– Я так думаю, Мэй. Спроси меня. С ним все должно быть в порядке. Такой атлет, как Мартин…
– Я знаю, – ответила Мэй, окончательно сломленная.
Ей не хотелось плакать при Мартине. Она все еще надеялась. Тэдди не сказала им еще ничего определенного.
– Это так несправедливо, – всхлипнула Мэй. – Он напуган, Тобин. Я не могу видеть его таким беспомощным.
– У него есть ты, – сказала Тобин. – Вы через это пройдете.
У них была долгая дорога до Бостона, все это время Мартин даже не пытался сесть за руль, и она знала, что его зрение резко ухудшилось с начала лета.
Никто из них не спал ночью. Мэй тихонько лежала, глядя в потолок, зная, что Мартин не спал и смотрел на стену. Она наблюдала, как зажигаются одна за другой звезды на западной части неба. К тому времени как соседский петух возвестил рассвет, она даже не сомкнула глаз. Она думала о письме Сержа. Она привезла его из Лак-Верта и все еще хотела, чтобы Мартин прочел его. Думать о чем-нибудь еще ей было намного мучительнее.
Сегодняшний день казался ей бесконечным. Ни она, ни Мартин не были настолько голодны, чтобы поужинать; на прием к Тэдди они ехали по дороге номер 395 на северо-восток.
– С тобой все в порядке? – спросила она Мартина, выруливая на восток по дороге номер 90.
Виднелись очертания Бостона, башни Пруденшл и Джон-Хэнкок мерцали над городом на фоне неба, Мэй чувствовала, как в ее животе что-то вздрагивало, когда она думала, что их ждет.
– Хорошо, а ты?
– Хорошо, – повторила она.
Она знала, что оба лгут. Вести Мартина было непривычно для нее. Мэй получила водительское удостоверение, когда ей было шестнадцать, с тех пор она водила машину и любила ездить. Но когда они были вместе, всегда вел Мартин.
Чтобы нарушить тишину, она включила радио. Поймала радиостанцию, передающую хорошую музыку, и они послушали пару песен. Она чувствовала себя отдохнувшей и надеялась, что все обойдется. Должно быть, Мартин тоже в это верил, потому что он дотронулся до ее бедра.
– Спасибо, что везешь меня, – произнес он.
– Это единственное, чем я могу помочь, – ответила она.
– Не только в машине, – пояснил он. – Я имею в виду вообще. Ты всегда была рядом со мной, Мэй.
– Спасибо тебе, Мартин, – сказала Мэй, словно услышав слова Тобин.
Она мельком взглянула на Мартина, закрывающего сначала один, затем другой глаз рукой, проверяя свое зрение, как будто за время их долгого пути проблема решилась сама собой.
Следуя указаниям Тэдди, они заехали в больничный гараж для парковки и прошли по стеклянному переходу к зданию, в котором располагались кабинеты врачей и администрация. Сквозь стекло они могли видеть темные воды Бостонской гавани, по которым двигались танкера и паромы. Прогулочные теплоходы проплывали мимо, и слабые звуки оркестровой музыки проникали через стекло. Там, снаружи, люди наслаждались удовольствиями летней ночи, но Картье входили в медицинский мир кондиционеров, дезинфицирующих растворов и напряженности.
По сравнению с ее домашним врачебным кабинетом рабочий кабинет Тэдди Коллинз в Бостонской глазной больнице выглядел гладко отшлифованным и современным, сверкая белизной и хромом. Она позвала их сразу же, как только они появились, дабы уменьшить вероятность того, что они будут замечены другими людьми.
Когда Мэй собралась следовать за Мартином в лабораторию, Тэдди остановила ее в двери.
– Я бы хотела, чтобы Мартин был один, – сказала она.
– Конечно, – поспешно отступила Мэй, задетая за живое.
Она не хотела принимать это лично на свой счет, но не могла не почувствовать страх.
– Заходите, Мартин, – пригласила его в кабинет Тэдди. – Садитесь у стола и подождите меня немного. Я хочу показать кое-что Мэй.
Мартин кивнул и зашел в лабораторию. Тэдди же повела Мэй в ее отдельный рабочий уголок и попросила подождать там, пока будет проводить обследование Мартина. На стол перед Мэй она положила белый кожаный альбом и прикрыла его рукой.
– Мои свадебные фотографии, – сказала Тэдди. – Там есть и ты, и твоя мама. Я подумала, ты бы хотела взглянуть на них.
– Спасибо, – поблагодарила Мэй.
Она посмотрела на богато тисненую кожу, с плавно переплетенными инициалами Т и У и перевела вопросительный взгляд на Тэдди. Не ошиблись ли они в выборе врача для Мартина? Показывать Мэй свои свадебные фотографии в подобный момент, когда они оба с мужем были почти парализованы страхом?
Но при взгляде на морщинистое и полное сострадания лицо Тэдди, ощутив, что ее собеседница была полностью нацелена и сосредоточена на решении поставленной перед ней задачи, глаза Мэй наполнились слезами.
– Я так сильно люблю его, – проговорила Мэй.
– Знаю.
Мэй наклонила голову и вытерла глаза.
– Я понимаю, – сказала Тэдди. – Он стоит перед чем-то очень и очень тяжелым.
– Значит, вы уже знаете…
– Я подозреваю, но я не уверена в степени поражения. Мы будем знать все, когда закончим обследование.
– Я так беспокоюсь за Мартина, – вымолвила Мэй. – Пожалуйста, помогите ему, Тэдди. Пожалуйста…
– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещала она.
Потом обняла Мэй и оставила ее одну в рабочем кабинете. Из окна простирался вид на аэропорт Логан, где-то там, за черной водой, видно было, как самолеты снижались и набирали высоту. Стены кабинета были увешаны красивыми фотографиями маяков со всего мира, сделанными Уильямом.
Но Мэй не стала разглядывать их. Она занялась свадебным альбомом. В нем было много фотографий, запечатлевших Тэдди и Уильяма, Эмилию и Лоренцо Дюнн, тетушку Энид и саму Мэй, но больше всего Самюэля и Абигейл Тейлор. Мэй не могла оторвать глаз от фотографий своего отца.
На них он был совсем таким, каким его запомнила Мэй. Высокий, сильный мужчина, с вьющимися каштановыми волосами и карими глазами. На нем был серый костюм с синим галстуком. Мэй прищурилась, и ей показалось, что она сумела разглядеть изображение крошечных чаек на галстуке. Когда-то она подарила ему этот галстук с чайками на День отца. Улыбаясь в объектив, он одной рукой обнимал Мэй за плечи.
Глаза Мэй заволокло слезами. На той фотографии ей было шесть или семь, столько же, сколько сейчас Кайли. На каждом снимке она стояла не дальше двух шагов от своего отца. Она обожала его, и он отвечал ей взаимностью.
Любовь имела такое большое значение. Семья и давнишние друзья помогали даже тогда, когда их не было рядом. Теперь Мэй закрыла глаза, закрывшись даже от фотокарточек. Она вызывала в памяти лица своих родителей. Вот отец, он улыбается ей. После посещения Сержа Мэй вернула себе и своего отца.
Она благодарила Бога за Мартина, за то, что Мартин захотел стать отцом для Кайли. Слезы катились по ее щекам. Мэй хотела, чтобы Мартин снова вернул себе своего отца. Она пожелала, чтобы, независимо от результатов обследования, к Мартину вернулась бы любовь и сила его отца, чтобы он мог опереться на него.
Мартин никогда не любил посещать докторов. Когда он был ребенком, матери приходилось подкупать его, что бы отвести к педиатру. Когда он стал взрослым, общение с врачами ограничивалось прохождением командного медосмотра и контролем врачей за его выздоровлением после травм, полученных во время игр или тренировок.
Поэтому, сидя в высокотехнически оснащенной лаборатории этой докторши, он немного трусил. Ему было жаль, что Мэй не позволили побыть рядом. Приборы для обследования напоминали инструменты для пыток.
– Как вы себя чувствуете, Мартин? – поинтересовалась Тэдди.
– Я – великолепно, доктор, – солгал он.
– Что ж, это хорошо. Я наметила провести некоторые обследования сегодня, немного более сложные, чем мы делали вчера, и мне хотелось бы, чтобы вы попытались рас слабиться.
– Я уже расслабился, – опять солгал он, хотя мышцы его шеи и весь плечевой комплекс были напряжены и за тянуты узлом, как мокрые шнурки.
– Хорошо, дорогой. – Несмотря на материнскую манеру говорить, движения докторши были выверенными и деловыми.
Она настроила и проверила инструменты, сделала какие-то пометки.
– Я собираюсь сделать флуоресцентную ангиограмму, – пояснила она. – Это покажет нам любые изменения в вашей сетчатке, но для получения наилучшей картины я должна ввести вам красящее вещество. Вы не аллергик, не так ли?
– Да, я не аллергик, – подтвердил Мартин.
После одной серьезной потасовки сразу с несколькими «Нью-Джерси Дэвилс» пять лет назад для проверки спинного мозга позвоночника его подвергали миелограмме, и он уже тогда испытал на себе контакт с красящим веществом. От одного воспоминания об этом ему стало плохо, и Тэдди это заметила.
– Это не шуточное дело, – предупредила она. – У некоторых вызывает тошноту.
– Я помню.
– Но это даст мне самое правдивое понимание того, что происходит с вами…
– Делайте. – Мартин прервал ее. – Делайте все, что требуется, все, что считаете нужным. Я сделаю все, чтобы преодолеть это состояние. Завершайте обследование, ставьте диагноз, назначайте лекарства. Я приму все, все, что потребуется, только мне надо быть готовым к тренировкам уже в следующем месяце. Упражнения, хирургическое вмешательство, все что угодно.
– Мартин… – начала было Теодора.
– Я должен быстрее поправиться. – Он не дал ей договорить.
Мартин не любил ни уговаривать, ни просить, ни умолять, но он хотел, чтобы она ясно понимала ситуацию и свою задачу. Она была хоккейной болельщицей; она, вероятно, лечила и других игроков в разные времена.
– Для меня этот год может оказаться последним годом.
– Последним?
– Для хоккея. – Теперь, когда он начал говорить, он чувствовал, как поток слов льется из него все быстрее и быстрее. – Я уже старею. Мои связки дают о себе знать, но так всегда случается, когда играешь столько, сколько довелось играть мне. Я не говорил Мэй, но я планировал уйти из спорта уже в этом году.
– Вы имеете в виду после окончания следующего сезона? – спросила Тэдди, нахмурившись.
Мартин отрицательно покачал головой:
– Я имею в виду сезон прошедший.
– Но вы этого не сделали…
– Я не мог. Сначала я должен выиграть Кубок Стэнли, – объяснил он.
– Вы – великий игрок, Мартин. С Кубком или без…
Он еще решительнее мотнул головой. Возможно, он не сумел ей объяснить, возможно, она не смогла понять его, как ни старалась.
– Для меня это – все. Поймите, я шел к этому всю свою жизнь. Мой отец завоевывал Кубок трижды. Да-да, целых три раза. Эти последние два года, с тех пор как у меня есть Мэй, я подошел к этому очень близко. Совсем рядом, шаг до победы…
– Я смотрела вас по телевизору, – сказала она.
– Если бы я выиграл седьмую игру, я уже ушел бы из профессионалов, – сказал он, и его сердце заколотилось сильнее. – Таков был мой план, но этого не случилось. Еще один год, доктор. Это все, что мне нужно. Я знаю, что я сумею победить на сей раз. Я уверен, я смогу сделать все, что требуется, если мне удастся продержаться еще только один год.
Тэдди стояла прямо перед ним, опустив руки. Перед глазами у Мартина все настолько расплывалось, что он едва мог ее видеть.
– Все становится только хуже и хуже. – Слова сами рвались наружу. – Я пробуждаюсь утром и едва могу видеть.
– Я знаю, – сказала Теодора.
– Остановите это. Дайте мне еще один шанс, чтобы выиграть…
– Мартин, – ласково проговорила она. – Мы еще не знаем того, что обнаружим здесь сегодня вечером. Я обещаю сделать все от меня зависящее. Замечательно осознавать, каким старательным пациентом вы желаете и готовы стать для меня. Вы понятия не имеете, насколько это важно для врача.
– Я сделаю все, – пообещал он.
Когда она не ответила, Мартин замолчал. Он чувствовал, что его лицо покраснело, а голосовые связки болели так, словно он долго кричал. Он закрыл глаза и взял себя в руки. Так он всегда делал во время самых жестких игр. Докторша готова сделать все возможное. Он почувствовал ее руку на своем плече и поднял на нее застывшее, без улыбки лицо. Он смотрел на нее не мигая.
– Я готов, – сказал он.
Обследование началось.
Через кератоскоп концентрические кольца света проектировались на роговые оболочки его глаз. Потом Тэдди сделала роговичную топографию, объясняя, что она использовала новейшее оборудование, чтобы сделать карту любых тончайших расположенных изнутри структурных дефектов. Чтобы измерить толщину роговой оболочки и любую возможную опухоль, она использовала пачиметр.
Мартин заставлял себя сидеть спокойно, не двигаясь. Он сосредоточился на обследовании, как если бы готовил себя к броску по воротам. Он сказал себе, что это была важнейшая игра в его жизни, что, если он пройдет через все сегодня, он сделает это ради того, чтобы выйти в финал Кубка следующей весной и получить еще один шанс. Он чувствовал боль в груди и нестерпимое жжение в глазах.
Тэдди объяснила, что гониоскопия – это процедура, в соответствии с которой вычислялся передний угол глазного аппарата, что офтальмоскопия позволила ей рассматривать оптический нерв, сетчатку, кровеносные сосуды, хороид и часть мерцательного органа нерва – точку приложения для связи линзы, так же как ячеек, которые прячут переднюю часть хрусталика.
– Глаз – это аппарат, – сказала она. – Но на самом деле мы видим мозгом.
Она объяснила, что прозрачная передняя часть глаза пропускает свет через роговую оболочку, зрачок, и он попадает на линзу. Сетчатка действует как пленка, ткань, закрывающая заднюю часть. Благодаря своеобразным конусам и палочкам ткань преобразовывает свет в электрические импульсы, которые несут данные через оптический нерв к мозгу. Из этих данных изображения формируются мозгом.
– С правым глазом у меня все отлично, – заговорил Мартин, крепко вцепившись в ручку стула. – Я понимаю, что левый глаз ослаб, но я могу видеть благодаря правому…
Тэдди велела ему глубоко дышать, поскольку она вводила красящее вещество, и Мартин чувствовал волны тошноты. Он представил себе Йоргенсена, смеющегося над ним, и ожесточился, чтобы пройти через это, пока Тэдди с помощью специальной камеры делала записи по изменению сетчатки. Вспышки заставляли его вздрагивать, точно так же как фотоаппараты репортеров, ожидающих его за выходом из раздевалки, когда он менее всего хотел наткнуться на них.
Вспышки света освежали память: Мартину четыре или пять, он идет по длиннющему коридору с отцом после какой-то игры, в которой команда его отца победила. Мартин вспомнил глубокое чувство гордости от сознания того, что его отец лучший хоккеист в Канаде. Мартин несет коньки отца и чувствует, что ничто не сможет никогда разделить их. Его мать тогда удивила, неожиданно сфотографировав их.
Мартин до сих пор хранит ту фотографию. Годы спустя, когда Серж выиграл свой первый Кубок Стэнли, Мартин натолкнулся на ту фотографию, захороненную в ящике комода. Отдалившийся от отца к тому времени, Мартин почувствовал страдание, вызванное гневом, смешанным с гордостью.
Сидя в лаборатории, он думал об игре номер 7, о том, как же все-таки он хотел, чтобы отец увидел его победу. Он думал о посещении Мэй Сержа, о письме, которое он получил, но не стал открывать. Мартин с силой выдохнул, избавляясь от мыслей.
Изображения высвечивались на компьютере, и Тэдди печатала их. Мартину понадобилось сходить в туалет, и она направила его в конец коридора. Она спросила, не нуждался ли он в помощи, чтобы вернуться в ее кабинет. Он сказал «нет», и она подтвердила, что ждет его через несколько минут. Он только хотел узнать все новости, приступить к плану действий сразу же. Вплотную заняться исправлением зрения.
Ожидая Мартина, Мэй продолжала смотреть старые фотокарточки Тэдди. Свадьбу играли в одно июньское утро в старой Северной церкви, и поскольку в их с Уильямом окружении не нашлось никаких маленьких детей, Мэй была там цветочницей.
– Ваша семья была очень добра ко мне, – сказала Тэдди, заходя в кабинет.
Сердце Мэй ушло в пятки от такого начала. Почему она не упомянула Мартина? Если бы это были хорошие новости, разве она не сказала бы сразу же?
– Вы имеете в виду маму и бабушку, которые провели вашу свадьбу? – осторожно уточнила Мэй.
– Всех их. Всех вас. Вы были такой важной составляющей того дня.
– Спасибо. Мы не часто посещали свадьбы, которые организовывали. Ваша – одна из немногих, которые я помню.
– Возможно, именно поэтому я очень рада, что вы обратились ко мне. – Она говорила ровным голосом. – По этому поводу. Чтобы я могла помочь вам и Мартину.
«По этому поводу». Странные слова. Тэдди не улыбалась, произнося их. Была какая-то острота в голосе, как будто она предупреждала Мэй о чем-то, что следовало преодолеть. Мэй слышала, как невольно всхлипнула, у нее пересохло во рту. Мэй спрашивала ее глазами, но Тэдди уселась за стол, привела в порядок стопку бумаги и распечатки и подняла глаза только тогда, когда Мартин вошел через дверь.
Доктор Теодора Коллинз расположилась за своим столом. Перед столом стояли два виндзорских стула, на одном из которых сидела Мэй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Я знаю, – ответила Мэй, окончательно сломленная.
Ей не хотелось плакать при Мартине. Она все еще надеялась. Тэдди не сказала им еще ничего определенного.
– Это так несправедливо, – всхлипнула Мэй. – Он напуган, Тобин. Я не могу видеть его таким беспомощным.
– У него есть ты, – сказала Тобин. – Вы через это пройдете.
У них была долгая дорога до Бостона, все это время Мартин даже не пытался сесть за руль, и она знала, что его зрение резко ухудшилось с начала лета.
Никто из них не спал ночью. Мэй тихонько лежала, глядя в потолок, зная, что Мартин не спал и смотрел на стену. Она наблюдала, как зажигаются одна за другой звезды на западной части неба. К тому времени как соседский петух возвестил рассвет, она даже не сомкнула глаз. Она думала о письме Сержа. Она привезла его из Лак-Верта и все еще хотела, чтобы Мартин прочел его. Думать о чем-нибудь еще ей было намного мучительнее.
Сегодняшний день казался ей бесконечным. Ни она, ни Мартин не были настолько голодны, чтобы поужинать; на прием к Тэдди они ехали по дороге номер 395 на северо-восток.
– С тобой все в порядке? – спросила она Мартина, выруливая на восток по дороге номер 90.
Виднелись очертания Бостона, башни Пруденшл и Джон-Хэнкок мерцали над городом на фоне неба, Мэй чувствовала, как в ее животе что-то вздрагивало, когда она думала, что их ждет.
– Хорошо, а ты?
– Хорошо, – повторила она.
Она знала, что оба лгут. Вести Мартина было непривычно для нее. Мэй получила водительское удостоверение, когда ей было шестнадцать, с тех пор она водила машину и любила ездить. Но когда они были вместе, всегда вел Мартин.
Чтобы нарушить тишину, она включила радио. Поймала радиостанцию, передающую хорошую музыку, и они послушали пару песен. Она чувствовала себя отдохнувшей и надеялась, что все обойдется. Должно быть, Мартин тоже в это верил, потому что он дотронулся до ее бедра.
– Спасибо, что везешь меня, – произнес он.
– Это единственное, чем я могу помочь, – ответила она.
– Не только в машине, – пояснил он. – Я имею в виду вообще. Ты всегда была рядом со мной, Мэй.
– Спасибо тебе, Мартин, – сказала Мэй, словно услышав слова Тобин.
Она мельком взглянула на Мартина, закрывающего сначала один, затем другой глаз рукой, проверяя свое зрение, как будто за время их долгого пути проблема решилась сама собой.
Следуя указаниям Тэдди, они заехали в больничный гараж для парковки и прошли по стеклянному переходу к зданию, в котором располагались кабинеты врачей и администрация. Сквозь стекло они могли видеть темные воды Бостонской гавани, по которым двигались танкера и паромы. Прогулочные теплоходы проплывали мимо, и слабые звуки оркестровой музыки проникали через стекло. Там, снаружи, люди наслаждались удовольствиями летней ночи, но Картье входили в медицинский мир кондиционеров, дезинфицирующих растворов и напряженности.
По сравнению с ее домашним врачебным кабинетом рабочий кабинет Тэдди Коллинз в Бостонской глазной больнице выглядел гладко отшлифованным и современным, сверкая белизной и хромом. Она позвала их сразу же, как только они появились, дабы уменьшить вероятность того, что они будут замечены другими людьми.
Когда Мэй собралась следовать за Мартином в лабораторию, Тэдди остановила ее в двери.
– Я бы хотела, чтобы Мартин был один, – сказала она.
– Конечно, – поспешно отступила Мэй, задетая за живое.
Она не хотела принимать это лично на свой счет, но не могла не почувствовать страх.
– Заходите, Мартин, – пригласила его в кабинет Тэдди. – Садитесь у стола и подождите меня немного. Я хочу показать кое-что Мэй.
Мартин кивнул и зашел в лабораторию. Тэдди же повела Мэй в ее отдельный рабочий уголок и попросила подождать там, пока будет проводить обследование Мартина. На стол перед Мэй она положила белый кожаный альбом и прикрыла его рукой.
– Мои свадебные фотографии, – сказала Тэдди. – Там есть и ты, и твоя мама. Я подумала, ты бы хотела взглянуть на них.
– Спасибо, – поблагодарила Мэй.
Она посмотрела на богато тисненую кожу, с плавно переплетенными инициалами Т и У и перевела вопросительный взгляд на Тэдди. Не ошиблись ли они в выборе врача для Мартина? Показывать Мэй свои свадебные фотографии в подобный момент, когда они оба с мужем были почти парализованы страхом?
Но при взгляде на морщинистое и полное сострадания лицо Тэдди, ощутив, что ее собеседница была полностью нацелена и сосредоточена на решении поставленной перед ней задачи, глаза Мэй наполнились слезами.
– Я так сильно люблю его, – проговорила Мэй.
– Знаю.
Мэй наклонила голову и вытерла глаза.
– Я понимаю, – сказала Тэдди. – Он стоит перед чем-то очень и очень тяжелым.
– Значит, вы уже знаете…
– Я подозреваю, но я не уверена в степени поражения. Мы будем знать все, когда закончим обследование.
– Я так беспокоюсь за Мартина, – вымолвила Мэй. – Пожалуйста, помогите ему, Тэдди. Пожалуйста…
– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещала она.
Потом обняла Мэй и оставила ее одну в рабочем кабинете. Из окна простирался вид на аэропорт Логан, где-то там, за черной водой, видно было, как самолеты снижались и набирали высоту. Стены кабинета были увешаны красивыми фотографиями маяков со всего мира, сделанными Уильямом.
Но Мэй не стала разглядывать их. Она занялась свадебным альбомом. В нем было много фотографий, запечатлевших Тэдди и Уильяма, Эмилию и Лоренцо Дюнн, тетушку Энид и саму Мэй, но больше всего Самюэля и Абигейл Тейлор. Мэй не могла оторвать глаз от фотографий своего отца.
На них он был совсем таким, каким его запомнила Мэй. Высокий, сильный мужчина, с вьющимися каштановыми волосами и карими глазами. На нем был серый костюм с синим галстуком. Мэй прищурилась, и ей показалось, что она сумела разглядеть изображение крошечных чаек на галстуке. Когда-то она подарила ему этот галстук с чайками на День отца. Улыбаясь в объектив, он одной рукой обнимал Мэй за плечи.
Глаза Мэй заволокло слезами. На той фотографии ей было шесть или семь, столько же, сколько сейчас Кайли. На каждом снимке она стояла не дальше двух шагов от своего отца. Она обожала его, и он отвечал ей взаимностью.
Любовь имела такое большое значение. Семья и давнишние друзья помогали даже тогда, когда их не было рядом. Теперь Мэй закрыла глаза, закрывшись даже от фотокарточек. Она вызывала в памяти лица своих родителей. Вот отец, он улыбается ей. После посещения Сержа Мэй вернула себе и своего отца.
Она благодарила Бога за Мартина, за то, что Мартин захотел стать отцом для Кайли. Слезы катились по ее щекам. Мэй хотела, чтобы Мартин снова вернул себе своего отца. Она пожелала, чтобы, независимо от результатов обследования, к Мартину вернулась бы любовь и сила его отца, чтобы он мог опереться на него.
Мартин никогда не любил посещать докторов. Когда он был ребенком, матери приходилось подкупать его, что бы отвести к педиатру. Когда он стал взрослым, общение с врачами ограничивалось прохождением командного медосмотра и контролем врачей за его выздоровлением после травм, полученных во время игр или тренировок.
Поэтому, сидя в высокотехнически оснащенной лаборатории этой докторши, он немного трусил. Ему было жаль, что Мэй не позволили побыть рядом. Приборы для обследования напоминали инструменты для пыток.
– Как вы себя чувствуете, Мартин? – поинтересовалась Тэдди.
– Я – великолепно, доктор, – солгал он.
– Что ж, это хорошо. Я наметила провести некоторые обследования сегодня, немного более сложные, чем мы делали вчера, и мне хотелось бы, чтобы вы попытались рас слабиться.
– Я уже расслабился, – опять солгал он, хотя мышцы его шеи и весь плечевой комплекс были напряжены и за тянуты узлом, как мокрые шнурки.
– Хорошо, дорогой. – Несмотря на материнскую манеру говорить, движения докторши были выверенными и деловыми.
Она настроила и проверила инструменты, сделала какие-то пометки.
– Я собираюсь сделать флуоресцентную ангиограмму, – пояснила она. – Это покажет нам любые изменения в вашей сетчатке, но для получения наилучшей картины я должна ввести вам красящее вещество. Вы не аллергик, не так ли?
– Да, я не аллергик, – подтвердил Мартин.
После одной серьезной потасовки сразу с несколькими «Нью-Джерси Дэвилс» пять лет назад для проверки спинного мозга позвоночника его подвергали миелограмме, и он уже тогда испытал на себе контакт с красящим веществом. От одного воспоминания об этом ему стало плохо, и Тэдди это заметила.
– Это не шуточное дело, – предупредила она. – У некоторых вызывает тошноту.
– Я помню.
– Но это даст мне самое правдивое понимание того, что происходит с вами…
– Делайте. – Мартин прервал ее. – Делайте все, что требуется, все, что считаете нужным. Я сделаю все, чтобы преодолеть это состояние. Завершайте обследование, ставьте диагноз, назначайте лекарства. Я приму все, все, что потребуется, только мне надо быть готовым к тренировкам уже в следующем месяце. Упражнения, хирургическое вмешательство, все что угодно.
– Мартин… – начала было Теодора.
– Я должен быстрее поправиться. – Он не дал ей договорить.
Мартин не любил ни уговаривать, ни просить, ни умолять, но он хотел, чтобы она ясно понимала ситуацию и свою задачу. Она была хоккейной болельщицей; она, вероятно, лечила и других игроков в разные времена.
– Для меня этот год может оказаться последним годом.
– Последним?
– Для хоккея. – Теперь, когда он начал говорить, он чувствовал, как поток слов льется из него все быстрее и быстрее. – Я уже старею. Мои связки дают о себе знать, но так всегда случается, когда играешь столько, сколько довелось играть мне. Я не говорил Мэй, но я планировал уйти из спорта уже в этом году.
– Вы имеете в виду после окончания следующего сезона? – спросила Тэдди, нахмурившись.
Мартин отрицательно покачал головой:
– Я имею в виду сезон прошедший.
– Но вы этого не сделали…
– Я не мог. Сначала я должен выиграть Кубок Стэнли, – объяснил он.
– Вы – великий игрок, Мартин. С Кубком или без…
Он еще решительнее мотнул головой. Возможно, он не сумел ей объяснить, возможно, она не смогла понять его, как ни старалась.
– Для меня это – все. Поймите, я шел к этому всю свою жизнь. Мой отец завоевывал Кубок трижды. Да-да, целых три раза. Эти последние два года, с тех пор как у меня есть Мэй, я подошел к этому очень близко. Совсем рядом, шаг до победы…
– Я смотрела вас по телевизору, – сказала она.
– Если бы я выиграл седьмую игру, я уже ушел бы из профессионалов, – сказал он, и его сердце заколотилось сильнее. – Таков был мой план, но этого не случилось. Еще один год, доктор. Это все, что мне нужно. Я знаю, что я сумею победить на сей раз. Я уверен, я смогу сделать все, что требуется, если мне удастся продержаться еще только один год.
Тэдди стояла прямо перед ним, опустив руки. Перед глазами у Мартина все настолько расплывалось, что он едва мог ее видеть.
– Все становится только хуже и хуже. – Слова сами рвались наружу. – Я пробуждаюсь утром и едва могу видеть.
– Я знаю, – сказала Теодора.
– Остановите это. Дайте мне еще один шанс, чтобы выиграть…
– Мартин, – ласково проговорила она. – Мы еще не знаем того, что обнаружим здесь сегодня вечером. Я обещаю сделать все от меня зависящее. Замечательно осознавать, каким старательным пациентом вы желаете и готовы стать для меня. Вы понятия не имеете, насколько это важно для врача.
– Я сделаю все, – пообещал он.
Когда она не ответила, Мартин замолчал. Он чувствовал, что его лицо покраснело, а голосовые связки болели так, словно он долго кричал. Он закрыл глаза и взял себя в руки. Так он всегда делал во время самых жестких игр. Докторша готова сделать все возможное. Он почувствовал ее руку на своем плече и поднял на нее застывшее, без улыбки лицо. Он смотрел на нее не мигая.
– Я готов, – сказал он.
Обследование началось.
Через кератоскоп концентрические кольца света проектировались на роговые оболочки его глаз. Потом Тэдди сделала роговичную топографию, объясняя, что она использовала новейшее оборудование, чтобы сделать карту любых тончайших расположенных изнутри структурных дефектов. Чтобы измерить толщину роговой оболочки и любую возможную опухоль, она использовала пачиметр.
Мартин заставлял себя сидеть спокойно, не двигаясь. Он сосредоточился на обследовании, как если бы готовил себя к броску по воротам. Он сказал себе, что это была важнейшая игра в его жизни, что, если он пройдет через все сегодня, он сделает это ради того, чтобы выйти в финал Кубка следующей весной и получить еще один шанс. Он чувствовал боль в груди и нестерпимое жжение в глазах.
Тэдди объяснила, что гониоскопия – это процедура, в соответствии с которой вычислялся передний угол глазного аппарата, что офтальмоскопия позволила ей рассматривать оптический нерв, сетчатку, кровеносные сосуды, хороид и часть мерцательного органа нерва – точку приложения для связи линзы, так же как ячеек, которые прячут переднюю часть хрусталика.
– Глаз – это аппарат, – сказала она. – Но на самом деле мы видим мозгом.
Она объяснила, что прозрачная передняя часть глаза пропускает свет через роговую оболочку, зрачок, и он попадает на линзу. Сетчатка действует как пленка, ткань, закрывающая заднюю часть. Благодаря своеобразным конусам и палочкам ткань преобразовывает свет в электрические импульсы, которые несут данные через оптический нерв к мозгу. Из этих данных изображения формируются мозгом.
– С правым глазом у меня все отлично, – заговорил Мартин, крепко вцепившись в ручку стула. – Я понимаю, что левый глаз ослаб, но я могу видеть благодаря правому…
Тэдди велела ему глубоко дышать, поскольку она вводила красящее вещество, и Мартин чувствовал волны тошноты. Он представил себе Йоргенсена, смеющегося над ним, и ожесточился, чтобы пройти через это, пока Тэдди с помощью специальной камеры делала записи по изменению сетчатки. Вспышки заставляли его вздрагивать, точно так же как фотоаппараты репортеров, ожидающих его за выходом из раздевалки, когда он менее всего хотел наткнуться на них.
Вспышки света освежали память: Мартину четыре или пять, он идет по длиннющему коридору с отцом после какой-то игры, в которой команда его отца победила. Мартин вспомнил глубокое чувство гордости от сознания того, что его отец лучший хоккеист в Канаде. Мартин несет коньки отца и чувствует, что ничто не сможет никогда разделить их. Его мать тогда удивила, неожиданно сфотографировав их.
Мартин до сих пор хранит ту фотографию. Годы спустя, когда Серж выиграл свой первый Кубок Стэнли, Мартин натолкнулся на ту фотографию, захороненную в ящике комода. Отдалившийся от отца к тому времени, Мартин почувствовал страдание, вызванное гневом, смешанным с гордостью.
Сидя в лаборатории, он думал об игре номер 7, о том, как же все-таки он хотел, чтобы отец увидел его победу. Он думал о посещении Мэй Сержа, о письме, которое он получил, но не стал открывать. Мартин с силой выдохнул, избавляясь от мыслей.
Изображения высвечивались на компьютере, и Тэдди печатала их. Мартину понадобилось сходить в туалет, и она направила его в конец коридора. Она спросила, не нуждался ли он в помощи, чтобы вернуться в ее кабинет. Он сказал «нет», и она подтвердила, что ждет его через несколько минут. Он только хотел узнать все новости, приступить к плану действий сразу же. Вплотную заняться исправлением зрения.
Ожидая Мартина, Мэй продолжала смотреть старые фотокарточки Тэдди. Свадьбу играли в одно июньское утро в старой Северной церкви, и поскольку в их с Уильямом окружении не нашлось никаких маленьких детей, Мэй была там цветочницей.
– Ваша семья была очень добра ко мне, – сказала Тэдди, заходя в кабинет.
Сердце Мэй ушло в пятки от такого начала. Почему она не упомянула Мартина? Если бы это были хорошие новости, разве она не сказала бы сразу же?
– Вы имеете в виду маму и бабушку, которые провели вашу свадьбу? – осторожно уточнила Мэй.
– Всех их. Всех вас. Вы были такой важной составляющей того дня.
– Спасибо. Мы не часто посещали свадьбы, которые организовывали. Ваша – одна из немногих, которые я помню.
– Возможно, именно поэтому я очень рада, что вы обратились ко мне. – Она говорила ровным голосом. – По этому поводу. Чтобы я могла помочь вам и Мартину.
«По этому поводу». Странные слова. Тэдди не улыбалась, произнося их. Была какая-то острота в голосе, как будто она предупреждала Мэй о чем-то, что следовало преодолеть. Мэй слышала, как невольно всхлипнула, у нее пересохло во рту. Мэй спрашивала ее глазами, но Тэдди уселась за стол, привела в порядок стопку бумаги и распечатки и подняла глаза только тогда, когда Мартин вошел через дверь.
Доктор Теодора Коллинз расположилась за своим столом. Перед столом стояли два виндзорских стула, на одном из которых сидела Мэй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47