Я считала непроходимыми дурами баб, которым мужчина весь свет застил. Теперь я всему верю. Господи, да нет ничего равного этому сладостному ощущению, какое я испытываю с тобой. Да что может быть лучше в этой жизни? Какой это подарок природы! Это венец, награда за все наши муки и невзгоды в жизни.
Для меня, более опытного, Лена тоже оказалась открытием. Я открыл новые высоты, новую степень физического наслаждения от обладания женщиной. И должен признать, возбуждала она меня так интенсивно, вызывала острое, неутолимое желание так часто, что я только диву давался, никак не предполагая за собой такой прыти.
У нее было удивительное тело. Нормальных, обычных форм молодой и здоровой женщины. С первыми признаками проступающей полноты. Отчего ее тренированные спортом мышцы приобрели легкую мягкость, сохранив упругость и свежесть. Женское тело в пору расцвета. Круглый, чуть выпуклый живот. Еще крепкие большие груди. Широкие мягкие бедра. Одно лишь прикосновение пальцем к этому телу вызывало во мне возбуждающую дрожь. Даже не прикасаясь, а просто сидя в постели и рассматривая ее, вольно раскинувшуюся, без стыда, на смятых простынях, я сразу же испытывал вспышку влечения, желание сжать ее до хруста в костях и утонуть, раствориться в ней.
Были у Лены любовники до меня? Всего один. Она лишь однажды изменила мужу. Когда убедилась, что он неверен ей. Лена узнала имя этой женщины, где она живет и, позвонив, договорилась с ее мужем о встрече. С женщиной видеться она не сочла нужным. Решила переспать с ее мужем и этим отомстить ей и наказать своего неверного супруга. Что и совершила. Снова не испытав страсти и никакой радости. Убедившись лишь в том, что все мужчины одинаковы. Она даже поклялась себе больше никогда не испытывать судьбу. И вот эта встреча в Ялте и ослепительное открытие, что и ее судьба не обошла женским счастьем.
Что может быть лестней для стареющего и уже теряющего сексуальное любопытство мужчины? Лена возрождала меня в моих глазах, и уж одного чувства признательности было достаточно, чтобы боготворить ее. И я отдался этому позабытому состоянию без оглядки. Выбросив из головы, как сор, все, что составляло прежде предмет моих забот и размышлений. Жизнь сразу стала легка и прозрачна. Как в ранней юности.
Сколько мы тогда провели времени в постели, ни я, ни она не помнили. Было уже за полдень, когда громкое покашливание совсем близко от кровати вернуло нас к действительности.
В комнате стоял Толя Орлов. Причиной его появления оказалась незапертая дверь. Не найдя меня ни на набережной, ни на пляже и видя, что подходит обеденное время, он решил проверить, не случилось ли что со мной, не лежу ли я больным в своей комнате. И вошел. И увидел.
— Пардон, — хрипло откашлялся он. — Вот вы где? Разрешите представиться.
Он с грубоватой прямотой протянул Лене руку. Она рассмеялась и высунула из-под простыни свою.
— Мы с ним коллеги, — пояснил Толя. — Поэтому стесняться меня не следует. Я сейчас уберусь отсюда. А вы приводите себя в порядок — и обедать. Я придержу места в ресторане.
И уже у самых дверей обернулся:
— Ну и парочка вы! Так подходите друг другу, что мне вдруг захотелось вас запечатлеть. Для вечности. Он стал стаскивать с плеча ремень фотоаппарата.
— Что за глупости? — отмахнулся я.
— Почему глупости, — мягко возразила Лена, запахивая на груди простыню. — Я с ним согласна. Запечатлейте нас, Толя.
Он тут же поднял фотоаппарат, стал наводить на нас, приговаривая:
— Немножко бы пообнаженней. Сдвиньте, Леночка, простыню…
— А это уже, Толя, перебор, — сказала она. — Щелкайте, пока я не раздумала. И убирайтесь!
За обедом Толя не сводил глаз с Лены, был с ней отчаянно любезен и незаметно толкал меня под столом ногой. А она, когда мы вышли на набережную, не церемонясь, попрощалась с Толей, сказав, что предпочитает оставаться со мной наедине, так как времени у нас в Ялте в обрез.
Толя не обиделся, а, наоборот, восхитился:
— Ну, матушка, даешь! — воскликнул он. — Настоящая славянская душа! Нараспашку! Олегу можно только позавидовать.
Не знаю, достоинство это или недостаток, но у меня феноменальная память на лица. Стоит мне даже мельком взглянуть кому-то в лицо, как моментально срабатывает в голове фотовспышка и абсолютно ненужный мне портрет надолго, а возможно и навечно, застревает в закоулках моего мозга. Но добро бы запечатлелось лицо, и все. Дудки! Стоит мне, сколько угодно времени спустя, наткнуться на того же человека, и я, как ненормальный, буду томиться и ни на чем больше не смогу сосредоточиться, пока по крохам не воссоздам в памяти, где же я прежде видел его.
Однажды я вот так битый час преследовал по всей Москве немолодую, ничем не примечательную женщину, шел за ней по пятам из магазина в магазин, спускался в метро, ждал возле дамского туалета, чуть не вывихнул мозги от напряжения и все же вспомнил. Женщина оказалась кондуктором трамвая на маршруте «А», по которому я ездил от силы два раза в жизни, и этого оказалось достаточно, чтоб заурядная физиономия усталой и угрюмой кондукторши, оторвавшей от висевшего на груди рулона билет и протянувшей его мне, не удостоив даже взглядом, застряла в моем мозговом сейфе.
Порой я бывал наказан за свою слабость. Стоял как-то у газетного киоска в очереди за «Вечерней Москвой». Впереди меня человек десять. Стройная брюнетка, стоявшая впереди меня, оглянулась, столкнулась со мной взглядом и тотчас отвернулась. Но этого было достаточно, чтоб я тут же потерял покой. Где я ее видел? Я, несомненно, ее встречал. Но где? При каких обстоятельствах? Под моим черепом запульсировали токи высокой частоты, лихорадочно, до головной боли перебирая несметный запас отпечатков в памяти. И все тщетно. Очередь быстро сокращалась, а ответ не выплывал. Она уже купила газету и быстро, не оглядываясь, пошла от киоска. И я, забыв взять газету, устремился за ней и, чтоб обрести покой, решил больше не утруждать себя догадками, а просто спросить у нее. И действительно, спросил, обогнав и развернувшись лицом к лицу:
— Простите, вы не поможете мне вспомнить, откуда мне знакомо ваше лицо?
— Помогу, — сказала брюнетка, нахмурив брови, и наотмашь влепила мне пощечину. Среди бела дня. В центре Москвы. В голове произошла вспышка — и я явственно вспомнил и эту брюнетку, и обстоятельства, при которых я ее знал. А вернее всего, расстался.
За несколько лет до того эта дамочка как-то побывала в Сочи в моей постели и, не предупредив, без приглашения явилась в следующую ночь ко мне. И застала на своем месте другую женщину. И с криком «негодяй» убежала. И вот вполне заслуженную пощечину я накликал из-за идиотской привычки припоминать лица.
Мы носились с Леной по Крыму как угорелые. Как дети, ушедшие из-под опеки и на время забывшие обо всем, что прежде их стесняло. Для нас не существовало ни государства, ни работы, ни семьи. В этом мире были только мы, а сам мир вращался вокруг нас и только для нас, открывая нам свои новые и новые грани, окрашенные в фантастические тона, прежде так бездумно ускользавшие от нашего внимания.
Форос — острый каменистый мыс фиолетового цвета, со старинным белым маяком на выступе скалы, и до него от Ялты всего несколько часов упругого хлопанья днищем по волнам быстроходной «Кометы» — белого с гнутым прозрачным верхом суденышка на подводных крыльях. Форос почти безлюден. Скалист, лесист и дик.
Высадившись утречком на тихом, малолюдном причале под сенью нависших скал, мы опрометью кинулись бежать вверх, в горы, подтягивая друг друга, и вместо альпинистской веревки нам верно служил мой шерстяной свитер, один рукав которого зажал я в своей руке, и за другой цепко держалась, хохоча и задыхаясь от крутого подъема, Лена.
Весь день мы провели в скалах, до предела, до изнеможения вкусив всю прелесть сладостного уединения среди дикого, до жути красивого ландшафта, и когда спустились к морю, еле держась на ногах от усталости, спохватились, что весь день ничего не ели, и прикинув, что до последнего рейса «Кометы» еще осталось время, бросились на поиски чего-нибудь съестного. Мы набрели на дощатый барак, в котором ютилась столовая. Несколько столиков были густо облеплены уже хмельными работягами с ближнего каменного карьера, и только за одним столом оставались свободными два стула. Два других занимали немолодая грузная женщина и подросток лет пятнадцати. Мы поспешили к этому столику. Женщина, не перестав жевать, кивком подтвердила, что места свободны и мы можем их занять. А у меня сразу заныло в груди. Я ее где-то видел. Эту усталую, крепко помятую жизнью некрасивую еврейку. И не просто видел. А непременно знал когда-то. Снова очнулась моя проклятая память на лица, которая не раз приводила к неприятным открытиям. И теперь я с беспокойством почувствовал, что ничего хорошего припоминание мне не сулит.
Сонная официантка, сопя полным аденоидов носом, принесла нам поесть, а я долго не прикасался к еде, весь погруженный в тщетные воспоминания, и Лене пришлось напомнить мне, чтоб я ел, ибо времени до отъезда у нас в обрез. Она назвала меня по имени, И тогда женщина, сидевшая с нами за столом, быстро взглянула на меня, и в ее глазах мелькнула улыбка.
— Олег? — спросила она. — Боже, как вы изменились! Я поначалу и не узнала вас.
И тогда я узнал ее. Даже имя вспомнил:
— Соня.
— Какая у тебя… у вас память! Не знаю, как нам, на «ты» или на «вы»?..
— Конечно, на «ты». Что за вопрос? Лена! Представляешь, кого я встретил? Мы с Соней в университете пять лет проучились вместе. Так сказать, соученица… однокурсница.
Лена привстала и протянула Соне руку.
— Извините, что сижу, — сказала, пожимая ей руку, Соня и скосила глаз на металлическую трость с истертой кожаной рукояткой, прислоненную к ее стулу. — Я малоподвижна. Одна нога.
У Лены дрогнули ресницы и брови страдальчески заломились.
— Верно, — вспомнил я. — Соня — инвалид войны. Потеряла ногу. Мы с ней на нашем курсе долго ходили в шинелях.
— Я ее доносила до конца, — мягко и немного виновато улыбнулась Соня. — Никак на пальто не могла собрать денег. Стипендия крохотная. Помнишь, Олег? Да и пенсия такая — только бы ноги не протянуть. Вернее, ногу. Мне приходится и поговорки на свой лад приспосабливать. Ох, Олег, как я рада тебя видеть… будто в юность свою вернулась.
— И я. Соня, рад. Действительно рад.
— Как здоровье? Сердце? У тебя, если память не подводит, оно с железной начинкой? Удалили?
— Таскаю.
— Не беспокоит?
— Как сказать… Иногда дает знать.
— Надо же, — мотнула седеющей головой Соня. — Столько лет… и встретиться случайно где-то в Крыму.
Мы смотрели друг на друга и улыбались. Мальчик, похожий на Соню, такой же длинноносый и с черными, влажными глазами, словно до краев наполненными непролитыми слезами, тоже смотрел на меня, но без улыбки, а настороженно и недоверчиво. Он молчал. И перестал есть.
— Это мой сын, — сказала Соня. — Коля. Отец у него русский. Оттого и такое нееврейское имя. Единственное, что ему досталось от отца. Пятнадцать лет ни копейки не послал на содержание, а теперь, когда мы собрались уехать и требуется его разрешение, уперся — и ни в какую. Проснулись отцовские чувства.
— Куда уехать? — не понял я.
— А куда евреи уезжают?
— В Израиль… уезжаешь?
— Куда же еще? — совсем печально улыбнулась Соня. — Кому еще нужна старая еврейка на протезе… с инвалидом-сыном в придачу.
Я удивленно перевел взгляд на мальчика, и Соня пояснила:
— Он глухонемой. От рождения. Как говорится, яблочко от яблони… Инвалидная семейка. Ладно. Замнем. А то я вам аппетит порчу. Ты, Олег, не сказал мне: Лена — твоя жена?
Я не успел ответить. Лена меня опередила:
— Да. Я жена Олега. И у нас трое детей.
— Поздравляю, — в глазах у Сони затеплились огоньки. — Вы подходите друг другу. Красивые и… здоровые.
— Какой я здоровый, — начал было я, но Соня перебила:
— Вы здоровы уже потому что вы дома, в своей стране. И никто вас не гонит. А мы вдруг узнали, что ошиблись адресом, родившись в этой стране, и теперь на старости надо искать на земле уголок, где тебя не посчитают чужим.
— Вы работаете? — спросила Лена. Соня горько усмехнулась.
— Человек, дорогая моя, заикнувшийся, что он хочет покинуть нашу любимую родину, в первую очередь вылетает с работы… А дадут ли ему уехать — одному Богу известно.
— Тебя… из газеты?.. — осторожно спросил я.
— Забыл, Олег, — с мягкой укоризной глянула она на меня. — Да и к чему тебе помнить? Удар пришелся по мне, а не по тебе. С той поры о газетной работе я и мечтать не могла. Пересидела, затаившись, и, когда все улеглось, устроилась в школу учительницей. Благо, в наших с тобой дипломах мы не только журналисты, но и педагоги.
— И все эти годы в Москве? — спросил я.
— Сначала под Москвой. Представляешь, каково каждый день поездом ехать… на одной ноге. А потом нашла место в Москве. Уволили меня уже из этой школы. А сколько сидеть и ждать отъезда — ума не приложу.
— Вся загвоздка в отце ребенка?
— По крайней мере, на этом этапе… Не удивлюсь, если потом еще что-нибудь придумают.
Лена оставила еду и смотрела на Соню.
— На что же вы теперь живете? У вас были сбережения?
— Какие у учительницы сбережения? От получки до получки. Как живу? Вот видите, я не умираю. И даже за этот обед смогу рассчитаться с официанткой. Наш брат, инвалид, сохранил чувство локтя. Еще ползают по земле кое-кто из тех, кого я под огнем тащила на себе. Я была санитаркой… пока обе ноги были целы. Заходят. Кто деньжат подкинет, кто продуктов. Сыну костюм подарили. Но это — не главное. Вот от его отца бумажку получить, тогда мы спасены. Не дает, прохвост. Думаю, не сам, начальство его накрутило, Мы уж тут неделю сидим. Не уедем без бумажки.
— Соня, дорогая, — взволнованно прошептала Лена, — чем я могу вам помочь?
— А ничем, — улыбнулась Соня. — Спасибо за добрый порыв, — и кивнула в окно: — Ваш пароход подходит. Не опоздайте. Это последний.
Я подозвал официантку и стал поспешно рассчитываться. Лена, незаметно от меня, протянула Соне сторублевую бумажку.
— Возьмите, умоляю вас.
— Но я ведь не смогу вернуть, — смутилась Соня. — А впрочем, кто знает? Давайте обменяемся телефонами. Олег, запиши, пожалуйста, мой.
Я покидал мыс Форос, в чьих фиолетовых скалах мы с Леной провели такой чудесный день, в подавленном, беспокойном состоянии. Угрюма и молчалива была и Лена. В серебристой, похожей на космический снаряд «Комете» оказалось много свободных мест, и мы расположились в мягких сиденьях у широкого овального окна, откуда был виден причал и на нем две фигуры, одна покрупнее, другая потоньше. Роста они были одного. Соня и ее сын. Соня стояла немного неуклюже. Одна нога — протез — неестественно отставлена. Она тяжело опиралась на алюминиевую палку, и заходящее солнце, уже утопившее нижний край в море, слепяще отражалось от алюминия, вынуждая меня и Лену щуриться и моргать. По Лениной щеке поползла слеза.
«Комета», загудев и мелко содрогаясь всем корпусом, взбурлила морскую гладь, ударив поочередно несколькими волнами по бетонным сваям причала. Мы понеслись от берега, задрав обтекаемый нос и касаясь воды тонкими, как ножи, ногами, словно жучок-плавунец. Волна изредка ударяла по днищу, и вибрацию от удара погашали мягкие сиденья.
Я сосредоточенно глядел в окно на уплывающий гористый берег, с заходом солнца погружавшийся в тень. Краем глаза я улавливал взгляд Лены, выжидающе обращенный ко мне.
— Тебе не хочется разговаривать? — спросила она.
— Это долгая история.
— У нас и путь долог. Времени хватит.
— Неприятные воспоминания. Омрачили весь день. А нам так хорошо было. Пока не встретили ее.
— У меня ощущение, ты в чем-то виноват перед ней.
— Виноват? Если быть честным перед самим собой — несомненно. Но виноват я в той же мере, в какой вся наша страна виновата. Я — частица этой страны, впрочем, как ты, и мы делим вместе со страной ответственность за ее ошибки.
— Бывают ошибки, которые точнее было бы назвать преступлениями.
— Да, на расстоянии это выглядит, пожалуй, так.
— Когда это было?
— Ты меня допрашиваешь, как следователь.
— Извини, — выдавила улыбку Лена. — Мне хочется знать, когда это случилось.
— Вскоре после войны. В 1948 году. Я и Соня попали по распределению в одну газету, в небольшой провинциальный город.
— Вы учились вместе?
— На одном курсе. Военный поток. Поступили, когда война еще была в разгаре, прямо из госпиталей. Я с куском железа в лопатке, Соня — без ноги. У нее тогда еще не было протеза, и она прыгала по университетским коридорам на костылях. В зеленой военной шинели, на цивильное пальто не хватало денег. После войны была жуткая дороговизна, и, помню, Соня не могла себе купить даже туфли, вернее, одну, левую, и донашивала кирзовый армейский сапог.
Лена прикусила нижнюю губу, ее выгоревшие бровки заломились.
— Продолжай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47