Каждое прегрешение подобно обоюдоострому мечу, и нельзя уберечься от ран его. Выбери подходящее время и беги от зла. Любящий опасность погибнет от нее, а прикоснувшийся к смоле замарает себя. В каждое дело рук своих влагай веру души своей, ибо только так сможешь исполнить заповеданное. Во всех поступках помни о цели их и тогда только избегнешь греха. Конец вышеизложенного.
Мы сидели в сумеречной полутьме комнаты Бирна и впятером вели неторопливый, прихотливо менявший свое направление спор. Маленький упрямый огонек ярко тлел внутри пирамиды прогоревших углей, и красное волшебство света придавало предметам мягкую округлость очертаний. Бирн позвякивал ложечкой в своем стакане.
— Вчера, — сказал он, — Крайен принес мне полное собрание своих прозаических сочинений.
Бирн сидел один в темноте за столом, размешивая в воде прописанные врачом таблетки овальной формы.
— А накануне, — продолжал Бирн, — он сказал, что до боли хочет послушать, как я играю Баха. До боли, представляете!
Он вяло рассмеялся, и смех постепенно угасал, пока стекло стакана не звякнуло о зубы в знак того, что Бирн высказался.
— Бедный Крайен, — подал голос Керриган, незаметно притулившийся возле камина. — Просто бедняга.
— Он слишком увлечен умозрительными настольными играми, — ответил Бирн.
Некоторое время мы обсуждали выдвинутый тезис.
— Просто бедняга, — повторил Керриган.
— Вся беда Крайена и большинства ему подобных, — сказал Бирн, — в том, что они проводят недостаточно времени в постели. Когда человек спит, он погружается, растворяясь, в нежную бездну бесцветного счастья; напротив, бодрствуя, он не находит себе места, его мучают телесные порывы и иллюзия бытия. Отчего люди столетиями стремились преодолеть состояние бодрствования? Пусть тело уснет, так будет только лучше. Пусть ограничится тем, что помогает спящей душе переворачиваться с боку на бок, не дает застаиваться крови и тем самым обеспечит еще более глубокий и совершенный сон.
— Полностью согласен, — сказал я.
— Мы должны в корне изменить наши взгляды на соотношение отдыха и активного времяпрепровождения, — продолжал Бирн. — Нам не следует спать, чтобы восстановить энергию, потраченную в часы бодрствования, скорее, наоборот — периодически просыпаться, чтобы очистить организм, так сказать испражняя излишнюю энергию, порождаемую сном. Много времени на это не потребуется: хорошая пятимильная пробежка по городу и — обратно в постель, в царство теней.
— Вы прямо-таки маньяк постельного белья, — сказал Керриган.
— Что ж, признаюсь без ложного стыда — я люблю свою постель, — ответил Бирн. — Она была моим первым другом, моей нянькой, моей дражайшей утешительницей...
Он умолк и сделал глоток.
— ...Ее тепло, — продолжал он, — поддерживало мои жизненные силы, когда я был еще младенцем. И по сей день она в любую минуту готова по-матерински распахнуть передо мной свое уютное чрево. Она ласково убаюкает меня в мой смертный час и будет верно хранить мои окоченевшие останки, когда я умру. Она будет осиротело скорбеть обо мне, когда я исчезну.
Речь Бирна отнюдь не пришлась нам по вкусу, заставив каждого въяве представить себе свой последний час. Мы постарались отогнать этот призрак циничными смешками.
Новое звяканье зубов о стекло возвестило о том, что стакан, как это ни печально, допит до конца.
— А разве Треллис не был еще одним великим любителем соснуть? — громко спросил Бринсли.
— Уж конечно, был, — ответил я.
— Я никогда прежде не слышал этого имени, — сказал Бирн. — Кто такой Треллис?
— Член литературного цеха, — ответил я.
— Это не он, случайно, написал учебник по тактике? Кажется, я встречал его в Берлине. Он носит очки?
— Последние двадцать лет он прикован к постели, — ответил я.
— И вы, конечно, пишете о нем роман? — спросил Бирн.
— Пишет, — сказал Бринсли, — и сюжет уже в общих чертах ясен.
— Сонливость Треллиса вредит его власти над созданными им персонажами, — пояснил я. — В этом мораль будущей книги.
— Ты обещал дать мне взглянуть, — сказал Керриган.
Невидимый в своем углу Бринсли, перебирая свои воспоминания о моих досужих литературных трудах, двусмысленно похохатывал.
— О, Треллис — это великий человек, который никогда не вылезает из постели, — сказал он. — Дни и ночи напролет он читает разные книжки и неожиданно сам разрождается одной. Он заставляет своих персонажей жить у себя в доме. Причем никто не знает, действительно ли это так или просто — плод воображения. Великий человек.
— Важно не забывать, что он читает и пишет только зеленые книги. Это ключевой момент.
И в надежде развеселить собравшихся и снискать их вежливую похвалу я рассказал об этом свойстве Треллиса.
Соответствующий отрывок из Рукописи . У Треллиса была еще одна любопытная привычка, касающаяся его чтения. Считая все цвета, кроме зеленого, символом зла, он ограничил круг своего чтения исключительно книгами в зеленых обложках. Несмотря на то что Треллис был человеком энциклопедических знаний и высокой культуры, прихоть эта стала причиной серьезных пробелов в его эрудиции. Так, например, Библия была ему незнакома, и многие знания о великих религиозных таинствах и о происхождении человека он получал, общаясь с прислугой или собутыльниками, отчего они оказывались весьма несовершенными и до смешного искаженными. Именно по этой причине его широко известная работа «Свидетельства христианской религии» содержит семена серьезной ереси. Когда кто-либо из приятелей советовал ему прочесть ту или иную достойную внимания книгу, недавно появившуюся на прилавках, он интересовался в первую очередь тем, какого у нее цвета переплет, и, узнав, что он не зеленый, Треллис проклинал книгу (даже не удосужившись заглянуть в нее) как дело рук Сатаны — к великому, надо сказать, удивлению своего приятеля. Долгое время Треллис испытывал затруднения, стараясь приобрести достаточное количество книг, которые могли бы удовлетворить его энергичный и пытливый ум, так как лондонские издатели не благоволили зеленому цвету, исключая тех, кто специализировался на выпуске учебников, руководств по выпиливанию лобзиком, кулинарных справочников и сборников анекдотов. Дублинские же издатели считали зеленый цвет вполне подходящим для многочисленных сочинений по истории Ирландии и ирландских древностей, и поэтому неудивительно, что вскоре к Треллису стали относиться как к авторитету в данных областях, и зачастую за консультациями к нему обращались лица, занятые исследовательской работой, включая членов закрытых религиозных орденов.
Однажды его любовь к знаниям превратила его в жертву некоего печального обстоятельства, продолжавшего причинять ему душевное беспокойство на протяжении многих лет. Случилось так, что Треллис приобрел трехтомное сочинение на тему о монастырских учреждениях в Ирландии эпохи Вторжения и, имея обыкновение спать днем, читал его ночами при свете своей керосиновой лампы. Однажды утром его случайно пробудил ото сна доносившийся с Питер-плейс громкий беспорядочный шум, поднятый не отличавшимися изысканностью манер и выражений трудящимися, разгружавшими пустые бочки из-под дегтя. Лениво перевернувшись на другой бок, с намерением досмотреть конец прерванного сна, он, к великому своему ужасу, обнаружил, что переплеты трех лежавших рядом с кроватью томов — синие. Догадываясь, что все это не иначе как происки Сатаны, направленные к его пагубе, Треллис велел уничтожить книги и составил нечто вроде индекса запрещенных изданий для домашнего употребления, чтобы отныне и впредь гарантировать благонадежность всех попадавших в дом книг. Конец вышеизложенного.
— А что там случилось, — спросил Бринсли, — когда этого парня отправили вскружить голову служанке?
— Случилось непредвиденное, — ответил я. — Они полюбили друг друга, и негодяй Ферриски, испытав на себе очистительное влияние любви благородной женщины, измыслил план, как подливать Треллису в портер снотворные капли, всего за несколько монет подкупив нужного человека. Теперь Треллис почивал почти круглые сутки и просыпался только в заранее определенные часы, когда все на время приводилось в порядок.
— Очень интересно, — сказал незримо внимавший моему рассказу Бирн.
— И что же успел сделать Ферриски, пока наш приятель посапывал в своей койке? — спросил Керриган.
— О, много чего, — ответил я. — Он женился на девушке. Они сняли домик в Долфинс-Барн, открыли лавку сладостей и жили счастливо двадцать из двадцати четырех часов в сутки. Разумеется, им приходилось возвращаться к своим прежним обязанностям, когда великий человек ненадолго просыпался. Для таких оказий они наняли девушку присматривать за лавкой за восемь шиллингов и шесть пенсов в неделю, со столом и чаем.
Неожиданное развитие событий вызвало в публике довольные возгласы учтивого одобрения.
— Вы обязательно должны показать мне эту вещь, — сказал Бирн, — она действительно многопланова и многомерна. Вы, конечно, читали книгу Шутцмейера?
— Погодите, — сказал Бринсли. — А что же случилось дальше с Шанахэном и остальной оравой? Они-то как воспользовались своей свободой?
— Шанахэн и Ламонт, — ответил я, — были частыми и желанными гостями в домике в Долфинс-Барн. Девушка Пегги стала милой и опрятной домохозяйкой. Чаепития происходили в простой, но исключительно уютной обстановке. Что касается остального времени, то они использовали его, прямо скажем, не весьма достойно. Вместе с матросами и местным хулиганьем они напивались и дебоширили. Как-то раз они даже чуть было не уехали все вместе из страны. Дело в том, что в одной из заплеванных пивнушек где-то в доках судьба свела их с двумя декадентствующими греками — матросами с камбуза, сошедшими на берег с борта заморского судна, Тимоти Данаосом и Дона Ферентесом.
Двое из участников нашей компании восхищенно повторяли вслух греческие имена.
— Греки, — продолжал я, — не смыслили ни бельмеса в английском, но, постоянно тыча пальцами в сторону бухты и записывая на клочке бумаги кругленькие суммы в иностранной валюте, яснее ясного дали нашим приятелям понять, что за морем житуха куда лучше.
— Не сомневаюсь, что греки были использованы в качестве пособников знаменитым бельгийским писателем, работающим над сагой о проблеме торговли белыми рабами, — сказал Керриган. — В их обязанности входило переправлять свой подозрительный груз в Антверпен.
Помнится, легкость и остроумие завязавшейся беседы разожгли в нас интеллектуальный задор, дополнительно придававший всему исключительно теплое и приятное ощущение.
— В точку, — ответил я. — Помню, как они своими пятернями рисовали в воздухе некие округлости, чтобы показать, какие у заморских девиц толстые груди. Препротивная парочка мошенников, если уж на то пошло.
— Вы обязательно должны показать мне эту вещь, — повторил Бирн. — Надеюсь, вы понимаете, что нехорошо держать такие шедевры под спудом.
— Разумеется, — ответил я. — Так вот на этот раз двух наших приятелей спас звон колокола. Треллис с минуты на минуты должен был проснуться, поэтому им пришлось сломя голову мчаться обратно, оставив кружки с недопитым портером на столе.
Одобрительно фыркнув, Бирн произвел в темноте звук, по которому можно было догадаться, что он расколупывает пачку сигарет. Потом он двинулся по комнате, предприимчивой рукой протягивая сигарету на каждый откликнувшийся голос. Керриган отодвинулся и остался незамеченным, остальные же то скрывались во тьме, то возникали из нее, а отблески огня бросали на наши бледные лица сетку красных морщин.
Беседа перескакивала с предмета на предмет, следуя диалектической спирали. Внесли чай, и обрушившийся сверху поток света заставил каждого застыть в какой-нибудь своеобразной позе.
Потом какое-то время все сидели, небрежно листая газеты и прочие периодические издания. После чего Бирн достал старую книгу, приобретенную по номиналу у одного из торговцев с набережной, и стал вслух читать отрывки из нее для общего развития и/или увеселения компании.
Название книги, приписываемой Афинскому Оракулу и представляющей собой Полное СОБРАНИЕ всех Ценных ВОПРОСОВ и ОТВЕТОВ, взятых из старых номеров «Афинского Меркурия», вкупе со множеством СЛУЧАЕВ, почерпнутых из Религии, Истории, Философии, Математики, Любовной Науки и Поэзии, никогда прежде не публиковавшихся.
Отрывок из вышеупомянутой Книги, касающийся того :
1. Возможно ли жене столь близко сойтись с Мужем во сне, чтобы понести от него, ибо я уверена, что именно так, и никак иначе, зачала я чадо свое?
2. Будет ли справедливо и правомерно употребить некоторые Средства, чтобы прервать это растущее недоразумение в Зародыше, ибо только так могу я отвратить от себя Бурю Отцовского Гнева, готовую обрушиться на меня?
Что касается до Вашего первого вопроса, сударыня, то мы весьма склонны полагать, что Вы счастливо заблуждаетесь, ибо подобное совершенно невозможно, если Вы пребываете в полном относительно сего неведении; действительно, мы располагаем рассказом некоей вдовы, выступившей с подобным же иском, а кому больше доверять — вдове или девице, — судите сами, если только последняя не была мертвецки пьяна или не пребывала в глубоком обмороке, а в таком случае наши медики с трудом допускают возможность подобного казуса. Так что можете быть спокойны и выбросить все это из головы, если, конечно, мысли эти не развлекают Вас сами по себе.
Что до второго вопроса, то предлагаемый Вами способ решения его есть не что иное, как смертоубийство, и если несчастные, попавшие в сходные Обстоятельства, прибегают к вышеупомянутым Средствам, то рано или поздно им суждено понять, что средства эти хуже, нежели само, так сказать, «заболевание». Есть более мудрые и благоразумные методы, которые следует применять в подобных Случая, как-то: небольшое путешествие или встреча с верным и надежным Другом. Впоследствии же набожная и праведная жизнь вконец заставит Вас позабыть о приключившемся с Вами тяжком несчастии.
Некоторые приведенные ниже вопросы из той же Книги . Миндаль отчего так горек во рту, тогда как масло его столь сладостно? Подмастерье, впавший в нищету, как ему избавиться от нее? Кровь, законно ли и праведно ли вкушать ее? Крещение, осуществленное мирянином или повитухой, праведно ли и законно ли? Диавол, именуемый Люцифером, отчего зовется он также и Князем Тьмы? Состояние, нажиток продажей непристойных Книг, будет ли оно процветать? Зрение если ослабло, то каким Способом можно излечить это? Лошадь, имеющая округлый круп, отчего Испражнения ее квадратной формы? Счастье, что это? Дама, потревоженная на ее Ложе, что ты мыслишь об этом? Свет, телесен ли он? Мистагоги, или Кабалисты, что думаешь ты о них? Брак, не наступают ли ныне последние дни его? О поэме мистера Тейта что скажешь ты? Девство, есть ли оно Добродетель? Ветер, что это? Женщина, праведно ли поступает Мужчина, бьющий ее? Женщина, если она больна, могу ли я просить Бога, чтобы Он призвал ее к Себе? Конец вышеизложенного.
Замечание, необходимое, прежде чем приступить к дальнейшему чтению . Прежде чем приступить к дальнейшему чтению, Читателю желательно обратиться к Синопсису, или краткому обзору Сюжета, на странице восемьдесят один.
Дальнейший отрывок из моей Рукописи, описывающий Пуку Мак Феллими, его путешествие, а также прочие события . Сияние утреннего солнца, хотя и смягченное густыми кронами лесных деревьев и дерюжными занавесями на окнах, пробудило Пуку Мак Феллими от тяжелого сна обок его жены. Нахмурившись, он очертил в воздухе большим пальцем магический круг, пробудив к жизни жуков, червяков и прочую ползучую нечисть, дремавшую по всему лесу под огромными плоскими валунами. Перевернувшись на спину и полуприкрыв глаза, он заложил за косматую башку свои когтистые лапы и стал вполголоса бормотать святотатственные утренние молитвы, усиленно размышляя о мозоли на одной из своих косолапых ног. Жену его нелегко было различить рядом с ним — зловещий призрак, тень, укрывшуюся под складками черного стеганого дерюжного одеяла. Пука потянулся и взял свою трубку, перочинный нож и жгут табаку — рядом с постелью их лежало три, — чтобы выкурить первую утреннюю трубку, когда в дощатую дверь отчаянно застучали и она распахнулась.
— Добро пожаловать в мой дом, — учтиво произнес Пука, выколачивая трубку о ножку кровати и пряча Ногу так, чтобы не видно было выпирающей из-под одеяла мозоли. Пука с вежливым любопытством поглядел в пустой дверной проем, но стучавшего нигде не было видно. — Входите, будьте добры, рад вас видеть, — повторил Пука, — не часто выпадает мне честь удостоиться посещения в столь ранний час.
— Я уже внутри вашего прекрасного дома, — промолвил негромкий голосок, еще более сладостный, чем плеск и журчанье лесного водопада, еще более светозарный, чем луч утренней зари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Мы сидели в сумеречной полутьме комнаты Бирна и впятером вели неторопливый, прихотливо менявший свое направление спор. Маленький упрямый огонек ярко тлел внутри пирамиды прогоревших углей, и красное волшебство света придавало предметам мягкую округлость очертаний. Бирн позвякивал ложечкой в своем стакане.
— Вчера, — сказал он, — Крайен принес мне полное собрание своих прозаических сочинений.
Бирн сидел один в темноте за столом, размешивая в воде прописанные врачом таблетки овальной формы.
— А накануне, — продолжал Бирн, — он сказал, что до боли хочет послушать, как я играю Баха. До боли, представляете!
Он вяло рассмеялся, и смех постепенно угасал, пока стекло стакана не звякнуло о зубы в знак того, что Бирн высказался.
— Бедный Крайен, — подал голос Керриган, незаметно притулившийся возле камина. — Просто бедняга.
— Он слишком увлечен умозрительными настольными играми, — ответил Бирн.
Некоторое время мы обсуждали выдвинутый тезис.
— Просто бедняга, — повторил Керриган.
— Вся беда Крайена и большинства ему подобных, — сказал Бирн, — в том, что они проводят недостаточно времени в постели. Когда человек спит, он погружается, растворяясь, в нежную бездну бесцветного счастья; напротив, бодрствуя, он не находит себе места, его мучают телесные порывы и иллюзия бытия. Отчего люди столетиями стремились преодолеть состояние бодрствования? Пусть тело уснет, так будет только лучше. Пусть ограничится тем, что помогает спящей душе переворачиваться с боку на бок, не дает застаиваться крови и тем самым обеспечит еще более глубокий и совершенный сон.
— Полностью согласен, — сказал я.
— Мы должны в корне изменить наши взгляды на соотношение отдыха и активного времяпрепровождения, — продолжал Бирн. — Нам не следует спать, чтобы восстановить энергию, потраченную в часы бодрствования, скорее, наоборот — периодически просыпаться, чтобы очистить организм, так сказать испражняя излишнюю энергию, порождаемую сном. Много времени на это не потребуется: хорошая пятимильная пробежка по городу и — обратно в постель, в царство теней.
— Вы прямо-таки маньяк постельного белья, — сказал Керриган.
— Что ж, признаюсь без ложного стыда — я люблю свою постель, — ответил Бирн. — Она была моим первым другом, моей нянькой, моей дражайшей утешительницей...
Он умолк и сделал глоток.
— ...Ее тепло, — продолжал он, — поддерживало мои жизненные силы, когда я был еще младенцем. И по сей день она в любую минуту готова по-матерински распахнуть передо мной свое уютное чрево. Она ласково убаюкает меня в мой смертный час и будет верно хранить мои окоченевшие останки, когда я умру. Она будет осиротело скорбеть обо мне, когда я исчезну.
Речь Бирна отнюдь не пришлась нам по вкусу, заставив каждого въяве представить себе свой последний час. Мы постарались отогнать этот призрак циничными смешками.
Новое звяканье зубов о стекло возвестило о том, что стакан, как это ни печально, допит до конца.
— А разве Треллис не был еще одним великим любителем соснуть? — громко спросил Бринсли.
— Уж конечно, был, — ответил я.
— Я никогда прежде не слышал этого имени, — сказал Бирн. — Кто такой Треллис?
— Член литературного цеха, — ответил я.
— Это не он, случайно, написал учебник по тактике? Кажется, я встречал его в Берлине. Он носит очки?
— Последние двадцать лет он прикован к постели, — ответил я.
— И вы, конечно, пишете о нем роман? — спросил Бирн.
— Пишет, — сказал Бринсли, — и сюжет уже в общих чертах ясен.
— Сонливость Треллиса вредит его власти над созданными им персонажами, — пояснил я. — В этом мораль будущей книги.
— Ты обещал дать мне взглянуть, — сказал Керриган.
Невидимый в своем углу Бринсли, перебирая свои воспоминания о моих досужих литературных трудах, двусмысленно похохатывал.
— О, Треллис — это великий человек, который никогда не вылезает из постели, — сказал он. — Дни и ночи напролет он читает разные книжки и неожиданно сам разрождается одной. Он заставляет своих персонажей жить у себя в доме. Причем никто не знает, действительно ли это так или просто — плод воображения. Великий человек.
— Важно не забывать, что он читает и пишет только зеленые книги. Это ключевой момент.
И в надежде развеселить собравшихся и снискать их вежливую похвалу я рассказал об этом свойстве Треллиса.
Соответствующий отрывок из Рукописи . У Треллиса была еще одна любопытная привычка, касающаяся его чтения. Считая все цвета, кроме зеленого, символом зла, он ограничил круг своего чтения исключительно книгами в зеленых обложках. Несмотря на то что Треллис был человеком энциклопедических знаний и высокой культуры, прихоть эта стала причиной серьезных пробелов в его эрудиции. Так, например, Библия была ему незнакома, и многие знания о великих религиозных таинствах и о происхождении человека он получал, общаясь с прислугой или собутыльниками, отчего они оказывались весьма несовершенными и до смешного искаженными. Именно по этой причине его широко известная работа «Свидетельства христианской религии» содержит семена серьезной ереси. Когда кто-либо из приятелей советовал ему прочесть ту или иную достойную внимания книгу, недавно появившуюся на прилавках, он интересовался в первую очередь тем, какого у нее цвета переплет, и, узнав, что он не зеленый, Треллис проклинал книгу (даже не удосужившись заглянуть в нее) как дело рук Сатаны — к великому, надо сказать, удивлению своего приятеля. Долгое время Треллис испытывал затруднения, стараясь приобрести достаточное количество книг, которые могли бы удовлетворить его энергичный и пытливый ум, так как лондонские издатели не благоволили зеленому цвету, исключая тех, кто специализировался на выпуске учебников, руководств по выпиливанию лобзиком, кулинарных справочников и сборников анекдотов. Дублинские же издатели считали зеленый цвет вполне подходящим для многочисленных сочинений по истории Ирландии и ирландских древностей, и поэтому неудивительно, что вскоре к Треллису стали относиться как к авторитету в данных областях, и зачастую за консультациями к нему обращались лица, занятые исследовательской работой, включая членов закрытых религиозных орденов.
Однажды его любовь к знаниям превратила его в жертву некоего печального обстоятельства, продолжавшего причинять ему душевное беспокойство на протяжении многих лет. Случилось так, что Треллис приобрел трехтомное сочинение на тему о монастырских учреждениях в Ирландии эпохи Вторжения и, имея обыкновение спать днем, читал его ночами при свете своей керосиновой лампы. Однажды утром его случайно пробудил ото сна доносившийся с Питер-плейс громкий беспорядочный шум, поднятый не отличавшимися изысканностью манер и выражений трудящимися, разгружавшими пустые бочки из-под дегтя. Лениво перевернувшись на другой бок, с намерением досмотреть конец прерванного сна, он, к великому своему ужасу, обнаружил, что переплеты трех лежавших рядом с кроватью томов — синие. Догадываясь, что все это не иначе как происки Сатаны, направленные к его пагубе, Треллис велел уничтожить книги и составил нечто вроде индекса запрещенных изданий для домашнего употребления, чтобы отныне и впредь гарантировать благонадежность всех попадавших в дом книг. Конец вышеизложенного.
— А что там случилось, — спросил Бринсли, — когда этого парня отправили вскружить голову служанке?
— Случилось непредвиденное, — ответил я. — Они полюбили друг друга, и негодяй Ферриски, испытав на себе очистительное влияние любви благородной женщины, измыслил план, как подливать Треллису в портер снотворные капли, всего за несколько монет подкупив нужного человека. Теперь Треллис почивал почти круглые сутки и просыпался только в заранее определенные часы, когда все на время приводилось в порядок.
— Очень интересно, — сказал незримо внимавший моему рассказу Бирн.
— И что же успел сделать Ферриски, пока наш приятель посапывал в своей койке? — спросил Керриган.
— О, много чего, — ответил я. — Он женился на девушке. Они сняли домик в Долфинс-Барн, открыли лавку сладостей и жили счастливо двадцать из двадцати четырех часов в сутки. Разумеется, им приходилось возвращаться к своим прежним обязанностям, когда великий человек ненадолго просыпался. Для таких оказий они наняли девушку присматривать за лавкой за восемь шиллингов и шесть пенсов в неделю, со столом и чаем.
Неожиданное развитие событий вызвало в публике довольные возгласы учтивого одобрения.
— Вы обязательно должны показать мне эту вещь, — сказал Бирн, — она действительно многопланова и многомерна. Вы, конечно, читали книгу Шутцмейера?
— Погодите, — сказал Бринсли. — А что же случилось дальше с Шанахэном и остальной оравой? Они-то как воспользовались своей свободой?
— Шанахэн и Ламонт, — ответил я, — были частыми и желанными гостями в домике в Долфинс-Барн. Девушка Пегги стала милой и опрятной домохозяйкой. Чаепития происходили в простой, но исключительно уютной обстановке. Что касается остального времени, то они использовали его, прямо скажем, не весьма достойно. Вместе с матросами и местным хулиганьем они напивались и дебоширили. Как-то раз они даже чуть было не уехали все вместе из страны. Дело в том, что в одной из заплеванных пивнушек где-то в доках судьба свела их с двумя декадентствующими греками — матросами с камбуза, сошедшими на берег с борта заморского судна, Тимоти Данаосом и Дона Ферентесом.
Двое из участников нашей компании восхищенно повторяли вслух греческие имена.
— Греки, — продолжал я, — не смыслили ни бельмеса в английском, но, постоянно тыча пальцами в сторону бухты и записывая на клочке бумаги кругленькие суммы в иностранной валюте, яснее ясного дали нашим приятелям понять, что за морем житуха куда лучше.
— Не сомневаюсь, что греки были использованы в качестве пособников знаменитым бельгийским писателем, работающим над сагой о проблеме торговли белыми рабами, — сказал Керриган. — В их обязанности входило переправлять свой подозрительный груз в Антверпен.
Помнится, легкость и остроумие завязавшейся беседы разожгли в нас интеллектуальный задор, дополнительно придававший всему исключительно теплое и приятное ощущение.
— В точку, — ответил я. — Помню, как они своими пятернями рисовали в воздухе некие округлости, чтобы показать, какие у заморских девиц толстые груди. Препротивная парочка мошенников, если уж на то пошло.
— Вы обязательно должны показать мне эту вещь, — повторил Бирн. — Надеюсь, вы понимаете, что нехорошо держать такие шедевры под спудом.
— Разумеется, — ответил я. — Так вот на этот раз двух наших приятелей спас звон колокола. Треллис с минуты на минуты должен был проснуться, поэтому им пришлось сломя голову мчаться обратно, оставив кружки с недопитым портером на столе.
Одобрительно фыркнув, Бирн произвел в темноте звук, по которому можно было догадаться, что он расколупывает пачку сигарет. Потом он двинулся по комнате, предприимчивой рукой протягивая сигарету на каждый откликнувшийся голос. Керриган отодвинулся и остался незамеченным, остальные же то скрывались во тьме, то возникали из нее, а отблески огня бросали на наши бледные лица сетку красных морщин.
Беседа перескакивала с предмета на предмет, следуя диалектической спирали. Внесли чай, и обрушившийся сверху поток света заставил каждого застыть в какой-нибудь своеобразной позе.
Потом какое-то время все сидели, небрежно листая газеты и прочие периодические издания. После чего Бирн достал старую книгу, приобретенную по номиналу у одного из торговцев с набережной, и стал вслух читать отрывки из нее для общего развития и/или увеселения компании.
Название книги, приписываемой Афинскому Оракулу и представляющей собой Полное СОБРАНИЕ всех Ценных ВОПРОСОВ и ОТВЕТОВ, взятых из старых номеров «Афинского Меркурия», вкупе со множеством СЛУЧАЕВ, почерпнутых из Религии, Истории, Философии, Математики, Любовной Науки и Поэзии, никогда прежде не публиковавшихся.
Отрывок из вышеупомянутой Книги, касающийся того :
1. Возможно ли жене столь близко сойтись с Мужем во сне, чтобы понести от него, ибо я уверена, что именно так, и никак иначе, зачала я чадо свое?
2. Будет ли справедливо и правомерно употребить некоторые Средства, чтобы прервать это растущее недоразумение в Зародыше, ибо только так могу я отвратить от себя Бурю Отцовского Гнева, готовую обрушиться на меня?
Что касается до Вашего первого вопроса, сударыня, то мы весьма склонны полагать, что Вы счастливо заблуждаетесь, ибо подобное совершенно невозможно, если Вы пребываете в полном относительно сего неведении; действительно, мы располагаем рассказом некоей вдовы, выступившей с подобным же иском, а кому больше доверять — вдове или девице, — судите сами, если только последняя не была мертвецки пьяна или не пребывала в глубоком обмороке, а в таком случае наши медики с трудом допускают возможность подобного казуса. Так что можете быть спокойны и выбросить все это из головы, если, конечно, мысли эти не развлекают Вас сами по себе.
Что до второго вопроса, то предлагаемый Вами способ решения его есть не что иное, как смертоубийство, и если несчастные, попавшие в сходные Обстоятельства, прибегают к вышеупомянутым Средствам, то рано или поздно им суждено понять, что средства эти хуже, нежели само, так сказать, «заболевание». Есть более мудрые и благоразумные методы, которые следует применять в подобных Случая, как-то: небольшое путешествие или встреча с верным и надежным Другом. Впоследствии же набожная и праведная жизнь вконец заставит Вас позабыть о приключившемся с Вами тяжком несчастии.
Некоторые приведенные ниже вопросы из той же Книги . Миндаль отчего так горек во рту, тогда как масло его столь сладостно? Подмастерье, впавший в нищету, как ему избавиться от нее? Кровь, законно ли и праведно ли вкушать ее? Крещение, осуществленное мирянином или повитухой, праведно ли и законно ли? Диавол, именуемый Люцифером, отчего зовется он также и Князем Тьмы? Состояние, нажиток продажей непристойных Книг, будет ли оно процветать? Зрение если ослабло, то каким Способом можно излечить это? Лошадь, имеющая округлый круп, отчего Испражнения ее квадратной формы? Счастье, что это? Дама, потревоженная на ее Ложе, что ты мыслишь об этом? Свет, телесен ли он? Мистагоги, или Кабалисты, что думаешь ты о них? Брак, не наступают ли ныне последние дни его? О поэме мистера Тейта что скажешь ты? Девство, есть ли оно Добродетель? Ветер, что это? Женщина, праведно ли поступает Мужчина, бьющий ее? Женщина, если она больна, могу ли я просить Бога, чтобы Он призвал ее к Себе? Конец вышеизложенного.
Замечание, необходимое, прежде чем приступить к дальнейшему чтению . Прежде чем приступить к дальнейшему чтению, Читателю желательно обратиться к Синопсису, или краткому обзору Сюжета, на странице восемьдесят один.
Дальнейший отрывок из моей Рукописи, описывающий Пуку Мак Феллими, его путешествие, а также прочие события . Сияние утреннего солнца, хотя и смягченное густыми кронами лесных деревьев и дерюжными занавесями на окнах, пробудило Пуку Мак Феллими от тяжелого сна обок его жены. Нахмурившись, он очертил в воздухе большим пальцем магический круг, пробудив к жизни жуков, червяков и прочую ползучую нечисть, дремавшую по всему лесу под огромными плоскими валунами. Перевернувшись на спину и полуприкрыв глаза, он заложил за косматую башку свои когтистые лапы и стал вполголоса бормотать святотатственные утренние молитвы, усиленно размышляя о мозоли на одной из своих косолапых ног. Жену его нелегко было различить рядом с ним — зловещий призрак, тень, укрывшуюся под складками черного стеганого дерюжного одеяла. Пука потянулся и взял свою трубку, перочинный нож и жгут табаку — рядом с постелью их лежало три, — чтобы выкурить первую утреннюю трубку, когда в дощатую дверь отчаянно застучали и она распахнулась.
— Добро пожаловать в мой дом, — учтиво произнес Пука, выколачивая трубку о ножку кровати и пряча Ногу так, чтобы не видно было выпирающей из-под одеяла мозоли. Пука с вежливым любопытством поглядел в пустой дверной проем, но стучавшего нигде не было видно. — Входите, будьте добры, рад вас видеть, — повторил Пука, — не часто выпадает мне честь удостоиться посещения в столь ранний час.
— Я уже внутри вашего прекрасного дома, — промолвил негромкий голосок, еще более сладостный, чем плеск и журчанье лесного водопада, еще более светозарный, чем луч утренней зари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28