Не будет снова спать на гумне у моей матери. Добрая память – это все, что у нас останется о нем.
«Я ставлю единственное условие: когда мы расстанемся, обещайте, что никогда не будете искать меня. Никогда не станете посылать за мной. Не будете снова морочить мне голову умными словами, как вы делали это в Эдинбурге».
– Вы правы, Алан. – Подняв голову, Кэтриона рассматривала далекие вершины, поражающие своим великолепием. Слезы бежали по ее щекам, свободно и быстро. – Он не вернется. Теперь у него другой удел в отличие от нас...
Другой удел, если... Если она не сумеет найти в себе совсем иную смелость – такую, в которой не будет гордости, мешающей душе раскрыть всю боль, всю горечь потери. Но эту смелость нужно найти. В настоящее время самопожертвование – всего лишь другое название малодушия, не говоря о том, что оно обкрадывает еще одного человека.
Алан попытался ее успокоить:
– Ах, Кэтриона Макноррин, да разве может английский граф тратить время на таких, как мы? И хоть в наших венах течет кровь королей, достаточно ли этого, чтобы считать нас благородными? Нас разделяет широкий пролив – разное социальное положение, язык и культура. Вы зависите от милости Ратли, а Доминик теперь тоже граф. Если вы поедете к нему, все, что он предложит вам, будет из чувства долга или из жалости. Сможете ли вы перенести это? И зачем, когда есть шотландский парень, который любит вас! Выходите за меня замуж, родная, и дело с концом!
Следовало отдать должное Алану, его доброте и порядочности. Но Кэтриона приняла решение, хотя тем самым отдавала себя в руки англичанину, которого они оба любили. Чего бы ей это ни стоило, она должна поехать к нему.
Кэтриона улыбнулась и протянула Алану руку за то, что он только что подсказал ей решение.
– И вы делаете мне предложение, зная, что я люблю другого? И несмотря на вашу любовь к нему? Тогда здесь не обойтись без еще одной сделки. На этот раз между вами и мной. Подождем, – добавила она по-гэльски. – Как бы ни была длинна песня, у нее всегда есть конец.
Глава 19
Она всегда была здесь.
Иногда в углу комнаты, с волосами, такими же пышными, как крылья птицы, и плавными, как река. Они струились поверх белых округлостей груди, изгибаясь у нежной талии, ниспадая до бедер и теряясь в черном озере, растекающемся поперек пола. Временами она проплывала над кроватью, величаво, слегка нахмурившись, с суровыми чертами викинга. Он хотел разгладить морщинки у нее на лбу, пробежать пальцами по ее лицу.
Один раз он поднял руку, чтобы дотронуться до нее.
Рука исчезла.
Он отметил это без особого удивления и ощущения потери. Он знал – ему запрещено трогать ее. Он знал, что заслужил наказание.
Но она всегда была здесь. Всегда.
Она пела песни Валгаллы.
«О Боже! – сказал голос брата. – Что это за песни?»
«Я не знаю, Джек», – отвечал ему Доминик и говорил про себя: «Не Валгаллы!» – и многозначительно улыбался, понимая, что это просто бравада. Потом опять спрашивал себя: «А что, у меня нет руки?» – и снова объяснял брату: «Она поет по-гэльски. И я буду слушать это вечно? Пение женщины, которую я потерял. Песни на языке, которого я не знаю...»
«Глупый мальчик, – ответил ему Джек. – И всегда будешь таким. Всегда, Доминик Уиндхэм».
«Но я люблю ее», – хотел сказать Доминик, но губы лишь беззвучно шевельнулись. Он вглядывался в лицо брата и снова пытался их произнести, но Джек растворился в тумане.
И не осталось ничего, кроме пульсирующей боли.
– Сначала снимите кольцо, – сказал голос. – Всегда снимайте любые кольца.
Джек прохаживался по узкой светящейся дорожке, перекинувшейся в виде арки через ночное небо. Звезды внезапно вспыхнули в темноте, словно распустившиеся белые цветы или выпавший снег. И в полоску света попал заблудившийся ребенок с золотистым венцом волос, как солнечный нимб, как взлет лепестков чистотела. Маленький мальчик стоял на тропинке и плакал.
«Не плачь! – закричал Доминик. – Я иду к тебе! Сейчас у тебя будут игрушки, луна и звезды. И ты станешь играть вместе с другими детьми».
– Граф бредит, – сказал кто-то. – Нужно повторить кровопускание.
Французский берег исчез из виду. Прошло шесть часов, и показались приветливые белые скалы Дувра. Переправа завершилась. На берегу стояли экипажи для лорда и леди Ривол. Небольшая группа слуг ожидала своих хозяев.
Найджел под руку с Франс подошел к встречающим.
– Какие новости?
Маркиз с женой внимательно выслушали все по порядку: квалифицированную сводку последних политических событий, доклад о положении дел в поместье и затем все прочее.
– Да, милорд, еще, – добавил секретарь, – скоропостижно скончался Джек Уиндхэм. Апоплексический удар. Теперь майор Доминик Уиндхэм – лорд Уиндраш. Но последние три недели он тяжело болен. Осложнение после ранения руки. Говорят, он игнорировал предписания, и рана воспалилась. Доктора даже опасались за его жизнь. Боюсь, что другие детали неизвестны.
Пальцы Франс крепче обхватили рукав мужа, ее глаза тревожно смотрели на слугу.
– А сейчас новый граф вне опасности?
– Видимо, да. Я полагаю, миледи, к тому времени, когда вы доедете до Лондона, он встанет с постели.
Приглашение выскользнуло из рук и упало на пол. Доминик поморщился. Как изменчива фортуна! Все-таки титулы способны творить чудеса. Он вдруг стал принимаем в обществе, несмотря на то что рука его все еще плохо действует.
Секретарь наклонился и поднял бумагу.
– Вы позволите, милорд?
Доминик сдержанно улыбнулся. Вместе с титулом, деньгами, домами и землей он унаследовал и преданного слугу, появившегося в доме Джека, когда Доминик был еще ребенком.
– Спасибо, Джеймс. Читайте, а мне нужно упражняться. Врачи говорят, что я должен чаще пользоваться пальцами.
Джеймс быстро развернул лист, необыкновенно белый в пламени свечи.
– Леди Маллей устраивает ужин для избранных. Девятнадцать лет ее дочери, и она впервые выводит ее в свет. Что я должен ответить?
Доминик пытался негнущимися пальцами массировать шрам на ладони. Надо же, еще не всех растерял! Только Кэтриону.
– Джеймс, вам не кажется, что это смешно? Ухаживать за дочерью, после того как я спал с матерью и сделал рогоносцем папашу! – Доминик засмеялся. – К дьяволу званый ужин!
Боль возобновилась, но без озноба. Значит, он выздоравливает. Однако дергало сильно. Рубцующиеся мышцы ответили на разминку болью. Слава Богу, что рана затянулась и дело не кончилось ампутацией.
Слуга продолжал невозмутимо смотреть на него.
– Я пошлю ответ его светлости с выражением сожаления. Читать следующее?
Дались же Джеймсу эти письма! Почему он так заботится о всякой ерунде? Сначала соболезнования, теперь приглашения! Но на сегодня хватит. Достаточно правительственных бумаг и неотложных финансовых вопросов, на которые потрачено бесконечное число часов. Он начал рабочий день еще в постели, а потом полдня сидел со своим поверенным. И что такого экстренного в светских обязательствах?
– Откажите всем! Чертовски длинный день! Я иду в библиотеку! И ради Бога, не пускайте ко мне визитеров! – Он вышел из комнаты и остановился.
Высокий мужчина, только что вошедший в холл, протягивал шляпу и трость лакею. Доминик увидел в зеркале его темные волосы. Гость повернулся и поднял бровь.
– Приказ распространяется и на меня тоже?
– Ни в коем случае! Только если ты откажешься выпить со мной, черт подери! – Доминик подошел к Найджелу и протянул руку. – Когда ты вернулся из Парижа?
– Сегодня утром, – сказал маркиз де Ривол. – Можно пожать?
– Можно, если не слишком сильно. Проходи в библиотеку. Я тебе все расскажу.
– Как ты? – Черные брови маркиза, как два крыла, сомкнулись посередине лба. – Тебе не тяжело принимать гостей?
– О Боже! Нет, конечно! Правда, тонус мой так же высок, как у отжатого белья. Но сегодня утром я наконец поднялся с постели, а то лежал как на больничной койке.
Найджел вместе с ним прошел в библиотеку.
– Я кое-что слышал от Стэнстеда. Мы только что виделись. Он сказал, что ты бредил и тебе что-то мерещилось.
Доминик налил две порции солодового виски из Глен-Рейлэка.
– Отведай-ка эту штуку, – сказал он бесстрастно. – От нее всякое может померещиться.
Мужчины уселись в удобные кожаные кресла. Мерцающие огоньки свечей отражались в высоких окнах. Найджел выразил свои соболезнования в связи со смертью Джека. Доминик поблагодарил, заметив попутно, что не в восторге от перемен в своей жизни.
– Так ты совсем равнодушен и к титулу, и к богатству? – спросил Найджел.
Доминик пожал плечами:
– Это только дало мне еще одно оружие против Ратли. В остальном графство для меня лишь обуза. Я утонул в обязанностях и обязательствах.
– Ты так говоришь, как будто тебя обокрали.
– И обокрали! Теперь у меня нет брата и, что более существенно, времени.
Найджел отпил свое виски.
– Замечательный напиток! Как ты убедил Ратли вложить деньги в винокурню?
– В обмен на обещание проголосовать солидарно в парламенте по некоторым вопросам. Это было еще до того, как я по-настоящему заболел, после известия о смерти Джека. К счастью, герцог не потребовал ничего, что было бы против моей совести. Стэнстед с женой помирились, и теперь у них сын. Он не сказал тебе? Мальчика зовут Эндрю. Есть все основания полагать, что на этом дело не кончится. Хотя Стэнстед может и не быть отцом этого ребенка.
– Не слишком ли ты циничен? – Найджел откинулся назад, наслаждаясь восхитительным ароматом напитка.
Доминик медленно согнул пальцы.
– Надеюсь, что я ошибаюсь. Но если Розмари еще когда-нибудь публично унизит его, я сверну ей ее хорошенькую шейку. Хотя Стэнстед так влюблен, что я уверен, он даже не заметит этого.
Найджел наблюдал за упражнениями Доминика, но не касался больной темы. Вне всякого сомнения, он догадывался – или вытянул из Стэнстеда, – что Доминик слишком перенапрягся в первые дни после своего возвращения. Дорогая цена за вступление в новые права.
– Насколько я помню те времена, Розмари была избалованным, эгоистичным ребенком. До сих пор она романтична, как почти все дебютантки. Не думаю, что эта женщина остепенится и станет образцом добродетели в последующей семейной жизни.
– Я выпью за это, – сказал Доминик, – хотя добродетельная семейная жизнь не моя стезя, а твоя. Но, если честно, я хотел бы, чтобы у них все было так же, как у вас с Франс. Ваш брак – редкое счастье, Найджел, и я вам чертовски завидую!
Найджел лукаво улыбнулся:
– Прежде ты никогда не выказывал зависти, друг мой. Во всяком случае, в такой форме, которая создавала бы неудобство для Франс.
– Я великолепно управляю своими чувствами.
– Лучше сказать, отвратительно! Могу я тебя спросить об одной вещи? Как насчет твоего личного счастья?
Доминик постарался сохранить невозмутимость.
– Если бы кто-то другой позволил себе такую настырность, я бы проткнул его на месте, хоть теперь и не в ладах с клинком.
– Ладно, давай рассказывай, что произошло?
– Дуэль при скверных обстоятельствах, но с успешным исходом. Бог свидетель, из-за этого стоило драться.
Найджел проглотил остаток виски и отставил стакан.
– Так ты, решив довести до конца свою борьбу с Ратли, пренебрег режимом и устроил себе воспаление с лихорадкой? Стэнстед сказал мне, что, к счастью, руку удалось сохранить. По этому поводу ему даже пришлось поссориться с хирургом.
– Слава Богу, что я этого не помню. Мне тогда много чего казалось. Я видел каких-то детей и прекрасную женщину.
– Розмари и Эндрю? – ухмыльнулся Найджел. – Я тоже видел его, только наяву и с няней, естественно. Красивый малыш. Кстати, Стэнстед также привез сюда свою сестру вместе с ее сыном. Я его понимаю. Вероятно, леди Мэри посчитала, что маленький Томас Макноррин должен увидеть мужчину, который так решительно вмешался в его наследные дела.
Доминик закрыл глаза. Плачущий мальчуган на лунной дорожке – Томас, кузен Кэтрионы! Это он, ребенок со странно знакомыми глазами, преследовал его, когда сознание выскальзывало за грани бытия. Стало быть, еще один маленький человечек избавлен от его хлопот, на этот раз даже прежде, чем он его увидел.
– Какой дьявол надоумил их приводить маленького мальчика в комнату к больному? Только напугали ребенка!
– Из того, что рассказывал Стэнстед, я понял, что ребенок не был напуган. Он действительно плакал, но только из-за молока. Так, значит, это его мать была той прекрасной особой? Да, леди Мэри довольно видная женщина. Но, должен тебе признаться, у меня было ощущение, что Стэнстед схитрил, хотя вообще ему это не очень свойственно.
Доминик увильнул от неудобного вопроса, и довольно легко. Даже не солгал, просто не стал на него отвечать. Однако когда он открыл глаза, то увидел, что Найджел все еще ждет. Нет, его друг не давил на него, он только давал ему возможность исповедаться.
Доминик поднялся и забрал стаканы.
– В своих галлюцинациях я видел Кэтриону.
Найджел ласково посмотрел на него:
– А мы с Франс думали, что ты женишься на ней. Жаль. Но ведь она не отказала тебе?
Отодвинув стаканы в сторону, Доминик провел пальцем по горлышку бутылки. Однажды он нечаянно подслушал чужой разговор. Когда Франс в первый раз отказала Найджелу, она произнесла странную фразу: «Это не потому, что я не люблю тебя, а потому, что люблю». Слова, всплывшие в памяти у обоих, на мгновение соединили их.
– Я не спрашивал, – сказал Доминик наконец. – В то время это было бы слишком бессердечно.
– Что так? – Найджел начал прохаживаться по комнате. Доминик кисло усмехнулся:
– Ответ прост: она одержима страстью, любовью к тем местам, и это сидит в ней очень глубоко и составляет ее суть. Я завидую этому чувству – оно как корневище связывает ее с землей предков. Такого я никогда не испытаю. Вероятно, ты испытываешь что-то похожее, когда вспоминаешь о своем поместье, но у нее это возведено в абсолют. Она не может покинуть Шотландию, а мои обязанности вынуждают меня жить здесь, так же как и тебя. И что это за чертово наказание – быть пэром!
– Почему все-таки ты не спросил у нее?
– Потому что я торжественно обещал, что если я ее покину, уеду от нее дальше чем на сто миль, то уже никогда не вернусь и не буду искать с ней встречи.
– Кто тебя просил делать это? – Голос Найджела звучал обманчиво спокойно. – Бес, что ли, в тебя вселился?
– Бес или не бес, теперь это уже не имеет никакого значения. – Доминик протянул гостю наполненный стакан и осторожно прошел назад к своему креслу. – Теперь я живу, жалея об этом каждый день и каждый час. Не уверен, что любовь – самая подходящая вещь для сделки.
– Это просто кощунство. Все равно что торговаться с Богом.
– Ты забываешь, что я долго практиковался в безбожии. Когда мы только встретились с Кэтрионой, я пытался связать ее сделками, одной, другой. С первого дня я клал на весы любовь и отторговывал условия. Теперь я получаю то, что заслужил, даже более того. Но я дал ей слово.
– А сама она не приедет к тебе?
Доминик, встретившись с проницательным взглядом Найджела, засмеялся:
– Тебе нравится надо мной издеваться? Для нее это невероятно рискованный шаг. Ей будет очень тяжело его сделать, физически и духовно. Признать, что она любит англичанина, – это для шотландки что-то из ряда вон выходящее. Почему, черт возьми, она должна подставлять себя под удар?
– Я прихожу к выводу, что она очень горда.
– Все, что ей остается, это держать свои чувства в узде. Я не вполне могу объяснить, в чем тут дело. Но она не приедет. Чего ради она поедет в этот дом, проклятый дом английского графа, где я оскорбил ее и даже угрожал при первой встрече? Она знает, что я принимал здесь других любовниц, и поэтому скорее умрет, чем приедет сюда.
– Не потому ли, что ты лишил ее непорочности? – Спокойный голос Найджела исчезал в затененных углах комнаты и эхом возвращался обратно. – Ты сознательно соблазнил ее и потом покинул, не так ли?
– Зачем же добивать? – Доминик откинул голову и вытянул ноги. Правая рука его совершала неловкие движения. – Мы с Кэтрионой довольно часто говорили о грехе. Я изводил ее этой идей. Но грех оказался полностью на мне. Я хотел разрушить ее гордыню, разбить ее сердце, и вот вместо этого она разбила мое...
– ...А ты в качестве ежедневной епитимьи заставляешь себя страдать. – Найджел пожал плечами.
Доминик, прищурив глаза, пристально взглянул на друга.
– Хочешь быть моим утешителем? Я признаю все свои грехи и раскаиваюсь. Но есть нечто более ужасное, чем семь грехов, которым я первоначально бросил вызов. Куда грешнее опутывать любовь условиями.
– Франс, когда ежедневно школит меня, говорит, что любовь – это только мост к невозможному. Если Кэтриона узнает, как ты болел...
Доминик улыбнулся:
– Приди она сейчас из жалости, я бы отверг ее. На самом деле она, вероятно, вышла замуж за кого-нибудь из своих – там все родственники по крови. Так что тебе не придется драться с инвалидом, чтобы отомстить за ее честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
«Я ставлю единственное условие: когда мы расстанемся, обещайте, что никогда не будете искать меня. Никогда не станете посылать за мной. Не будете снова морочить мне голову умными словами, как вы делали это в Эдинбурге».
– Вы правы, Алан. – Подняв голову, Кэтриона рассматривала далекие вершины, поражающие своим великолепием. Слезы бежали по ее щекам, свободно и быстро. – Он не вернется. Теперь у него другой удел в отличие от нас...
Другой удел, если... Если она не сумеет найти в себе совсем иную смелость – такую, в которой не будет гордости, мешающей душе раскрыть всю боль, всю горечь потери. Но эту смелость нужно найти. В настоящее время самопожертвование – всего лишь другое название малодушия, не говоря о том, что оно обкрадывает еще одного человека.
Алан попытался ее успокоить:
– Ах, Кэтриона Макноррин, да разве может английский граф тратить время на таких, как мы? И хоть в наших венах течет кровь королей, достаточно ли этого, чтобы считать нас благородными? Нас разделяет широкий пролив – разное социальное положение, язык и культура. Вы зависите от милости Ратли, а Доминик теперь тоже граф. Если вы поедете к нему, все, что он предложит вам, будет из чувства долга или из жалости. Сможете ли вы перенести это? И зачем, когда есть шотландский парень, который любит вас! Выходите за меня замуж, родная, и дело с концом!
Следовало отдать должное Алану, его доброте и порядочности. Но Кэтриона приняла решение, хотя тем самым отдавала себя в руки англичанину, которого они оба любили. Чего бы ей это ни стоило, она должна поехать к нему.
Кэтриона улыбнулась и протянула Алану руку за то, что он только что подсказал ей решение.
– И вы делаете мне предложение, зная, что я люблю другого? И несмотря на вашу любовь к нему? Тогда здесь не обойтись без еще одной сделки. На этот раз между вами и мной. Подождем, – добавила она по-гэльски. – Как бы ни была длинна песня, у нее всегда есть конец.
Глава 19
Она всегда была здесь.
Иногда в углу комнаты, с волосами, такими же пышными, как крылья птицы, и плавными, как река. Они струились поверх белых округлостей груди, изгибаясь у нежной талии, ниспадая до бедер и теряясь в черном озере, растекающемся поперек пола. Временами она проплывала над кроватью, величаво, слегка нахмурившись, с суровыми чертами викинга. Он хотел разгладить морщинки у нее на лбу, пробежать пальцами по ее лицу.
Один раз он поднял руку, чтобы дотронуться до нее.
Рука исчезла.
Он отметил это без особого удивления и ощущения потери. Он знал – ему запрещено трогать ее. Он знал, что заслужил наказание.
Но она всегда была здесь. Всегда.
Она пела песни Валгаллы.
«О Боже! – сказал голос брата. – Что это за песни?»
«Я не знаю, Джек», – отвечал ему Доминик и говорил про себя: «Не Валгаллы!» – и многозначительно улыбался, понимая, что это просто бравада. Потом опять спрашивал себя: «А что, у меня нет руки?» – и снова объяснял брату: «Она поет по-гэльски. И я буду слушать это вечно? Пение женщины, которую я потерял. Песни на языке, которого я не знаю...»
«Глупый мальчик, – ответил ему Джек. – И всегда будешь таким. Всегда, Доминик Уиндхэм».
«Но я люблю ее», – хотел сказать Доминик, но губы лишь беззвучно шевельнулись. Он вглядывался в лицо брата и снова пытался их произнести, но Джек растворился в тумане.
И не осталось ничего, кроме пульсирующей боли.
– Сначала снимите кольцо, – сказал голос. – Всегда снимайте любые кольца.
Джек прохаживался по узкой светящейся дорожке, перекинувшейся в виде арки через ночное небо. Звезды внезапно вспыхнули в темноте, словно распустившиеся белые цветы или выпавший снег. И в полоску света попал заблудившийся ребенок с золотистым венцом волос, как солнечный нимб, как взлет лепестков чистотела. Маленький мальчик стоял на тропинке и плакал.
«Не плачь! – закричал Доминик. – Я иду к тебе! Сейчас у тебя будут игрушки, луна и звезды. И ты станешь играть вместе с другими детьми».
– Граф бредит, – сказал кто-то. – Нужно повторить кровопускание.
Французский берег исчез из виду. Прошло шесть часов, и показались приветливые белые скалы Дувра. Переправа завершилась. На берегу стояли экипажи для лорда и леди Ривол. Небольшая группа слуг ожидала своих хозяев.
Найджел под руку с Франс подошел к встречающим.
– Какие новости?
Маркиз с женой внимательно выслушали все по порядку: квалифицированную сводку последних политических событий, доклад о положении дел в поместье и затем все прочее.
– Да, милорд, еще, – добавил секретарь, – скоропостижно скончался Джек Уиндхэм. Апоплексический удар. Теперь майор Доминик Уиндхэм – лорд Уиндраш. Но последние три недели он тяжело болен. Осложнение после ранения руки. Говорят, он игнорировал предписания, и рана воспалилась. Доктора даже опасались за его жизнь. Боюсь, что другие детали неизвестны.
Пальцы Франс крепче обхватили рукав мужа, ее глаза тревожно смотрели на слугу.
– А сейчас новый граф вне опасности?
– Видимо, да. Я полагаю, миледи, к тому времени, когда вы доедете до Лондона, он встанет с постели.
Приглашение выскользнуло из рук и упало на пол. Доминик поморщился. Как изменчива фортуна! Все-таки титулы способны творить чудеса. Он вдруг стал принимаем в обществе, несмотря на то что рука его все еще плохо действует.
Секретарь наклонился и поднял бумагу.
– Вы позволите, милорд?
Доминик сдержанно улыбнулся. Вместе с титулом, деньгами, домами и землей он унаследовал и преданного слугу, появившегося в доме Джека, когда Доминик был еще ребенком.
– Спасибо, Джеймс. Читайте, а мне нужно упражняться. Врачи говорят, что я должен чаще пользоваться пальцами.
Джеймс быстро развернул лист, необыкновенно белый в пламени свечи.
– Леди Маллей устраивает ужин для избранных. Девятнадцать лет ее дочери, и она впервые выводит ее в свет. Что я должен ответить?
Доминик пытался негнущимися пальцами массировать шрам на ладони. Надо же, еще не всех растерял! Только Кэтриону.
– Джеймс, вам не кажется, что это смешно? Ухаживать за дочерью, после того как я спал с матерью и сделал рогоносцем папашу! – Доминик засмеялся. – К дьяволу званый ужин!
Боль возобновилась, но без озноба. Значит, он выздоравливает. Однако дергало сильно. Рубцующиеся мышцы ответили на разминку болью. Слава Богу, что рана затянулась и дело не кончилось ампутацией.
Слуга продолжал невозмутимо смотреть на него.
– Я пошлю ответ его светлости с выражением сожаления. Читать следующее?
Дались же Джеймсу эти письма! Почему он так заботится о всякой ерунде? Сначала соболезнования, теперь приглашения! Но на сегодня хватит. Достаточно правительственных бумаг и неотложных финансовых вопросов, на которые потрачено бесконечное число часов. Он начал рабочий день еще в постели, а потом полдня сидел со своим поверенным. И что такого экстренного в светских обязательствах?
– Откажите всем! Чертовски длинный день! Я иду в библиотеку! И ради Бога, не пускайте ко мне визитеров! – Он вышел из комнаты и остановился.
Высокий мужчина, только что вошедший в холл, протягивал шляпу и трость лакею. Доминик увидел в зеркале его темные волосы. Гость повернулся и поднял бровь.
– Приказ распространяется и на меня тоже?
– Ни в коем случае! Только если ты откажешься выпить со мной, черт подери! – Доминик подошел к Найджелу и протянул руку. – Когда ты вернулся из Парижа?
– Сегодня утром, – сказал маркиз де Ривол. – Можно пожать?
– Можно, если не слишком сильно. Проходи в библиотеку. Я тебе все расскажу.
– Как ты? – Черные брови маркиза, как два крыла, сомкнулись посередине лба. – Тебе не тяжело принимать гостей?
– О Боже! Нет, конечно! Правда, тонус мой так же высок, как у отжатого белья. Но сегодня утром я наконец поднялся с постели, а то лежал как на больничной койке.
Найджел вместе с ним прошел в библиотеку.
– Я кое-что слышал от Стэнстеда. Мы только что виделись. Он сказал, что ты бредил и тебе что-то мерещилось.
Доминик налил две порции солодового виски из Глен-Рейлэка.
– Отведай-ка эту штуку, – сказал он бесстрастно. – От нее всякое может померещиться.
Мужчины уселись в удобные кожаные кресла. Мерцающие огоньки свечей отражались в высоких окнах. Найджел выразил свои соболезнования в связи со смертью Джека. Доминик поблагодарил, заметив попутно, что не в восторге от перемен в своей жизни.
– Так ты совсем равнодушен и к титулу, и к богатству? – спросил Найджел.
Доминик пожал плечами:
– Это только дало мне еще одно оружие против Ратли. В остальном графство для меня лишь обуза. Я утонул в обязанностях и обязательствах.
– Ты так говоришь, как будто тебя обокрали.
– И обокрали! Теперь у меня нет брата и, что более существенно, времени.
Найджел отпил свое виски.
– Замечательный напиток! Как ты убедил Ратли вложить деньги в винокурню?
– В обмен на обещание проголосовать солидарно в парламенте по некоторым вопросам. Это было еще до того, как я по-настоящему заболел, после известия о смерти Джека. К счастью, герцог не потребовал ничего, что было бы против моей совести. Стэнстед с женой помирились, и теперь у них сын. Он не сказал тебе? Мальчика зовут Эндрю. Есть все основания полагать, что на этом дело не кончится. Хотя Стэнстед может и не быть отцом этого ребенка.
– Не слишком ли ты циничен? – Найджел откинулся назад, наслаждаясь восхитительным ароматом напитка.
Доминик медленно согнул пальцы.
– Надеюсь, что я ошибаюсь. Но если Розмари еще когда-нибудь публично унизит его, я сверну ей ее хорошенькую шейку. Хотя Стэнстед так влюблен, что я уверен, он даже не заметит этого.
Найджел наблюдал за упражнениями Доминика, но не касался больной темы. Вне всякого сомнения, он догадывался – или вытянул из Стэнстеда, – что Доминик слишком перенапрягся в первые дни после своего возвращения. Дорогая цена за вступление в новые права.
– Насколько я помню те времена, Розмари была избалованным, эгоистичным ребенком. До сих пор она романтична, как почти все дебютантки. Не думаю, что эта женщина остепенится и станет образцом добродетели в последующей семейной жизни.
– Я выпью за это, – сказал Доминик, – хотя добродетельная семейная жизнь не моя стезя, а твоя. Но, если честно, я хотел бы, чтобы у них все было так же, как у вас с Франс. Ваш брак – редкое счастье, Найджел, и я вам чертовски завидую!
Найджел лукаво улыбнулся:
– Прежде ты никогда не выказывал зависти, друг мой. Во всяком случае, в такой форме, которая создавала бы неудобство для Франс.
– Я великолепно управляю своими чувствами.
– Лучше сказать, отвратительно! Могу я тебя спросить об одной вещи? Как насчет твоего личного счастья?
Доминик постарался сохранить невозмутимость.
– Если бы кто-то другой позволил себе такую настырность, я бы проткнул его на месте, хоть теперь и не в ладах с клинком.
– Ладно, давай рассказывай, что произошло?
– Дуэль при скверных обстоятельствах, но с успешным исходом. Бог свидетель, из-за этого стоило драться.
Найджел проглотил остаток виски и отставил стакан.
– Так ты, решив довести до конца свою борьбу с Ратли, пренебрег режимом и устроил себе воспаление с лихорадкой? Стэнстед сказал мне, что, к счастью, руку удалось сохранить. По этому поводу ему даже пришлось поссориться с хирургом.
– Слава Богу, что я этого не помню. Мне тогда много чего казалось. Я видел каких-то детей и прекрасную женщину.
– Розмари и Эндрю? – ухмыльнулся Найджел. – Я тоже видел его, только наяву и с няней, естественно. Красивый малыш. Кстати, Стэнстед также привез сюда свою сестру вместе с ее сыном. Я его понимаю. Вероятно, леди Мэри посчитала, что маленький Томас Макноррин должен увидеть мужчину, который так решительно вмешался в его наследные дела.
Доминик закрыл глаза. Плачущий мальчуган на лунной дорожке – Томас, кузен Кэтрионы! Это он, ребенок со странно знакомыми глазами, преследовал его, когда сознание выскальзывало за грани бытия. Стало быть, еще один маленький человечек избавлен от его хлопот, на этот раз даже прежде, чем он его увидел.
– Какой дьявол надоумил их приводить маленького мальчика в комнату к больному? Только напугали ребенка!
– Из того, что рассказывал Стэнстед, я понял, что ребенок не был напуган. Он действительно плакал, но только из-за молока. Так, значит, это его мать была той прекрасной особой? Да, леди Мэри довольно видная женщина. Но, должен тебе признаться, у меня было ощущение, что Стэнстед схитрил, хотя вообще ему это не очень свойственно.
Доминик увильнул от неудобного вопроса, и довольно легко. Даже не солгал, просто не стал на него отвечать. Однако когда он открыл глаза, то увидел, что Найджел все еще ждет. Нет, его друг не давил на него, он только давал ему возможность исповедаться.
Доминик поднялся и забрал стаканы.
– В своих галлюцинациях я видел Кэтриону.
Найджел ласково посмотрел на него:
– А мы с Франс думали, что ты женишься на ней. Жаль. Но ведь она не отказала тебе?
Отодвинув стаканы в сторону, Доминик провел пальцем по горлышку бутылки. Однажды он нечаянно подслушал чужой разговор. Когда Франс в первый раз отказала Найджелу, она произнесла странную фразу: «Это не потому, что я не люблю тебя, а потому, что люблю». Слова, всплывшие в памяти у обоих, на мгновение соединили их.
– Я не спрашивал, – сказал Доминик наконец. – В то время это было бы слишком бессердечно.
– Что так? – Найджел начал прохаживаться по комнате. Доминик кисло усмехнулся:
– Ответ прост: она одержима страстью, любовью к тем местам, и это сидит в ней очень глубоко и составляет ее суть. Я завидую этому чувству – оно как корневище связывает ее с землей предков. Такого я никогда не испытаю. Вероятно, ты испытываешь что-то похожее, когда вспоминаешь о своем поместье, но у нее это возведено в абсолют. Она не может покинуть Шотландию, а мои обязанности вынуждают меня жить здесь, так же как и тебя. И что это за чертово наказание – быть пэром!
– Почему все-таки ты не спросил у нее?
– Потому что я торжественно обещал, что если я ее покину, уеду от нее дальше чем на сто миль, то уже никогда не вернусь и не буду искать с ней встречи.
– Кто тебя просил делать это? – Голос Найджела звучал обманчиво спокойно. – Бес, что ли, в тебя вселился?
– Бес или не бес, теперь это уже не имеет никакого значения. – Доминик протянул гостю наполненный стакан и осторожно прошел назад к своему креслу. – Теперь я живу, жалея об этом каждый день и каждый час. Не уверен, что любовь – самая подходящая вещь для сделки.
– Это просто кощунство. Все равно что торговаться с Богом.
– Ты забываешь, что я долго практиковался в безбожии. Когда мы только встретились с Кэтрионой, я пытался связать ее сделками, одной, другой. С первого дня я клал на весы любовь и отторговывал условия. Теперь я получаю то, что заслужил, даже более того. Но я дал ей слово.
– А сама она не приедет к тебе?
Доминик, встретившись с проницательным взглядом Найджела, засмеялся:
– Тебе нравится надо мной издеваться? Для нее это невероятно рискованный шаг. Ей будет очень тяжело его сделать, физически и духовно. Признать, что она любит англичанина, – это для шотландки что-то из ряда вон выходящее. Почему, черт возьми, она должна подставлять себя под удар?
– Я прихожу к выводу, что она очень горда.
– Все, что ей остается, это держать свои чувства в узде. Я не вполне могу объяснить, в чем тут дело. Но она не приедет. Чего ради она поедет в этот дом, проклятый дом английского графа, где я оскорбил ее и даже угрожал при первой встрече? Она знает, что я принимал здесь других любовниц, и поэтому скорее умрет, чем приедет сюда.
– Не потому ли, что ты лишил ее непорочности? – Спокойный голос Найджела исчезал в затененных углах комнаты и эхом возвращался обратно. – Ты сознательно соблазнил ее и потом покинул, не так ли?
– Зачем же добивать? – Доминик откинул голову и вытянул ноги. Правая рука его совершала неловкие движения. – Мы с Кэтрионой довольно часто говорили о грехе. Я изводил ее этой идей. Но грех оказался полностью на мне. Я хотел разрушить ее гордыню, разбить ее сердце, и вот вместо этого она разбила мое...
– ...А ты в качестве ежедневной епитимьи заставляешь себя страдать. – Найджел пожал плечами.
Доминик, прищурив глаза, пристально взглянул на друга.
– Хочешь быть моим утешителем? Я признаю все свои грехи и раскаиваюсь. Но есть нечто более ужасное, чем семь грехов, которым я первоначально бросил вызов. Куда грешнее опутывать любовь условиями.
– Франс, когда ежедневно школит меня, говорит, что любовь – это только мост к невозможному. Если Кэтриона узнает, как ты болел...
Доминик улыбнулся:
– Приди она сейчас из жалости, я бы отверг ее. На самом деле она, вероятно, вышла замуж за кого-нибудь из своих – там все родственники по крови. Так что тебе не придется драться с инвалидом, чтобы отомстить за ее честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38