Ночью Родольф выиграл кое-что в ландскнехт и потому мог пригласить Мюзетту и Марселя в ресторан, который к этому времени уже открылся.
Спать друзьям не хотелось, и после завтрака они решили втроем отправиться за город, до вокзала было недалеко, там они сели в первый отходивший поезд и вскоре очутились в Сен-Жермене. Весь день пробродили по лесу и возвратились в Париж лишь часов в семь да и то наперекор Марселю, который уверял будто еще половина первого и что стемнело только оттого, что небо нахмурилось.
Сердце Марселя, как порох, всегда готово было воспламениться от одного взгляда, поэтому нет ничего удивительного, что за праздничную ночь и за день, проведенный на лоне природы, он успел влюбиться в Мюзетту и теперь, как он выражался, «живописно ухаживал» за ней. Он дошел до того что даже предложил купить ей новую обстановку, куда лучше прежней, как только продаст свою знаменитую картину «Переход евреев через Чермное море». Художник с сожалением сознавал, что близится час разлуки, а Мюзетта позволяла ему целовать свои ручки, шею и прочие аксессуары, однако нежно отстраняла его всякий раз, как он пытался проникнуть в ее сердце путем взлома.
Когда они вернулись в Париж, Родольф ушел один, оставив приятеля с Мюзеттой, так как художник попросил у девушки позволения проводить ее до дому.
— Можно как-нибудь навестить вас? — спросил Марсель. — Я напишу ваш портрет.
— Дорогой мой, — ответила прелестная девушка, — я не могу дать вам свой адрес, ведь у меня его завтра, пожалуй, не будет. Я сама навещу вас и заштопаю вам фрак, на нем такая дыра, что через нее может проехать карета, запряженная четверкой лошадей.
— Я буду ждать вас, как мессию, — сказал Марсель.
— Но не так долго, — со смехом ответила Мюзетта. «Что за очаровательная девушка! — думал Марсель, медленно удаляясь. — Прямо-таки богиня веселья. Я сделал во фраке еще две дырки!»
Не успел он пройти и тридцати шагов, как его кто-то хлопнул по плечу. То была мадемуазель Мюзетта.
— Дорогой господин Марсель, — спросила она, — ведь вы настоящий французский рыцарь, не правда ли?
— Разумеется. Мой девиз: «Рубенс и моя повелительница».
— В таком случае, благородный рыцарь, выслушайте меня, горемычную, и пожалейте, — продолжала Мюзетта, которая была не чужда литературе, хоть с грамматикой расправлялась беспощадно. — Хозяин отнял у меня ключ от квартиры, а сейчас одиннадцать часов вечера. Понимаете?
— Понимаю, — ответил Марсель и предложил девушке руку.
Он проводил ее в свою мастерскую на Цветочной набережной. Мюзетте до смерти хотелось спать, но у нее еще хватило сил пожать Марселю руку и напомнить:
— Не забывайте о том, что вы мне обещали.
— Мюзетта! Прелесть моя! — художник слегка дрогнувшим голосом. — Вы здесь под гостеприимным кровом. Спите безмятежно! Спокойной ночи. А я — пойду.
— Зачем же? — проговорила Мюзетта, еле открывая глаза. — Я не боюсь, уверяю вас. Во-первых, здесь две комнаты, я устроюсь на диване.
— Диван жесткий, на нем не уснешь. Это все равно что толченый булыжник. Вы — моя гостья, а сам я напрошусь к приятелю, который живет на этой же площадке. Так будет благоразумнее, — добавил он. — Обычно я держу слово, но мне двадцать два года, вам — восемнадцать… Словом, я удаляюсь. Спокойной ночи, Мюзетта.
На другое утро, часов в восемь, Марсель вернулся в мастерскую с корзиной цветов, за которой он сбегал на рынок. Мюзетта еще спала, — вечером она бросилась на кровать не раздевшись. От шума она проснулась и протянула Марселю руку.
— Молодец! — сказала она.
— Молодец! — повторил он. — В данном случае это очень похоже на «глупец».
— Ну зачем же так? Это не особенно любезно с вашей стороны. Вместо того чтобы говорить обидные вещи, поднесите мне лучше эти чудесные цветы.
— Я их для вас и принес, — ответил Марсель. — Примите их. А в награду за гостеприимство спойте мне одну из ваших чудесных песенок. Быть может, тут сохранится хоть слабое эхо вашего голоса, и я еще буду слышать его, когда вы уйдете.
— Это что же такое? Значит, вы собираетесь выставить меня за дверь? — спросила Мюзетта. — А если я не хочу уходить? Знаете, Марсель, я за словом в карман не полезу и что думаю, то и говорю. Вы мне нравитесь, я вам — тоже. Это еще не любовь, но, быть может, зернышко любви. Ну так вот: я не уйду. Я остаюсь здесь, и останусь до тех пор, пока не завянут эти цветы.
— Вот как! — вскричал Марсель. — Но ведь не пройдет и двух дней, как они поблекнут. Если бы я знал — так выбрал бы иммортели.
Уже две недели Мюзетта и Марсель жили вместе, и жизнь их была исполнена прелести, хотя иной раз они и оставались без гроша. Мюзетта питала к художнику нежность, какой до сих пор еще никто ей не внушал, а Марсель уже начинал опасаться — не влюбился ли он всерьез в свою любовницу? Ему было невдомек, что и она опасается того же самого, каждое утро он проверял — не вянут ли цветы, смерть которых возвестит об их разрыве, и никак не мог понять, отчего они по-прежнему свежи. Но вскоре Марсель нашел разгадку: как-то ночью он проснулся и не нашел возле себя Мюзетты. Он встал, побежал в комнату и увидел, что его возлюбленная, воспользовавшись тем, что он спит, поливает цветы, чтобы они не завяли.
VII
ЗОЛОТОЙ ДОЖДЬ
Это случилось девятнадцатого марта… Даже если бы нашему другу Родольфу суждено было дожить до преклонных лет господина Рауль-Рошета, присутствовавшего при основании Ниневии, — он все равно не забыл бы эту дату, ибо именно в тот день, в день св. Иосифа, в три часа пополудни он выходил из банкирской конторы, где ему вручили пятьсот франков звонкой монетой.
Получив этот ломоть перуанского пирога, Родольф и не подумал расплачиваться с долгами, он, видите ли, дал себе клятву соблюдать экономию и избегать каких-либо экстравагантных выходок. К тому же на этот счет поэт придерживался твердого принципа: он полагал, что прежде чем думать об излишествах, надо позаботиться о самом необходимом, поэтому-то он и не рассчитался с кредиторами, а купил себе турецкую трубку, о которой уже давно страстно мечтал.
С этой покупкой он направился к своему приятелю Марселю, который с недавних пор приютил его у себя. Когда Родольф вошел в мастерскую живописца, из его карманов раздался перезвон, как с колокольни сельской церкви в престольный праздник. Столь необычные звуки навели Марселя на мысль, что это один из его соседей — заядлый игрок на понижение подсчитывает полученный лаж, — и художник проворчал:
— А тут еще этот проходимец дразнится. Если так будет продолжаться — я съеду. Невозможно работать, когда под боком такой шум. Начинаешь думать: уж не променять ли нищенское ремесло художника на биржевую спекуляцию?
Не подозревая, что его друг Родольф преобразился в Креза, Марсель вновь принялся за «Переход через Чермное море», — картина стояла у него на мольберте уже добрых три года.
Родольф вошел молча и стал обдумывать, как бы разыграть приятеля.
«Вот будет сейчас потеха! Вот посмеемся!» — он.
Тут он уронил на пол пятифранковую монету.
Марсель вскинул глаза и пристально посмотрел на приятеля, тот был серьезен, как статья из «Ревю де Дё Монд».
Художник подобрал монету с явным удовлетворением и весьма учтиво приветствовал ее, ибо хоть он и был мазилкой, но умел вести себя и бывал с посторонними отменно вежлив. К тому же Марсель знал, что его приятель отправился с целью раздобыть где-нибудь денег, и теперь, видя, что хлопоты увенчались успехом, безмолвно выразил свой восторг, не проявляя излишнего любопытства.
Итак, Марсель снова принялся за работу и окончательно утопил одного из египтян в пучине Чермного моря. Пока он был занят этим смертоубийством, Родольф обронил еще одну пятифранковую монету. Он украдкой наблюдал за выражением лица приятеля и посмеивался в бороду, которая, как известно, была у него трехцветная.
Звон металла подействовал на Марселя словно электрический ток, он вскочил и воскликнул:
— Как? Еще один куплет?
По полу покатилась третья монета, потом еще, еще, и вот они стали исполнять кадриль.
Марсель начал проявлять ярко выраженные признаки умственного расстройства, а Родольф хохотал как партер «Французского театра» на первом представлении «Жанны Фландрской». Тут Родольф стал без зазрения совести выворачивать карманы, и монеты пустились в какие-то невероятные steeple-chase* [Скачки с препятствиями (англ.)]. Пактол вышел из берегов, пролился золотой дождь, как при появлении Юпитера у Данаи.
Марсель замер на месте и онемел, взгляд его был прикован к диковинному зрелищу, от изумления с ним произошла метаморфоза вроде той, что постигла любопытную жену Лота. Когда Родольф бросил на пол последнюю пригоршню монет, тело живописца уже наполовину покрылось солью.
А Родольф все хохотал. Его громовой хохот заглушил бы раскаты оркестра господина Сакса, и они показались бы вздохами грудного младенца.
Завороженному, одурманенному, ошеломленному Марселю чудилось, будто он грезит. Чтобы отогнать видение, он до крови прокусил себе палец, и ему стало так больно, что он вскрикнул.
Тут он понял, что отнюдь не спит. Уставившись на золото, валявшееся у него под ногами, он воскликнул как в трагедии:
— О! Верить ли глазам своим!
Потом добавил, схватив Родольфа за руку:
— Объясни мне эту загадку.
— Если я ее тебе объясню, она перестанет быть загадкой.
— Но все-таки?
— Это — золото — плод моих неустанных трудов, — сказал Родольф, собирая монеты и раскладывая их на столе. Потом, чуть отступив, он с почтением воззрился на пятьсот франков, уложенных в стопки, и подумал:
«Неужели я теперь смогу осуществить мои мечты?»
«Здесь по меньшей мере шесть тысяч франков, — размышлял Марсель, созерцая монеты, сверкавшие на столе. — Идея! Пусть Родольф купит мой „Переход через Черное море“!
Вдруг Родольф встал в театральную позу и заговорил напыщенным тоном, сопровождая речь величавыми жестами:
— Слушай, что я тебе скажу, Марсель. Богатство, которое я явил твоим взорам, не является плодом гнусных происков. Я не торговал своим пером. Я богат, но честен. Это золото дано мне щедрой рукой, и я поклялся, то употреблю его себе на благо и ревностным трудом добьюсь солидного положения, подобающего добродетельному члену общества. Труд — священнейший долг человека!
— А лошадь — благороднейшее из животных, — заметил Марсель, перебивая оратора. — Перестань, — добавил он, — к чему эта речь, откуда такая проза? Из сокровищницы здравого смысла, что ли?
— Не перебивай и брось свои шуточки, — сказал Родольф, — они все равно притупятся, потому что попадают в броню непреклонной воли, в которую я отныне закован.
— Хорошо. Довольно вступлений. Ближе к делу.
— Вот каковы мои планы. Избавившись от материальных забот, я буду серьезно заниматься. Я закончу свою махину и добьюсь общественного признания. Прежде всего — отрекаюсь от богемы, буду одеваться как все, куплю черный фрак и стану посещать великосветские салоны. Если хочешь идти со мною в ногу, мы по-прежнему будем жить вместе, но тебе придется безоговорочно принять мою программу. В обиходе нашем будет царить строжайшая экономия. Если мы будем действовать с толком, нам обеспечено три месяца спокойной работы. Но нужно соблюдать экономию.
— Друг мой, — возразил Марсель, — экономия — это такая премудрость, которая по плечу только богатеям, а мы с тобою не знаем даже ее азов. Однако, если ассигновать на это дело шесть франков, можно купить сочинения Жана-Батиста, а он — выдающийся экономист и, быть может, научит нас искусству экономии. Что это тебя турецкая трубка?
— Да, — ответил Родольф. — Купил за двадцать пять франков.
— Как? Ты выложил за трубку целых двадцать пять франков… и еще проповедуешь экономию?
— А это и есть экономия, — ответил Родольф. — Не проходило и дня, чтобы я не разбивал трубки ценой в два су. За год я тратил на них куда больше, чем на эту… Следовательно, это самая настоящая экономия.
— Действительно, ты прав, — согласился Марсель. — А мне и невдомек.
В это время часы на соседней колокольне пробили шесть.
— Давай поскорее пообедаем, я хочу взяться за дело с сегодняшнего же вечера, — сказал Родольф. — Но насчет обеда у меня имеется замечание: на стряпню мы каждый день тратим уйму драгоценного времени. А время — это богатство труженика, поэтому время надо экономить. Начиная с сегодняшнего дня мы будем обедать в городе.
— Конечно, — ответил Марсель, — в нескольких шагах от нас есть превосходный ресторан, он малость дороговат, зато ходить недалеко и мы выгадаем время.
— Сегодня мы заглянем туда, — сказал Родольф, — но завтра или послезавтра придумаем что-нибудь еще повыгоднее… Вместо того чтобы ходить в ресторан, наймем кухарку.
— Нет, нет, — возразил Марсель, — лучше наймем лакея, заодно он будет и поваром. Подумай только, как это выгодно! Во-первых, все у нас будет в порядке: он будет чистить нам обувь, мыть кисти, ходить за покупками, я даже постараюсь пробудить в нем вкус к искусству, и он станет моим подмастерьем. Таким образом, мы с тобою выгадаем по крайней мере шесть часов в день, избавившись от занятий и хлопот, которые только вредят работе.
— Слушай-ка, у меня еще идея!…— воскликнул Родольф. — Однако идем обедать!
Пять минут спустя друзья уже сидели в отдельном кабинете ресторана и продолжали рассуждать об экономии.
— Вот какая у меня идея: не лучше ли нам вместо лакея обзавестись любовницей? — предложил Родольф.
— Одной на двоих? — в ужасе воскликнул Марсель. — Но ведь это будет дурацкая скупость, которая доведет нас до расточительности! Нам придется тогда потратиться на покупку ножей, чтобы зарезать друг друга. Я предпочитаю слугу. Помимо всего прочего, держать слугу — это хороший тон.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Родольф. — Мы раздобудем толкового парня. И если он окажется хоть чуточку грамотным, я сделаю его своим секретарем.
— Это пригодится ему на старости лет, — сказал Марсель, расплачиваясь по счету, возросшему до пятнадцати франков. — Знаешь, вышло довольно дорого. Обычно мы с тобою тратим на обед полтора франка на двоих.
— Да, но мы обедали скудно и вечерами приходилось еще ужинать, — возразил Родольф. — В конечном счете получается экономия.
— С тобою не поспоришь, — пробормотал живописец, обезоруженный этим доводом, — ты всегда оказываешься прав. Сегодня вечером будем работать?
— Да нет! Я навещу дядю, — сказал Родольф. — Это превосходнейший человек, я расскажу ему о перемене в моей жизни, он даст мне полезные советы. А ты куда направишься?
— Я пойду к старику Медичи, надо узнать, нет ли у него старых картин, требующих реставрации. Кстати, дай-ка мне пять франков.
— Зачем?
— Я пойду через мост Пон-дез-Ар.
— Вот еще! Платить за переход! Трата хоть и ничтожная, но она противоречит нашим принципам.
— Да, правда, — согласился Марсель. — Направлюсь через Новый мост… Найму кабриолет…
И друзья расстались. Каждый пошел своей дорогой, но по странной случайности дороги привели их в одно и то же место, где они и встретились.
— Ты что же — не застал дядю? — Марсель.
— А ты, не повидался с Медичи? — Родольф.
И они расхохотались.
Однако домой они вернулись очень рано… под утро.
Два дня спустя Родольф и Марсель уже совершенно преобразились. Они были одеты как новобрачные из самого высшего круга, были так хороши собою, так вылощены, так изящны, что при встрече на улице даже не сразу узнали друг друга.
Впрочем, они строго придерживались принятой ими системы экономии. Только вот распорядка работы им никак не удавалось в точности придерживаться. Они наняли слугу. Это был рослый тридцатичетырехлетний малый, родом из Швейцарии, умственными способностями своими он напоминал Жокриса. К тому же, Батист не был создан, чтобы служить лакеем, и если ему поручали отнести какой-нибудь пакет покрупнее, он краснел от негодования и отправлял пакет с рассыльным. Но у Батиста были и положительные качества: например, когда ему давали зайца, он при желании мог превратить его в заячье рагу. А так как прежде чем стать лакеем он был винокуром, то урывал немало времени на разработку нового целебного зелья, которым мечтал прославить свое имя, ореховая настойка тоже удавалась ему весьма недурно. Но была область, в которой Батист уже совершенно не знал соперников, — а именно искусство воровать у Марселя сигары и раскуривать их при помощи Родольфовых рукописей.
Однажды Марсель вздумал нарядить Батиста фараоном и воспользоваться им как моделью для своей картины «Переход евреев через Чермное море». Услышав об этом, Батист наотрез отказался позировать и потребовал расчета.
— Хорошо, — сказал Марсель. — Расчет получите сегодня вечером.
Когда Родольф вернулся домой, товарищ сообщил ему, что с Батистом надо расстаться.
— Никакого толку от него нет, — заявил он.
— Ты прав, — согласился Родольф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32