая конвульсивно сжималась в кулак.
Когда Рэндалл вышел вместе со мной из камеры, Джейми ненадолго остался наедине со своими мыслями. Он был обессилен и ни на что не надеялся. Для него все было кончено. Он вслушивался в звук моих удаляющихся шагов, захлопнувшейся за мной двери и прощался со мной. Он знал, что жить ему осталось недолго – несколько часов до рассвета. Ему было уже все равно, как пройдут эти часы. Он знал, что ему предстоит вынести боль и унижение, но он знал, что такое боль, и был готов к ней.
– Я сказал себе: я буду вспоминать о ней до самого рассвета, я буду думать о ее теплой коже, ее мягких волосах, ее нежном голосе и кошачьих глазах. Пусть Рэндалл делает со мной все, что хочет, но я не пушу его в свою душу. Мое тело в его власти, но душа останется с тобой. Я сказал себе, что постараюсь… сохранить дистанцию.
Но оказалось, что сохранить дистанцию не так просто. Рэндалл пользовался попеременно болью и нежностью и постепенно разрушил все барьеры между телом и душой. Он был то ласков, то груб, то терзал, то любил. Боль от ударов и ожогов чередовалась с ласками и поцелуями. Рэндалл не оставил ничего от той дистанции, которую пытался сохранить Джейми. Между ними возникла странная близость, какие-то изощренные и очень прочные узы, которые соединяют мучителя и жертву.
– Он не просто использовал меня, нет, он любил меня. Это было проявление любви, акт любви. И все это время он говорил о тебе.
– Обо мне?! Почему?
– Он ревновал. Сильно ревновал. Он все время спрашивал, ласкаешь ли ты меня так же, как он, доставляешь ли ты мне такое же удовольствие. Он все время держал тебя перед моими глазами. Он хотел этого. Хотел занять твое место в моей душе, хотел, чтобы я не мог подумать о тебе, не вспомнив о нем. Я сопротивлялся. Я старался, как мог. – Он ударил кулаком по подушке. – Но теперь я не могу подумать о тебе без того, чтобы мне не стало дурно, без того, чтобы снова не испытать эту изнурительную боль и чувство полной опустошенности.
Он истерзал не только мое тело, но и душу. Во мне не осталось ничего, к чему не прикоснулся бы Рэндалл. Он вывернул меня наизнанку. Я не могу больше быть твоим мужем. Я люблю тебя, я буду любить тебя до последней минуты моей жизни, но я не могу и подумать о том, чтобы прикоснуться к тебе.
Я молчала, по моим щекам текли слезы.
– Теперь ты видишь, что тебе лучше уехать, – продолжал он. – Так мне будет легче. Я не могу быть твоим мужем, а на меньшее я не согласен. А сейчас – уходи. Уходи, прошу тебя.
Я на цыпочках выскользнула из комнаты. Поздно вечером ко мне прибежал брат Роберт с сообщением, что у Джейми сильный жар и он бредит.
Температура подскочила резко, градусов до сорока, насколько я могла определить без градусника. Я внимательно осмотрела его правую руку. Так и есть. Она распухла, гноилась, и вверх поднимались красные полосы. Заражение крови. Чертово заражение крови, с которым я не могла справиться без антибиотиков.
На следующий день у него начались галлюцинации. Температура поднялась еще. Сбить ее не удавалось. Травы не помогали. Чтобы в организм поступила нужная доза аспирина, Джейми должен был выпить примерно ведро чая из ивовой коры. Отчаявшись, я попросила брата Роберта принести с улицы как можно больше снега. Им мы обложили Джейми, и это подействовало. Процедуру пришлось повторить несколько раз, и комната была покрыта водой и тающим снегом, а мы с братом Робертом промокли насквозь и продрогли до мозга костей.
Мы сбили жар, но нужно было что-то делать с инфекцией. Иначе Джейми умрет от заражения крови. Если бы он не потерял так много сил, организм мог бы сам справиться, он уже отреагировал на инфекцию высокой температурой. Нужно сбивать температуру, держа ее на безопасном уровне, не давая ей разрушить мозг, и в то же время поддерживать организм. Может быть, витамины помогут? И брат Роберт был срочно отправлен готовить хвойный отвар.
Я пыталась вспомнить еще какие-нибудь народные антисептические средства, но ничего, кроме клюквы и болотного мха, не вспомнила. Увы, климат северной Франции не имел ничего общего с климатом северо-запада России, и никакая клюква тут не росла.
В один из редких моментов, когда к Джейми возвращалось сознание, он попросил меня:
– Дай мне умереть. Прошу тебя, дай мне умереть.
– Черта с два! И не надейся! – сказала я.
Но положение было угрожающим. Он заметно слабел, а красные полосы медленно поднимались по руке. Я не спала сутками, сидя у его постели, всматриваясь в его лицо, пытаясь уловить малейшие признаки улучшения. Но улучшения не было. Он не хотел жить. Он не хотел сопротивляться болезни. Никакой хвойный отвар не заставит его захотеть жить.
На рассвете я ненадолго задремала и проснулась от того, что в комнату вошли несколько монахов во главе с самим аббатом. Я вопросительно посмотрела на них.
– Мы пришли дать ему последнее причастие, – мягко сказал аббат.
– Что?! – Я подскочила на месте.
– Он находится между жизнью и смертью. Мы не знаем, сколько еще отмерил ему Господь. Мы не знаем, призовет ли Господь его к себе или дарует жизнь, подвергнув испытаниям. Он не должен отойти в мир иной без святого причастия.
– Он не отойдет в мир иной, – сказала я. – Я не позволю ему умереть. Ему не нужно ни причастие, ни страхование от несчастного случая.
Вошедшие остолбенели.
– Но, моя дорогая, – попытался уговорить меня аббат, – мы не можем допустить…
– Только через мой труп, – сказала я. – Он не умрет. И мне плевать на Господа Бога.
Я выставила их за дверь и истерически разрыдалась. Еще не хватало! Они хоронят его заживо! Конечно, если смириться, сидеть и дожидаться, пока он умрет, все именно так и будет. Я всмотрелась в лицо Джейми. Оно походило на череп, обтянутый бледной, слегка желтоватой кожей. Он страшно исхудал за последние дни. Неужели никакой надежды? В дверь тихонько постучали.
– Это опять вы?! – возмутилась я.
– Нет-нет, они больше не придут, – ответил мне тихий голос брата Бертрана.
Я впустила его и быстро закрыла дверь, на всякий случай. Вдруг они захотят ворваться сюда и все-таки причастить его?
– Я слышал, вы прогнали отца Симона? – с едва заметной усмешкой спросил Бертран.
– Я не могу сидеть тут и смотреть, как они его хоронят. Он не умрет. Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы спасти его жизнь.
– Вы не совсем правильно понимаете смысл обряда, мадам Фрэйзер, что простительно. Его первое назначение – очистить душу тяжело больного человека, чтобы облегчить его физические мучения, и попросить у Господа исцеления. Если же Господу не угодно даровать исцеление, тогда…
– Тогда мы готовим больного к смерти и заказываем гроб, – оборвала его я. – Нет уж. Я не хочу допускать и мысли о том, что он может покинуть этот мир.
Бертран вздохнул:
– Пути Господни неисповедимы.
– Уж это точно, – сказала я. Мы немного помолчали.
– Вы просили меня выслушать вас, – начал Бертран. – Я готов. Думаю, сейчас вам необходима исповедь.
– Да. Что-то в этом роде. Правда, я не знаю, как это делается.
– Просто говорите. Думаю, вам не нужны формальности?
Я кивнула. Мне было нелегко начать, но все же я заставила себя. И с каждым следующим словом мне становилось все легче, и постепенно я рассказала ему все, от первого до последнего слова, все о дяде Сэме и Андрее, о каменном круге и капитане Рэндалле, о тюрьме и убитом мною раненом мальчике… Он слушал внимательно, иногда переспрашивая, уточняя детали. Он не выказывал своего удивления или недоверия, он слушал мою историю так, как слушал бы любую другую, более прозаичную.
– Как чудесно, – произнес он, когда я закончила. – Какое прекрасное свидетельство Божественного промысла.
– То есть вы тоже мне верите? – удивилась я. – Когда я рассказала об этом мужу, я думала, что он сочтет меня сумасшедшей. Но он поверил. Я никогда этого не пойму. А теперь и вы тоже…
– Не удивляйтесь, мадам Фрэйзер. Ведь я верую в Иисуса Христа, который пятью хлебами накормил семь тысяч человек. Почему же я не могу верить в то, что он мог перенести человека из одного времени в другое, чтобы исполнить свою волю. Господь дарует нам чудеса, чтобы мы не утрачивали веры. Вы лишь выполняете Божественное предначертание.
– Хм, – сказала я. – Логично. Но я… Я знаю будущее. Я могу его предсказывать. Имею ли я право пользоваться этим знанием, чтобы повлиять на события? Или я не должна вмешиваться и нарушать ход вещей?
– Господь наделяет некоторых людей даром предвидения. Любой дар можно использовать во зло и во благо. Используйте во благо свои знания. Я уверен, так вы совершите угодные Богу поступки.
– Но я изменила своими действиями будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29