Красавица выдергивала из муфты руку и принималась энергично махать над головой.
Прачки заворачивали лица в грубые деревенские платки и зверовато поглядывали по сторонам.
Через два дня после прачек забастовали петроградские приказчики. Гостиный двор закрылся. Кухарки с корзинами носились по городу, проклиная новую власть.
Временное правительство немедленно откликнулось на забастовки. Прачки переводились полностью на хозяйский кошт. Помимо этого им устанавливалось 35 рублей ежемесячного жалованья. Чем-то порадовали и приказчиков. Одновременно правительство приняло постановление о пенсиях бывшим царским министрам. Каждому положили не более 7 тысяч. В газетах насчет этого «не более» долго изощрялись острословы.
Сегодня Корнилова впервые пригласили на заседание Временного правительства. Он заранее подобрал и уложил в папку необходимые документы. Военные дела требовали срочного внимания властей. Нужно было наконец установить, кому на самом деле подчинялась русская армия: правительству (пусть и Временному) или же какому-то Исполкому Совета? Полагалось бы правительству, а в действительности во все военные дела самым бесцеремонным образом вмешивался Исполком. Можно сказать, Исполком Совета исподволь полностью прибрал к рукам столичный гарнизон. В тех, кто горлопанил в Таврическом дворце, солдаты видели своих единственных защитников. Однако – от кого? От офицеров? Что за абсурд!
Царское отречение сокрушительней всего ударило по русской армии. Это событие оказалось неожиданнее неприятельской разорвавшейся гранаты. Особенный урон понесли фронтовые части. Солдаты, голодные, немытые, обовшивевшие в грязных ямах, называемых окопами, сразу взяли под подозрение своих командиров. На офицеров, обязанных быть строгими начальниками, обрушился солдатский гнев. Это они поднимали их из окопов и гнали под пулеметный огонь, они же и теперь, когда царя не стало, не позволяли им воткнуть штык в землю и разбежаться по домам. Слава Богу, новая власть, не царская, не генеральская, сама приказывала: дави их, шкур золотопогонных! Никакого им доверия, все они паразиты на теле трудящегося народа! Теперь солдат сам будет назначать себе хорошего командира!..
На фронте, на передовой, солдат постоянно не хватало. Петроград же был переполнен запасными батальонами. Корнилов столкнулся с этим, едва появился в старинном здании штаба на Дворцовой площади.Освобожденные от дисциплины, без строя и подчинения, солдаты превратились в солдатню и стали настоящим бедствием столичных улиц. Везде, куда ни глянь, серые шинели нараспашку и аршинные матросские клеши, заляпанные грязью. И каждый смотрит задорно, нагло, у каждого через плечо небрежно накинут засаленный винтовочный ремень.
В солнечные дни, когда морозы отпускали, Петроград напоминал узловую станцию в прифронтовой полосе.
Лавр Георгиевич знал, что он не создан царедворцем и своей армейской прямотой способен лишь наживать себе врагов. Однако наблюдать за тем, что происходит, и молчать – невыносимо. Преступно молчать! Новое двоевластие в России опасно, гибельно. Особенно для армии…
От бессовестной демагогии буквально глохли уши. Во всех без исключения газетах разнузданная солдатня льстиво именовалась «сторожевыми псами революции». Попробуй-ка после этого подать им команду командирским зычным голосом!
Тыловое разложение достигло крайнего предела, и Корнилов намеревался об этом говорить…
Автомобиль подъехал к Зимнему дворцу со стороны Кавалергардского крыльца. Адъютант, полковник Плетнев, выскочил первым и ждал на нижней ступеньке лестницы. Он стал подниматься за Корниловым на шаг позади.
Внизу к подъезду подкатил еще автомобиль. Полковник Плетнев стал изумленно пучить глаза. Лавр Георгиевич не удержался и оглянулся сверху. В подъехавшем автомобиле на коленях у рыжего солдата с винтовкой сидел жгучий кавказец с усами. Солдат баюкал кавказца, словно великовозрастного капризного ребенка. Кавказец слез с колен и стал выбираться из машины. Это был Чхеидзе, один из главарей Петроградского Совета депутатов. Он, как и все новые властители России, панически боялся покушений.
Малахитовый зал был переполнен и гудел. Многолюдье поразило Корнилова. Царила какая-то базарная, совсем не правительственная толчея. Неужели все это министры? Сколько же их? Потом он узнал, что приглашены и члены Исполкома Совета. Ах, новая власть? Очень любопытно! Перед ним мелькали тусклые, невыразительные лица – ни на одном не останавливался взгляд. Сплошь серое беспокойное пятно… Но нет, вот и знакомые фигуры: сблизив головы и разговаривая на ходу, проплыли белый как лунь Милюков и полнокровный, с короткой шеей Гучков, военный министр. Перед ними расступались – деятели, известные на всю Россию еще с думских времен.
Стремительно, как бы рассекая выставленным плечом податливую толпу, промчался крайне нервный господин, в котором все было торчком: короткие волосы, зрачки, вздернутые плечи. Одетон был в нерусский френч и кожаные краги. За ним гнался могучий матрос с бутылкой молока. Убегая от матроса, нелепый господин сердито оборачивал потное мясистое лицо и ругался… Лавр Георгиевич признал знаменитого адвоката Керенского. После удаления почки врачи прописали Керенскому свежее молоко. Матрос был приставлен напоминать ему о времени питья.
Заседание открыл невысокий рыжеватый человек с профессорской бородкой – князь Львов, известный земский деятель. Люди стали тыкаться на свободные места, гул в зале постепенно стих.
Новые власти объявили об очередном сокращении хлебного пайка. Предполагалось введение карточек – пока на мясо. Перебои с продовольствием продолжали волновать рабочие окраины столицы. Следовало принять меры, чтобы предотвратить взрыв народного гнева. Следующий оратор потребовал от правительства внимания к солдаткам и вдовам погибших на фронтах. Он предлагал незамедлительно вотировать увеличение денежного пайка до 20 рублей на каждую осиротевшую семью. Князь Львов хотел голосовать, как вдруг на трибуну выскочил раскосмаченный человек и пылко потребовал декрета: уравнять в правах гражданских жен с законными… Лавр Георгиевич стал с беспокойством ерзать. Ну а война-то?.. Армия? Неужели позабыли? Пора бы дойти очереди и до военных дел.
Дверь в зал внезапно распахнулась – как видно, от удара ногой. Напряженно балансируя подносом, показался солдат, на коленях которого приехал Чхеидзе. Солдат оказался тоже кавказцем, только совсем белесым, почти рыжим. Не обращая внимания на сидевших в зале, он бережно нес поднос с тремя судками. Лавр Георгиевич остолбенел. Однако, кроме него, солдата никто не замечал, все продолжали слушать раскосмаченного человека. Солдат пробрался к Чхеидзе и стал снимать судки. Он открыл крышку и понюхал. «Ешь!» – приказал он своему начальнику. Приняв судок, Чхеидзе тоже вобрал носом ароматный пар, взял ложку и, хлебая, продолжал слушать, что там выкрикивает с трибуны раскосмаченный.
Лавр Георгиевич стал искать глазами военного министра и не нашел. Гучков сумел незаметно скрыться.
«Балаган… Кабак!» – возмутился Корнилов и стал выбираться из переполненного зала.
Инженер Завойко искренне жалел Корнилова. На плечи командующего столичным округом свалилась тяжесть неподъемная. Политик никак не мог убить в нем генерала.
В политике, особенно в большой политике, полагалось провозглашать одно, однако поступать совершенно по-другому. Политик профессиональный лжет и лицемерит легко, небрежно, как и дышит, не сморгнув глазом. Как раз эти качества не давалисьгенералу. Он испытывал отвращение ко всякому, кто легко перерождался, перестраивая свои убеждения в угоду обстоятельствам. Сколько же выявилось бессовестных приспособленцев, хулящих ныне то, чему еще так недавно они поклонялись!
В меру своих сил инженер помогал Корнилову и с удовольствием стал ощущать, что сделался ему необходимым.
2 апреля, в начале дня, инженер Завойко появился в генеральском кабинете и положил на стол свежую листовку. Он только что на Невском купил ее у мальчишки газетчика. Лицо инженера светилось невысказанным торжеством.
Лавр Георгиевич опустил лицо и стал читать: «ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО БОЛЬШЕВИКАМ СОВЕТА ПЕТРОГРАДСКИХ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ». Не удержавшись, он глянул на оборот листовки и увидел подпись Пуришкевича. Знаменитая фамилия! Отвечая на его безмолвный вопрос, Завойко утвердительно кивнул: да-да, тот самый…
Владимир Митрофанович Пуришкевич, убийца Распутина, слыл в России главным юдофобом и непримиримым обличителем еврейства. Выходец из Бессарабии, из самой сердцевины пресловутой «черты оседлости», он собственными глазами видел, как тонко и искусно вздымался «девятый вал местечкового возмущения». После первого антирусского восстания в 1905 году («первая русская революция») Пуришкевич создал и возглавил «Союз Михаила Архангела». Он уверенно владел пером и в своих статьях возмущался наигранной истерикой всевозможных «прогрессистов», просвещая ленивого российского обывателя насчет долголетней настойчивой работы террористов-революционеров.
Став депутатом Государственной думы, Владимир Митрофанович своими обличительными выступлениями с трибуны заслужил как восторженное почитание одних, так и лютую ненависть других.
Однажды, получив слово, он вышел перед залом и сделал знак думским приставам. Двое приставов поднялись к нему. Он вручил им длинную ленту черного цвета и попросил растянуть ее поперек зала. Лента протянулась от стены до стены. Депутаты увидели сплошную череду фотографий, наклеенных на ленту. С высоты трибуны Пуришкевич объявил, что народные избранники видят своими глазами портреты жертв так называемого «освободительного движения». За последние годы от бомб, пуль и кинжалов террористов погибло более 20 тысяч человек. При этом не следует забывать, что злоумышленниками убиваются, как правило, самые выдающиеся деятели России.
Не ограничившись демонстрацией в зале Думы, Владимир Митрофанович составил и издал несколько томов под общим названием «Книга Русской Скорби». Оформить это памятное издание взялся замечательный русский художник Виктор Васнецов.
Пуришкевич, пожалуй, первым из политических деятелей новой России указал на опасность большевизма. Активную и бесцеремонную деятельность недавно возникшего Совета он связывал с замыслами большевиков на захват власти во взбаламученной России.
Листовка, которую Завойко положил перед Корниловым, являлась как бы звоном колокола, оповещавшим о надвигавшейся беде.
Лавр Георгиевич читал: «Пользуясь свободой слова, равною для всех, я, по обыкновению своему, выступаю открыто и, посылая вам ряд нижеприведенных обвинений, требую на них категорического ответа. Я ОБВИНЯЮ ВАС…»
В обращении содержалось 10 пунктов обвинения. С особенною страстью Пуришкевич возмущался намеренным развалом русской армии.
«Я обвиняю вас, что вы преступно развращаете армию… Я обвиняю вас в бесконечных жертвах разгула вашего пера, проникшего в армию, поселившего недоверие между солдатом и офицером, которые в течение более двух с половиною лет, живя в дружбе и согласии братьями в окопах, отстаивали честь Родины на ее границах, страдая, терпя и умирая за родные святыни.
Я обвиняю вас в том, что вы понижаете боеспособность русской армии, давая право каждому члену ее быть компетентным судьей задачи исторической борьбы русского народа и усугубляя тем самым разномыслие в рядах армии…
Я обвиняю вас в беспримерном отсутствии патриотизма, в пренебрежении к насущнейшим нуждам русского войска…
Я обвиняю вас в том, что среда ваша кишит бесконечным числом провокаторов, раньше работавших на средства депорта-мента полиции, а сейчас несомненно нашедших поддержку своему существованию в щедрых карманах Гогенцоллернов…
Я обвиняю вас в том, что под видом защиты завоеваний народа в области свободы вы держите в столице громадное количество войск, необходимых на фронте…
Я считаю ваши действия величайшим преступлением против Родины в настоящее время, когда сильный враг у ворот наших и над государственным существованием нашим занесен отточенный немецкий нож…
Вы не народ… Вы совершаете величайшее преступление против России.
К ответу вас, ^к ответу, лицемеры с душою Каина, с руками Понтия Пилата!»
Как видим, самиздат имел хождение задолго до советской власти. Помимо «Обращения» Пуришкевича также в виде прокламаций распространялась речь Милюкова в Думе «Что это: глупость или измена?»
Примечательно, что после Октябрьского переворота Пуришкевич был арестован незамедлительно. Он стал арестантом № 1 молодой советской власти и самым первым узнал все «прелести» подвалов грозной и кровавой ВЧК.Кончив чтение, Лавр Георгиевич с удовлетворением откинулся на спинку кресла. Молодчина! Его особенно тронула тревога Пу-ришкевича о судьбе российской армии. Завойко же, по обыкновению, «бурил глубже»: он продолжал доказывать упрямому генералу (испорченному дремотным Востоком), что Россия становится очередной жертвой кровавого нашествия новых хазар. Большевики пока что очень малочисленны – это на самом деле так. Но разве в Китае не говорят, что даже путь в тысячу верст начинается с первого шага? Разве самое свирепое пламя не разгорается от крохотной искры?.. Настойчивые усилия умницы инженера начинали приносить первые плоды. В тот день после листовки они впервые не заспорили и стали рассуждать об удивительной уживчивости русского народа, собравшего под свое крыло десятки самых разнообразных племен. И все живут в мире и согласии. Все… кроме евреев. Но в основе еврейского вопроса – многовековое коварство этих квартирантов на русской земле. Сама религия евреев побуждает их постоянно сеять злые семена национального раздора… Невольно вспомнилось Смутное время, подлость перебежчиков-бояр и тайный талмудизм Лжедмит-рия II. Как тогда спаслась Россия? Ее спасли национальные вожди. Сейчас же во всей России не видно ни одного вождя – сплошь партийные главари. Но главарь – отнюдь не вождь, тем более национальный. На посту вождя должен находиться не карьерист, но человек долга.
Через день, 4 апреля, в Петрограде начала работать сессия Совета рабочих и солдатских депутатов. Особенно злобно ораторствовали Гоц, Либер и Гендельман. Они настояли на резолюции: «Дать решительный отпор всяким попыткам правительства уйти от контроля демократии». На первый взгляд это были угрозы князю Львову и его министрам Гучкову с Милюковым. На самом же деле камни летели в огород командующего войсками округа. Новые хазары быстро вычислили человека, с именем которого связывались надежды на обуздание хаоса в государстве. Против Корнилова свидетельствовало его желание железною рукой навести необходимую дисциплину. По этой железной руке Исполком Совета уже однажды треснул – когда новый командующий вознамерился освежить столичный гарнизон боеспособными частями с фронта.
Контроль за деятельностью правительства на деле означал всевластие Совета.
Существовавшее двоевластие все больше тяготило деятелей Исполкома.
Корнилов своих планов не скрывал. Инженер Завойко называл эту открытость сущим безрассудством. Разве мыслимо идти на пулеметы во весь рост?!
Боевому генералу следовало стать еще и опытным политиком.Однако времени для этого уже не оставалось…
Накануне сессии Совета, 3 апреля, в Петрограде произошло событие, которое в конечном счете и привело к отставке Корнилова с важного поста командующего войсками округа. Вечером того дня на Финляндском вокзале огромные толпы народа встречали главаря большевиков Бланка – Ульянова – Ленина, сумевшего наконец прорваться в бурливший Петроград из далекой и спокойной Швейцарии. Гремели оркестры, реяли знамена, грозно поводил хоботом зеленый броневик. Свет прожекторов сверкал на множестве штыков. Вскарабкавшись на броневик, приехавший сорвал с головы кепку и, отчаянно картавя, принялся кидать в жадно внимавшую толпу гневные призывы к народному возмездию.
О митинге на вокзале Корнилову поведал Савинков, явившийся вдруг на Дворцовую на следующий день после резолюции Совета о контроле над правительством.
Второе появление знаменитого террориста в корниловском кабинете показывало, что этот отчаянный человек сделал свой выбор. Деятельная натура Савинкова изнывала от безделья. Он всей душой рвался в активную политику.
На этот раз Савинков заявился обремененный множеством важных и секретных сведений. С ним был молчаливый человек в мундире без погон. Этот спутник не произнес ни слова, говорил один Савинков. Связав приезд Ленина с решительной резолюцией Совета, бывший террорист предрек, что со вчерашнего вечера обстановка в Петрограде сильно обострится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Прачки заворачивали лица в грубые деревенские платки и зверовато поглядывали по сторонам.
Через два дня после прачек забастовали петроградские приказчики. Гостиный двор закрылся. Кухарки с корзинами носились по городу, проклиная новую власть.
Временное правительство немедленно откликнулось на забастовки. Прачки переводились полностью на хозяйский кошт. Помимо этого им устанавливалось 35 рублей ежемесячного жалованья. Чем-то порадовали и приказчиков. Одновременно правительство приняло постановление о пенсиях бывшим царским министрам. Каждому положили не более 7 тысяч. В газетах насчет этого «не более» долго изощрялись острословы.
Сегодня Корнилова впервые пригласили на заседание Временного правительства. Он заранее подобрал и уложил в папку необходимые документы. Военные дела требовали срочного внимания властей. Нужно было наконец установить, кому на самом деле подчинялась русская армия: правительству (пусть и Временному) или же какому-то Исполкому Совета? Полагалось бы правительству, а в действительности во все военные дела самым бесцеремонным образом вмешивался Исполком. Можно сказать, Исполком Совета исподволь полностью прибрал к рукам столичный гарнизон. В тех, кто горлопанил в Таврическом дворце, солдаты видели своих единственных защитников. Однако – от кого? От офицеров? Что за абсурд!
Царское отречение сокрушительней всего ударило по русской армии. Это событие оказалось неожиданнее неприятельской разорвавшейся гранаты. Особенный урон понесли фронтовые части. Солдаты, голодные, немытые, обовшивевшие в грязных ямах, называемых окопами, сразу взяли под подозрение своих командиров. На офицеров, обязанных быть строгими начальниками, обрушился солдатский гнев. Это они поднимали их из окопов и гнали под пулеметный огонь, они же и теперь, когда царя не стало, не позволяли им воткнуть штык в землю и разбежаться по домам. Слава Богу, новая власть, не царская, не генеральская, сама приказывала: дави их, шкур золотопогонных! Никакого им доверия, все они паразиты на теле трудящегося народа! Теперь солдат сам будет назначать себе хорошего командира!..
На фронте, на передовой, солдат постоянно не хватало. Петроград же был переполнен запасными батальонами. Корнилов столкнулся с этим, едва появился в старинном здании штаба на Дворцовой площади.Освобожденные от дисциплины, без строя и подчинения, солдаты превратились в солдатню и стали настоящим бедствием столичных улиц. Везде, куда ни глянь, серые шинели нараспашку и аршинные матросские клеши, заляпанные грязью. И каждый смотрит задорно, нагло, у каждого через плечо небрежно накинут засаленный винтовочный ремень.
В солнечные дни, когда морозы отпускали, Петроград напоминал узловую станцию в прифронтовой полосе.
Лавр Георгиевич знал, что он не создан царедворцем и своей армейской прямотой способен лишь наживать себе врагов. Однако наблюдать за тем, что происходит, и молчать – невыносимо. Преступно молчать! Новое двоевластие в России опасно, гибельно. Особенно для армии…
От бессовестной демагогии буквально глохли уши. Во всех без исключения газетах разнузданная солдатня льстиво именовалась «сторожевыми псами революции». Попробуй-ка после этого подать им команду командирским зычным голосом!
Тыловое разложение достигло крайнего предела, и Корнилов намеревался об этом говорить…
Автомобиль подъехал к Зимнему дворцу со стороны Кавалергардского крыльца. Адъютант, полковник Плетнев, выскочил первым и ждал на нижней ступеньке лестницы. Он стал подниматься за Корниловым на шаг позади.
Внизу к подъезду подкатил еще автомобиль. Полковник Плетнев стал изумленно пучить глаза. Лавр Георгиевич не удержался и оглянулся сверху. В подъехавшем автомобиле на коленях у рыжего солдата с винтовкой сидел жгучий кавказец с усами. Солдат баюкал кавказца, словно великовозрастного капризного ребенка. Кавказец слез с колен и стал выбираться из машины. Это был Чхеидзе, один из главарей Петроградского Совета депутатов. Он, как и все новые властители России, панически боялся покушений.
Малахитовый зал был переполнен и гудел. Многолюдье поразило Корнилова. Царила какая-то базарная, совсем не правительственная толчея. Неужели все это министры? Сколько же их? Потом он узнал, что приглашены и члены Исполкома Совета. Ах, новая власть? Очень любопытно! Перед ним мелькали тусклые, невыразительные лица – ни на одном не останавливался взгляд. Сплошь серое беспокойное пятно… Но нет, вот и знакомые фигуры: сблизив головы и разговаривая на ходу, проплыли белый как лунь Милюков и полнокровный, с короткой шеей Гучков, военный министр. Перед ними расступались – деятели, известные на всю Россию еще с думских времен.
Стремительно, как бы рассекая выставленным плечом податливую толпу, промчался крайне нервный господин, в котором все было торчком: короткие волосы, зрачки, вздернутые плечи. Одетон был в нерусский френч и кожаные краги. За ним гнался могучий матрос с бутылкой молока. Убегая от матроса, нелепый господин сердито оборачивал потное мясистое лицо и ругался… Лавр Георгиевич признал знаменитого адвоката Керенского. После удаления почки врачи прописали Керенскому свежее молоко. Матрос был приставлен напоминать ему о времени питья.
Заседание открыл невысокий рыжеватый человек с профессорской бородкой – князь Львов, известный земский деятель. Люди стали тыкаться на свободные места, гул в зале постепенно стих.
Новые власти объявили об очередном сокращении хлебного пайка. Предполагалось введение карточек – пока на мясо. Перебои с продовольствием продолжали волновать рабочие окраины столицы. Следовало принять меры, чтобы предотвратить взрыв народного гнева. Следующий оратор потребовал от правительства внимания к солдаткам и вдовам погибших на фронтах. Он предлагал незамедлительно вотировать увеличение денежного пайка до 20 рублей на каждую осиротевшую семью. Князь Львов хотел голосовать, как вдруг на трибуну выскочил раскосмаченный человек и пылко потребовал декрета: уравнять в правах гражданских жен с законными… Лавр Георгиевич стал с беспокойством ерзать. Ну а война-то?.. Армия? Неужели позабыли? Пора бы дойти очереди и до военных дел.
Дверь в зал внезапно распахнулась – как видно, от удара ногой. Напряженно балансируя подносом, показался солдат, на коленях которого приехал Чхеидзе. Солдат оказался тоже кавказцем, только совсем белесым, почти рыжим. Не обращая внимания на сидевших в зале, он бережно нес поднос с тремя судками. Лавр Георгиевич остолбенел. Однако, кроме него, солдата никто не замечал, все продолжали слушать раскосмаченного человека. Солдат пробрался к Чхеидзе и стал снимать судки. Он открыл крышку и понюхал. «Ешь!» – приказал он своему начальнику. Приняв судок, Чхеидзе тоже вобрал носом ароматный пар, взял ложку и, хлебая, продолжал слушать, что там выкрикивает с трибуны раскосмаченный.
Лавр Георгиевич стал искать глазами военного министра и не нашел. Гучков сумел незаметно скрыться.
«Балаган… Кабак!» – возмутился Корнилов и стал выбираться из переполненного зала.
Инженер Завойко искренне жалел Корнилова. На плечи командующего столичным округом свалилась тяжесть неподъемная. Политик никак не мог убить в нем генерала.
В политике, особенно в большой политике, полагалось провозглашать одно, однако поступать совершенно по-другому. Политик профессиональный лжет и лицемерит легко, небрежно, как и дышит, не сморгнув глазом. Как раз эти качества не давалисьгенералу. Он испытывал отвращение ко всякому, кто легко перерождался, перестраивая свои убеждения в угоду обстоятельствам. Сколько же выявилось бессовестных приспособленцев, хулящих ныне то, чему еще так недавно они поклонялись!
В меру своих сил инженер помогал Корнилову и с удовольствием стал ощущать, что сделался ему необходимым.
2 апреля, в начале дня, инженер Завойко появился в генеральском кабинете и положил на стол свежую листовку. Он только что на Невском купил ее у мальчишки газетчика. Лицо инженера светилось невысказанным торжеством.
Лавр Георгиевич опустил лицо и стал читать: «ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО БОЛЬШЕВИКАМ СОВЕТА ПЕТРОГРАДСКИХ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ». Не удержавшись, он глянул на оборот листовки и увидел подпись Пуришкевича. Знаменитая фамилия! Отвечая на его безмолвный вопрос, Завойко утвердительно кивнул: да-да, тот самый…
Владимир Митрофанович Пуришкевич, убийца Распутина, слыл в России главным юдофобом и непримиримым обличителем еврейства. Выходец из Бессарабии, из самой сердцевины пресловутой «черты оседлости», он собственными глазами видел, как тонко и искусно вздымался «девятый вал местечкового возмущения». После первого антирусского восстания в 1905 году («первая русская революция») Пуришкевич создал и возглавил «Союз Михаила Архангела». Он уверенно владел пером и в своих статьях возмущался наигранной истерикой всевозможных «прогрессистов», просвещая ленивого российского обывателя насчет долголетней настойчивой работы террористов-революционеров.
Став депутатом Государственной думы, Владимир Митрофанович своими обличительными выступлениями с трибуны заслужил как восторженное почитание одних, так и лютую ненависть других.
Однажды, получив слово, он вышел перед залом и сделал знак думским приставам. Двое приставов поднялись к нему. Он вручил им длинную ленту черного цвета и попросил растянуть ее поперек зала. Лента протянулась от стены до стены. Депутаты увидели сплошную череду фотографий, наклеенных на ленту. С высоты трибуны Пуришкевич объявил, что народные избранники видят своими глазами портреты жертв так называемого «освободительного движения». За последние годы от бомб, пуль и кинжалов террористов погибло более 20 тысяч человек. При этом не следует забывать, что злоумышленниками убиваются, как правило, самые выдающиеся деятели России.
Не ограничившись демонстрацией в зале Думы, Владимир Митрофанович составил и издал несколько томов под общим названием «Книга Русской Скорби». Оформить это памятное издание взялся замечательный русский художник Виктор Васнецов.
Пуришкевич, пожалуй, первым из политических деятелей новой России указал на опасность большевизма. Активную и бесцеремонную деятельность недавно возникшего Совета он связывал с замыслами большевиков на захват власти во взбаламученной России.
Листовка, которую Завойко положил перед Корниловым, являлась как бы звоном колокола, оповещавшим о надвигавшейся беде.
Лавр Георгиевич читал: «Пользуясь свободой слова, равною для всех, я, по обыкновению своему, выступаю открыто и, посылая вам ряд нижеприведенных обвинений, требую на них категорического ответа. Я ОБВИНЯЮ ВАС…»
В обращении содержалось 10 пунктов обвинения. С особенною страстью Пуришкевич возмущался намеренным развалом русской армии.
«Я обвиняю вас, что вы преступно развращаете армию… Я обвиняю вас в бесконечных жертвах разгула вашего пера, проникшего в армию, поселившего недоверие между солдатом и офицером, которые в течение более двух с половиною лет, живя в дружбе и согласии братьями в окопах, отстаивали честь Родины на ее границах, страдая, терпя и умирая за родные святыни.
Я обвиняю вас в том, что вы понижаете боеспособность русской армии, давая право каждому члену ее быть компетентным судьей задачи исторической борьбы русского народа и усугубляя тем самым разномыслие в рядах армии…
Я обвиняю вас в беспримерном отсутствии патриотизма, в пренебрежении к насущнейшим нуждам русского войска…
Я обвиняю вас в том, что среда ваша кишит бесконечным числом провокаторов, раньше работавших на средства депорта-мента полиции, а сейчас несомненно нашедших поддержку своему существованию в щедрых карманах Гогенцоллернов…
Я обвиняю вас в том, что под видом защиты завоеваний народа в области свободы вы держите в столице громадное количество войск, необходимых на фронте…
Я считаю ваши действия величайшим преступлением против Родины в настоящее время, когда сильный враг у ворот наших и над государственным существованием нашим занесен отточенный немецкий нож…
Вы не народ… Вы совершаете величайшее преступление против России.
К ответу вас, ^к ответу, лицемеры с душою Каина, с руками Понтия Пилата!»
Как видим, самиздат имел хождение задолго до советской власти. Помимо «Обращения» Пуришкевича также в виде прокламаций распространялась речь Милюкова в Думе «Что это: глупость или измена?»
Примечательно, что после Октябрьского переворота Пуришкевич был арестован незамедлительно. Он стал арестантом № 1 молодой советской власти и самым первым узнал все «прелести» подвалов грозной и кровавой ВЧК.Кончив чтение, Лавр Георгиевич с удовлетворением откинулся на спинку кресла. Молодчина! Его особенно тронула тревога Пу-ришкевича о судьбе российской армии. Завойко же, по обыкновению, «бурил глубже»: он продолжал доказывать упрямому генералу (испорченному дремотным Востоком), что Россия становится очередной жертвой кровавого нашествия новых хазар. Большевики пока что очень малочисленны – это на самом деле так. Но разве в Китае не говорят, что даже путь в тысячу верст начинается с первого шага? Разве самое свирепое пламя не разгорается от крохотной искры?.. Настойчивые усилия умницы инженера начинали приносить первые плоды. В тот день после листовки они впервые не заспорили и стали рассуждать об удивительной уживчивости русского народа, собравшего под свое крыло десятки самых разнообразных племен. И все живут в мире и согласии. Все… кроме евреев. Но в основе еврейского вопроса – многовековое коварство этих квартирантов на русской земле. Сама религия евреев побуждает их постоянно сеять злые семена национального раздора… Невольно вспомнилось Смутное время, подлость перебежчиков-бояр и тайный талмудизм Лжедмит-рия II. Как тогда спаслась Россия? Ее спасли национальные вожди. Сейчас же во всей России не видно ни одного вождя – сплошь партийные главари. Но главарь – отнюдь не вождь, тем более национальный. На посту вождя должен находиться не карьерист, но человек долга.
Через день, 4 апреля, в Петрограде начала работать сессия Совета рабочих и солдатских депутатов. Особенно злобно ораторствовали Гоц, Либер и Гендельман. Они настояли на резолюции: «Дать решительный отпор всяким попыткам правительства уйти от контроля демократии». На первый взгляд это были угрозы князю Львову и его министрам Гучкову с Милюковым. На самом же деле камни летели в огород командующего войсками округа. Новые хазары быстро вычислили человека, с именем которого связывались надежды на обуздание хаоса в государстве. Против Корнилова свидетельствовало его желание железною рукой навести необходимую дисциплину. По этой железной руке Исполком Совета уже однажды треснул – когда новый командующий вознамерился освежить столичный гарнизон боеспособными частями с фронта.
Контроль за деятельностью правительства на деле означал всевластие Совета.
Существовавшее двоевластие все больше тяготило деятелей Исполкома.
Корнилов своих планов не скрывал. Инженер Завойко называл эту открытость сущим безрассудством. Разве мыслимо идти на пулеметы во весь рост?!
Боевому генералу следовало стать еще и опытным политиком.Однако времени для этого уже не оставалось…
Накануне сессии Совета, 3 апреля, в Петрограде произошло событие, которое в конечном счете и привело к отставке Корнилова с важного поста командующего войсками округа. Вечером того дня на Финляндском вокзале огромные толпы народа встречали главаря большевиков Бланка – Ульянова – Ленина, сумевшего наконец прорваться в бурливший Петроград из далекой и спокойной Швейцарии. Гремели оркестры, реяли знамена, грозно поводил хоботом зеленый броневик. Свет прожекторов сверкал на множестве штыков. Вскарабкавшись на броневик, приехавший сорвал с головы кепку и, отчаянно картавя, принялся кидать в жадно внимавшую толпу гневные призывы к народному возмездию.
О митинге на вокзале Корнилову поведал Савинков, явившийся вдруг на Дворцовую на следующий день после резолюции Совета о контроле над правительством.
Второе появление знаменитого террориста в корниловском кабинете показывало, что этот отчаянный человек сделал свой выбор. Деятельная натура Савинкова изнывала от безделья. Он всей душой рвался в активную политику.
На этот раз Савинков заявился обремененный множеством важных и секретных сведений. С ним был молчаливый человек в мундире без погон. Этот спутник не произнес ни слова, говорил один Савинков. Связав приезд Ленина с решительной резолюцией Совета, бывший террорист предрек, что со вчерашнего вечера обстановка в Петрограде сильно обострится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75