4
Дядя Джеймс и тетя Эмма вместе вызвались сопровождать Аннабеллу на встречу с Розитой, предвидя радостное событие: Розина была сама не своя от счастья, не поверила словам и заявила, что хочет сама убедиться, что Аннабелла ожила.
Велико же было их разочарование, когда Аннабелла отвергла их намерение. Да, Аннабелла и впрямь переменилась, и, увы, не в лучшую сторону. Условия, в которых она провела последние месяцы, оставили на ней несмываемый след. Дядя Джеймс уведомил об этом Розину и стал осторожно претворять свой план в жизнь: воспротивившись приезду Розины в Дарэм, он убедил ее, что лучше Аннабелле самой явиться в Усадьбу, пускай даже в коттедж, раз в доме теперь никто не жил. Там ее ждет атмосфера, в которой она выросла, там под бдительным надзором формировался ее характер, там она, если Господь смилостивится, снова станет собой. Он предупредил Розину, что ее ждет встреча не с прежней послушной девочкой, какой они ее помнили; теперь у нее совсем другие манеры. Этому, разумеется, не следует удивляться, учитывая все ею пережитое. С кем поведешься, от того и наберешься… Она почти целый год якшалась с сословием слуг. Не удивительно, что в итоге она вышла за одного из них замуж. Мануэля не стоит судить слишком строго, он сделал все, что мог, чтобы ее защитить, и, по словам Аннабеллы, вел себя как человек чести. Однако теперь потребность в защите отпала: Аннабелла снова может вернуться к той жизни, для которой создана, во всяком случае, к той, которая была уготована для нее Розиной, ее любящей матерью. Когда утихнет скандал – а к нему надо быть готовой, так как появление Аннабеллы в качестве супруги ее бывшего кучера обязательно наделает шуму, – жизнь потечет по прежнему руслу. Розине повезло: изоляция, в какой она живет, поможет ей не обращать внимания на сплетни.
Таковы были доводы, с помощью которых дядя Джеймс утешал Розину. Под конец он сказал, что после суда и приговора апелляция, как водится, умрет естественной смертью…
– Поверьте, дядя Джеймс, мне не хочется вас обижать, вы ко мне очень добры, но лучше я поеду туда одна. Я доеду до перекрестка в дилижансе, а там…
– Но, дитя мое…
– Пожалуйста, тетя Эмма!
Старики уставились на девушку, с каждым часом становившуюся им все более чужой. Только боязнь, что она вздумает нагрянуть домой в своем жутком фургоне, заставила их отступить. Однако тетя Эмма не смогла отказать себе в удовольствии оставить последнее слово за собой.
– Чего только не подцепишь от пассажиров дилижанса! – прошипела она и поспешно приложила к носику надушенный платочек. Аннабелла с радостью расхохоталась бы. Одновременно она поймала себя на злобном чувстве: как бы ей хотелось затолкать тетю Эмму в ночлежку Рубена или на ферму Скиллена, а лучше всего заставить ее постоять на площади во время ярмарки батраков!
В холле она едва не отпихнула Фрэнсис, собиравшуюся застегнуть пуговицы у нее на плаще, и уже хотела было извиниться за свою грубость, но вовремя смекнула, что служанка все равно не поймет ее: она, как и многие другие, счастлива своим полурабским положением. Хорошо, что не все таковы. Далеко не все!
– Но до отхода дилижанса остается еще полчаса! – напомнил ей дядя.
Не поворачивая головы, она ответила маячившему у нее за спиной Джеймсу:
– Знаю, дядя Джеймс, но у меня есть еще одно небольшое дельце.
Он молча стоял на лестнице, провожая ее взглядом. Он знал, что за дело она наметила, и был удивлен и взволнован одновременно…
Около полудня Аннабелла достигла Стоун-стрит, где напротив коттеджей высилась глухая каменная стена, загораживающая уродливые постройки. Как ей хотелось, чтобы ее мысли преодолели эту преграду и долетели до Мануэля! Потом ворота отворились, и Аннабелла увидела низкорослого человечка простецкого вида. Она сделала над собой усилие, чтобы не подбежать к нему и не спросить: «Вы знаете Мануэля Мендосу? Вы туда вернетесь? Будьте добры, передайте ему, что я буду его ждать. Я говорила ему об этом вчера, но он как будто не понял меня. Передайте ему, что я буду его ждать как угодно долго!»
Человечек перешел через дорогу, не взглянув на нее. Если бы они встретились взглядами, она бы не выдержала и обратилась к нему со своей просьбой.
Стоявшая на пороге ближайшего коттеджа старушка сказала, как бы разговаривая сама с собой:
– Сколько вас тут перебывало! Но и то сказать, если бы у них была голова на плечах, они бы не оступались и их бы не прятали за эту стену.
Аннабелла обозлилась на старушку. Ей захотелось крикнуть: «Мой Мануэль не оступался! Он попал сюда потому, что защитил меня!» Вместо этого она с гордо поднятой головой зашагала к углу Рыночной площади. Стоя на остановке, она выговаривала себе за вспышки негодования: они все равно ничего не дадут; пора научиться держать себя в руках.
В два часа дня она сошла на перекрестке и спросила у кучера, когда он проедет здесь на обратном пути в Дарэм.
– В пять часов, – последовал ответ, – но вам лучше прийти пораньше: десятью минутами раньше, десятью позже – заранее неизвестно…
Под скрип удаляющегося дилижанса она огляделась. Одна дорога вела на Ньюкасл, другая на Джарроу и Шилдс. Неужели с тех пор, как она в ослеплении бежала по этой дороге, прошло всего-навсего десять месяцев? Ей-то казалось, что все десять лет, а то и десять жизней. Та, прежняя девушка, терзаемая горем, была ей теперь совершенно незнакома; у Аннабеллы не осталось с ней ничего общего. Все эти месяцы она взрослела с каждой минутой, а с момента, когда Мануэля увезли полицейские, каждый час и вовсе был под стать году. Она успела превратиться в пожившую, умудренную печалями женщину, ведь она познала боль, которую никогда не пришлось бы испытать мисс Аннабелле Легрендж, – боль истинной любви, без отвлекающего налета романтичности, боль жалости, тревоги и страха.
У ворот усадьбы она в изумлении остановилась, глядя на заросшую травой аллею и на неухоженную живую изгородь вокруг сада, которая в свое время могла соперничать гладкостью с полированным столом.
Ворота были закрыты, но на них не оказалось замка. Она вошла, миновала заброшенную сторожку и пошла по аллее. С тем Домом, что предстал ее взору, она не была знакома: он выглядел совершенно нежилым. Прежде в нем всегда сновали люди, она запомнила его полным движения. В свое время слуги роились здесь, как мухи, теперь же не было видно ни малейшего признака жизни. Картина была невыносимо тоскливой.
Она направилась к конюшне. Двор зарос травой, все двери были закрыты, кроме одной. Она подошла к распахнутым створкам и заглянула внутрь. Помещение было совершенно пустым: здесь не оказалось не только людей, но и привычных седел, уздечек и прочей конюшенной утвари. Она подумала, что у Мануэля защемило бы сердце от подобного зрелища. Впрочем, у него сейчас щемит сердце по другой, более веской причине; скоро будет сломлен его дух, а потом и тело, если она не поспешит его вызволить.
Покинув конюшню, она зашагала по саду, отодвигая разросшиеся розы и не уставая удивляться, в какое запустение способно прийти некогда ухоженное местечко в считанные месяцы. Кусты имели растрепанный вид и походили на забулдыг, забредших в приличное место. Потом перед ней вырос Коттедж.
Она замедлила шаг, чтобы унять сердцебиение. Как она ее назовет? Мама? Миссис Легрендж? Она постучала в дверь.
Дверь открыл Харрис. Казалось, он давно коротал время под дверью, поджидая ее. Подобно служанкам в Уэйрсайде, он был сражен ее видом.
– Мисс Аннабелла, мисс Аннабелла… – удрученно прошептал он.
– Добрый день, Харрис.
– Добрый день, мисс Аннабелла. С вашего позволения, счастлив снова вас видеть.
– А я – вас, Харрис. – Она умолкла при виде Элис, спускающейся по лестнице. Не дойдя трех ступенек, Элис остановилась, в спешке наступила себе на подол и шлепнулась бы, не заключи ее Аннабелла в объятия.
– Дитя мое, дитя мое!
– Здравствуйте, Элис. Как вы поживаете?
– Дорогая! Дитя мое, как прекрасно снова вас видеть! Со мной все хорошо. Вы-то как? Сколько невзгод, сколько невзгод! – Короткие фразы налезали одна на другую, как и мысли. – Она ждет, ждет уже несколько часов. Сидит и ждет… Сегодня счастливейший день в ее жизни. Клянусь, счастливейший!
Старая Элис до того забылась, что прибегла к словечку «клянусь». Аннабелла не могла не обратить на это внимание. Она радостно улыбнулась женщине, много лет считавшей ее дьявольским отродьем. Даже когда она сама пребывала в неведении относительно своего происхождения, Элис делала все, чтобы внушить ей, что она рождена в грехе.
– Идемте, идемте, не будем терять времени. – Элис подталкивала ее к двери гостиной.
Положив руку на дверную ручку, Аннабелла оглянулась на старуху. Тонкие губы растянулись в улыбке. Элис помогла ей открыть дверь.
У Аннабеллы и прежде трепетало сердце, но теперь оно металось по грудной клетке, как затравленный зверь. Она увидела Розину стоящей у окна, как тысячи раз прежде, гордую, терпеливую. Жалость, которую она испытывала к Дому, усилилась в сотни раз, и ее охватило желание кинуться к этой грустной некрасивой женщине, обнять ее, защитить. Однако она словно приросла к месту.
Только когда Розина срывающимся голосом произнесла: «О, мое дорогое, любимое дитя!» – она обрела способность двигаться. Их объятия были крепкими и искренними.
– Дай мне на тебя взглянуть. – Розина подвела ее к жесткому дивану. Усевшись, они уставились друг на друга. – Как сильно ты изменилась, дитя мое!
Аннабелла поддалась было привычной череде вопросов и ответов и машинально произнесла:
– Да, ма… – Но быстро спохватилась: – Да, я изменилась. Ведь прошло много времени.
– Да, моя дорогая, немало. – Помолчав, Розина спросила: – Ты не знаешь, как меня называть?
Аннабелла подняла глаза и, глядя на ее бледное лицо, оставшееся прежним вплоть до мельчайших черточек, ответила:
– Да, я в растерянности.
– Мамой, как же еще? – ласково проговорила Розина. – Ведь я была для тебя мамой на протяжении семнадцати лет. Человека формирует не рождение, а окружение. Твоим окружением была я; ты осталась моей дочерью, а я – твоей матерью. Верь мне, дорогая, я и есть твоя мать. Это единственное, что мне нужно от жизни, – продолжать быть твоей матерью. Ты мой ребенок, Аннабелла, во всех мыслимых отношениях, кроме одного, которым можно пренебречь. Надеюсь, ты понимаешь это. Я – твоя мама.
– Да…
Наклонившись к ней, Розина взяла Аннабеллу за руки и прошептала:
– Скажи это слово. Прошу тебя, дай мне услышать, как ты его произносишь.
– Мама…
Розина удовлетворенно улыбнулась и дотронулась до ее щеки.
– Ты так исхудала, девочка моя!
Аннабелла могла бы сказать ей то же самое. Сейчас, разглядев ее, она убедилась, что Розина за эти месяцы сильно постарела.
– Это и впрямь счастливейший день в моей жизни. Ты веришь мне, дорогая?
– Верю, мама.
Розина тоже ревностно разглядывала ее. Аннабелла произносила прежние послушные слова, но совсем другим, незнакомым тоном. Дядя Джеймс предупреждал ее об этой перемене, но она не придала значения предупреждениям. Стоит им хотя бы немного побыть вместе – и все вернется на круги своя; десять ужасных месяцев, полных скитаний по сельским дорогам, забудутся, как страшный сон. Разумеется, придется помнить о существовании Мануэля, но с этим, слава Богу, можно будет без труда покончить по той простой причине, что он не успел вступить в свои супружеские права. Она считала это огромным везением. Стоит Аннабелле вкусить прежней жизни, как она поймет, что все к лучшему.
– Дорогая, у тебя усталый вид, – сказала Розина. – Мы попьем чаю и поговорим. Элис и Бриджит приготовили тебе комнату…
– Прости, мама. – Аннабелла осталась сидеть, но чуть отодвинулась. – Прости, но я решила вернуться к дяде Джеймсу. Я должна успеть к пятичасовому дилижансу.
– Но, дитя мое, ты только появилась, и…
– Я приду еще. Но до тех пор, пока не прояснится судьба Мануэля – я знаю, что дядя Джеймс рассказал тебе про нас с Мануэлем, – словом, до тех пор, пока не станет ясно, как с ним поступят, я хочу быть как можно ближе к нему.
Розина оцепенела. Таких ударов она не испытывала уже около года, с тех самых пор, как не стало его. У нее в голове пронеслась отчаянная мысль: «Господи, не возводи на моем пути новых преград! Я больше не выдержу! Ты вернул ее мне, так позволь нам зажить в мире». Однако она подвигла себя на спокойный ответ:
– Да, дядя Джеймс мне все рассказал. Но, милая, не сможешь же ты навещать Мануэля ежедневно! Это было бы для тебя слишком большим переживанием. Ты и так достаточно перенесла.
– Я перенесла не так уж много, мама. Пострадал Мануэль. Он и сейчас страдает.
– Да, конечно. – Розина поджала губы. – В целом он проявил похвальную доброту и понимание. Если бы тогда, придя сюда, он сумел поговорить со мной, а не с моей матерью, то тебе бы не пришлось столько мучиться. Ты не совершила бы и этой последней, грубейшей ошибки.
Аннабелла медленно отняла у Розины руку и с расстановкой, обстоятельно проговорила:
– Если ты имеешь в виду мой брак с Мануэлем, мама, то ты отозвалась о нем неправильно. Это не было ошибкой. Я сама этого захотела. Мне не стыдно признаться, что я хотела этого задолго до того, как он сделал мне предложение.
– Что ж, как ни странно это покажется, я способна тебя понять: видимо, ты чувствовала, что скитания на пару с ним ставят тебя в сомнительное положение, и сочла брак наиболее правильным и достойным выходом из положения.
– Нет, мама, нет! Все было совсем не так. Я захотела выйти за Мануэля замуж, потому что полюбила его.
– Дитя мое! – Розина со снисходительным терпением покачала головой. – Что ты знаешь о любви? Для этого ты еще слишком молода. Ведь тебе всего восемнадцать лет…
– Мне было всего семнадцать, но меня и тогда можно было выдать за Стивена, пожелай он этого.
Розина встала и подошла к камину. Некоторое время она смотрела на огонь, а потом с улыбкой обернулась.
– Дорогая, я хочу, чтобы ты знала: я испытываю к Мануэлю глубокое уважение и не рассматриваю ситуацию в том же свете, что дядя Джеймс. Я знаю, что Мануэль с самого начала вел себя безупречно. Он не только искал тебя, но и нашел, после чего явился сюда, чтобы сообщить мне об этом. Не его вина, что эта весть не достигла меня: его ввели в заблуждение, сказав, что я все равно ничего не пойму. Потом он взял на себя заботу о тебе. Все, что он делал, включая женитьбу, преследовало цель защитить тебя. Но теперь все переменилось: ты вернулась домой, и он, если я не ошибаюсь на его счет, сам теперь изъявит желание объявить ваш брак недействительным.
– Не изъявит! – Аннабелла тоже встала. – Не изъявит. Ты не знаешь Мануэля. Он любит меня, любит страстно. Уж я-то это знаю. Я – это единственное, что для него важно. А он – для меня.
Розина с трудом сдержалась, чтобы не выразить своего отношения к этому заявлению самым решительным и нелицеприятным образом, и ограничилась репликой:
– Ты не осознаешь, какую боль причиняешь мне, дитя.
– Прости меня. – Аннабелла смягчилась. – Мне действительно очень жаль, ведь я счастлива от встречи с тобой, я очень тосковала по тебе, но Мануэль – это вся моя жизнь, мама, и я сделаю все, чтобы так оставалось и впредь.
Теперь они избегали смотреть друг на друга: Розина уперла взгляд в пол, Аннабелла отвернулась к окну. Но постепенно напряжение прошло, взгляды обрели осмысленность, и Розина, вооружившись терпением, изложила свое представление о будущем развитии событий:
– Хорошо, дорогая, пускай все идет своим чередом. Мы сделаем все, что от нас зависит, для освобождения Мануэля. Обещаю тебе это. Ты вернулась домой; независимо от того, где ты находишься, в Дарэме или здесь, ты дома. Я с радостью взялась бы ухаживать за тобой, чтобы поправить твое состояние после всех этих… – Она опустила голову, пряча улыбку. – Не скажу «мучений», раз ты заявляешь, что чуть ли не получала удовольствие от своих скитаний. Взгляни хотя бы на свою одежду. Она в том же виде, как ты ее оставила. Мы с Элис каждую неделю перебирали ее, хотя я и боялась, что она тебе больше не пригодится… Ты можешь переодеться. Ты, кажется, пришла в старом садовом плаще? – Она указала на плащ, лежащий на кресле.
– Мама! – Аннабелла подбежала к ней и схватила за худые руки. – Прошу, пойми меня правильно, не считай меня неблагодарной и не думай, что я не рада вернуться домой, ибо это не так. Не сосчитать, сколько раз меня охватывали тоска и желание вернуться к тебе, к привычной жизни! Постарайся меня понять, когда я говорю, что не могу надеть старую… То есть элегантную одежду, – с улыбкой поправилась она. – Не могу же я явиться в тюрьму на свидание к Мануэлю в богатом наряде! Когда я узнаю его приговор, то возьму самое простое из всех платьев и тем удовлетворюсь.
– Дорогая моя!.. – Розина сделала глубокий вдох и сказала: – Хорошо, как тебе будет угодно. – Она заставила себя улыбнуться и предложила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41