У них? – изумился инженер. – Да за кого же вы их держите? За круглых дураков? Так они вам и… Пытались! Даже меморандум сочинили. Знаете, что они ответили? «Мы договаривались вовсе не с вами, а с царем!» Дескать, и ступайте подальше.
– Но это же свинство! – возмутился Корнилов.
Вместо ответа инженер устремил на него долгий взгляд. Помолчав, он вдруг спросил:
– Вы ведь на фронте с первого дня?
– Конечно. А в чем дело?
– Еще один вопрос: а до фронта были в строю или… где?
– Да в чем дело? – Корнилов начал сердиться.
– Дело в том, что вы отстали, генерал. Чудовищно отстали! Фронт забирает человека целиком. Вы стали видеть только то, что сверху. Но вы же знаете… Не мне же вас учить! – Он произнес это раздраженно, с сердцем. В самом деле, зачем между умными людьми заниматься переливанием из пустого в порож нее?
Так разговор поворотил к тому, ради чего Завойко и напросился на знакомство.
– Лавр Георгиевич, неужели вы думаете, что нас бьют на фронте? Нас бьют здесь, в Петрограде. Да-да, здесь! – И он постучал пальцем о стол.
– Вы намекаете на Распутина? – осторожно осведомился Корнилов.
– Э, что Распутин! Ширмочка, и больше ничего. Вы, кстати, можете сказать, какой пост он занимал?
Корнилов изумился:
– Распутин? Да никакого, по-моему.
– В том-то и дело. А ему зачем-то учредили личного секрета ря. Как министру или там сенатору… И этим самым секретарем поставили не кого-нибудь, а Симановича, Арона Симановича, ужасно ловкого еврея. А этот самый Симанович, как удалось установить… Генерал, вся распутинская закавыка в этом самом Симановиче!
Корнилову сразу вспомнился плен и генерал Мартынов.
– Простите, но-о… Вы что же, думаете, во всем евреи вино ваты?
– А кто, по-вашему? Чухонцы?
– Да мы же сами и виноваты!
– Простите, генерал… не совсем понимаю. Вы пробовали по смотреть вокруг?
– Где? Где вокруг? На Невском? Не спорю. Но по России! Что же, одни евреи?
– Ах вы вот как ставите вопрос!
Но как же иначе-то? Иначе нельзя!Инженер пустился в рассуждения насчет черты оседлости. Ввели ее при Екатерине Великой и по предложению, между прочим, великого русского поэта Гавриила Державина. Установили своего рода засеку, чтобы не дать еврейству проникнуть в Восточную Россию, за Урал. Так ведь проникли же! В Сибири ими схвачена вся добыча золота, пушное дело, лесоторговля. Самые прибыльные отрасли – так уверял Завойко – в руках евреев. Вот вам и черта оседлости, вот вам и засека!
– Мы хвалимся, черт побери, что кормим хлебом всю Европу. И в самом деле кормим! Но был ли год, когда сама Россия не голодала? Не было. Ни одного! А перед войной – вы это долж ны помнить, – в 1911 году, неурожай поразил сразу 26 губер ний. На лебеде сидело 30 миллионов человек. Но русский хлеб все равно шел за границу. Сами умирали, но у Европы не отняли ни кусочка.
– Недоедим, а вывезем! – произнес Корнилов.
С угрюмым видом инженер побарабанил пальцами:
– Недоедали-то мы, а вот вывозили… – и не договорил.
Хлебный поток, и это знал в России каждый гимназист, традиционно шел через южные ворота империи – через Одессу. Торговцы хлебом, коммерсанты не думали о том, сколько русских мужиков подохнет с голоду, их волновала только прибыль.
– Лавр Георгиевич, – внезапно спросил Завойко, – вам ког да-нибудь приходилось сталкиваться с евреем-дураком?
– Мне? Н-ну как сказать… А почему это вас интересует?
– Не приходилось, вот в чем дело. Русских дураков – сколь ко угодно, но евреев – ни одного. Знаете, в чем дело? Никогда не догадаетесь! Все дело в том, что мы с вами живем в столицах. А чтобы бедному еврею попасть сюда, ему надо преодолеть процент ную норму. Вот и получается, что мы этой чертой оседлости устроили настоящее сито. Мелкое, но все же сито. И просеивают ся через него, просачиваются, пролезают самые ловкие, самые умные, а порой и мудрые. Как раз на эти пять процентов наше сито и рассчитано! Дураки и недотепы остаются там, в местечках. Сюда, в столицы, проникают самые из самых. А уж тут они… Вспомните-ка о ложке дегтя в бочке меда!
– Владимир Семенович, я в плену вот так же, как и с вами… Товарищ оказался там… Ну, что значит товарищ? По несчастью, как вы сами понимаете…
– И вы с ним, – подхватил Завойко, – спорили, что называ ется, до хрипоты. Он вам – свое, а вы ему – свое. Дескать, ну сколько их и сколько нас? Смешно же сравнивать! Я угадал?
– Да, в общем-то… Но разве я не прав? Завойко хмыкнул:
– По-вашему выходит, что ложка дегтя с бочкой меда ничего не сделает? Так прикажете вас понимать?С минуту, не меньше, они смотрели один другому в глаза.
– Владимир Семенович, я человек практический. Мне кажет ся, теории уже достаточно.
– Что ж, приятно слышать, – отозвался инженер. – Спра шивайте. Я для этого и пришел.
– Вы можете мне указать на-а… эту ложку дегтя, скажем так? А если можно, ткните пальцем. Я скорей пойму.
Это было приглашение к откровенному разговору.
– Что ж, приятно слышать, – охотно отозвался инженер. – В самом деле, теории достаточно. Это, собственно, моя вина – увлекся и разболтался. Не осудите великодушно! Как-никак, а встретить единомышленника в таком лице и на таком посту… Скажите, вас мой визит не удивил нисколько?
– М-м… Как вам сказать? Дело в том, что меня предупредил мой товарищ, генерал Крымов.
– А-а, Александр Михайлович. Люблю этого славного бурбо на. И ничего не могу с собой поделать. Очень ценный, очень современный человек! Мы как-то с ним… вот как и с вами… Но он хоть вас предупредил? Я же к вам не абы как, а послан, так сказать, уполномочен.
В гнилостном ненастном Петрограде инженер Завойко бросался в глаза своим необыкновенно загорелым лицом. Испеченность кожи до черноты поразительно контрастировала с ранней сединой. Зимой и летом инженер щеголевато ходил с непокрытой головой. На него невольно оглядывались прохожие.
Лавр Георгиевич догадался правильно: такой несмываемый загар человек мог обрести только в одном месте – в жгучих песках безводной Азии.
В Петрограде инженер Завойко появился совсем недавно. Отречение царя застало его у черта на куличках: в знойных казахских степях, на Эмбе, служащим на нефтепромыслах у Нобеля.
Владимир Семенович Завойко слыл в столичных деловых кругах человеком предприимчивым и загадочным. Он то появлялся на берегах Невы, то вдруг исчезал, и исчезал надолго. Двадцать лет назад, получив диплом инженера, пошел по дипломатической части и служил в Лондоне и в Париже. Внезапно бросив выгодную службу, сложил дворянское звание и приписался к крестьянскому сословию. Увивался одно время возле Распутина, удачно провел несколько финансовых махинаций. Вдруг снова исчез и оказался на нобелевских нефтепромыслах.
Далекая казахская степь, родина Корнилова, простиралась от каспийских берегов до Иртыша. В отличие от Усть-Каменогорска и Каркаралинска, мест зеленых, тенистых, напоенных речною свежестью, западный край степи испепелялся свирепым зноем. Там находилась мрачная дыра Кара-Бугаза, пески старинногоМангышлака, адаевские степи и соляные пустоши примитивных нефтепромыслов Эмбы, Маката и Доссора. В тех местах под отвесным солнцем Завойко и приобрел свой загар, так восхищавший столичных модниц.
Что погнало человека в безводную пустыню после Лондона и Парижа? Высокие оклады Нобеля? Инженер, как видно, соблазнился не напрасно. По всем повадкам в нем угадывался человек преуспевающий, богатый.
Вернувшись с Эмбы в Петроград, он успел основать журнал «Свобода в борьбе» и издательство «Народноправная Россия». Дружил с издателем Сувориным и пописывал в «Новое время» хлесткие статьи на патриотические темы, доказывая, что никчемное царское правление швырнуло Россию в руки ничтожных проходимцев. В его роскошной квартире на Невском происходили какие-то шумные собрания – на них стал обращать внимание контрразведывательный отдел столичного военного округа. Об этих собраниях, вернее, об интересе к ним начальника контрразведки Миронова докладывал Лавру Георгиевичу старший адъютант полковник Плетнев. В квартиру Завойко захаживал известнейший промышленник Алексей Путилов. В последнее время там стал появляться и распутинский убийца Пуришкевич.
Что же происходило на квартире инженера вечерами, за опущенными шторами?
Угарная эйфория от революционных перемен мало-помалу проходила. Горячие головы остужались. Стали образовываться группы и товарищества с планами решительно пресечь неразбериху и хаос. Силы для этого имелись, и немалые. Возмущение становилось всеобщим. Средства? Найдутся также. Для святого дела ничего не жалко. Дело стало за руководителем, за человеком с ясной головой и железной волей, за диктатором.
В квартире инженера на Невском на днях оформилась организация, назвавшая себя так: «Круг спасения России». Два основательных кирпича уже легли в ее фундамент – «Общество экономического возрождения» и «Военная организация». Завойко был послан к генералу Корнилову с предложением стать во главе национального возмущения, нараставшего с каждым днем.
Для разгрома кабака по имени «демократия» требовалась властная, даже жестокая рука – рука хирурга с безжалостным и точным скальпелем.
Прежде чем остановить свой выбор на Корнилове, столичные оппозиционеры рассмотрели несколько фигур. В Петроград под разными предлогами вызывались адмирал Колчак, генералы Деникин, Врангель, Крымов. В конце концов склонились к Корнилову. Ко всем своим достоинствам он уже сидел в самой столице, занимая один из ключевых постов.Начинать – и это было общим мнением – следовало со спасения армии. Русской армии грозило полное уничтожение, превращение ее дивизий и полков в беспрерывно митингующие орды. Рухнет армия – России станет не на чем держаться.
Ради армии генерал Корнилов был готов на все.
Дипломированный инженер по нефти, ставший в эти дни проницательным и умным журналистом, Завойко привлекал Корнилова своей невероятной осведомленностью о «Зазеркалье» происходившего в столице.
Постоянно коробило его в развязном журналисте единственное – свирепое антиеврейство. Во всех несчастьях России Завойко обязательно усматривал проказливую мордочку с горбатым носом и курчавенькими пейсами. О коварстве иудеев тот был способен спорить с кем угодно. Особенно уверенно рассуждал он о провокаторстве. Апофеозом этой подлой деятельности представал в рассказах инженера знаменитый Азеф, злой гений не столько террористов, охотившихся за царем, сколько самой охранки, призванной беречь царя от покушений.
Едва речь заходила о провокаторстве, Лавр Георгиевич умолкал. Эта область оставалась для него неведомой, загадочной. А Завойко сыпал именами, датами, событиями. Он уверял Корнилова, что в самой основе сокрушения самодержавия лежит не что иное, как большое, великое провокаторство.
– Ваше превосходительство, неужели вы забыли Достоевско го? «Погубят жиды Россию…» Надеюсь, Достоевскому-то возра жать не станете?
– Это почему же не стану? Еще как стану! Тоже мне… какая– то жалкая кучка, лапсердачники! Смешно же сравнивать! Кто мы и кто они?
– Хе-хе. А между тем эта жалкая кучка лапсердачников заставила все народы в мире плясать под свою дудку, жить по своим законам!
– Да не сочиняйте же, не сочиняйте, Владимир Семенович!
Я сочиняю? Позвольте, вы хоть имеете представление, что лежит в основе всей деятельности еврея? Одно-единственное – ростовщичество. Процент на капитал. Дал рубль – два отнял. И так во всем. Назовите мне город, где не было бы банка. Назовите отрасль, где не хозяйничала бы биржа. Нет таких! А что такое все эти банки, биржи? Заведения господ ростовщиков. У нас в России давать деньги в рост считалось смертным грехом. Но… появились господа евреи. Я человек промышленный и уверяю вас: попробуй те-ка сунуться в какое-нибудь дело без кредита. Немыслимо. Все так теперь поставлено, что дороги в банк не избежать. А это значит – прямо в лапы самого хищного еврея. А уж он своего не упустит и обдерет клиента как липку!
Корнилов возражал, уверяя, что вовсе незачем тащиться в этот самый банк. Алчность гонит, желание разбогатеть… Разве не так? Все равно что пьяницу в кабак.
– Э, генерал, вы плохо знаете всю эту публику.
Лавр Георгиевич пожал плечами. На Востоке, совершенно несравнимом по древности с Европой, евреев давно метят, заставляя носить «нахи ланат» (пояс проклятия). Что-то похожее на колокольчик прокаженного или на каторжный бубновый туз.
– О, вот видите, видите! – обрадовался инженер. – Там разо брались, какое это мерзкое племя.
– Ну хорошо, тогда я вас так спрошу. Вот вы командир полка, стоите в обороне. И полк ваш, извините, донельзя завши вел. Спрашивается: кто виноват? По-вашему, вши виноваты. А по-моему, солдаты, офицеры, командир. Грязнули просто, вот и все!
– Так вы, – рассердился инженер, – похоже, и «Протоколов сионских мудрецов» не читали?
– Это почему же? Еще как читал!
– Ну и… Ну?
– Обыкновенный мобилизационный план. Проворонили! Мы точно такой же стащили у австрийцев перед войной через полков ника Редля.
– Но вы же видели, что там написано!
– А что бы вы от них хотели? Все, в конце концов, от нас зависит. Поэтому я и не понимаю… Когда я слышу: «Бей жи дов», мне хочется заорать: «Бей дураков!»
– Но разве волки не опасны?
– Опасны. И еще как! И тигры опасны, и львы. И скорпионы, и фаланги. Змеи… Клопы опять же, блохи, вши. Но мы-то, люди, не пропали. И не пропадем! Все от нас зависит.
– Стоп! Но если вы, как командир, вдруг нашли вошь у солдата…
– Это безобразие. Немедленно баня, хар-рошая баня!
– Прекрасно! Давайте на этом и договоримся – баня. Вы ж видите, вокруг одни о н и!
– Не согласен. Засилье вижу, это да. Но обилия… нет, не вижу. Да и откуда ему взяться? Повторяю: сколько их и сколько нас!
С усталым видом Завойко замолчал, но продолжал смотреть на своего упрямого собеседника пристально, настойчиво. Под таким взглядом Корнилову стало неловко.
– – Позвольте мне, Лавр Георгиевич, заехать вот с какой сторо ны. Вся поэзия, как мы знаем, посвящена воспеванию глаз. Но известна ли вам хоть одна поэтическая строка о почках или печени? Голову кладу, что нет. А между тем человек без глаз живет, но вот без печени, без почек…Да кто же с этим спорит!
– Вы, вы спорите, ваше превосходительство!.. Скажите, разве охранное отделение – это не печень и не почки государства? Их назначение – выводить из организма всяческие яды. А как наша охранка выводила эти яды? Позор! Ее эти яды переполнили… Один Азеф что стоил. Азеф – это самый настоящий цирроз пече ни. Наша охранка сгнила, продалась. Сам Господь Бог отметил Азефа редкостным безобразием: Бог шельму метит… Так нет же!
– Но мы же о евреях…
– Так а я-то о чем? Я же о них и толкую. Наша охранка, занявшись провокаторством, оказалась переполнена евреями. Один за одним… они забили там все. Они поразили этот важный орган. Генералы из охранки стали плясать под их дудку – вот в чем дело! Разве можно подпускать это племя к чему-нибудь жиз ненно важному? Боже упаси! В России и не подпускали… Были специальные законы. Охранка первой наплевала на запрет. И вот итог. Они поразили нас в самую печень!
– Тут с вами спорить трудно, – уступил Корнилов. Завойко обе руки приложил к груди:
– А зачем спорить? Зачем? Не надо спорить… хватит. А то… доспоримся.
В полном расстройстве он умолк, но все же не удержался и язвительно напомнил, как на днях командующий войсками столичного округа в компании с министром иностранных дел долго и униженно уговаривали каких-то двух пархатых пожалеть, пощадить, не губить русское офицерство!
Корнилов стал мрачнее тучи. Моментально вспомнилось, как пришлось унижаться и переругиваться, как ерничали развязные Нахамкес с Гиммером. Как бы то ни было, но от прямой расправы офицеров удалось спасти. Правда, комиссарчики все же отстояли армейские комитеты. С нынешнего дня командирская деятельность офицеров будет непременно контролироваться этими выборными органами. Тут даже каменный Милюков махнул рукой: черт с вами, пускай будет по-вашему!..
В Петрограде забастовали прачки. На Невский вышла демонстрация немолодых, увалисто шагавших баб с красными разваренными руками. Двое молодых бабенок в задорно повязанных платочках несли на палках плакат. Прачки требовали от правительства увеличения постирочной платы.
Впереди этого нестройного мужиковатого отряда семенила на подворачивающихся каблучках эксцентричная красавица в дорогих мехах. Она благоухала французскими духами. Это была большевичка Александра Коллонтай. Генеральская дочка, завсегдатай театральных премьер и вернисажей, она вдруг воспылала любовью к пролетариату и теперь пропадала в прокуренных ма-хоркой коридорах Таврического дворца. Зеваки с тротуаров – в котелках, мехах, офицерских фуражках – узнавали Коллонтай. Кое-кто притрагивался пальцами к полям котелков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75