Гроза началась в полдень, небо над городом заволокло широкой пеленой туч, сильный дождь шел несколько часов не переставая.
Криспин промок до нитки. Прежде чем он успел разнести грязь по холлу, войдя в дом с заднего двора, появился Терстон и забрал у него мокрый плащ и обувь.
— Добрый вечер, ваша светлость, — приветствовал его слуга, ожидая пока Криспин развяжет тесемки плаща. — Надеюсь, вы хорошо провели день?
— Хуже некуда, — проворчал тот. Однако это было не совсем так. Если не считать отвратительной погоды и ужасного настроения, то день сложился неплохо, прежде всего потому, что ему удалось выяснить кое-что важное.
Следуя указаниям посланца, доставившего письмо, когда Софи беседовала с леди Артли, он отправился в дом на окраине города. У черного хода его встретила очень молодая встревоженная женщина, которая тут же принялась сердечно благодарить его за приход.
— Прошу прощения, что заставила вас совершить такой долгий путь, — извинилась она, — но я не могла прийти для беседы к вам, а доверить секреты кому-нибудь другому не решилась.
Девушка повела его по узкому коридору, объясняя на ходу, что дом принадлежит ее дяде Мэтью Грею, в прошлом преуспевающему торговцу, а ныне беспомощному инвалиду, который нуждается в постоянном уходе, почему она и не может долго отсутствовать. Она попросила Криспина прийти в полдень, поскольку в это время служанка отправляется за покупками, а значит, никто не узнает о его визите.
Девушка говорила шепотом, не осмеливаясь повысить голос. Вскоре они оказались в полуподвале дома, где находилась кухня. Криспин повсюду замечал остатки былой роскоши. Ему бросилась в глаза огромная, инкрустированная драгоценными камнями шкатулка, которая стояла посередине стола.
— Я храню их здесь, — сказала девушка и, открыв шкатулку маленьким ключиком, достала из нее пачку бумаг. Она быстро просмотрела их, выбрала одну и протянула ее Криспину. — Почти все они таковы.
— «Насколько хорошо Мэтью Грей знает свою племянницу? Ходят слухи, что слишком хорошо», — вслух прочел Криспин и удивленно взглянул на девушку. — Откуда это у вас?
— Прислали дяде. — Она протянула Криспину другой листок.
— «Если вы не хотите, чтобы сэр Эдгар увидел это, согласитесь на подписку. Материал будет вам выслан в течение двух недель», — снова прочел Криспин. — Кто такой сэр Эдгар?
— Мой жених, — ответила девушка и смущенно покраснела. — Сэр Эдгар Уэллит. Он из очень состоятельной и добропорядочной семьи. Если он или кто-то из его родных увидит такую записку, помолвка будет расторгнута. Я не знаю, что мне делать.
— И что было потом? — сочувственно поинтересовался Криспин. — Вы согласились подписаться у Ричарда Тоттла?
— Нет, это случилось позже. А сначала дядя подписался на «Дамский путеводитель по итальянской моде» на целых полгода, по сто фунтов в месяц. Потом ничего не было. А через некоторое время возобновились письма, и стали приходить материалы Ричарда Тоттла.
Шантаж. Криспин отметил про себя, что форма этого шантажа на редкость изощренна и почти гениальна. Содержание писем не обязательно должно быть истинным — как скорее всего в данном случае, но угроза разоблачения настолько сильна, что вынуждает людей опустошать кошельки. А поскольку шантаж осуществляется через подписку, выяснить личность мошенника, а значит, разоблачить его практически невозможно. Издателю остается лишь отвалить кругленькую сумму благодетелю, который обеспечил ему такое большое число подписчиков. Криспин предполагал, что и Ричард Тоттл, и издатель «Дамского путеводителя по итальянской моде» даже не догадывались о том, что являются звеньями в цепи шантажа.
— Вы знаете, кто издает «Дамский путеводитель по итальянской моде»? — спросил Криспин.
— Нет, — покачала головой девушка. — Я уничтожала все экземпляры не читая, чтобы никто их не увидел и не догадался. А вчера пришел какой-то человек из кондитерской и сказал, что вместо Ричарда Тоттла мы должны теперь ежемесячно платить его хозяину.
— Он назвал имя хозяина?
— Суитсон, с Милк-стрит. Я решила рассказать вам об этом, потому что Эдгар, мой жених, читал обо всех ваших приключениях и очень лестно отзывается о вас.
Дядя не может больше платить по сто фунтов в месяц, и я боюсь, что когда он откажется… если он откажется раньше, чем мы сыграем свадьбу, то… — Она поежилась. — Вчера, когда принесли ваше письмо, дядя Мэтью спал, и я прочла его первой. Я поняла, что это спасение, о котором я так долго молила Бога. Я подумала, что все расскажу вам, и даже если они все-таки отправят Эдгару письмо, то вы сможете поговорить с ним и убедить его не прогонять меня. Он поверит всему, что вы скажете. Я понимаю, что о такой услуге недопустимо просить незнакомого человека, но мне больше не к кому обратиться за помощью.
Криспин согласился поговорить с Эдгаром, если в этом возникнет необходимость, и ушел, обдумывая схему, которая выстроилась у него в голове. Она не только не облегчала его расследования, но, напротив, усложняла его и вряд ли могла принести пользу. Увеличивалось число подозреваемых в убийстве Ричарда Тоттла, поскольку любой из тех, кого вынудили подписаться таким варварским способом, мог покончить с ним, чтобы избавиться от кабалы. Значительное число потенциальных убийц ставило под сомнение прямую связь между смертью Тоттла и людьми, которые пытались уничтожить Феникса. А ведь Криспин принялся за расследование смерти издателя только потому, что надеялся выйти на этих людей.
И все же новый поворот событий не выбил Криспина из колеи. Когда же он вскочил в седло Фортуны и направил ее к дому, его мыслями снова завладела Софи Чампьон. Эти мысли, а вовсе не озабоченность поимкой убийцы Тоттла или врага Феникса, побудили его описать свой день Терстону в таких мрачных красках. И досадовал он прежде всего на отвратительную сцену, которую устроил Софи.
Криспин вынужден был признать, что его поведение было недостойно, несправедливо и бестактно. Разумеется, она что-то скрывает от него, утаивает правду об отношениях с крестным, но это не повод, чтобы так грубо вести себя с ней. В глубине души Криспин понимал, что она лжет прежде всего самой себе. А он сказал, что ему все равно, что с ней.
Многие люди лгали ему в его бытность Фениксом, и он ни разу не вышел из себя, не сорвался, сохраняя хладнокровие Криспин на собственном опыте знал, что ложь легче всего раскрыть, когда лгун убежден, что ему верят. Он осуждал свое поведение при последней встрече с Софи, зная, что так ничего не добьется. Он вдруг потерял способность мыслить здраво, и это раздражало его больше всего. Он досадовал на то, что, не зная правды об отношениях Софи со своим крестным, он не смог ни смириться с грязными слухами, ни отторгнуть их от себя. Софи была права: все это действительно не имеет отношения к его расследованию. Интересы Феникса никоим образом не были связаны со знанием истинных отношений между Софи Чампьон и Милтоном Гросгрейном. Криспин неустанно повторял себе, что ему следует прежде всего озаботиться интересами Феникса, а не графа Сандала.
Криспин уже направился было с визитом к кондитеру Суитсону, уверив себя, что действует в интересах Феникса, а не себя лично, когда ему в голову пришла счастливая мысль немедленно извиниться перед Софи, что пойдет на благо и Фениксу, и графу Сандалу. Таким образом он сможет вернуть ее утраченное доверие и получить ответы на оставшиеся незаданными вопросы. И еще перестанет наконец чувствовать себя законченным хамом. Криспином руководило вовсе не желание как можно скорее услышать голос Софи, когда он развернул Фортуну и пустил ее галопом к дому, а потребность вернуть себе внутреннее спокойствие. Он собирался уже взбежать по лестнице наверх, как вдруг налетел на невозмутимого Терстона.
— Ваша светлость, — докладывал слуга, пока Криспин снимал мокрый плащ, — у меня есть сообщение для вас от их сиятельств, ваших тетушек.
— Тетушки теперь решили надоедать мне своими лекциями через тебя? — угрюмо поинтересовался Криспин.
— Нет, милорд, они лишь просили меня выяснить, откуда вчера ночью раздавался такой странный смех. Они решили, что так может смеяться только сумасшедший, и хотят быть уверенными, что вы не прячете в доме какого-нибудь безумца. Ваш отец, покойный Хьюго, никогда не стал бы держать в доме умалишенного — это они просили передать вам.
Напоминание о безудержном хохоте Софи, который так неверно истолковали тетушки, развеселило Криспина.
— Надеюсь, ты подтвердил, что я действительно прячу в доме сумасшедшую женщину? — спросил он.
— Да, милорд. Но они, похоже, мне не поверили.
— Жаль. Кстати, а как поживает эта сумасшедшая?
— Не могу знать, милорд. Я не видел ее последние несколько часов. Она не притронулась ни к обеду, ни к ужину.
— Она ничего не ела? Странно. — Криспин решил, что она всерьез расстроена, если даже отказалась от еды.
— Она попросила меня отправить письмо в «Курятник», — продолжал Терстон. — Я подготовил его копию для вас, равно как и запись ее беседы с леди Артли.
— Что-нибудь интересное?
— Не думаю, милорд. Ответа на письмо не было. Заходил мистер Пикеринг, чтобы засвидетельствовать свое почтение мисс Чампьон.
— Хитрец Лоуренс, ну и хитрец, — покачал головой Криспин. — И как она приняла его?
— Он не входил к ней, милорд. И вскоре ушел — мне показалось, что ему не хотелось встречаться с их светлостями. Может быть, вы сообщите мисс Чампьон, что он приходил? Когда я в последний раз заглядывал в библиотеку, ее там не было.
— Хорошо, — кивнул Криспин и стал подниматься по лестнице, но вдруг обернулся к слуге. — Вы пользуетесь одеколоном, Терстон? — спросил он, принюхиваясь.
— Гвоздичным маслом, сэр, — ответил Терстон. Криспин готов был поклясться, что впервые за все время их знакомства увидел, как его слуга покраснел. — Этот запах считается приятным и освежающим, сэр.
— Безусловно. Доброй ночи, Терстон.
Последние слова Криспин бросил уже через плечо торопясь вверх по лестнице. Ему и в голову не приходило, что Софи может уйти из дома — деваться ей некуда, да и мимо Терстона проскользнуть незамеченной довольно трудно, — однако теперь он подумал, что напрасно был так уверен в этом.
Опасения Криспина оправдались. Несколько часов назад Софи действительно ухитрилась незаметно выбраться из Сандал-Холла. Она отошла уже на приличное расстояние от дома, но потом вдруг передумала и вернулась в покои Криспина.
Ворон Грип вывел ее из оцепенения, пробудившись от спячки спустя пару часов после ухода Криспина. Он закачался на жердочке, хлопая крыльями, и стал кричать «меренги, меренги, меренги». Софи вздрогнула и очнулась, решив, что птица проголодалась. Но когда Грип отказался от предложенного ужина, который и сама Софи оставила нетронутым, ее неожиданно осенило: он повторяет слово, услышанное во время ее беседы с леди Артли. И это было не просто слово, а тот ключ, который Софи искала и не могла найти. Конечно! Меренги.
Не теряя времени, она написала письмо Октавии и отправила его в «Курятник» через Терстона. Досадно, что она сама не имела возможности пойти туда, но возле ее дома констебли наверняка устроили засаду. Даже дон Альфонсо вряд ли сможет миновать ее. Так что Софи решила дождаться ответа от Октавии, а затем уйти из дома до прихода Криспина.
Но когда ответа ни через час, ни через два не последовало, она поняла, что придется обойтись без него. Убедившись, что ее накладные усы на месте, она прихватила с собой несколько свечей и трутницу и выбралась из библиотеки через узкий потайной ход, который обнаружила ранее. Он был полуразрушен, но достаточно широк, и через несколько минут Софи оказалась на Стрэнде, на безопасном расстоянии от дома.
Здесь она приняла окончательное решение. На память ей пришли слова Криспина, не те жестокие и равнодушные, которые глубоко обидели ее, а другие, сказанные чуть раньше. «Я единственный человек, который может помочь вам, раскрыв тайну убийства». Софи отчасти признавала справедливость этих слов. Но все же она не собиралась полностью возлагать расследование на Криспина, как он того хотел. Она могла воспользоваться его помощью, вернее, сведениями, которыми он располагал, чтобы самостоятельно найти убийцу крестного. Несмотря на все отвратительные качества его характера, нельзя было не признать, что Криспин обладал важной для нее информацией. Значит, следует дождаться его, выведать то, что ему известно, а затем уйти.
Решение вернуться было продиктовано логикой, основанной на необходимости восстановить справедливость. Никакого отношения к желанию увидеть графа Сандала оно не имело. Зачем ей видеться с человеком, который так жестоко обошелся с ней? Конечно, он может доставить ей невероятное наслаждение, дать почувствовать себя красивой и желанной, но только для того, чтобы в следующую минуту растоптать и уничтожить. Софи все еще была смущена тем, что произошло между ними ночью, смущена своими чувствами и желаниями, его добротой и открытостью, с которыми так не вязалось жестокое равнодушие его слов. «Мне все равно, что с вами будет». Эти слова эхом отозвались у нее в ушах, доставляя мучительную боль, причину которой она вдруг поняла. Дело в том, что она не могла бы ответить ему тем же.
Граф Сандал прекрасно обойдется без нее, для него, возможно, лучше, если она навсегда исчезнет из его жизни. Она перестанет обременять его своим присутствием. Она не скажет ему, что никогда не чувствовала себя так свободно и легко, как рядом с ним, и не ночью, в момент близости, а утром, когда они уютно завтракали в постели. Она не признается, что чувствовала себя в его объятиях превозносимой и почитаемой, как принцесса, потому что он каждым словом, каждым жестом давал ей понять, как высоко ее ценит, уважает и восхищается ею. Когда он был рядом, она становилась сильнее, и те несколько часов, которые они провели вместе, заставили ее впервые в жизни порадоваться тому, что она родилась женщиной. Она не скажет ему, что уже одиннадцать лет не плакала так горько, как сегодня утром. Она не станет делиться с ним сокровенными тайнами души и задержится в его доме лишь столько времени, сколько потребуется, чтобы выведать у него сведения. Так рассуждала Софи, возвращаясь в Сандал-Холл, вылезая из потайного хода в библиотеку, а затем садясь играть в кости, принадлежавшие дону Альфонсо, на скамеечку в висячем саду возле пруда, где они с Криспином впервые познали близость. Софи думала об этом и тогда, когда появился Криспин в мокрой насквозь одежде, прилипшей к телу и подчеркивающей каждый мускул, что делало его похожим на античного бога.
— Я рад, что вы все еще здесь, — сказал он, сердясь, что сердце в его груди забилось учащеннее, чем ему хотелось бы.
— Что вы сказали? — Софи перестала встряхивать кости в руке.
— Я сказал, что рад, что вы остались. — Он прошел через лужайку и сел на скамейку напротив Софи. — Я хочу извиниться перед вами за свое сегодняшнее поведение.
Такой поворот событий не вязался с планом Софи. Она ожидала от Криспина холодной надменности, а возможно, и саркастической усмешки. К этому она успела внутренне подготовиться, а как реагировать на извинение, не знала.
— Вы не можете так поступать, — заявила она.
— Как?
— Вы не можете сначала обойтись с человеком жестоко, а потом пойти на попятный и принести извинения безо всякого предупреждения, — сердито взглянула она на Криспина.
— Сожалею, — опешил он от такого приема. — Наверное, я отвык общаться с людьми. «Да и не нуждаюсь в этом», — добавил он мысленно. — Мне не следовало этого делать.
— Да, черт побери, не следовало. — Глаза Софи теперь яростно пылали. — Вы со всеми женщинами так поступаете? Сначала приводите их сюда и соблазняете вон там. — Она ткнула пальцем в сторону пруда и статуи Венеры. — А потом заявляете, что вам все равно, что с ними будет?
— Я никогда никого, кроме вас, сюда не приводил, — тихо отозвался Криспин.
— Прекрасно. И не нужно этого делать. Если, конечно, вы не собираетесь обойтись с ними так же, как со мной. — Она с интересом стала разглядывать свою ладонь. — Вы не можете подчинять себе людей и ожидать от них подчинения, обращаться с ними как с пленниками и вести себя так низко, а потом…
— Я боялся, что вы уйдете.
Его слова моментально остудили ее гнев. На секунду она замерла, а потом подняла на Криспина повлажневшие глаза.
— Неужели вы не понимаете, что я захотела уйти только потому, что вы так жестоко обошлись со мной?
— Я знаю. Но вы остались. Почему? — Он криво усмехнулся. — Чтобы отругать меня?
Софи опустила глаза, чтобы не видеть ни его самого, ни его улыбки, тщетно стараясь вспомнить, почему осталась. Она встряхнула кости и бросила их на скамейку. Кубики стукнулись о нее и замерли, но Софи даже не взглянула на выпавшее число.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Криспин промок до нитки. Прежде чем он успел разнести грязь по холлу, войдя в дом с заднего двора, появился Терстон и забрал у него мокрый плащ и обувь.
— Добрый вечер, ваша светлость, — приветствовал его слуга, ожидая пока Криспин развяжет тесемки плаща. — Надеюсь, вы хорошо провели день?
— Хуже некуда, — проворчал тот. Однако это было не совсем так. Если не считать отвратительной погоды и ужасного настроения, то день сложился неплохо, прежде всего потому, что ему удалось выяснить кое-что важное.
Следуя указаниям посланца, доставившего письмо, когда Софи беседовала с леди Артли, он отправился в дом на окраине города. У черного хода его встретила очень молодая встревоженная женщина, которая тут же принялась сердечно благодарить его за приход.
— Прошу прощения, что заставила вас совершить такой долгий путь, — извинилась она, — но я не могла прийти для беседы к вам, а доверить секреты кому-нибудь другому не решилась.
Девушка повела его по узкому коридору, объясняя на ходу, что дом принадлежит ее дяде Мэтью Грею, в прошлом преуспевающему торговцу, а ныне беспомощному инвалиду, который нуждается в постоянном уходе, почему она и не может долго отсутствовать. Она попросила Криспина прийти в полдень, поскольку в это время служанка отправляется за покупками, а значит, никто не узнает о его визите.
Девушка говорила шепотом, не осмеливаясь повысить голос. Вскоре они оказались в полуподвале дома, где находилась кухня. Криспин повсюду замечал остатки былой роскоши. Ему бросилась в глаза огромная, инкрустированная драгоценными камнями шкатулка, которая стояла посередине стола.
— Я храню их здесь, — сказала девушка и, открыв шкатулку маленьким ключиком, достала из нее пачку бумаг. Она быстро просмотрела их, выбрала одну и протянула ее Криспину. — Почти все они таковы.
— «Насколько хорошо Мэтью Грей знает свою племянницу? Ходят слухи, что слишком хорошо», — вслух прочел Криспин и удивленно взглянул на девушку. — Откуда это у вас?
— Прислали дяде. — Она протянула Криспину другой листок.
— «Если вы не хотите, чтобы сэр Эдгар увидел это, согласитесь на подписку. Материал будет вам выслан в течение двух недель», — снова прочел Криспин. — Кто такой сэр Эдгар?
— Мой жених, — ответила девушка и смущенно покраснела. — Сэр Эдгар Уэллит. Он из очень состоятельной и добропорядочной семьи. Если он или кто-то из его родных увидит такую записку, помолвка будет расторгнута. Я не знаю, что мне делать.
— И что было потом? — сочувственно поинтересовался Криспин. — Вы согласились подписаться у Ричарда Тоттла?
— Нет, это случилось позже. А сначала дядя подписался на «Дамский путеводитель по итальянской моде» на целых полгода, по сто фунтов в месяц. Потом ничего не было. А через некоторое время возобновились письма, и стали приходить материалы Ричарда Тоттла.
Шантаж. Криспин отметил про себя, что форма этого шантажа на редкость изощренна и почти гениальна. Содержание писем не обязательно должно быть истинным — как скорее всего в данном случае, но угроза разоблачения настолько сильна, что вынуждает людей опустошать кошельки. А поскольку шантаж осуществляется через подписку, выяснить личность мошенника, а значит, разоблачить его практически невозможно. Издателю остается лишь отвалить кругленькую сумму благодетелю, который обеспечил ему такое большое число подписчиков. Криспин предполагал, что и Ричард Тоттл, и издатель «Дамского путеводителя по итальянской моде» даже не догадывались о том, что являются звеньями в цепи шантажа.
— Вы знаете, кто издает «Дамский путеводитель по итальянской моде»? — спросил Криспин.
— Нет, — покачала головой девушка. — Я уничтожала все экземпляры не читая, чтобы никто их не увидел и не догадался. А вчера пришел какой-то человек из кондитерской и сказал, что вместо Ричарда Тоттла мы должны теперь ежемесячно платить его хозяину.
— Он назвал имя хозяина?
— Суитсон, с Милк-стрит. Я решила рассказать вам об этом, потому что Эдгар, мой жених, читал обо всех ваших приключениях и очень лестно отзывается о вас.
Дядя не может больше платить по сто фунтов в месяц, и я боюсь, что когда он откажется… если он откажется раньше, чем мы сыграем свадьбу, то… — Она поежилась. — Вчера, когда принесли ваше письмо, дядя Мэтью спал, и я прочла его первой. Я поняла, что это спасение, о котором я так долго молила Бога. Я подумала, что все расскажу вам, и даже если они все-таки отправят Эдгару письмо, то вы сможете поговорить с ним и убедить его не прогонять меня. Он поверит всему, что вы скажете. Я понимаю, что о такой услуге недопустимо просить незнакомого человека, но мне больше не к кому обратиться за помощью.
Криспин согласился поговорить с Эдгаром, если в этом возникнет необходимость, и ушел, обдумывая схему, которая выстроилась у него в голове. Она не только не облегчала его расследования, но, напротив, усложняла его и вряд ли могла принести пользу. Увеличивалось число подозреваемых в убийстве Ричарда Тоттла, поскольку любой из тех, кого вынудили подписаться таким варварским способом, мог покончить с ним, чтобы избавиться от кабалы. Значительное число потенциальных убийц ставило под сомнение прямую связь между смертью Тоттла и людьми, которые пытались уничтожить Феникса. А ведь Криспин принялся за расследование смерти издателя только потому, что надеялся выйти на этих людей.
И все же новый поворот событий не выбил Криспина из колеи. Когда же он вскочил в седло Фортуны и направил ее к дому, его мыслями снова завладела Софи Чампьон. Эти мысли, а вовсе не озабоченность поимкой убийцы Тоттла или врага Феникса, побудили его описать свой день Терстону в таких мрачных красках. И досадовал он прежде всего на отвратительную сцену, которую устроил Софи.
Криспин вынужден был признать, что его поведение было недостойно, несправедливо и бестактно. Разумеется, она что-то скрывает от него, утаивает правду об отношениях с крестным, но это не повод, чтобы так грубо вести себя с ней. В глубине души Криспин понимал, что она лжет прежде всего самой себе. А он сказал, что ему все равно, что с ней.
Многие люди лгали ему в его бытность Фениксом, и он ни разу не вышел из себя, не сорвался, сохраняя хладнокровие Криспин на собственном опыте знал, что ложь легче всего раскрыть, когда лгун убежден, что ему верят. Он осуждал свое поведение при последней встрече с Софи, зная, что так ничего не добьется. Он вдруг потерял способность мыслить здраво, и это раздражало его больше всего. Он досадовал на то, что, не зная правды об отношениях Софи со своим крестным, он не смог ни смириться с грязными слухами, ни отторгнуть их от себя. Софи была права: все это действительно не имеет отношения к его расследованию. Интересы Феникса никоим образом не были связаны со знанием истинных отношений между Софи Чампьон и Милтоном Гросгрейном. Криспин неустанно повторял себе, что ему следует прежде всего озаботиться интересами Феникса, а не графа Сандала.
Криспин уже направился было с визитом к кондитеру Суитсону, уверив себя, что действует в интересах Феникса, а не себя лично, когда ему в голову пришла счастливая мысль немедленно извиниться перед Софи, что пойдет на благо и Фениксу, и графу Сандалу. Таким образом он сможет вернуть ее утраченное доверие и получить ответы на оставшиеся незаданными вопросы. И еще перестанет наконец чувствовать себя законченным хамом. Криспином руководило вовсе не желание как можно скорее услышать голос Софи, когда он развернул Фортуну и пустил ее галопом к дому, а потребность вернуть себе внутреннее спокойствие. Он собирался уже взбежать по лестнице наверх, как вдруг налетел на невозмутимого Терстона.
— Ваша светлость, — докладывал слуга, пока Криспин снимал мокрый плащ, — у меня есть сообщение для вас от их сиятельств, ваших тетушек.
— Тетушки теперь решили надоедать мне своими лекциями через тебя? — угрюмо поинтересовался Криспин.
— Нет, милорд, они лишь просили меня выяснить, откуда вчера ночью раздавался такой странный смех. Они решили, что так может смеяться только сумасшедший, и хотят быть уверенными, что вы не прячете в доме какого-нибудь безумца. Ваш отец, покойный Хьюго, никогда не стал бы держать в доме умалишенного — это они просили передать вам.
Напоминание о безудержном хохоте Софи, который так неверно истолковали тетушки, развеселило Криспина.
— Надеюсь, ты подтвердил, что я действительно прячу в доме сумасшедшую женщину? — спросил он.
— Да, милорд. Но они, похоже, мне не поверили.
— Жаль. Кстати, а как поживает эта сумасшедшая?
— Не могу знать, милорд. Я не видел ее последние несколько часов. Она не притронулась ни к обеду, ни к ужину.
— Она ничего не ела? Странно. — Криспин решил, что она всерьез расстроена, если даже отказалась от еды.
— Она попросила меня отправить письмо в «Курятник», — продолжал Терстон. — Я подготовил его копию для вас, равно как и запись ее беседы с леди Артли.
— Что-нибудь интересное?
— Не думаю, милорд. Ответа на письмо не было. Заходил мистер Пикеринг, чтобы засвидетельствовать свое почтение мисс Чампьон.
— Хитрец Лоуренс, ну и хитрец, — покачал головой Криспин. — И как она приняла его?
— Он не входил к ней, милорд. И вскоре ушел — мне показалось, что ему не хотелось встречаться с их светлостями. Может быть, вы сообщите мисс Чампьон, что он приходил? Когда я в последний раз заглядывал в библиотеку, ее там не было.
— Хорошо, — кивнул Криспин и стал подниматься по лестнице, но вдруг обернулся к слуге. — Вы пользуетесь одеколоном, Терстон? — спросил он, принюхиваясь.
— Гвоздичным маслом, сэр, — ответил Терстон. Криспин готов был поклясться, что впервые за все время их знакомства увидел, как его слуга покраснел. — Этот запах считается приятным и освежающим, сэр.
— Безусловно. Доброй ночи, Терстон.
Последние слова Криспин бросил уже через плечо торопясь вверх по лестнице. Ему и в голову не приходило, что Софи может уйти из дома — деваться ей некуда, да и мимо Терстона проскользнуть незамеченной довольно трудно, — однако теперь он подумал, что напрасно был так уверен в этом.
Опасения Криспина оправдались. Несколько часов назад Софи действительно ухитрилась незаметно выбраться из Сандал-Холла. Она отошла уже на приличное расстояние от дома, но потом вдруг передумала и вернулась в покои Криспина.
Ворон Грип вывел ее из оцепенения, пробудившись от спячки спустя пару часов после ухода Криспина. Он закачался на жердочке, хлопая крыльями, и стал кричать «меренги, меренги, меренги». Софи вздрогнула и очнулась, решив, что птица проголодалась. Но когда Грип отказался от предложенного ужина, который и сама Софи оставила нетронутым, ее неожиданно осенило: он повторяет слово, услышанное во время ее беседы с леди Артли. И это было не просто слово, а тот ключ, который Софи искала и не могла найти. Конечно! Меренги.
Не теряя времени, она написала письмо Октавии и отправила его в «Курятник» через Терстона. Досадно, что она сама не имела возможности пойти туда, но возле ее дома констебли наверняка устроили засаду. Даже дон Альфонсо вряд ли сможет миновать ее. Так что Софи решила дождаться ответа от Октавии, а затем уйти из дома до прихода Криспина.
Но когда ответа ни через час, ни через два не последовало, она поняла, что придется обойтись без него. Убедившись, что ее накладные усы на месте, она прихватила с собой несколько свечей и трутницу и выбралась из библиотеки через узкий потайной ход, который обнаружила ранее. Он был полуразрушен, но достаточно широк, и через несколько минут Софи оказалась на Стрэнде, на безопасном расстоянии от дома.
Здесь она приняла окончательное решение. На память ей пришли слова Криспина, не те жестокие и равнодушные, которые глубоко обидели ее, а другие, сказанные чуть раньше. «Я единственный человек, который может помочь вам, раскрыв тайну убийства». Софи отчасти признавала справедливость этих слов. Но все же она не собиралась полностью возлагать расследование на Криспина, как он того хотел. Она могла воспользоваться его помощью, вернее, сведениями, которыми он располагал, чтобы самостоятельно найти убийцу крестного. Несмотря на все отвратительные качества его характера, нельзя было не признать, что Криспин обладал важной для нее информацией. Значит, следует дождаться его, выведать то, что ему известно, а затем уйти.
Решение вернуться было продиктовано логикой, основанной на необходимости восстановить справедливость. Никакого отношения к желанию увидеть графа Сандала оно не имело. Зачем ей видеться с человеком, который так жестоко обошелся с ней? Конечно, он может доставить ей невероятное наслаждение, дать почувствовать себя красивой и желанной, но только для того, чтобы в следующую минуту растоптать и уничтожить. Софи все еще была смущена тем, что произошло между ними ночью, смущена своими чувствами и желаниями, его добротой и открытостью, с которыми так не вязалось жестокое равнодушие его слов. «Мне все равно, что с вами будет». Эти слова эхом отозвались у нее в ушах, доставляя мучительную боль, причину которой она вдруг поняла. Дело в том, что она не могла бы ответить ему тем же.
Граф Сандал прекрасно обойдется без нее, для него, возможно, лучше, если она навсегда исчезнет из его жизни. Она перестанет обременять его своим присутствием. Она не скажет ему, что никогда не чувствовала себя так свободно и легко, как рядом с ним, и не ночью, в момент близости, а утром, когда они уютно завтракали в постели. Она не признается, что чувствовала себя в его объятиях превозносимой и почитаемой, как принцесса, потому что он каждым словом, каждым жестом давал ей понять, как высоко ее ценит, уважает и восхищается ею. Когда он был рядом, она становилась сильнее, и те несколько часов, которые они провели вместе, заставили ее впервые в жизни порадоваться тому, что она родилась женщиной. Она не скажет ему, что уже одиннадцать лет не плакала так горько, как сегодня утром. Она не станет делиться с ним сокровенными тайнами души и задержится в его доме лишь столько времени, сколько потребуется, чтобы выведать у него сведения. Так рассуждала Софи, возвращаясь в Сандал-Холл, вылезая из потайного хода в библиотеку, а затем садясь играть в кости, принадлежавшие дону Альфонсо, на скамеечку в висячем саду возле пруда, где они с Криспином впервые познали близость. Софи думала об этом и тогда, когда появился Криспин в мокрой насквозь одежде, прилипшей к телу и подчеркивающей каждый мускул, что делало его похожим на античного бога.
— Я рад, что вы все еще здесь, — сказал он, сердясь, что сердце в его груди забилось учащеннее, чем ему хотелось бы.
— Что вы сказали? — Софи перестала встряхивать кости в руке.
— Я сказал, что рад, что вы остались. — Он прошел через лужайку и сел на скамейку напротив Софи. — Я хочу извиниться перед вами за свое сегодняшнее поведение.
Такой поворот событий не вязался с планом Софи. Она ожидала от Криспина холодной надменности, а возможно, и саркастической усмешки. К этому она успела внутренне подготовиться, а как реагировать на извинение, не знала.
— Вы не можете так поступать, — заявила она.
— Как?
— Вы не можете сначала обойтись с человеком жестоко, а потом пойти на попятный и принести извинения безо всякого предупреждения, — сердито взглянула она на Криспина.
— Сожалею, — опешил он от такого приема. — Наверное, я отвык общаться с людьми. «Да и не нуждаюсь в этом», — добавил он мысленно. — Мне не следовало этого делать.
— Да, черт побери, не следовало. — Глаза Софи теперь яростно пылали. — Вы со всеми женщинами так поступаете? Сначала приводите их сюда и соблазняете вон там. — Она ткнула пальцем в сторону пруда и статуи Венеры. — А потом заявляете, что вам все равно, что с ними будет?
— Я никогда никого, кроме вас, сюда не приводил, — тихо отозвался Криспин.
— Прекрасно. И не нужно этого делать. Если, конечно, вы не собираетесь обойтись с ними так же, как со мной. — Она с интересом стала разглядывать свою ладонь. — Вы не можете подчинять себе людей и ожидать от них подчинения, обращаться с ними как с пленниками и вести себя так низко, а потом…
— Я боялся, что вы уйдете.
Его слова моментально остудили ее гнев. На секунду она замерла, а потом подняла на Криспина повлажневшие глаза.
— Неужели вы не понимаете, что я захотела уйти только потому, что вы так жестоко обошлись со мной?
— Я знаю. Но вы остались. Почему? — Он криво усмехнулся. — Чтобы отругать меня?
Софи опустила глаза, чтобы не видеть ни его самого, ни его улыбки, тщетно стараясь вспомнить, почему осталась. Она встряхнула кости и бросила их на скамейку. Кубики стукнулись о нее и замерли, но Софи даже не взглянула на выпавшее число.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35