И вот из-за карт-то мне все снова и припомнилось... Так на сколько человек сдавать?
— На шестерых.
— Шестью пять — тридцать, четное число. Если дело заходило о женщинах, этот Дермот был, что называется, сущая оторва. Если тебе случалось жить в одном городе с Дермотом, то честь своей супруги приходилось беречь день и ночь.
— Хватит попусту разглагольствовать, этак мы только зря время теряем, — прервал его Кривая Пуля.
— Не хочешь ли ты сказать, — спросила Добрая Фея, — что он умыкнул твою кенгуру? Давай поживей, где там мои карты? А теперь можешь продолжать.
— Ну вот, — сказал Пука, — сдал ровно на шестерых. Нет, до моей жены не дошло, потому что приключилось все это задолго до счастливого дня моего бракосочетания. Но он сбежал с Гранье, подругой Финна Мак Кула. Да, это был парень не промах.
— Что-то здесь освещение слабовато, — сказала Добрая Фея, — не могу разобрать, что ты мне сдал. Хоть глаз выколи.
— Об одном прошу, не зажигай там спички, — обратился к ней Пука, — терпеть не могу огня. А теперь, джентльмены, бросаем карты на пол. Сколько вам еще, мистер Кейси?
— Три.
— Пожалуйста, еще три карты. Само собой, далеко уйти они не успели, как Финн ринулся за ними в погоню. Нелегко было влюбленным брести в разгар зимы по глубокому снегу.
— Охапку зеленых листьев в изголовье, — сказал Суини, — щавель и желуди, орехи и густой кресс на обед... Три карты нам желательно.
— И вам три, пожалуйста, — сказал Пука.
— Сунь руку в карман, — повелительно обратилась к нему Добрая Фея, — вытащи две карты слева и сдай мне две новые.
— Всегда к вашим услугам, — ответил Пука. — Так вот, как-то темной ночкой Дермот и эта женщина забрели в мою пещеру, ища, изволите видеть, где бы переночевать. А я в ту пору работал — вы понимаете, что я хочу сказать, — на западе страны. Пещера же моя находилась недалеко от моря.
— О чем это вы там толкуете? — крикнул Коротышка. — Ставлю три пенса!
— Ну, слово за слово, — продолжал Пука, — и договорились мы наконец с Дермотом сыграть партийку в шахматы на эту женщину. Гранье же, надо вам сказать, была лакомый кусочек. Поднимаю до пяти.
— Я почти ничего не слышу, — пожаловалась Добрая Фея. — Так на что мы играем — на женщину? Мне-то она на что сдалась?
— Пять пенсов, тебе говорят, дубина! — заорал Коротышка.
— Удваиваю, — откликнулась Добрая Фея. — Десять.
В этот момент часть игравших заявила, что пасует.
— Итак, уселись мы оба за доску, — продолжал свою повесть Пука. — Гостю моему посчастливилось играть белыми, и двинул он сразу свою пешку на Г4, явно предпочитая староиндейскую защиту, — излюбленный вариант Алехина и других великих русских мастеров. Ставлю шиллинг.
— И шесть пенсов сверху, — быстро проговорил Коротышка.
— Принимаю, — ответила Добрая Фея.
— Я, не мудрствуя лукаво, ответил королевской пешкой на еЗ. Хороший выжидательный ход, пока противник не обнаружит свои намерения. Этот ход высоко ценился многими авторитетами. Я тоже принимаю ставку мистера Эндрюса.
— Так, так, значит, оба принимаете, — со скрытым злорадством произнес Коротышка. — А теперь поглядим: у меня, изволите видеть, три короля, три, так сказать, суверенных монарха.
— Боюсь, маловато будет, — торжествующе объявила Добрая Фея. — Тут, в кармане, кое у кого замечательная червовая флешь. Можешь вытащить и убедиться своими глазами. Червовая флешь!
— А пошла ты со своими чудесами вонючими! — завопил Коротышка. — Мы тут на деньги играем, дело серьезное, так что без всяких фокусов-покусов! А не то вытащу тебя за твою поганую шкирку и твою водосливную систему попорчу!
— И какой же, ты думаешь, был его следующий ход? — спросил Пука. — Ты не поверишь — пешка на g4! Между прочим, у меня фулл хаус.
— Ну-ка, дай-ка взглянуть.
— Три десятки и две двойки, — невозмутимо ответил Пука. — Теперь, чтобы его прищучить, мне оставалось только передвинуть своего ферзя на h5. Деньги на бочку, господа, да повеселее. Помните: главное — хорошая мина при плохой игре.
— Хорошенькое дело — шиллинг и шесть пенсов, — проворчал Коротышка, роясь в кармашке для часов.
— Такой ход, естественно, означал мат, — сказал Пука, — мат в два хода, такого в истории еще не бывало. Да не мечись ты так, ишь разбушевалась — карман порвешь.
— Минуточку, — придушенно прошептала Добрая Фея, — не могу ли я уединиться с вами на пару минут. По личному делу.
— Поторопитесь со своими секретами, господа шулера, пока мы следующий круг не начали, — сказал Кривая Пуля, ожесточенно потирая ладони, — дайте и другим свой кусок урвать.
— Держите ваши деньги, — сказал Коротышка.
— Тысячу извинений, джентльмены, исключительно на минутку, — учтиво произнес Пука, — Фее и мне нужно обсудить одно приватное дельце в передней, хотя место это продувное, сквозняки так и гуляют, не очень-то там побеседуешь. Мы скоро вернемся.
Он поднялся и с поклоном удалился.
— В чем же дело? — вежливо осведомился он, когда они с Феей покинули комнату.
— Надеюсь, это не слишком щекотливый вопрос, — начала Добрая Фея, — но что ты сделал потом с женщиной, которую выиграл?
— И это все, что тебе угодно знать?
— Ну, не совсем. Дело в том, что...
— У тебя нет денег!
— Именно.
— Как же ты объяснишь такое свое поведение?
— Понимаешь, я всегда выигрывала в карты. Я...
— Так как насчет объяснения?
— Не надо так кричать, приятель, — встревожилась Добрая Фея, — они могут услышать. Я не вынесу такого позора перед подобной публикой.
— Сожалею, — холодно произнес Пука, — однако боюсь, что мой долг — предать факт огласке. Если бы дело касалось только меня, разумеется, все было бы иначе. Но при сложившихся обстоятельствах у меня нет выбора. Тебе разрешили играть исключительно по моей рекомендации, а ты так грубо уязвила меня в моих благородных чувствах. Я не могу остаться равнодушным и потакать тебе и далее. Таким образом...
— Бога ради, не делай этого, плевать на обстоятельства, я этого не переживу, это убьет мою бедную мать...
— Такая забота о членах своей семьи делает тебе честь, но, боюсь, уже слишком поздно.
— Я верну все до пенни.
— Когда?
— Дай мне возможность отыграться...
— Ерунда! Все это сплошные увертки, сплошные...
— Ради всего святого, дружище!..
— Могу предложить тебе один вариант и, прошу, решай поскорее, принять его или отвергнуть. Итак, я забываю про долг и в придачу даю тебе еще шесть пенсов — итого получается два шиллинга — при условии, если ты откажешься абсолютно от всяких притязаний на младенца, появление которого ожидается с минуты на минуту.
— Что?!
— Выбор за тобой.
— Скотина, чертова скотина!
Пука резко пожал своими костлявыми плечами, основательно встряхнув карман вместе с его содержимым.
— Так что ты выбираешь? — поинтересовался он.
— Гори ты синим пламенем! — с чувством произнесла Добрая Фея.
— Отлично. Мне все равно. Что ж, пойдем обратно.
— Погоди минутку, ты, ты... Подожди.
— Ну?
— Ладно, твоя взяла. Но, клянусь Богом, я еще с тобой посчитаюсь, даже если мне на это понадобится тысяча лет, даже если наизнанку придется вывернуться, помни об этом!
— Отрадно слышать, — сказал Пука, вновь расцветая одной из самых учтивых своих улыбок, — вне всякого сомнения, ты поступила правильно, к тому же поздравляю — у тебя на редкость упорный характер. Вот шесть пенсов. Пора возвращаться к нашей милой компании.
— Ужо тебе! Ты еще обо мне вспомнишь!
— Что же касается того пустякового вопроса о том, как я поступил с леди, которую выиграл благодаря своему искусству шахматной игры, то это долгая и весьма запутанная история... Так что, мы идем?
— Идем, будь ты проклят!
Пука вернулся в комнату с любезной улыбкой на губах.
— Вот ваши карты, — сказал Кривая Пуля, — и поторапливайтесь, времени в обрез.
— Прошу извинения, что пришлось задержаться, — ответил Пука.
Игра возобновилась.
Прошло сравнительно немного времени, как вдруг ключ со скрежетом повернулся в добротном американском замке, дверь спальни распахнулась, и широкий луч газового света упал на игроков, повернувших недоумевающие лица к его незримому источнику. Полоса бледного света была окаймлена мягким, явно сверхъестественным сиянием, аметистовой протоплазмой, усеянной мерцающим узором красных и зеленых звездочек, которая, клубясь, разлилась по комнате, подобно огромному распущенному павлиньему хвосту, шелковисто переливающемуся всеми цветами радуги северному сиянию или тонкой дымке, повисшей над кипящим молоком. На этом месте повествование временно прерывается.
Заметка о композиционных и сюжетообразующих сложностях . Задача подробно описать появление на свет незаконнорожденного чада мистера Треллиса показалась мне полной стольких препятствий и сложностей технического, композиционного, то есть чисто литературного, свойства, что я твердо решил, что она мне совершенно не по силам. Это, в свою очередь, обусловило мое решение изъять отрывок длиной в одиннадцать страниц, рассказывающий о появлении сына и его невеселом разговоре со своей изможденной матерью на тему о неустановленном отцовстве, отрывок, по общему мнению, безусловно самый заурядный.
Тем не менее отрывок этот послужил поводом для многочисленных споров с моими друзьями и знакомыми на предмет эстетико-психоевгенического характера, а также всеобщего хаоса, который угрожал воцариться, если бы вдруг все авторы проявили склонность совращать своих героинь, что в результате привело бы к появлению квазииллюзорного потомства. Меня спрашивали, почему Треллис не потребовал от томимой ожиданием матери покончить с собой каким-нибудь ужасным способом и зачем понадобился переполох, который поднялся после того, как она выпила бутылку дезинфицирующей жидкости из тех, что обычно стоят в ванных комнатах? На это я отвечал, что писатель уделял все меньше и меньше внимания своему литературному труду, денно и нощно практикуя сонное времяпрепровождение. Рад сообщить, что подобное объяснение мгновенно удовлетворило, как крайне остроумное, по крайней мере одного из взыскующих истины.
Нелишне будет упомянуть здесь и о том, что я долго раздумывал, давать ли внешние указания на получеловеческую природу сына, снабдив его лишь половиной туловища. Здесь, однако, я столкнулся с новыми трудностями. Если бы речь шла только о верхней половине, то моему герою понадобился бы портшез или носилки, а в придачу к ним по крайней мере парочка расторопных молодых людей, которые бы с ними управлялись. Вынужденное появление двух новых персонажей могло бы повлечь за собой осложнения, масштабы которых оказались бы непредсказуемы. С другой стороны, наделить его одной только нижней частью, то есть — videlicet — ногами и брюшной полостью, значило бы несправедливо сузить круг его жизнедеятельности, ограничив ее исключительно ходьбой, бегом, ползаньем на коленях и забиванием голов на футбольных состязаниях. По этой причине я в конце концов решил отказаться от каких бы то ни было внешне зафиксированных признаков, таким образом избежав обвинений в том, что книга моя получилась несколько переусложненной. Следует отметить, что пропуск нескольких страниц на данном этапе фактически не нарушил связности повествования.
Продолжение прерванного отрывка . На мгновение заслонив щедро льющийся через дверной проем поток света своими пушистыми очертаниями, коренастый молодой человек вошел в комнату и остановился, с вежливым интересом разглядывая сгрудившихся у очага картежников. Его темный, хорошо скроенный костюм резко контрастировал с болезненной белесоватостью его лица; лоб его был усыпан прыщами размером с шестипенсовик, и тревожащим был взгляд его полузакрытых томными тяжелыми веками глаз; медлительность, усталость и бесконечная дрема словно окутывали его с ног до головы, пока он стоял на пороге, не произнося ни слова.
Отодвинув свой стул, Пука приподнялся с легким поклоном.
— Тысячу приветствий, — произнес он своим благозвучным голосом. — Нам выпала большая честь оказаться в этом доме ко времени вашего появления. Также почтем за честь почтить вас разложенными здесь, на полу, подношениями — самыми редкими и отборными дарами земли. Прошу принять их от имени моих друзей и от меня лично. Мы все, как один, спешим приветствовать вас, выразить надежду на то, что путешествие оказалось приятным и что ваша дражайшая матушка жива и пребывает в добром здравии.
— Я глубоко тронут, господа, — с благодарностью промолвил незнакомец своим низким, густым голосом. — Ваш поистине дружеский жест — один из тех счастливых подарков судьбы, которые хотя бы на время изгоняют ютящееся в сердце всякого едва явившегося в этот мир ощущение, что жизнь пуста и бесприютна, пошла и безвкусна и не стоит тревог, связанных с тем, чтобы вступить в нее. От всего сердца благодарю вас. Ваши дары, они...
Он пошарил в воздухе толстыми красными пальцами, словно надеясь выудить нужное слово.
— О, не стоит, — сказала Добрая Фея. — Все это в изобилии можно найти повсюду, и нам не стоило никакого труда принести это сюда. От всей души приветствуем вас.
— Тебе-то уж точно никакого труда не стоило, — огрызнулся Коротышка.
— Ругаться при чужих людях, — ответила Добрая Фея, — это верх вульгарности. Представляю, какой тяжкий крест пришлось нести воспитавшим тебя родителям.
— Заткни пасть, — прикрикнул на нее Коротышка.
— И все равно, как бы там ни было, жизнь прекрасна, — сказал Орлик. — У всех такие разные лица, и говорит каждый по-своему. Вот, например, у вас, сэр, — обратился он к Пуке, — какой чудной голосок доносится из складок вашей одежды. А у меня только один рот — вот он.
— Не беспокойтесь и не ломайте себе над этим голову, — ответил Пука. — Просто у меня в кармане — маленький ангел.
— Рада с вами познакомиться, сэр, — приветливо обратилась Добрая Фея к Орлику.
— Маленький ангел? — удивленно спросил Орлик. — А какого он роста?
— О, совершенно никакого, — ответил Пука.
— Я как Евклидова точка, — пояснила Добрая Фея, — неизмеримая частица пространства. Ставлю пять фунтов, что вы не сможете меня и пальцем тронуть.
— Пять фунтов, что я не смогу тронуть тебя пальцем? — пробормотал Орлик в некотором замешательстве.
— Если вы не возражаете, — вмешался Пука, — я предложил бы на данный момент ограничиться тем, что весомо, грубо и зримо. Взгляните хотя бы сюда, на эти плоды и кувшины, полные...
— О да, конечно, — подхватила Добрая Фея, — лучше ирландских яблок во всем белом свете не сыскать. А какой аромат, только понюхайте!
— Для нас большая честь, что вы не пренебрегли нашими скромными дарами, — смиренно произнес Пука. — Вы очень добры, мистер...
— По словам мамы, — сказал Орлик, — мое уменьшительное имя — Орлик.
— Орлик Треллис? — переспросил Пука. — Отрадно слышать.
Сорвав с головы сомбреро, Коротышка восторженно замахал им в воздухе.
— Да здравствует маленький Орлик, — вопил он. — Да здравствует Орлик Треллис!
— Потише, пожалуйста, — попросил Пука, кивая в сторону спальни.
— Гип, гип... Ура, ура, ура!
После этого всплеска эмоций ненадолго воцарилась умиротворенная тишина.
— Разрешите поинтересоваться, — галантно произнес Пука, — каковы ваши дальнейшие планы, сэр?
— Я еще ничего не решил, — сказал Орлик. — Прежде надо хорошенько осмотреться и понять, где я, собственно, нахожусь. Должен признаться, я очень удивлен, что мой отец не пришел встретить меня. Сами понимаете, в глубине души человек всегда рассчитывает на толику внимания. Матушка моя даже залилась краской, когда я спросил ее об этом, и поспешила сменить тему. Все это невольно поражает. Думаю, мне придется навести кое-какие справки. Не угостит ли меня кто-нибудь сигаретой?
— Само собой, сэр, — сказал Кривая Пуля.
— А вот тут, в корзинках, — бутылки, — как бы между прочим заметил Коротышка.
— Почему бы не откупорить парочку? — предложил Орлик.
— Отметить такое событие — разумеется, в рамках — безусловно желательно, — присоединила свой голос Добрая Фея.
— Вот что, — прошептал Пука, засовывая руку в карман, — я вынужден попросить тебя выбраться на минутку, мне нужно переговорить с хозяином наедине. Помнишь о нашем уговоре?
— Все это, конечно, замечательно, — недовольно произнесла Добрая Фея, — но куда прикажешь мне деваться? На полу меня просто затопчут. Я, знаешь ли, не половая тряпка.
— Эй, что это там? — спросил Кривая Пуля.
— Поосторожнее, — шепнул Пука. — Что ты там делаешь на каминной доске?
— Ничего особенного, — мрачно ответила Добрая Фея, — но повторяю: я не половая тряпка.
— Отлично, можешь прилечь возле часов, пока я не заберу тебя обратно, — сказал Пука.
Сделав несколько рассеянных шагов по направлению к камину, он учтиво обернулся к хозяину дома. Коротышка между тем возился с кувшинами, бочонками и зелеными, опечатанными сургучомjv бутылями, ласково поглаживая их, откупоривая и разливая мутноватое пойло в старинные грубые оловянные кружки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— На шестерых.
— Шестью пять — тридцать, четное число. Если дело заходило о женщинах, этот Дермот был, что называется, сущая оторва. Если тебе случалось жить в одном городе с Дермотом, то честь своей супруги приходилось беречь день и ночь.
— Хватит попусту разглагольствовать, этак мы только зря время теряем, — прервал его Кривая Пуля.
— Не хочешь ли ты сказать, — спросила Добрая Фея, — что он умыкнул твою кенгуру? Давай поживей, где там мои карты? А теперь можешь продолжать.
— Ну вот, — сказал Пука, — сдал ровно на шестерых. Нет, до моей жены не дошло, потому что приключилось все это задолго до счастливого дня моего бракосочетания. Но он сбежал с Гранье, подругой Финна Мак Кула. Да, это был парень не промах.
— Что-то здесь освещение слабовато, — сказала Добрая Фея, — не могу разобрать, что ты мне сдал. Хоть глаз выколи.
— Об одном прошу, не зажигай там спички, — обратился к ней Пука, — терпеть не могу огня. А теперь, джентльмены, бросаем карты на пол. Сколько вам еще, мистер Кейси?
— Три.
— Пожалуйста, еще три карты. Само собой, далеко уйти они не успели, как Финн ринулся за ними в погоню. Нелегко было влюбленным брести в разгар зимы по глубокому снегу.
— Охапку зеленых листьев в изголовье, — сказал Суини, — щавель и желуди, орехи и густой кресс на обед... Три карты нам желательно.
— И вам три, пожалуйста, — сказал Пука.
— Сунь руку в карман, — повелительно обратилась к нему Добрая Фея, — вытащи две карты слева и сдай мне две новые.
— Всегда к вашим услугам, — ответил Пука. — Так вот, как-то темной ночкой Дермот и эта женщина забрели в мою пещеру, ища, изволите видеть, где бы переночевать. А я в ту пору работал — вы понимаете, что я хочу сказать, — на западе страны. Пещера же моя находилась недалеко от моря.
— О чем это вы там толкуете? — крикнул Коротышка. — Ставлю три пенса!
— Ну, слово за слово, — продолжал Пука, — и договорились мы наконец с Дермотом сыграть партийку в шахматы на эту женщину. Гранье же, надо вам сказать, была лакомый кусочек. Поднимаю до пяти.
— Я почти ничего не слышу, — пожаловалась Добрая Фея. — Так на что мы играем — на женщину? Мне-то она на что сдалась?
— Пять пенсов, тебе говорят, дубина! — заорал Коротышка.
— Удваиваю, — откликнулась Добрая Фея. — Десять.
В этот момент часть игравших заявила, что пасует.
— Итак, уселись мы оба за доску, — продолжал свою повесть Пука. — Гостю моему посчастливилось играть белыми, и двинул он сразу свою пешку на Г4, явно предпочитая староиндейскую защиту, — излюбленный вариант Алехина и других великих русских мастеров. Ставлю шиллинг.
— И шесть пенсов сверху, — быстро проговорил Коротышка.
— Принимаю, — ответила Добрая Фея.
— Я, не мудрствуя лукаво, ответил королевской пешкой на еЗ. Хороший выжидательный ход, пока противник не обнаружит свои намерения. Этот ход высоко ценился многими авторитетами. Я тоже принимаю ставку мистера Эндрюса.
— Так, так, значит, оба принимаете, — со скрытым злорадством произнес Коротышка. — А теперь поглядим: у меня, изволите видеть, три короля, три, так сказать, суверенных монарха.
— Боюсь, маловато будет, — торжествующе объявила Добрая Фея. — Тут, в кармане, кое у кого замечательная червовая флешь. Можешь вытащить и убедиться своими глазами. Червовая флешь!
— А пошла ты со своими чудесами вонючими! — завопил Коротышка. — Мы тут на деньги играем, дело серьезное, так что без всяких фокусов-покусов! А не то вытащу тебя за твою поганую шкирку и твою водосливную систему попорчу!
— И какой же, ты думаешь, был его следующий ход? — спросил Пука. — Ты не поверишь — пешка на g4! Между прочим, у меня фулл хаус.
— Ну-ка, дай-ка взглянуть.
— Три десятки и две двойки, — невозмутимо ответил Пука. — Теперь, чтобы его прищучить, мне оставалось только передвинуть своего ферзя на h5. Деньги на бочку, господа, да повеселее. Помните: главное — хорошая мина при плохой игре.
— Хорошенькое дело — шиллинг и шесть пенсов, — проворчал Коротышка, роясь в кармашке для часов.
— Такой ход, естественно, означал мат, — сказал Пука, — мат в два хода, такого в истории еще не бывало. Да не мечись ты так, ишь разбушевалась — карман порвешь.
— Минуточку, — придушенно прошептала Добрая Фея, — не могу ли я уединиться с вами на пару минут. По личному делу.
— Поторопитесь со своими секретами, господа шулера, пока мы следующий круг не начали, — сказал Кривая Пуля, ожесточенно потирая ладони, — дайте и другим свой кусок урвать.
— Держите ваши деньги, — сказал Коротышка.
— Тысячу извинений, джентльмены, исключительно на минутку, — учтиво произнес Пука, — Фее и мне нужно обсудить одно приватное дельце в передней, хотя место это продувное, сквозняки так и гуляют, не очень-то там побеседуешь. Мы скоро вернемся.
Он поднялся и с поклоном удалился.
— В чем же дело? — вежливо осведомился он, когда они с Феей покинули комнату.
— Надеюсь, это не слишком щекотливый вопрос, — начала Добрая Фея, — но что ты сделал потом с женщиной, которую выиграл?
— И это все, что тебе угодно знать?
— Ну, не совсем. Дело в том, что...
— У тебя нет денег!
— Именно.
— Как же ты объяснишь такое свое поведение?
— Понимаешь, я всегда выигрывала в карты. Я...
— Так как насчет объяснения?
— Не надо так кричать, приятель, — встревожилась Добрая Фея, — они могут услышать. Я не вынесу такого позора перед подобной публикой.
— Сожалею, — холодно произнес Пука, — однако боюсь, что мой долг — предать факт огласке. Если бы дело касалось только меня, разумеется, все было бы иначе. Но при сложившихся обстоятельствах у меня нет выбора. Тебе разрешили играть исключительно по моей рекомендации, а ты так грубо уязвила меня в моих благородных чувствах. Я не могу остаться равнодушным и потакать тебе и далее. Таким образом...
— Бога ради, не делай этого, плевать на обстоятельства, я этого не переживу, это убьет мою бедную мать...
— Такая забота о членах своей семьи делает тебе честь, но, боюсь, уже слишком поздно.
— Я верну все до пенни.
— Когда?
— Дай мне возможность отыграться...
— Ерунда! Все это сплошные увертки, сплошные...
— Ради всего святого, дружище!..
— Могу предложить тебе один вариант и, прошу, решай поскорее, принять его или отвергнуть. Итак, я забываю про долг и в придачу даю тебе еще шесть пенсов — итого получается два шиллинга — при условии, если ты откажешься абсолютно от всяких притязаний на младенца, появление которого ожидается с минуты на минуту.
— Что?!
— Выбор за тобой.
— Скотина, чертова скотина!
Пука резко пожал своими костлявыми плечами, основательно встряхнув карман вместе с его содержимым.
— Так что ты выбираешь? — поинтересовался он.
— Гори ты синим пламенем! — с чувством произнесла Добрая Фея.
— Отлично. Мне все равно. Что ж, пойдем обратно.
— Погоди минутку, ты, ты... Подожди.
— Ну?
— Ладно, твоя взяла. Но, клянусь Богом, я еще с тобой посчитаюсь, даже если мне на это понадобится тысяча лет, даже если наизнанку придется вывернуться, помни об этом!
— Отрадно слышать, — сказал Пука, вновь расцветая одной из самых учтивых своих улыбок, — вне всякого сомнения, ты поступила правильно, к тому же поздравляю — у тебя на редкость упорный характер. Вот шесть пенсов. Пора возвращаться к нашей милой компании.
— Ужо тебе! Ты еще обо мне вспомнишь!
— Что же касается того пустякового вопроса о том, как я поступил с леди, которую выиграл благодаря своему искусству шахматной игры, то это долгая и весьма запутанная история... Так что, мы идем?
— Идем, будь ты проклят!
Пука вернулся в комнату с любезной улыбкой на губах.
— Вот ваши карты, — сказал Кривая Пуля, — и поторапливайтесь, времени в обрез.
— Прошу извинения, что пришлось задержаться, — ответил Пука.
Игра возобновилась.
Прошло сравнительно немного времени, как вдруг ключ со скрежетом повернулся в добротном американском замке, дверь спальни распахнулась, и широкий луч газового света упал на игроков, повернувших недоумевающие лица к его незримому источнику. Полоса бледного света была окаймлена мягким, явно сверхъестественным сиянием, аметистовой протоплазмой, усеянной мерцающим узором красных и зеленых звездочек, которая, клубясь, разлилась по комнате, подобно огромному распущенному павлиньему хвосту, шелковисто переливающемуся всеми цветами радуги северному сиянию или тонкой дымке, повисшей над кипящим молоком. На этом месте повествование временно прерывается.
Заметка о композиционных и сюжетообразующих сложностях . Задача подробно описать появление на свет незаконнорожденного чада мистера Треллиса показалась мне полной стольких препятствий и сложностей технического, композиционного, то есть чисто литературного, свойства, что я твердо решил, что она мне совершенно не по силам. Это, в свою очередь, обусловило мое решение изъять отрывок длиной в одиннадцать страниц, рассказывающий о появлении сына и его невеселом разговоре со своей изможденной матерью на тему о неустановленном отцовстве, отрывок, по общему мнению, безусловно самый заурядный.
Тем не менее отрывок этот послужил поводом для многочисленных споров с моими друзьями и знакомыми на предмет эстетико-психоевгенического характера, а также всеобщего хаоса, который угрожал воцариться, если бы вдруг все авторы проявили склонность совращать своих героинь, что в результате привело бы к появлению квазииллюзорного потомства. Меня спрашивали, почему Треллис не потребовал от томимой ожиданием матери покончить с собой каким-нибудь ужасным способом и зачем понадобился переполох, который поднялся после того, как она выпила бутылку дезинфицирующей жидкости из тех, что обычно стоят в ванных комнатах? На это я отвечал, что писатель уделял все меньше и меньше внимания своему литературному труду, денно и нощно практикуя сонное времяпрепровождение. Рад сообщить, что подобное объяснение мгновенно удовлетворило, как крайне остроумное, по крайней мере одного из взыскующих истины.
Нелишне будет упомянуть здесь и о том, что я долго раздумывал, давать ли внешние указания на получеловеческую природу сына, снабдив его лишь половиной туловища. Здесь, однако, я столкнулся с новыми трудностями. Если бы речь шла только о верхней половине, то моему герою понадобился бы портшез или носилки, а в придачу к ним по крайней мере парочка расторопных молодых людей, которые бы с ними управлялись. Вынужденное появление двух новых персонажей могло бы повлечь за собой осложнения, масштабы которых оказались бы непредсказуемы. С другой стороны, наделить его одной только нижней частью, то есть — videlicet — ногами и брюшной полостью, значило бы несправедливо сузить круг его жизнедеятельности, ограничив ее исключительно ходьбой, бегом, ползаньем на коленях и забиванием голов на футбольных состязаниях. По этой причине я в конце концов решил отказаться от каких бы то ни было внешне зафиксированных признаков, таким образом избежав обвинений в том, что книга моя получилась несколько переусложненной. Следует отметить, что пропуск нескольких страниц на данном этапе фактически не нарушил связности повествования.
Продолжение прерванного отрывка . На мгновение заслонив щедро льющийся через дверной проем поток света своими пушистыми очертаниями, коренастый молодой человек вошел в комнату и остановился, с вежливым интересом разглядывая сгрудившихся у очага картежников. Его темный, хорошо скроенный костюм резко контрастировал с болезненной белесоватостью его лица; лоб его был усыпан прыщами размером с шестипенсовик, и тревожащим был взгляд его полузакрытых томными тяжелыми веками глаз; медлительность, усталость и бесконечная дрема словно окутывали его с ног до головы, пока он стоял на пороге, не произнося ни слова.
Отодвинув свой стул, Пука приподнялся с легким поклоном.
— Тысячу приветствий, — произнес он своим благозвучным голосом. — Нам выпала большая честь оказаться в этом доме ко времени вашего появления. Также почтем за честь почтить вас разложенными здесь, на полу, подношениями — самыми редкими и отборными дарами земли. Прошу принять их от имени моих друзей и от меня лично. Мы все, как один, спешим приветствовать вас, выразить надежду на то, что путешествие оказалось приятным и что ваша дражайшая матушка жива и пребывает в добром здравии.
— Я глубоко тронут, господа, — с благодарностью промолвил незнакомец своим низким, густым голосом. — Ваш поистине дружеский жест — один из тех счастливых подарков судьбы, которые хотя бы на время изгоняют ютящееся в сердце всякого едва явившегося в этот мир ощущение, что жизнь пуста и бесприютна, пошла и безвкусна и не стоит тревог, связанных с тем, чтобы вступить в нее. От всего сердца благодарю вас. Ваши дары, они...
Он пошарил в воздухе толстыми красными пальцами, словно надеясь выудить нужное слово.
— О, не стоит, — сказала Добрая Фея. — Все это в изобилии можно найти повсюду, и нам не стоило никакого труда принести это сюда. От всей души приветствуем вас.
— Тебе-то уж точно никакого труда не стоило, — огрызнулся Коротышка.
— Ругаться при чужих людях, — ответила Добрая Фея, — это верх вульгарности. Представляю, какой тяжкий крест пришлось нести воспитавшим тебя родителям.
— Заткни пасть, — прикрикнул на нее Коротышка.
— И все равно, как бы там ни было, жизнь прекрасна, — сказал Орлик. — У всех такие разные лица, и говорит каждый по-своему. Вот, например, у вас, сэр, — обратился он к Пуке, — какой чудной голосок доносится из складок вашей одежды. А у меня только один рот — вот он.
— Не беспокойтесь и не ломайте себе над этим голову, — ответил Пука. — Просто у меня в кармане — маленький ангел.
— Рада с вами познакомиться, сэр, — приветливо обратилась Добрая Фея к Орлику.
— Маленький ангел? — удивленно спросил Орлик. — А какого он роста?
— О, совершенно никакого, — ответил Пука.
— Я как Евклидова точка, — пояснила Добрая Фея, — неизмеримая частица пространства. Ставлю пять фунтов, что вы не сможете меня и пальцем тронуть.
— Пять фунтов, что я не смогу тронуть тебя пальцем? — пробормотал Орлик в некотором замешательстве.
— Если вы не возражаете, — вмешался Пука, — я предложил бы на данный момент ограничиться тем, что весомо, грубо и зримо. Взгляните хотя бы сюда, на эти плоды и кувшины, полные...
— О да, конечно, — подхватила Добрая Фея, — лучше ирландских яблок во всем белом свете не сыскать. А какой аромат, только понюхайте!
— Для нас большая честь, что вы не пренебрегли нашими скромными дарами, — смиренно произнес Пука. — Вы очень добры, мистер...
— По словам мамы, — сказал Орлик, — мое уменьшительное имя — Орлик.
— Орлик Треллис? — переспросил Пука. — Отрадно слышать.
Сорвав с головы сомбреро, Коротышка восторженно замахал им в воздухе.
— Да здравствует маленький Орлик, — вопил он. — Да здравствует Орлик Треллис!
— Потише, пожалуйста, — попросил Пука, кивая в сторону спальни.
— Гип, гип... Ура, ура, ура!
После этого всплеска эмоций ненадолго воцарилась умиротворенная тишина.
— Разрешите поинтересоваться, — галантно произнес Пука, — каковы ваши дальнейшие планы, сэр?
— Я еще ничего не решил, — сказал Орлик. — Прежде надо хорошенько осмотреться и понять, где я, собственно, нахожусь. Должен признаться, я очень удивлен, что мой отец не пришел встретить меня. Сами понимаете, в глубине души человек всегда рассчитывает на толику внимания. Матушка моя даже залилась краской, когда я спросил ее об этом, и поспешила сменить тему. Все это невольно поражает. Думаю, мне придется навести кое-какие справки. Не угостит ли меня кто-нибудь сигаретой?
— Само собой, сэр, — сказал Кривая Пуля.
— А вот тут, в корзинках, — бутылки, — как бы между прочим заметил Коротышка.
— Почему бы не откупорить парочку? — предложил Орлик.
— Отметить такое событие — разумеется, в рамках — безусловно желательно, — присоединила свой голос Добрая Фея.
— Вот что, — прошептал Пука, засовывая руку в карман, — я вынужден попросить тебя выбраться на минутку, мне нужно переговорить с хозяином наедине. Помнишь о нашем уговоре?
— Все это, конечно, замечательно, — недовольно произнесла Добрая Фея, — но куда прикажешь мне деваться? На полу меня просто затопчут. Я, знаешь ли, не половая тряпка.
— Эй, что это там? — спросил Кривая Пуля.
— Поосторожнее, — шепнул Пука. — Что ты там делаешь на каминной доске?
— Ничего особенного, — мрачно ответила Добрая Фея, — но повторяю: я не половая тряпка.
— Отлично, можешь прилечь возле часов, пока я не заберу тебя обратно, — сказал Пука.
Сделав несколько рассеянных шагов по направлению к камину, он учтиво обернулся к хозяину дома. Коротышка между тем возился с кувшинами, бочонками и зелеными, опечатанными сургучомjv бутылями, ласково поглаживая их, откупоривая и разливая мутноватое пойло в старинные грубые оловянные кружки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28