– Он возьмет в жены либо одну, либо другую. Дом в его распоряжении.
– Которую из них, как по-твоему?
– Мне бы хотелось, чтобы он остановился на Бетти. Ты заметил, что в последнее время творится с Вилли?
– Я не слепой, хозяюшка. Как ты относишься к его выбору?
– Если начистоту, то неплохо. Ни Лиззи, ни Сара не годятся ей в подметки. Но мне все равно неспокойно: это ее монастырское прошлое не дает мне покоя. Ты не задавался вопросом, почему ее не оставили в монастыре после смерти родителей? Выбросить на улицу такую молоденькую, милую девушку, передоверить ее семье Мануэля? Он, конечно, отличается от себе подобных, но все равно происходит из людей, занимающихся тяжелым трудом. Обычно монахини так не поступают, особенно с молодыми невинными созданиями, они не выставляют их за ворота. Нет, тут есть какая-то загадка.
Конечно, я не отказалась бы от такой невестки, но не думаю, что на это можно рассчитывать. Вилли ей не по сердцу, пусть она и приняла его шаль. Что ж, время покажет. Одно ясно: сейчас ей противен ее кузен – не знаю только, кузен ли он ей. Пока что я не собираюсь забивать себе этим голову, довольно с меня приближающейся свадьбы. Если в ближайшие три недели не потеплеет, то как, интересно знать, они доберутся до церкви?
Весь январь мужчины трудились на ветру с утра до ночи: они выкапывали овец с ягнятами из сугробов и перегоняли их на более высокие места, чтобы уже на следующий день опять пробиваться сквозь свежие снежные завалы, добираясь до животных. В итоге вокруг фермы выросли снежные валы.
Вечера теперь проходили иначе. Совместным сидениям у огня, как до Рождества, пришел конец. Мануэль теперь не отдыхал в кухне со всеми. Забрав свой ужин, он торопился в свой дом или на конюшню, где проводил недолгое свободное время.
Что касается Бетти, то она была весела, разговорчива и очень благодушна, по крайней мере днем; зато по ночам у нее появилась привычка – она разговаривала сама с собой. В первый раз это случилось спустя дня три после Нового года. Ее голос зазвучал в темноте, как мысли вслух:
– Наверное, у меня будет ребеночек… Это случится в октябре, но к тому времени мы уже обживемся.
В ту ночь Аннабелла не сомкнула глаз. В следующую ночь в темноте прозвучало:
– Некоторым стоило бы подумать о будущем. – На этом она смолкла.
На третью ночь было сказано:
– Смешно! Я была твоей нянькой, когда ты была маленькой, а он – твоим конюхом, когда ты подросла, а потом мы с ним сошлись. Мы с ним вроде как люди одного ремесла.
В следующую ночь бормотание продолжалось гораздо дольше, и Аннабелле пришлось в отчаянии зажать руками уши. Впрочем, недаром у нее был острый слух, она все равно продолжала все слышать, хотя и не так отчетливо.
– Привязалась к нему! Постыдилась бы! Верно говаривал мой папаша: кровь всегда берет свое. Вот и с тобой так: бесстыдно увязалась за мужчиной, как последняя потаскуха!
Еженощная пытка оказывала на Аннабеллу странное действие: с каждым разом она все больше погружалась в прошлое. Не проходило ни одной ночи, чтобы она не вспоминала, как катила в карете по Крейн-стрит, как выглядит та женщина. Все это было так живо, словно с тех пор не прошло много лет. Иногда рядом с женщиной она видела мужчину с расплющенным лицом и свернутым носом; сама она при этом оставалась в карете одна, а мужчина и женщина висели на дверцах с обеих сторон. Порой у нее в ушах раздавался голос Мануэля: «Они не хотят ее знать, пускай отправляется обратно на Крейн-стрит». Иногда она представляла себя стоящей перед старухой Элис и спрашивающей ее: «Что такое выродок?» Воображение разгуливалось, и она кричала Элис: «Я больше не выродок, теперь у меня есть настоящие мать и отец!»
У нее действительно были мать и отец. Какого бы названия они ни заслуживали, они были ее родителями. Она, в отличие от Мануэля, не была выродком, это он незаконнорожденный, а не она!
Днем ее отвлекала работа. Иногда она даже улыбалась Агнес. Та, добрая душа, пыталась ее подбодрить. Аннабелла очень привязалась к Агнес и желала ей счастья в замужестве.
Но в один прекрасный день она спросила себя, что с ней станет, когда женится Мануэль. Уйдет ли она отсюда? Да, ответила она себе, уйдет, причем не дожидаясь его женитьбы. Она уйдет сразу после свадьбы Агнес, на следующий же день. Когда счастливая Агнес уедет в свой новый дом, она побредет куда глаза глядят.
За неделю до свадьбы наступила долгожданная оттепель. Часов в десять утра миссис Фэрбейрн несколько рассеяла ее привычную тревогу, сказав:
– Ступай, переоденься. Вилли едет в Хексэм. Поезжай с ним, купишь кое-что для меня.
Она послушно поднялась к себе и переоделась. Однако выбрала не синее бархатное платье, а то, на шитье которого потратила столько времени. Пожалев новые туфельки, она осталась в старых башмаках. Зато под плащом заалела шаль Вилли.
Вилли, подсаживая ее на облучок фургона, увидел край шали и счел это обнадеживающим сигналом.
К Хексэму они подъехали совершенно замерзшими и первым делом решили перекусить. От еды у нее порозовели щечки; он усадил ее в гостиной, заказал кофе с бренди и настоял, чтобы она выпила свою порцию. Впервые за много недель ей стало тепло. Вилли воспользовался благоприятной ситуацией.
– Вы знаете, зачем я вывез вас в город, Аннабелла?
Она заморгала и ответила:
– Да, мистер Вилли, выполнить поручения вашей матушки.
– Не называйте меня мистером, Аннабелла. Я привез вас сюда не для того, чтобы вы бегали по лавкам, а чтобы задать вам вопрос, не дающий мне покоя уже много недель. Я не силен в беседах, я парень простой. Я прошу вас стать моей женой.
Она смотрела на него во все глаза. Потом схватилась за горло.
– О мистер Вилли!.. Вы очень добры, я благодарна вам за оказанную мне честь, но… Я как-то не думала об этом. Мне и в голову не приходило… Мне очень жаль, но…
– Не торопитесь, не торопитесь! Я знаю, что вы неровно дышите к Мануэлю и что его поведение вас удручает. Но мужчина вправе сделать собственный выбор. Обещаю, я буду к вам добр. Когда не станет отца, ферма перейдет ко мне: Майкл и Сеп получат свои доли, когда женятся. У вас будет хороший дом, вам будет спокойно, вам не придется больше скитаться.
– О, ради Бога, это невозможно! Мне очень жаль. Я очень польщена, но…
Он отмахнулся от ее салонного лепета и долго смотрел на нее, прежде чем молвить:
– Тогда зачем вы приняли от меня шаль? – Он дотронулся до алой бахромы.
– Ваша шаль? Но ведь это был рождественский подарок!
– Мужчина не делает служанке, – он подчеркнул это слово, – таких подарков, во всяком случае, в наших краях. Если он так поступает, то с умыслом. Видимо, вы этого не знали.
– Не знала, простите. Боюсь, я во многих вещах ужасно невежественна… – Она притихла.
– Если я дам вам время на размышление, то как, по-вашему, вы можете передумать?
Глядя на его круглое миловидное лицо, светлые волосы, крепкую фигуру, она подумала: «Если бы я только могла! О, если бы я могла…»
Ее молчание заставило его подняться и отчужденно произнести:
– Займемся покупками. Надо поторопиться, не то опять повалит снег. Вон как потемнело небо…
К их возвращению Мануэль уже сидел на кухне. Миссис Фэрбейрн о чем-то спрашивала его, он отвечал. Когда дверь распахнулась, он обернулся и уставился на них, переводя взгляд с Вилли на Аннабеллу в поиске ответа. Однако он так ничего и не понял: Аннабелла потупила взор, а Вилли выглядел как обычно. На лице Вилли вообще редко можно было что-либо прочесть.
За два дня до свадьбы Агнес резко потеплело, поля превратились в озера, дороги в трясину. Потом, накануне события, Господь словно ответил на молитвы Агнес – она, во всяком случае, придерживалась такого мнения: мороз опять сковал землю, и с утра – о радость! – неуверенно проглянуло солнышко.
Солнце баловало свадебную процессию как по дороге в Станхоуп, так и на обратном пути. Так продолжалось до трех часов дня, когда новобрачные сели в новенькую повозку и новоиспеченный муж взял в руки поводья, чтобы пустить вскачь двух лоснящихся лошадей, подаренных вместе с повозкой счастливым тестем. Новобрачных провожали солнце и поздравления гостей и всех домочадцев, за исключением Аннабеллы.
Аннабелла спряталась в прачечной. Там она привалилась к поставленному на попа здоровенному тазу, над которым они с Агнес убивались каждый понедельник. Она оплакивала отъезд Агнес. Это были молчаливые слезы. Они медленно стекали по ее щекам. В голове билась единственная мысль: Агнес, единственная ее подруга, уехала! Супруги Фэрбейрн были добры к ней, их сыновья – тоже, но Агнес была не просто добра, она умела ее понять. Прошлым вечером она говорила: «Я знаю, что ты чувствуешь, Аннабелла, знаю. Вот я: Дейва я люблю не так, как любила Джона Бейли, фермера из Бишоп Окленда. В свое время он частенько к нам заглядывал. Он не скрывал, что я ему приглянулась. Потом он исчез, и что же я слышу? Что он женился на дочери бейлиффа из деревни лорда Кросби! Я долго не могла опомниться, все мне опостылело. Когда появился Дейв, я подумала: нет, никогда, Джона мне никто не заменит. Но время исцеляет раны. – Поворот темы последовал без паузы: – Наш Вилли – славный парень, Аннабелла. Жаль, что он тебе не глянулся, но я понимаю, ты не сможешь перемениться, пока из твоей жизни не уйдет Мануэль. Вот когда он женится, как Джон, тогда и ты сможешь оглядеться. Увидишь, так и будет».
Милая, добрая Агнес! Только бы та оказалась права, только бы она смогла прийти в себя! Она слишком устала, ей надоело терзаться. Ничего, скоро все кончится, ждать осталось недолго.
Решимость зажить собственной жизнью, которая с некоторых пор росла в ней, зародилась не только из-за измены Мануэля, но и как следствие истины о ее происхождении, напряжения последних месяцев, усугубленного непривычностью тяжелого физического труда, а главное, из-за внушенных ей Розиной твердых религиозных убеждений: она твердила себе, что страдает оттого, что произведена на свет грешниками; недаром Элис вечно повторяла, что за грехи отцов всегда приходится расплачиваться детям.
Приглашенные плясали в сарае. Весь вечер она носила туда через обледеневший двор блюда с едой. Один раз до нее донеслись слова мисс Перси, обращенные к Сепу Фэрбейрну:
– Что случилось с Мануэлем? Почему он воротит нос от выпивки? На Рождество он был совсем другим.
Сеп ответил:
– Он бросил пить. Но с ногами у него порядок, гляди, как отплясывает с тетей Милдред! Она веселится, как двухлетняя девчонка!
Аннабелла всякий раз заставала Мануэля пляшущим. Однажды их взгляды встретились. Он смотрел так свирепо, что она отвела глаза. По дороге на кухню она размышляла о том, насколько мужчины странные и жестокие создания. Достаточно вспомнить, как отец мучил мать… А Мануэль – отменный танцор! Она вспомнила лондонские балы, на которых блистала Кэтлин Уэйнхарт. Стивен не отставал от нее. Она помнила, как часто они становились партнерами. Трое мужчин в ее жизни – отец, Стивен, Мануэль – каждый по-своему обнадеживали ее своей любовью, а потом обманывали. Или она только воображала, что ее любят? Уж не потребность ли в любви внушала ей уверенность? Ведь ни один из них ни разу не сказал: «Аннабелла, я тебя люблю…»
В одиннадцать часов вечера снова повалил снег, и гости со смехом бросились к своим повозкам. Прощание заняло мало времени; к полуночи гостей и след простыл.
Семья совместными усилиями прибралась в сарае. К часу ночи все было кончено.
Уборка еще продолжалась, когда миссис Фэрбейрн сказала Аннабелле:
– Ступай наверх, девочка, на тебе лица нет. Теперь денек-другой дел будет немного, и ты придешь в себя.
Она послушно поднялась к себе, но на кровать повалилась не раздеваясь. Через некоторое время явилась Бетти; как ни странно, в эту ночь обошлось без ее бормотания. Аннабелла слышала, как часы пробили два, потом три часа; когда она уже готовилась встать, ее сморил сон.
Через некоторое время она очнулась, не понимая, который час. Зато теперь она точно знала, что ей следует предпринять. Держа башмаки в руках, она неслышно спустилась вниз. В дверях кухни обулась, но не застегнула башмаков, поэтому, когда она брела по замерзшему двору, подметки издавали чуть слышное «хлоп-хлоп».
Ночь была звездная; она наполовину разглядела, наполовину нашарила дверь амбара, приподняла задвижку и шмыгнула в щель. По сравнению с морозом снаружи здесь было тепло. Она зажгла принесенную из дома свечу и задрала голову. Ее взору предстал блок с крюком, с которого свисала веревка. Провеянное зерно отправляли вниз простым способом: обвязав мешок веревкой, его опускали с помощью блока на телегу. Полная телега ехала на мельницу.
Подняв свечу над головой, она медленно поднялась по лестнице. Наверху укрепила свечу в специальной нише, оглядела свободный конец веревки и, как во сне, накинула ее себе на шею и завязала тугой узел. Потом она шагнула к обвязанному веревкой мешку, лежавшему на краю платформы. Несильный толчок ногой – и мешок сдвинулся с места. Петля на шее натянулась. Раздался дикий крик. В глазах у нее потемнело, и она провалилась в пустоту.
Выходя из коровника, где только что отелилась корова, Вилли увидел, что дверь амбара приоткрыта, и в изумлении замер. Он недавно побывал в амбаре. Не такой он дурень, чтобы в такой холод не прикрыть за собой дверь, тем более в амбар с зерном. Как она открылась в безветренную погоду? Он уже собрался было исправить непорядок, когда заметил наверху свет, а подняв глаза, увидел Аннабеллу. Надев себе на шею петлю, она собиралась столкнуть с платформы вниз тяжелый мешок с зерном. Он издал предостерегающий крик, подбежал к телеге, запрыгнул на нее и получил мешком по голове. С трудом удержавшись на ногах, он завопил:
– Аннабелла!!! Господи! Мануэль! Кто-нибудь, на помощь! Помогите!
Мануэль только-только встал и как раз натягивал штаны, когда до него донесся крик Вилли. На расстоянии он был еле слышен, но Мануэль все равно метнулся к двери: в этот предрассветный час редко звучали какие-либо звуки, кроме тех, что издает скотина. Он бросился на крик.
Поняв, что происходит в амбаре, он так отчаянно вскрикнул, что эхо еще не стихло, когда он взлетел на платформу. Обхватив Аннабеллу обеими руками, он оттащил ее от края платформы и сорвал у нее с шеи петлю. В следующее мгновение снизу послышался шум – это Вилли, увлекаемый тяжестью мешка, рухнул на телегу.
– Аннабелла, Аннабелла! – Мануэль стоял рядом с ней на коленях, приподнимая ее безжизненную голову. – Ради Бога, Аннабелла, не надо!.. Боже всемогущий!
Вилли, заползший на платформу, с трудом выдавил:
– Что с ней?..
Мануэль, не глядя на него, приложил ухо к ее груди. Потом, не отрываясь, он ответил:
– Едва дышит.
– Хвала Создателю! Ей повезло, еще бы секунда – и…
– Давай спустим ее вниз. Она вся холодная… – Он едва не сказал «как труп». – Берись за ноги.
Вилли подхватил Аннабеллу за ноги, и они вдвоем спустили ее вниз, после чего отнесли в дом. Мануэль нес ее на руках, Вилли поддерживал голову. Оставив ее на полу у камина, Вилли бросился к двери, вопя что было сил:
– Мама! Иди сюда, ты нам нужна! Аннабелла пришла в чувство через полчаса. Она по-прежнему не размыкала век и воображала, что оказалась на том свете, где Мануэль объясняет Богу, что к чему.
– Теперь вы знаете ее подлинную историю, – говорил Мануэль. – Ее настоящее имя – Аннабелла Легрендж. Ее растили как леди, в удобстве и довольстве, а потом все перевернулось вверх тормашками: она оказалась среди помоев, оставалась в ночлежке! Она пошла со мной, потому что ей некуда было деваться: никто не хотел ее знать, кроме той, кого она до поры до времени считала своей родной матерью, но и та не выдержала и сошла с ума. У Скилленов мне иногда казалось, что она тоже свихнется. Когда мы попали к вам, то решили, что очутились в раю. Это и был бы сущий рай, если бы не эта… Она была ее нянькой, но ее уволили за то, что она назвала девочку выродком. Она мыкалась без рекомендаций, поэтому затаила на бедняжку злобу. Но ей было мало этого, она сама хвасталась, что терзала ее, грозя разоблачить как отродье содержательницы борделя.
– А кто же она еще?! Дочь шлюхи – она и есть дочь шлюхи! – Бетти ощетинилась. По щекам ее бежали слезы. – Что вы знаете? Разве вам понять, что это значит – быть уволенной без рекомендаций? И это еще не все! Всего вам никогда не узнать… Можете меня осуждать, но если бы ты, – она указала на Мануэля, – со мной не заигрывал, она бы не зашла так далеко.
– Прости меня, Господи, за мою глупость, но я заигрывал с тобой по одной-единственной причине: чтобы ты держала язык за зубами, чтобы оставила ее в покое. Когда я напьюсь, то… – Теперь Мануэль смотрел на Вилли. – Вот что я тебе скажу: я не лучше тебя знаю, как оказался на Новый год в фургоне. Должен еще кое в чем сознаться, уж не серчайте, хозяйка… В общем, когда я сильно нагружусь, то толку от меня как от мужчины никакого, уж это я точно знаю, так что в фургоне между Нами ничего не было и быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Которую из них, как по-твоему?
– Мне бы хотелось, чтобы он остановился на Бетти. Ты заметил, что в последнее время творится с Вилли?
– Я не слепой, хозяюшка. Как ты относишься к его выбору?
– Если начистоту, то неплохо. Ни Лиззи, ни Сара не годятся ей в подметки. Но мне все равно неспокойно: это ее монастырское прошлое не дает мне покоя. Ты не задавался вопросом, почему ее не оставили в монастыре после смерти родителей? Выбросить на улицу такую молоденькую, милую девушку, передоверить ее семье Мануэля? Он, конечно, отличается от себе подобных, но все равно происходит из людей, занимающихся тяжелым трудом. Обычно монахини так не поступают, особенно с молодыми невинными созданиями, они не выставляют их за ворота. Нет, тут есть какая-то загадка.
Конечно, я не отказалась бы от такой невестки, но не думаю, что на это можно рассчитывать. Вилли ей не по сердцу, пусть она и приняла его шаль. Что ж, время покажет. Одно ясно: сейчас ей противен ее кузен – не знаю только, кузен ли он ей. Пока что я не собираюсь забивать себе этим голову, довольно с меня приближающейся свадьбы. Если в ближайшие три недели не потеплеет, то как, интересно знать, они доберутся до церкви?
Весь январь мужчины трудились на ветру с утра до ночи: они выкапывали овец с ягнятами из сугробов и перегоняли их на более высокие места, чтобы уже на следующий день опять пробиваться сквозь свежие снежные завалы, добираясь до животных. В итоге вокруг фермы выросли снежные валы.
Вечера теперь проходили иначе. Совместным сидениям у огня, как до Рождества, пришел конец. Мануэль теперь не отдыхал в кухне со всеми. Забрав свой ужин, он торопился в свой дом или на конюшню, где проводил недолгое свободное время.
Что касается Бетти, то она была весела, разговорчива и очень благодушна, по крайней мере днем; зато по ночам у нее появилась привычка – она разговаривала сама с собой. В первый раз это случилось спустя дня три после Нового года. Ее голос зазвучал в темноте, как мысли вслух:
– Наверное, у меня будет ребеночек… Это случится в октябре, но к тому времени мы уже обживемся.
В ту ночь Аннабелла не сомкнула глаз. В следующую ночь в темноте прозвучало:
– Некоторым стоило бы подумать о будущем. – На этом она смолкла.
На третью ночь было сказано:
– Смешно! Я была твоей нянькой, когда ты была маленькой, а он – твоим конюхом, когда ты подросла, а потом мы с ним сошлись. Мы с ним вроде как люди одного ремесла.
В следующую ночь бормотание продолжалось гораздо дольше, и Аннабелле пришлось в отчаянии зажать руками уши. Впрочем, недаром у нее был острый слух, она все равно продолжала все слышать, хотя и не так отчетливо.
– Привязалась к нему! Постыдилась бы! Верно говаривал мой папаша: кровь всегда берет свое. Вот и с тобой так: бесстыдно увязалась за мужчиной, как последняя потаскуха!
Еженощная пытка оказывала на Аннабеллу странное действие: с каждым разом она все больше погружалась в прошлое. Не проходило ни одной ночи, чтобы она не вспоминала, как катила в карете по Крейн-стрит, как выглядит та женщина. Все это было так живо, словно с тех пор не прошло много лет. Иногда рядом с женщиной она видела мужчину с расплющенным лицом и свернутым носом; сама она при этом оставалась в карете одна, а мужчина и женщина висели на дверцах с обеих сторон. Порой у нее в ушах раздавался голос Мануэля: «Они не хотят ее знать, пускай отправляется обратно на Крейн-стрит». Иногда она представляла себя стоящей перед старухой Элис и спрашивающей ее: «Что такое выродок?» Воображение разгуливалось, и она кричала Элис: «Я больше не выродок, теперь у меня есть настоящие мать и отец!»
У нее действительно были мать и отец. Какого бы названия они ни заслуживали, они были ее родителями. Она, в отличие от Мануэля, не была выродком, это он незаконнорожденный, а не она!
Днем ее отвлекала работа. Иногда она даже улыбалась Агнес. Та, добрая душа, пыталась ее подбодрить. Аннабелла очень привязалась к Агнес и желала ей счастья в замужестве.
Но в один прекрасный день она спросила себя, что с ней станет, когда женится Мануэль. Уйдет ли она отсюда? Да, ответила она себе, уйдет, причем не дожидаясь его женитьбы. Она уйдет сразу после свадьбы Агнес, на следующий же день. Когда счастливая Агнес уедет в свой новый дом, она побредет куда глаза глядят.
За неделю до свадьбы наступила долгожданная оттепель. Часов в десять утра миссис Фэрбейрн несколько рассеяла ее привычную тревогу, сказав:
– Ступай, переоденься. Вилли едет в Хексэм. Поезжай с ним, купишь кое-что для меня.
Она послушно поднялась к себе и переоделась. Однако выбрала не синее бархатное платье, а то, на шитье которого потратила столько времени. Пожалев новые туфельки, она осталась в старых башмаках. Зато под плащом заалела шаль Вилли.
Вилли, подсаживая ее на облучок фургона, увидел край шали и счел это обнадеживающим сигналом.
К Хексэму они подъехали совершенно замерзшими и первым делом решили перекусить. От еды у нее порозовели щечки; он усадил ее в гостиной, заказал кофе с бренди и настоял, чтобы она выпила свою порцию. Впервые за много недель ей стало тепло. Вилли воспользовался благоприятной ситуацией.
– Вы знаете, зачем я вывез вас в город, Аннабелла?
Она заморгала и ответила:
– Да, мистер Вилли, выполнить поручения вашей матушки.
– Не называйте меня мистером, Аннабелла. Я привез вас сюда не для того, чтобы вы бегали по лавкам, а чтобы задать вам вопрос, не дающий мне покоя уже много недель. Я не силен в беседах, я парень простой. Я прошу вас стать моей женой.
Она смотрела на него во все глаза. Потом схватилась за горло.
– О мистер Вилли!.. Вы очень добры, я благодарна вам за оказанную мне честь, но… Я как-то не думала об этом. Мне и в голову не приходило… Мне очень жаль, но…
– Не торопитесь, не торопитесь! Я знаю, что вы неровно дышите к Мануэлю и что его поведение вас удручает. Но мужчина вправе сделать собственный выбор. Обещаю, я буду к вам добр. Когда не станет отца, ферма перейдет ко мне: Майкл и Сеп получат свои доли, когда женятся. У вас будет хороший дом, вам будет спокойно, вам не придется больше скитаться.
– О, ради Бога, это невозможно! Мне очень жаль. Я очень польщена, но…
Он отмахнулся от ее салонного лепета и долго смотрел на нее, прежде чем молвить:
– Тогда зачем вы приняли от меня шаль? – Он дотронулся до алой бахромы.
– Ваша шаль? Но ведь это был рождественский подарок!
– Мужчина не делает служанке, – он подчеркнул это слово, – таких подарков, во всяком случае, в наших краях. Если он так поступает, то с умыслом. Видимо, вы этого не знали.
– Не знала, простите. Боюсь, я во многих вещах ужасно невежественна… – Она притихла.
– Если я дам вам время на размышление, то как, по-вашему, вы можете передумать?
Глядя на его круглое миловидное лицо, светлые волосы, крепкую фигуру, она подумала: «Если бы я только могла! О, если бы я могла…»
Ее молчание заставило его подняться и отчужденно произнести:
– Займемся покупками. Надо поторопиться, не то опять повалит снег. Вон как потемнело небо…
К их возвращению Мануэль уже сидел на кухне. Миссис Фэрбейрн о чем-то спрашивала его, он отвечал. Когда дверь распахнулась, он обернулся и уставился на них, переводя взгляд с Вилли на Аннабеллу в поиске ответа. Однако он так ничего и не понял: Аннабелла потупила взор, а Вилли выглядел как обычно. На лице Вилли вообще редко можно было что-либо прочесть.
За два дня до свадьбы Агнес резко потеплело, поля превратились в озера, дороги в трясину. Потом, накануне события, Господь словно ответил на молитвы Агнес – она, во всяком случае, придерживалась такого мнения: мороз опять сковал землю, и с утра – о радость! – неуверенно проглянуло солнышко.
Солнце баловало свадебную процессию как по дороге в Станхоуп, так и на обратном пути. Так продолжалось до трех часов дня, когда новобрачные сели в новенькую повозку и новоиспеченный муж взял в руки поводья, чтобы пустить вскачь двух лоснящихся лошадей, подаренных вместе с повозкой счастливым тестем. Новобрачных провожали солнце и поздравления гостей и всех домочадцев, за исключением Аннабеллы.
Аннабелла спряталась в прачечной. Там она привалилась к поставленному на попа здоровенному тазу, над которым они с Агнес убивались каждый понедельник. Она оплакивала отъезд Агнес. Это были молчаливые слезы. Они медленно стекали по ее щекам. В голове билась единственная мысль: Агнес, единственная ее подруга, уехала! Супруги Фэрбейрн были добры к ней, их сыновья – тоже, но Агнес была не просто добра, она умела ее понять. Прошлым вечером она говорила: «Я знаю, что ты чувствуешь, Аннабелла, знаю. Вот я: Дейва я люблю не так, как любила Джона Бейли, фермера из Бишоп Окленда. В свое время он частенько к нам заглядывал. Он не скрывал, что я ему приглянулась. Потом он исчез, и что же я слышу? Что он женился на дочери бейлиффа из деревни лорда Кросби! Я долго не могла опомниться, все мне опостылело. Когда появился Дейв, я подумала: нет, никогда, Джона мне никто не заменит. Но время исцеляет раны. – Поворот темы последовал без паузы: – Наш Вилли – славный парень, Аннабелла. Жаль, что он тебе не глянулся, но я понимаю, ты не сможешь перемениться, пока из твоей жизни не уйдет Мануэль. Вот когда он женится, как Джон, тогда и ты сможешь оглядеться. Увидишь, так и будет».
Милая, добрая Агнес! Только бы та оказалась права, только бы она смогла прийти в себя! Она слишком устала, ей надоело терзаться. Ничего, скоро все кончится, ждать осталось недолго.
Решимость зажить собственной жизнью, которая с некоторых пор росла в ней, зародилась не только из-за измены Мануэля, но и как следствие истины о ее происхождении, напряжения последних месяцев, усугубленного непривычностью тяжелого физического труда, а главное, из-за внушенных ей Розиной твердых религиозных убеждений: она твердила себе, что страдает оттого, что произведена на свет грешниками; недаром Элис вечно повторяла, что за грехи отцов всегда приходится расплачиваться детям.
Приглашенные плясали в сарае. Весь вечер она носила туда через обледеневший двор блюда с едой. Один раз до нее донеслись слова мисс Перси, обращенные к Сепу Фэрбейрну:
– Что случилось с Мануэлем? Почему он воротит нос от выпивки? На Рождество он был совсем другим.
Сеп ответил:
– Он бросил пить. Но с ногами у него порядок, гляди, как отплясывает с тетей Милдред! Она веселится, как двухлетняя девчонка!
Аннабелла всякий раз заставала Мануэля пляшущим. Однажды их взгляды встретились. Он смотрел так свирепо, что она отвела глаза. По дороге на кухню она размышляла о том, насколько мужчины странные и жестокие создания. Достаточно вспомнить, как отец мучил мать… А Мануэль – отменный танцор! Она вспомнила лондонские балы, на которых блистала Кэтлин Уэйнхарт. Стивен не отставал от нее. Она помнила, как часто они становились партнерами. Трое мужчин в ее жизни – отец, Стивен, Мануэль – каждый по-своему обнадеживали ее своей любовью, а потом обманывали. Или она только воображала, что ее любят? Уж не потребность ли в любви внушала ей уверенность? Ведь ни один из них ни разу не сказал: «Аннабелла, я тебя люблю…»
В одиннадцать часов вечера снова повалил снег, и гости со смехом бросились к своим повозкам. Прощание заняло мало времени; к полуночи гостей и след простыл.
Семья совместными усилиями прибралась в сарае. К часу ночи все было кончено.
Уборка еще продолжалась, когда миссис Фэрбейрн сказала Аннабелле:
– Ступай наверх, девочка, на тебе лица нет. Теперь денек-другой дел будет немного, и ты придешь в себя.
Она послушно поднялась к себе, но на кровать повалилась не раздеваясь. Через некоторое время явилась Бетти; как ни странно, в эту ночь обошлось без ее бормотания. Аннабелла слышала, как часы пробили два, потом три часа; когда она уже готовилась встать, ее сморил сон.
Через некоторое время она очнулась, не понимая, который час. Зато теперь она точно знала, что ей следует предпринять. Держа башмаки в руках, она неслышно спустилась вниз. В дверях кухни обулась, но не застегнула башмаков, поэтому, когда она брела по замерзшему двору, подметки издавали чуть слышное «хлоп-хлоп».
Ночь была звездная; она наполовину разглядела, наполовину нашарила дверь амбара, приподняла задвижку и шмыгнула в щель. По сравнению с морозом снаружи здесь было тепло. Она зажгла принесенную из дома свечу и задрала голову. Ее взору предстал блок с крюком, с которого свисала веревка. Провеянное зерно отправляли вниз простым способом: обвязав мешок веревкой, его опускали с помощью блока на телегу. Полная телега ехала на мельницу.
Подняв свечу над головой, она медленно поднялась по лестнице. Наверху укрепила свечу в специальной нише, оглядела свободный конец веревки и, как во сне, накинула ее себе на шею и завязала тугой узел. Потом она шагнула к обвязанному веревкой мешку, лежавшему на краю платформы. Несильный толчок ногой – и мешок сдвинулся с места. Петля на шее натянулась. Раздался дикий крик. В глазах у нее потемнело, и она провалилась в пустоту.
Выходя из коровника, где только что отелилась корова, Вилли увидел, что дверь амбара приоткрыта, и в изумлении замер. Он недавно побывал в амбаре. Не такой он дурень, чтобы в такой холод не прикрыть за собой дверь, тем более в амбар с зерном. Как она открылась в безветренную погоду? Он уже собрался было исправить непорядок, когда заметил наверху свет, а подняв глаза, увидел Аннабеллу. Надев себе на шею петлю, она собиралась столкнуть с платформы вниз тяжелый мешок с зерном. Он издал предостерегающий крик, подбежал к телеге, запрыгнул на нее и получил мешком по голове. С трудом удержавшись на ногах, он завопил:
– Аннабелла!!! Господи! Мануэль! Кто-нибудь, на помощь! Помогите!
Мануэль только-только встал и как раз натягивал штаны, когда до него донесся крик Вилли. На расстоянии он был еле слышен, но Мануэль все равно метнулся к двери: в этот предрассветный час редко звучали какие-либо звуки, кроме тех, что издает скотина. Он бросился на крик.
Поняв, что происходит в амбаре, он так отчаянно вскрикнул, что эхо еще не стихло, когда он взлетел на платформу. Обхватив Аннабеллу обеими руками, он оттащил ее от края платформы и сорвал у нее с шеи петлю. В следующее мгновение снизу послышался шум – это Вилли, увлекаемый тяжестью мешка, рухнул на телегу.
– Аннабелла, Аннабелла! – Мануэль стоял рядом с ней на коленях, приподнимая ее безжизненную голову. – Ради Бога, Аннабелла, не надо!.. Боже всемогущий!
Вилли, заползший на платформу, с трудом выдавил:
– Что с ней?..
Мануэль, не глядя на него, приложил ухо к ее груди. Потом, не отрываясь, он ответил:
– Едва дышит.
– Хвала Создателю! Ей повезло, еще бы секунда – и…
– Давай спустим ее вниз. Она вся холодная… – Он едва не сказал «как труп». – Берись за ноги.
Вилли подхватил Аннабеллу за ноги, и они вдвоем спустили ее вниз, после чего отнесли в дом. Мануэль нес ее на руках, Вилли поддерживал голову. Оставив ее на полу у камина, Вилли бросился к двери, вопя что было сил:
– Мама! Иди сюда, ты нам нужна! Аннабелла пришла в чувство через полчаса. Она по-прежнему не размыкала век и воображала, что оказалась на том свете, где Мануэль объясняет Богу, что к чему.
– Теперь вы знаете ее подлинную историю, – говорил Мануэль. – Ее настоящее имя – Аннабелла Легрендж. Ее растили как леди, в удобстве и довольстве, а потом все перевернулось вверх тормашками: она оказалась среди помоев, оставалась в ночлежке! Она пошла со мной, потому что ей некуда было деваться: никто не хотел ее знать, кроме той, кого она до поры до времени считала своей родной матерью, но и та не выдержала и сошла с ума. У Скилленов мне иногда казалось, что она тоже свихнется. Когда мы попали к вам, то решили, что очутились в раю. Это и был бы сущий рай, если бы не эта… Она была ее нянькой, но ее уволили за то, что она назвала девочку выродком. Она мыкалась без рекомендаций, поэтому затаила на бедняжку злобу. Но ей было мало этого, она сама хвасталась, что терзала ее, грозя разоблачить как отродье содержательницы борделя.
– А кто же она еще?! Дочь шлюхи – она и есть дочь шлюхи! – Бетти ощетинилась. По щекам ее бежали слезы. – Что вы знаете? Разве вам понять, что это значит – быть уволенной без рекомендаций? И это еще не все! Всего вам никогда не узнать… Можете меня осуждать, но если бы ты, – она указала на Мануэля, – со мной не заигрывал, она бы не зашла так далеко.
– Прости меня, Господи, за мою глупость, но я заигрывал с тобой по одной-единственной причине: чтобы ты держала язык за зубами, чтобы оставила ее в покое. Когда я напьюсь, то… – Теперь Мануэль смотрел на Вилли. – Вот что я тебе скажу: я не лучше тебя знаю, как оказался на Новый год в фургоне. Должен еще кое в чем сознаться, уж не серчайте, хозяйка… В общем, когда я сильно нагружусь, то толку от меня как от мужчины никакого, уж это я точно знаю, так что в фургоне между Нами ничего не было и быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41