«Чертовски славный малый!» Затем он стал думать о весне на равнинах Индианы и об американском дрозде, распевавшем при луне в цветущих акациях за домом. Ему казалось, что он вдыхает тяжелую сладость цветов акации, как вдыхал ее, бывало, сидя после ужина на ступеньках крыльца, утомленный длинным днем полевых работ, рассеянно прислушиваясь к доносившейся из кухни хозяйственной суете матери. Он не хотел бы быть там теперь, но все-таки приятно было вспомнить иногда, как выглядела желтая ферма, красное гумно (ворота которого отец его никак не мог удосужиться выкрасить) и развалившаяся крыша коровьего хлева, из которой постоянно вылезали драницы. Он сонно старался представить себе, каково будет там, на фронте. Не может быть, чтобы там было так же зелено и приятно, как в этой стороне. Ребята все в один голос твердили, что там сущее пекло. Впрочем, наплевать ему на это. Он заснул.
Он просыпался постепенно. Теплая прелесть сна медленно уступала место чувству онемелости, вызванному неудобным положением, большими гвоздями сапог и задней стороной ранца, впивавшегося в его плечо. Эндрюс сидел все в том же положении, глубоко задумавшись. Остальные толпились у открытых дверей или валялись на своей амуниции.
Крисфилд встал, потянулся, зевнул и подошел к двери, чтобы выглянуть наружу. На песке около вагона послышались тяжелые шаги. Широкий человек с черными бровями, сходившимися на переносице, и с очень черной бородой прошел мимо вагона. На его рукаве были нашивки сержанта.
– Эй, Энди! – крикнул Крис. – Этот ублюдок, оказывается, сержант!
– Про кого это ты? – спросил Эндрюс, с улыбкой поднимаясь на ноги. Его голубые глаза ласково глядели прямо в черные глаза Крисфилда.
– Ты знаешь, о ком я думаю.
Круглые щеки Крисфилда пылали под густым загаром. Глаза сверкали под длинными черными ресницами. Кулаки были сжаты.
– О, знаю, Крис! Только я не думал, что он в этом полку.
– Будь он проклят, – пробормотал Крис тихим голосом, бросаясь снова на свой мешок.
– Не шебарши, Крис, – сказал Эндрюс, – нам всем, может, скоро придется расплачиваться по счетам… Не стоит волноваться из-за пустяков.
– Плевать, если придется!
– И мне тоже теперь плевать. – Эндрюс опять уселся около Крисфилда.
Немного погодя поезд снова тронулся. Колеса грохотали и стучали по рельсам, и комья грязи подпрыгивали на расщепленных досках пола. Крисфилд оперся на руку и снова заснул, все еще терзаясь от прилива ярости.
Эндрюс смотрел на покачивающиеся черные вагоны, на растянувшихся вокруг на полу людей, головы которых подпрыгивали при каждом толчке, на лилово-серые облака и кусочки сверкающего синего неба, мелькавшие за силуэтами голов и плеч солдат, теснившихся в дверях. Колеса скрипели без устали.
Вагон остановился с сильным толчком, от которого проснулись все спавшие, а один человек свалился на пол. Снаружи пронзительно засвистел свисток.
– Все из вагонов, выгружайся, выгружайся! – вопил сержант.
Люди неуклюже толпились, передавая из рук в руки свою амуницию, пока перед вагонами не выросли смешанные груды мешков и винтовок. Вдоль всего поезда перед каждой дверью виднелись беспорядочные кучи амуниции и теснились люди.
– Вываливайся, стройся! – вопил сержант.
Люди медленно выстраивались со своими ранцами и винтовками. Лейтенанты сновали около выравнивающихся рядов в туго стянутых поясами топорных шинелях защитного цвета, карабкаясь вверх и вниз по угольным кучам запасного пути Солдатам скомандовали «вольно». Они стояли, опираясь на свои винтовки, и разглядывали зеленую цистерну для воды на трех деревянных ногах, покрытую большим куском разорванной серой клеенки. Когда беспорядочный топот ног затих, они услышали вдалеке шум, как будто кто-то лениво потряхивал тяжелым куском листового железа. Небо было полно маленьких красных, пурпурных и желтых брызг, и на всем горел багряный свет заката.
Раздался приказ двинуться. Они зашагали по изрытой выбоинами дороге; ямы были так глубоки, что им приходилось постоянно расстраивать ряды, чтобы обходить их. С одной стороны дороги в маленьком сосновом лесу стояли цепи громоздких грузовиков и военные фуры. Вокруг походной кухни, где готовился ужин, теснились шоферы в своих широких с капюшонами плащах. Миновав лес, колонна свернула в поле, обойдя маленькую группу каменных, оштукатуренных домов со снесенными крышами. В поле они остановились. Трава сверкала изумрудом, а лес и дальние холмы казались тенями чистой глубокой синевы. Клочья бледно-голубого тумана тянулись через поле. В мураве тут и там попадались маленькие отчетливые выемки, которые могли быть сделаны каким-нибудь незнакомым животным. Люди с любопытством рассматривали их.
– Не зажигать света! Помните, что мы в поле зрения неприятеля. Спичка может погубить целую часть, – драматически объявил лейтенант, отдав приказание разбить палатки.
Когда палатки были готовы, люди столпились вокруг них в холодном, белом, все более густевшем тумане, уничтожая свои холодные пайки. Повсюду раздавались ропщущие, ворчливые голоса.
– Пойдем-ка внутрь, Крис, пока кости не вымерзли окончательно, – сказал Эндрюс.
Часовые деловитым шагом ходили взад и вперед, время от времени подозрительно заглядывая в лесок, где стояли грузовики.
Крисфилд и Эндрюс поползли в свою маленькую палатку и завернулись в одеяла, изо всех сил прижимаясь друг к другу. Вначале им было очень холодно и твердо, и они беспокойно вертелись, но постепенно теплота их тел согрела тонкие одеяла, и мускулы начали отходить. Эндрюс заснул первым, а Крисфилд еще долго лежал, прислушиваясь к его глубокому дыханию. Лицо его хмурилось. Он думал о человеке, который прошел мимо поезда в Дижоне. Последний раз он видел Андерсона в учебном лагере. Тогда он был еще только капралом. Крисфилд хорошо помнил день, когда Андерсон получил повышение. Это случилось вскоре после того, как Крисфилд замахнулся на него ножом раз ночью в бараках. Какой-то парень как раз вовремя удержал его за руку. Андерсон немного побледнел тогда и отошел. Но с тех пор он никогда не говорил с Крисфилдом ни слова. Лежа с закрытыми глазами, тесно прижавшись к обмякшему, сонному телу Эндрюса, Крисфилд ясно видел перед собой лицо этого человека, брови, сходящиеся на переносице, и челюсть, всегда черноватую от густой бороды или синюю после бритья. Наконец, напряжение его мозга ослабело; минуту он еще думал о женщинах – о белокурой девушке, которую видел из поезда, – но внезапно навалившийся сон одолел его, и все погрузилось в теплую, мягкую черноту; он засыпал, чувствуя только холод с одного бока и теплоту от тела товарища с другого.
Среди ночи он проснулся и выполз из палатки. Эндрюс вышел за ним. Их зубы стучали, и они старались размять свои онемевшие ноги. Было холодно, но туман исчез. Звезды ярко горели. Они отошли в поле подальше от кучи палаток.
Из лагеря доносился шорох и громкое дыхание спящего полка, точно там спало стадо животных. Где-то резко булькал ручей. Они напрягали слух, но не могли различить пушек. Они стояли рядом, глядя вверх на множество звезд.
– Это Орион, – сказал Эндрюс.
– Что?
– Эта куча звезд вон там называется Орионом. Видишь? Говорят, что они похожи на человека с луком, а мне они всегда напоминают молодца, шагающего через небо.
– Ну и звезд же сегодня, правда! Черт, что это?
За темными холмами поднялось и опустилось зарево, напоминающее пламя кузницы.
– Там, должно быть, и есть фронт, – сказал Эндрюс, вздрагивая.
– Уж завтра узнаем.
– Да, завтра вечером мы уже будем кое-что знать о нем, – сказал Эндрюс.
Они стояли некоторое время молча, прислушиваясь к шуму ручья.
– Господи, тишина-то какая! Не может быть, чтобы это был фронт. Понюхай-ка!
– Что это?
– Да как будто яблочным цветом откуда-то потянуло… Черт, давай-ка полезем обратно, пока одеяла не простыли.
Эндрюс все еще смотрел на созвездие, которое он называл Орионом.
Крисфилд потянул его за руку. Они снова поползли в свою палатку, завернулись вместе и немедленно заснули тяжелым сном.
Перед Крисфилдом, насколько хватал глаз, виднелись под разнообразными углами ранцы и головы в фуражках, покачивающиеся в такт быстрого марша. Мелкий теплый дождь смешивался с потом, катившимся по лицам. Колонна давно уже двигалась по прямой дороге, взрытой тяжелыми грузовиками. Поля и изгороди, покрытые массой желтых цветов, уступили место обсаженному тополями шоссе. Светлые мокрые стволы и негнущиеся зеленые ветки тянулись мимо так же бесконечно, как бесконечен был беспорядочный топот ног и звяканье амуниции, отдававшиеся в ушах.
– Послушай, к фронту мы идем, что ли?
– Разрази меня на месте, если я знаю!
– Никакого фронта тут и в помине нет! – Замечания коротко вырывались сквозь тяжелое дыхание.
Колонна отклонилась к краю дороги, чтобы пропустить вереницу грузовиков, ехавших навстречу. Крисфилд чувствовал, как тяжелая грязь обдавала его, когда грузовики один за другим с грохотом проезжали мимо. Он пробовал стереть ее с лица мокрой рукой, но песок оцарапал ему кожу, смягчившуюся от дождя. Он долго и плаксиво бранился вполголоса. Винтовка казалась ему тяжелой, как железный брус.
Они вошли в деревню из оштукатуренных деревянных домов. Через открытые двери виднелись уютные кухни, в которых блестели медные кастрюли, и полы, выложенные чистым красивым кирпичом. Перед некоторыми домам цвели маленькие садики, полные крокусов, гиацинтов и буковых кустов, блестевших темной зеленью на дожде. Они прошли через площадь, вымощенную маленькими желтыми закругленными булыжниками, мимо серой церкви со стрельчатой аркой над папертью и кафе с выведенными над дверьми их названиями. Мужчины и женщины выглядывали из дверей и окон. Колонна заметно замедлила шаг, но продолжала двигаться, а когда дома поредели и стали попадаться по дороге все дальше и дальше друг от друга, надежда солдат на остановку исчезла. Беспорядочный топот ног по вымощенной камнем дороге оглушал их. Ноги казались свинцовыми, как будто вся тяжесть ранца переместилась с них. Плечи, натертые до мозолей, начинали размягчаться и зудеть от непросыхающего пота. Головы поникли. Глаза каждого были прикованы к каблукам шедшего впереди него человека, поднимавшимся и опускавшимся до бесконечности. Маршировка превратилась для каждого солдата в личную борьбу со своим ранцем, который, казалось, ожил и обратился в какое-то жестокое и сильное существо, стремившееся уничтожить человека.
Дождь прекратился, и небо немного прояснилось; оно начало окрашиваться в бледный желтоватый тон, как будто облака, скрывавшие солнце, сделались прозрачнее. Колонна остановилась у группы ферм, разбросанных вдоль дороги. Люди растянулись во всех направлениях по краям дороги, закрывая яркую, зеленую траву грязным цветом своего обмундирования.
Крисфилд лежал в поле, возле дороги, погрузив свое разгоряченное лицо в мокрые побеги клевера. Кровь 'стучала у него в ушах. Казалось, будто руки и ноги его вросли в землю, и он никогда не будет снова в состоянии двигать ими. Он закрыл глаза. Постепенно по его телу начала прокрадываться холодная дрожь. Он сел и высвободил руки из ремней своего ранца. Кто-то протянул ему папиросу, и он втянул в себя немного едкого приятного дыму.
Эндрюс лежал рядом с ним, положив голову на ранец, и курил. Голубые глаза его странно выделялись на пылающем, красном, обрызганном грязью лице.
– Я почти что выдохся, – сказал Эндрюс.
Крисфилд заворчал. Он жадно накинулся на папиросу. Раздался свисток.
Люди медленно поднимались с земли и строились, сгибаясь под тяжестью своей амуниции. Роты двинулись поодиночке. Крисфилд услышал, как лейтенант говорил сержанту:
– Черт бы побрал эту дурацкую историю! Почему, черт возьми, они не могли послать нас сюда сразу?
– Так мы, значит, не отправляемся на фронт, в конце концов? – сказал сержант.
– Какой там к черту фронт! – ответил лейтенант.
Это был маленький человечек, похожий на жокея, с грубым, красным лицом, которое теперь, когда он сердился, было почти багровым.
– Кажется, они собираются расквартировать нас тут, – сказал кто-то.
Все начали немедленно повторять: «Нас расквартируют тут».
Они долго стояли в строю, ожидая приказаний. Ранцы врезались в их спины и плечи.
Наконец сержант крикнул:
– Ну, тащите свои пожитки наверх!
Наступая друг другу на каблуки, они вскарабкались на темный сеновал, где воздух был густо насыщен ароматом сена и едким запахом коровьего навоза, поднимавшимся снизу, из хлева. По углам лежало немного соломы, и те, кому удалось забраться первыми, разостлали на ней свои одеяла.
Крисфилд и Эндрюс забрались вместе в угол, из которого можно было смотреть вниз, на двор, через дыру, образовавшуюся в том месте, где из крыши выпали черепицы. На пороге дома стояла женщина средних лет, недоверчиво поглядывая на шеренги одетых в хаки солдат, медленно вливавшиеся через все входы в гумно.
К ней подошел офицер с маленькой красной книжкой в руке. Объяснение между ними продвигалось, по-видимому, туго. Офицер сделался очень красным. Эндрюс отдернул голову и расхохотался, с наслаждением перекатываясь по соломе с одного бока на другой. Крисфилд тоже рассмеялся, плохо соображая почему. Над головами они слышали царапанье голубиных лапок по крыше и беспрерывно-тягучее рокотание.
Сквозь запах фермы начал пробиваться жирный запах еды, готовившейся в походной кухне.
– Хоть бы вкусного чего-нибудь дали, – сказал Крисфилд. – Я голоден как волк!
– Я тоже, – сказал Эндрюс.
– Послушай, Энди, ты ведь умеешь немножко болтать по-ихнему, правда?
Эндрюс неопределенно кивнул головой.
– Может быть, нам удастся выпросить яиц или чего-нибудь еще там у этой леди, которая во дворе? Не попробуешь ли ты после обеда?
– Ладно!
Они улеглись на соломе и закрыли глаза. Щеки их все еще горели от дождя. Все вокруг казалось необычайно спокойным. Люди растянулись на полу, беседуя ленивыми, тихими голосами. Начался снова ливень, и капли мягко зашлепали по черепицам крыши. Крисфилду казалось, что ему никогда в жизни не было еще так удобно, хотя промокшие сапоги сжимали его холодные ноги, а колени были мокрые. Он заснул под убаюкивающий шум дождя и голосов, спокойно разговаривавших вокруг него.
Ему приснилось, что он дома, в Индиане, но вместо матери в кухне у плиты стряпала та самая француженка, которую он видел в дверях фермы, а возле нее стоял лейтенант с маленькой красной книжкой в руке. Он, Крисфилд, ел из разбитой тарелки маисовую лепешку с сиропом. Лепешка была славная, с хорошо прожаренной корочкой, хрустящая и горячая, и масло на ней казалось холодным и сладким на вкус. Вдруг он перестал есть и начал ругаться, крича во все горло. «Будьте вы прокляты!..» – начал он, но, казалось, не мог больше ничего придумать. «Будьте вы прокляты!..» – начал он опять. Лейтенант посмотрел на него, хмуря свои черные брови, сходившиеся на переносице. Это был сержант Андерсон. Крисфилд вытащил нож и бросился на него, но нож вонзился в Энди, его друга. Он обхватил руками тело Энди, плача горькими слезами.
Крисфилд проснулся. В темном, набитом людьми сеновале со всех сторон раздавалось звяканье котелков. Люди начинали уже, тесня друг друга, спускаться по лестнице.
Жаворонки звенели в пропитанном ароматом винограда воздухе несмолкаемым звоном маленьких колокольчиков. Крисфилд и Эндрюс шагали через поле белого клевера, покрывавшего вершину холма. Внизу, в долине, виднелись красные крыши фермы и белая лента дороги, по которой, точно тараканы, ползли длинные вереницы грузовиков. Солнце только что село за синими холмами по другую сторону неглубокой долины. Воздух был насыщен ароматом клевера и боярышника, расцветшего на живых изгородях. Они пересекали поле, дыша полной грудью.
– Приятно уйти от этой орды, – сказал Эндрюс.
Крисфилд шел молча, волоча ноги через спутанный клевер. Свинцовое оцепенение давило его, точно какое-то теплое обволакивающее одеяло; оно сковывало его, так что приходилось, казалось, делать усилие, чтобы двигаться; усилие, чтобы заговорить. Однако мускулы его были напряжены и дрожали, как это случалось с ним, когда ему хотелось драться или любить девушку.
– Почему они, черт побери, не пускают нас туда? – сказал он вдруг.
– Да, все было бы лучше, чем это… ждать, ждать!
Они продолжали идти, прислушиваясь к несмолкаемым трелям жаворонка, шуршанию собственных ног в клевере и слабому звяканью нескольких монет в кармане Крисфилда. Издали доносился неровный храп мотора аэроплана. По дороге Эндрюс нагибался время от времени и срывал белые цветы клевера.
Аэроплан внезапно снизился и сделал широкий круг над полем, заглушая все звуки ревом своего мотора. Они успели разглядеть фигуру пилота и наблюдателя, прежде чем аппарат поднялся снова, исчезая среди разорванных пурпуровых облаков в небе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Он просыпался постепенно. Теплая прелесть сна медленно уступала место чувству онемелости, вызванному неудобным положением, большими гвоздями сапог и задней стороной ранца, впивавшегося в его плечо. Эндрюс сидел все в том же положении, глубоко задумавшись. Остальные толпились у открытых дверей или валялись на своей амуниции.
Крисфилд встал, потянулся, зевнул и подошел к двери, чтобы выглянуть наружу. На песке около вагона послышались тяжелые шаги. Широкий человек с черными бровями, сходившимися на переносице, и с очень черной бородой прошел мимо вагона. На его рукаве были нашивки сержанта.
– Эй, Энди! – крикнул Крис. – Этот ублюдок, оказывается, сержант!
– Про кого это ты? – спросил Эндрюс, с улыбкой поднимаясь на ноги. Его голубые глаза ласково глядели прямо в черные глаза Крисфилда.
– Ты знаешь, о ком я думаю.
Круглые щеки Крисфилда пылали под густым загаром. Глаза сверкали под длинными черными ресницами. Кулаки были сжаты.
– О, знаю, Крис! Только я не думал, что он в этом полку.
– Будь он проклят, – пробормотал Крис тихим голосом, бросаясь снова на свой мешок.
– Не шебарши, Крис, – сказал Эндрюс, – нам всем, может, скоро придется расплачиваться по счетам… Не стоит волноваться из-за пустяков.
– Плевать, если придется!
– И мне тоже теперь плевать. – Эндрюс опять уселся около Крисфилда.
Немного погодя поезд снова тронулся. Колеса грохотали и стучали по рельсам, и комья грязи подпрыгивали на расщепленных досках пола. Крисфилд оперся на руку и снова заснул, все еще терзаясь от прилива ярости.
Эндрюс смотрел на покачивающиеся черные вагоны, на растянувшихся вокруг на полу людей, головы которых подпрыгивали при каждом толчке, на лилово-серые облака и кусочки сверкающего синего неба, мелькавшие за силуэтами голов и плеч солдат, теснившихся в дверях. Колеса скрипели без устали.
Вагон остановился с сильным толчком, от которого проснулись все спавшие, а один человек свалился на пол. Снаружи пронзительно засвистел свисток.
– Все из вагонов, выгружайся, выгружайся! – вопил сержант.
Люди неуклюже толпились, передавая из рук в руки свою амуницию, пока перед вагонами не выросли смешанные груды мешков и винтовок. Вдоль всего поезда перед каждой дверью виднелись беспорядочные кучи амуниции и теснились люди.
– Вываливайся, стройся! – вопил сержант.
Люди медленно выстраивались со своими ранцами и винтовками. Лейтенанты сновали около выравнивающихся рядов в туго стянутых поясами топорных шинелях защитного цвета, карабкаясь вверх и вниз по угольным кучам запасного пути Солдатам скомандовали «вольно». Они стояли, опираясь на свои винтовки, и разглядывали зеленую цистерну для воды на трех деревянных ногах, покрытую большим куском разорванной серой клеенки. Когда беспорядочный топот ног затих, они услышали вдалеке шум, как будто кто-то лениво потряхивал тяжелым куском листового железа. Небо было полно маленьких красных, пурпурных и желтых брызг, и на всем горел багряный свет заката.
Раздался приказ двинуться. Они зашагали по изрытой выбоинами дороге; ямы были так глубоки, что им приходилось постоянно расстраивать ряды, чтобы обходить их. С одной стороны дороги в маленьком сосновом лесу стояли цепи громоздких грузовиков и военные фуры. Вокруг походной кухни, где готовился ужин, теснились шоферы в своих широких с капюшонами плащах. Миновав лес, колонна свернула в поле, обойдя маленькую группу каменных, оштукатуренных домов со снесенными крышами. В поле они остановились. Трава сверкала изумрудом, а лес и дальние холмы казались тенями чистой глубокой синевы. Клочья бледно-голубого тумана тянулись через поле. В мураве тут и там попадались маленькие отчетливые выемки, которые могли быть сделаны каким-нибудь незнакомым животным. Люди с любопытством рассматривали их.
– Не зажигать света! Помните, что мы в поле зрения неприятеля. Спичка может погубить целую часть, – драматически объявил лейтенант, отдав приказание разбить палатки.
Когда палатки были готовы, люди столпились вокруг них в холодном, белом, все более густевшем тумане, уничтожая свои холодные пайки. Повсюду раздавались ропщущие, ворчливые голоса.
– Пойдем-ка внутрь, Крис, пока кости не вымерзли окончательно, – сказал Эндрюс.
Часовые деловитым шагом ходили взад и вперед, время от времени подозрительно заглядывая в лесок, где стояли грузовики.
Крисфилд и Эндрюс поползли в свою маленькую палатку и завернулись в одеяла, изо всех сил прижимаясь друг к другу. Вначале им было очень холодно и твердо, и они беспокойно вертелись, но постепенно теплота их тел согрела тонкие одеяла, и мускулы начали отходить. Эндрюс заснул первым, а Крисфилд еще долго лежал, прислушиваясь к его глубокому дыханию. Лицо его хмурилось. Он думал о человеке, который прошел мимо поезда в Дижоне. Последний раз он видел Андерсона в учебном лагере. Тогда он был еще только капралом. Крисфилд хорошо помнил день, когда Андерсон получил повышение. Это случилось вскоре после того, как Крисфилд замахнулся на него ножом раз ночью в бараках. Какой-то парень как раз вовремя удержал его за руку. Андерсон немного побледнел тогда и отошел. Но с тех пор он никогда не говорил с Крисфилдом ни слова. Лежа с закрытыми глазами, тесно прижавшись к обмякшему, сонному телу Эндрюса, Крисфилд ясно видел перед собой лицо этого человека, брови, сходящиеся на переносице, и челюсть, всегда черноватую от густой бороды или синюю после бритья. Наконец, напряжение его мозга ослабело; минуту он еще думал о женщинах – о белокурой девушке, которую видел из поезда, – но внезапно навалившийся сон одолел его, и все погрузилось в теплую, мягкую черноту; он засыпал, чувствуя только холод с одного бока и теплоту от тела товарища с другого.
Среди ночи он проснулся и выполз из палатки. Эндрюс вышел за ним. Их зубы стучали, и они старались размять свои онемевшие ноги. Было холодно, но туман исчез. Звезды ярко горели. Они отошли в поле подальше от кучи палаток.
Из лагеря доносился шорох и громкое дыхание спящего полка, точно там спало стадо животных. Где-то резко булькал ручей. Они напрягали слух, но не могли различить пушек. Они стояли рядом, глядя вверх на множество звезд.
– Это Орион, – сказал Эндрюс.
– Что?
– Эта куча звезд вон там называется Орионом. Видишь? Говорят, что они похожи на человека с луком, а мне они всегда напоминают молодца, шагающего через небо.
– Ну и звезд же сегодня, правда! Черт, что это?
За темными холмами поднялось и опустилось зарево, напоминающее пламя кузницы.
– Там, должно быть, и есть фронт, – сказал Эндрюс, вздрагивая.
– Уж завтра узнаем.
– Да, завтра вечером мы уже будем кое-что знать о нем, – сказал Эндрюс.
Они стояли некоторое время молча, прислушиваясь к шуму ручья.
– Господи, тишина-то какая! Не может быть, чтобы это был фронт. Понюхай-ка!
– Что это?
– Да как будто яблочным цветом откуда-то потянуло… Черт, давай-ка полезем обратно, пока одеяла не простыли.
Эндрюс все еще смотрел на созвездие, которое он называл Орионом.
Крисфилд потянул его за руку. Они снова поползли в свою палатку, завернулись вместе и немедленно заснули тяжелым сном.
Перед Крисфилдом, насколько хватал глаз, виднелись под разнообразными углами ранцы и головы в фуражках, покачивающиеся в такт быстрого марша. Мелкий теплый дождь смешивался с потом, катившимся по лицам. Колонна давно уже двигалась по прямой дороге, взрытой тяжелыми грузовиками. Поля и изгороди, покрытые массой желтых цветов, уступили место обсаженному тополями шоссе. Светлые мокрые стволы и негнущиеся зеленые ветки тянулись мимо так же бесконечно, как бесконечен был беспорядочный топот ног и звяканье амуниции, отдававшиеся в ушах.
– Послушай, к фронту мы идем, что ли?
– Разрази меня на месте, если я знаю!
– Никакого фронта тут и в помине нет! – Замечания коротко вырывались сквозь тяжелое дыхание.
Колонна отклонилась к краю дороги, чтобы пропустить вереницу грузовиков, ехавших навстречу. Крисфилд чувствовал, как тяжелая грязь обдавала его, когда грузовики один за другим с грохотом проезжали мимо. Он пробовал стереть ее с лица мокрой рукой, но песок оцарапал ему кожу, смягчившуюся от дождя. Он долго и плаксиво бранился вполголоса. Винтовка казалась ему тяжелой, как железный брус.
Они вошли в деревню из оштукатуренных деревянных домов. Через открытые двери виднелись уютные кухни, в которых блестели медные кастрюли, и полы, выложенные чистым красивым кирпичом. Перед некоторыми домам цвели маленькие садики, полные крокусов, гиацинтов и буковых кустов, блестевших темной зеленью на дожде. Они прошли через площадь, вымощенную маленькими желтыми закругленными булыжниками, мимо серой церкви со стрельчатой аркой над папертью и кафе с выведенными над дверьми их названиями. Мужчины и женщины выглядывали из дверей и окон. Колонна заметно замедлила шаг, но продолжала двигаться, а когда дома поредели и стали попадаться по дороге все дальше и дальше друг от друга, надежда солдат на остановку исчезла. Беспорядочный топот ног по вымощенной камнем дороге оглушал их. Ноги казались свинцовыми, как будто вся тяжесть ранца переместилась с них. Плечи, натертые до мозолей, начинали размягчаться и зудеть от непросыхающего пота. Головы поникли. Глаза каждого были прикованы к каблукам шедшего впереди него человека, поднимавшимся и опускавшимся до бесконечности. Маршировка превратилась для каждого солдата в личную борьбу со своим ранцем, который, казалось, ожил и обратился в какое-то жестокое и сильное существо, стремившееся уничтожить человека.
Дождь прекратился, и небо немного прояснилось; оно начало окрашиваться в бледный желтоватый тон, как будто облака, скрывавшие солнце, сделались прозрачнее. Колонна остановилась у группы ферм, разбросанных вдоль дороги. Люди растянулись во всех направлениях по краям дороги, закрывая яркую, зеленую траву грязным цветом своего обмундирования.
Крисфилд лежал в поле, возле дороги, погрузив свое разгоряченное лицо в мокрые побеги клевера. Кровь 'стучала у него в ушах. Казалось, будто руки и ноги его вросли в землю, и он никогда не будет снова в состоянии двигать ими. Он закрыл глаза. Постепенно по его телу начала прокрадываться холодная дрожь. Он сел и высвободил руки из ремней своего ранца. Кто-то протянул ему папиросу, и он втянул в себя немного едкого приятного дыму.
Эндрюс лежал рядом с ним, положив голову на ранец, и курил. Голубые глаза его странно выделялись на пылающем, красном, обрызганном грязью лице.
– Я почти что выдохся, – сказал Эндрюс.
Крисфилд заворчал. Он жадно накинулся на папиросу. Раздался свисток.
Люди медленно поднимались с земли и строились, сгибаясь под тяжестью своей амуниции. Роты двинулись поодиночке. Крисфилд услышал, как лейтенант говорил сержанту:
– Черт бы побрал эту дурацкую историю! Почему, черт возьми, они не могли послать нас сюда сразу?
– Так мы, значит, не отправляемся на фронт, в конце концов? – сказал сержант.
– Какой там к черту фронт! – ответил лейтенант.
Это был маленький человечек, похожий на жокея, с грубым, красным лицом, которое теперь, когда он сердился, было почти багровым.
– Кажется, они собираются расквартировать нас тут, – сказал кто-то.
Все начали немедленно повторять: «Нас расквартируют тут».
Они долго стояли в строю, ожидая приказаний. Ранцы врезались в их спины и плечи.
Наконец сержант крикнул:
– Ну, тащите свои пожитки наверх!
Наступая друг другу на каблуки, они вскарабкались на темный сеновал, где воздух был густо насыщен ароматом сена и едким запахом коровьего навоза, поднимавшимся снизу, из хлева. По углам лежало немного соломы, и те, кому удалось забраться первыми, разостлали на ней свои одеяла.
Крисфилд и Эндрюс забрались вместе в угол, из которого можно было смотреть вниз, на двор, через дыру, образовавшуюся в том месте, где из крыши выпали черепицы. На пороге дома стояла женщина средних лет, недоверчиво поглядывая на шеренги одетых в хаки солдат, медленно вливавшиеся через все входы в гумно.
К ней подошел офицер с маленькой красной книжкой в руке. Объяснение между ними продвигалось, по-видимому, туго. Офицер сделался очень красным. Эндрюс отдернул голову и расхохотался, с наслаждением перекатываясь по соломе с одного бока на другой. Крисфилд тоже рассмеялся, плохо соображая почему. Над головами они слышали царапанье голубиных лапок по крыше и беспрерывно-тягучее рокотание.
Сквозь запах фермы начал пробиваться жирный запах еды, готовившейся в походной кухне.
– Хоть бы вкусного чего-нибудь дали, – сказал Крисфилд. – Я голоден как волк!
– Я тоже, – сказал Эндрюс.
– Послушай, Энди, ты ведь умеешь немножко болтать по-ихнему, правда?
Эндрюс неопределенно кивнул головой.
– Может быть, нам удастся выпросить яиц или чего-нибудь еще там у этой леди, которая во дворе? Не попробуешь ли ты после обеда?
– Ладно!
Они улеглись на соломе и закрыли глаза. Щеки их все еще горели от дождя. Все вокруг казалось необычайно спокойным. Люди растянулись на полу, беседуя ленивыми, тихими голосами. Начался снова ливень, и капли мягко зашлепали по черепицам крыши. Крисфилду казалось, что ему никогда в жизни не было еще так удобно, хотя промокшие сапоги сжимали его холодные ноги, а колени были мокрые. Он заснул под убаюкивающий шум дождя и голосов, спокойно разговаривавших вокруг него.
Ему приснилось, что он дома, в Индиане, но вместо матери в кухне у плиты стряпала та самая француженка, которую он видел в дверях фермы, а возле нее стоял лейтенант с маленькой красной книжкой в руке. Он, Крисфилд, ел из разбитой тарелки маисовую лепешку с сиропом. Лепешка была славная, с хорошо прожаренной корочкой, хрустящая и горячая, и масло на ней казалось холодным и сладким на вкус. Вдруг он перестал есть и начал ругаться, крича во все горло. «Будьте вы прокляты!..» – начал он, но, казалось, не мог больше ничего придумать. «Будьте вы прокляты!..» – начал он опять. Лейтенант посмотрел на него, хмуря свои черные брови, сходившиеся на переносице. Это был сержант Андерсон. Крисфилд вытащил нож и бросился на него, но нож вонзился в Энди, его друга. Он обхватил руками тело Энди, плача горькими слезами.
Крисфилд проснулся. В темном, набитом людьми сеновале со всех сторон раздавалось звяканье котелков. Люди начинали уже, тесня друг друга, спускаться по лестнице.
Жаворонки звенели в пропитанном ароматом винограда воздухе несмолкаемым звоном маленьких колокольчиков. Крисфилд и Эндрюс шагали через поле белого клевера, покрывавшего вершину холма. Внизу, в долине, виднелись красные крыши фермы и белая лента дороги, по которой, точно тараканы, ползли длинные вереницы грузовиков. Солнце только что село за синими холмами по другую сторону неглубокой долины. Воздух был насыщен ароматом клевера и боярышника, расцветшего на живых изгородях. Они пересекали поле, дыша полной грудью.
– Приятно уйти от этой орды, – сказал Эндрюс.
Крисфилд шел молча, волоча ноги через спутанный клевер. Свинцовое оцепенение давило его, точно какое-то теплое обволакивающее одеяло; оно сковывало его, так что приходилось, казалось, делать усилие, чтобы двигаться; усилие, чтобы заговорить. Однако мускулы его были напряжены и дрожали, как это случалось с ним, когда ему хотелось драться или любить девушку.
– Почему они, черт побери, не пускают нас туда? – сказал он вдруг.
– Да, все было бы лучше, чем это… ждать, ждать!
Они продолжали идти, прислушиваясь к несмолкаемым трелям жаворонка, шуршанию собственных ног в клевере и слабому звяканью нескольких монет в кармане Крисфилда. Издали доносился неровный храп мотора аэроплана. По дороге Эндрюс нагибался время от времени и срывал белые цветы клевера.
Аэроплан внезапно снизился и сделал широкий круг над полем, заглушая все звуки ревом своего мотора. Они успели разглядеть фигуру пилота и наблюдателя, прежде чем аппарат поднялся снова, исчезая среди разорванных пурпуровых облаков в небе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46