Кэтриона совершенно не стыдилась, что она нага, тогда как он полностью одет, и ее нисколько не волновало то, что он делал, хотя в каком-то смысле это было еще более интимно, чем их недавние занятия в постели. Правда, сейчас Доминик вел себя без всякого намека на похоть – он просто тер ей спину, руки, ноги, и ей казалось, что ощущения от его прикосновений так же прекрасны, как солнце после летней грозы.
– Ну, вот и все. – Доминик убрал полотенце и расчесал ее мокрые волосы. – Сейчас вы съедите суп, а затем я вас уложу спать.
– Прежде вы все это делали со своими любовницами?
– Мои любовницы обычно встречали меня уже искупавшимися. – Доминик усмехнулся и снова подергал колокольчик. – Кроме того, они никогда не нуждались в супе.
– О, несчастные! – Кэтрионе хотелось зевнуть совсем по-детски – шумно, во весь рот, но она сдержалась. – Представляю, что это были за эфирные создания. Наверное, питались одним воздухом и пили только слабый чай. Я предпочитаю овсяную кашу и копченую рыбу. Закажите все это на завтрак, пожалуйста.
– Ваше желание для меня священно, мэм. А пока съешьте, пожалуйста, суп.
Он обернул ее широким мягким халатом. В это время в дверь постучали, и Доминик, выйдя в коридор, вскоре вернулся в комнату с миской.
Кэтриона стала с жадностью есть, а он сел в кресло и молча наблюдал за ней. Чего он в конце концов хотел? Видимо, не только плотского удовольствия – для этого он мог найти тысячу женщин и получить удовлетворение с гораздо меньшими трудностями, чем с ней. Может, он таким образом отвечал на вызов? Или потрафлял своему самолюбию? Но почему она все равно радовалась, что он сейчас здесь?
«А какое у него тело!» – вспомнила она слова женщины и смутно, как в тумане, услышала стук. Пустая миска выскользнула у нее из пальцев и с грохотом покатилась по полу.
Проснувшись, Кэтриона обнаружила, что лежит в его постели одна. В комнате витал запах горячего хлеба и копченой рыбы.
– Вы спали так невинно, что я невольно залюбовался вами, – услышала она над ухом насмешливый голос Доминика.
Кэтриона села, прижав подушку к груди, и посмотрела на него – уже полностью одетый, Доминик сидел за небольшим столиком у окна и завтракал.
– Этой ночью я спал на кушетке. – Он состроил легкую гримасу, отделяя вилкой кусок рыбы. – А теперь вот ем соленую кожу.
Кэтриона засмеялась:
– Если вы заказали копченую рыбу – значит, у вас хорошее настроение.
Доминик бросил на нее быстрый взгляд, и губы его чуть изогнулись.
– Подаю заявку на снисхождение. Мне хотелось проснуться этим утром с вами. Я предпочел бы, чтобы вы лежали в моих объятиях, чтобы наши ноги были переплетены и чтобы я мог чувствовать вашу руку в укромном месте своего тела.
– А-а, так вот что придает вам крепость!
Он чуть не подавился.
– В прямом или в переносном смысле?
– О, разве это так важно? Лучше скажите, что вы намерены делать?
– Что делать? – Доминик поднял бровь. – Любовники могут ссориться, дуться друг на друга, дурачиться, но они спят в одной кровати. Чтобы это стало возможным, дальше мы едем вместе. Вы рискуете – и я с вами тоже, по крайней мере до тех пор, пока все это не разрешится естественным путем. Вы согласны?
– Когда мы поедем дальше на север, люди меня узнают. Здесь, в Инвернессе, у меня тоже много знакомых. Неужели я должна всем им говорить, что вы мой любовник?
– Это не обязательно. Вы можете снова надеть мужской костюм и оставаться моим братом, если хотите, потому что мы не едем на север. Путешествие в Сазерленд отменяется. Миссис Макки увезла Эндрю на запад – там у нее есть сестра, которая замужем за одним из Крисхольмов.
Кэтриона быстро вылезла из постели, скользнула в халат, а затем, сев за маленький столик напротив Доминика и взяв чашку с чаем, подозрительно спросила:
– Откуда вам это известно? Сейчас же говорите, безумный человек, как вы узнали?
– Она оставила мне послание.
– Послание?
Доминик кивнул:
– В Лондоне вы дали мне ее адрес, и тогда же я отправил ей деньги и письмо. В нем я убедительно советовал миссис Макки проявить бдительность в отношении Ратли, ибо знал: все, что связано с ним, всегда опасно. Я предполагал, что, если до него дойдут слухи о наших с вами поисках, он попытается перехватить ребенка, поэтому и просил ее, если она заподозрит что-то неладное, быстро покинуть Эдинбург.
Кэтриона в бешенстве вскочила. Здесь, в этих горах, маленький мальчик оказался перед лицом катастрофы, которую она со всем упорством пыталась предотвратить. Больше у нее нет сил заниматься его спасением. Если этот английский щеголь решил взять все на себя, пусть действует: в крайнем случае по возвращении в Лондон он привезет с собой доказательства, хотя они все равно уже не затормозят процесса, начавшегося в долинах Макнорринов.
Немного успокоившись, она снова села.
– Стало быть, вы уже в Эдинбурге знали, куда увезли Эндрю?
– Нет, но я знал, что миссис Макки может оставить мне здесь послание. Благодаря этому мне теперь известно, где его искать. Вот и все.
– О Боже! Почему вы сразу мне ничего не сказали?
– Черт побери, с какой стати? Вы не объяснили, почему наследство Эндрю находится в опасности; вам нравилось использовать меня, но вы не доверяли мне. Я смирился с этим, но какого дьявола вы хотите доверия от меня?
– О нет, я ничего не хочу! Разве когда-нибудь существовало доверие между Шотландией и Англией? Не нужно мне доверять. Поезжайте домой!
– Я не могу, – с притворным сожалением сказал Доминик. – Мы ведь любовники – надеюсь, вы помните наш уговор?
Глава 12
Час спустя на выносливых шотландских пони Доминик и Кэтриона пересекли мост над Ривер-Несс. Возле берега, подоткнув подолы и оголив пухлые коленки, женщины стирали белье; было слышно, как они переговариваются между собой.
Здесь же, вдоль набережной, по широкому каменному тротуару прогуливались простые граждане и местная знать: некоторые из этих людей были одеты сообразно национальным традициям, другие – в духе высокой английской моды. Доминик с любопытством взирал на забавное сочетание двух стилей. Жизнь вокруг казалась мирной и процветающей, а богатство и бедность уживались здесь с очевидной легкостью.
Среди всеобщего спокойствия Кэтриона выглядела странно напряженной. Наблюдая за ней, Доминик вспоминал, как она становилась в его руках текучей, как масло, податливой и гибкой. Теперь простое синее платье и пышные нижние юбки как бы объявляли – мальчика больше не существует. Ноги Кэтрионы обтягивали толстые шерстяные чулки, ботинки сменили кожаные шотландские туфли. Сейчас она проезжала через свои родные места, где ее многие знали. Чтобы кто-нибудь не увидел ее с остриженными волосами, она покрыла голову красной шалью.
Несколько часов они ехали вдоль берега Бьюли. Здесь, на мелководье, река бежала прямо по коричневому торфу вдоль полосы гальки. Дальше начиналась пойма с зеленеющими вокруг полями, широкую пышную низину пересекала дорога, а с боков на долину наползали складки лесистых гор. Шум водопадов Килморэка отражался от заводи внизу и эхом катился дальше. Отсюда открывался путь во владения Крисхольмов и Фрезеров.
Долгое время они молчали, но наконец Доминик не выдержал.
– Эти холмы что-то значат для вас? – спросил он. – Что вы сейчас испытываете?
– Тоску. – Она продолжала неподвижно смотреть перед собой. – Впрочем, тоска – не совсем подходящее слово, этому чувству в английском языке нет точного эквивалента. Это скорбь по тому, что еще находится у тебя в руке, но тебе все равно его не хватает. Это тоска по Тир-нан-Ог, мистическому месту за горизонтом, где садится солнце. И хотя человек давно живет в собственной долине, он все равно грезит о той стране. Это сладкое чувство всегда окрашено меланхолией – кажется, что к тебе приплывает материнская колыбельная, которую ты слышала в полусне, будучи ребенком. Это сожаление о том, что уже свершилось, но никогда не сможет целиком заполнить твое сердце. Я не знаю, сможете ли вы когда-нибудь понять это.
– Я понимаю, – сказал Доминик. – Вероятно, так же страстно я тосковал по Генриетте.
– Это разные вещи. Она ушла от вас, и вы никогда не держали ее в своей руке. Вы любили собственную фантазию.
– К сожалению, на этот раз вы не ошиблись.
Кэтриона решила не развивать опасную тему, поэтому дальше они снова поехали молча. Обочина дороги была густо усеяна колокольчиками, фиалками и красным лихнисом, на темно-зеленых ветках ракитника распустились яркие лимонные цветочки. Деревья, протянувшиеся вдоль реки, раскинули свой ажурный покров над крепкими красно-серыми скалами. Цвета повсюду казались более живыми и яркими, чем в Англии.
У первых домов Кэтриона сделала остановку и торопливо заговорила по-гэльски с собравшимися у дороги женщинами. Стоявшие рядом с ними дети робко поглядывали на Доминика.
– Скоро мы сможем перекусить, – неожиданно сказала Кэтриона. – Они дадут нам хлеба и сыра. Я бы не стала останавливаться в гостинице – там небезопасно. Кто-нибудь позже может поинтересоваться нами.
Доминик кивнул. На самом деле он сомневался, что кто-то последует за ними в этот суровый край. Кэтриона поехала вверх по узкой дороге к одинокому дому, прижавшемуся к склону холма. Рядом стояли коровники с низкими крышами; вокруг, кудахча и копаясь в земле, ходили куры. У парадного крыльца пышно цвела большая клумба, на которой цветы чувствовали себя вполне вольготно среди картофеля и моркови.
На стук Кэтрионы из дома вышла женщина и после короткого разговора поманила их в дом.
Доминик шагнул через порог. Когда глаза его приспособились к слабому освещению, он увидел хозяина, сидящего у камина. Мужчина поднялся и протянул Доминику руку, глядя на него из-под густых белых бровей ярко-синими глазами. Человек этот носил красно-зеленый килт и черные рейтузы, так что синий жилет из простой домотканой материи смотрелся на нем несколько странно. Нелегко было определить и его возраст – хотя волосы у него были сплошь серебристые, он до сих пор сохранил прямую осанку и живость движений.
– Добро пожаловать в Страт-Гласс, сэр, – сказал он на чистейшем английском языке. – Надеюсь, вы пропустите стаканчик и отобедаете с нами?
Доминик поймал себя на том, что смотрит на мужчину с неприкрытым изумлением, и тут же устыдился. Ожидал ли он встретить такой прием в жилище, снаружи очень похожем на лачугу? Дом был выложен наполовину из торфа, наполовину из камня и покрыт вересковой соломой, однако простая комната оказалась хорошо, даже изящно обставлена: в буфете стоял китайский фарфор и стеклянная посуда, а основную часть стен занимали открытые полки: на одной стороне с головками сыра и кухонной утварью, на другой – с книгами в кожаных переплетах.
– Вы любите латинских поэтов? – вежливо осведомился хозяин. – Вероятно, вы читали все эти замечательные вещи? Ну а я – Александр Крисхольм, и, как видите, поэзия мне небезразлична.
Вскоре Доминик уже попивал отличный крепкий виски, обсуждая с почтенным джентльменом прекрасные ямбы Катулла. В военное время Доминик часто бывал в компании шотландских офицеров и всегда получал удовольствие от общения с ними, хотя его прежние товарищи по оружию обычно оказывались выходцами из другой среды – это были сыновья крупных землевладельцев, живших в достатке в больших красивых домах.
Он стал расспрашивать мистера Крисхольма о шотландской поэзии и с неподдельным интересом слушал его ответы; Кэтриона между тем что-то настойчиво доказывала женщине, по-видимому дочери Александра, и в конце концов Доминик уже не мог не замечать тревоги, звучавшей в ее голосе.
Когда они покинули гостеприимный дом, Кэтриона сразу пустила своего пони быстрой рысью. По мере того как они продвигались, пейзаж начинал меняться: впереди поднимались предгорья, за ними высились громады пиков с гранитными вершинами, упиравшимися в голубое небо. Внизу ярко зеленели молодые всходы; складчатые холмы, переходящие в скалы, были увенчаны снегом. Воздух был напоен пряными ароматами, вблизи пенящихся ручьев росли грациозные березки и рябины. Склоны покрывали низкорослые шотландские сосны. Неожиданно пронзительно закричал орел, и Доминик увидел, как что-то вспыхнуло золотом под крыльями при повороте птицы к солнцу.
– Лисы и орлы – бедствие для ягнят, – со знанием дела заметила Кэтриона.
Она перевела пони на легкий галоп. Тропа по склону долины уходила вверх. Теперь они направлялись в то место, куда миссис Макки увезла Эндрю; во всяком случае, так представлялось Доминику. Красота природы захватила его подобно гигантской океанской волне. Он даже не дышал какое-то время. Пожалуй, это было нечто большее, чем легкое опьянение.
– Далеко ли еще ехать? – спросил он, когда они, обогнув небольшой бугор, оказались на широкой изогнутой дороге, ведущей в сторону холмов. Впереди поблескивало маленькое озерцо, за которым возвышалась скалистая гряда. Верхушки гор отражались в бездонной глубине озера, а тишина казалась глубокой и хрупкой, как стекло.
– Это здесь! – Кэтриона вскинула голову и повторила сорвавшимся голосом: – Здесь!
Ветер слегка переменился и принес запах гари. Доминик повернул голову в сторону долины. Поднимающиеся спирали дыма лениво плыли в летнем воздухе: долина тлела. Глубоко потрясенный, он понял наконец, что перед ними развалившиеся стены и догорающий торф. Но если бы это был только один дом! Горела целая деревня, рассредоточенная по всей долине. Жуткое зрелище всеобщего разрушения предстало их глазам. Дома, сараи, печи для обжига, стены садов – все было сметено огнем.
Стая ворон вспорхнула с пепелища, хлопая крыльями и громко каркая.
Кэтриона спрыгнула с пони и зашагала к руинам. Она шла с высоко поднятой головой через тлеющие останки жилья, валяющиеся в беспорядке камни и дымящийся торф.
Когда она повернулась лицом к Доминику, по ее щекам ручьями бежали слезы. Клубы серого дыма вились вокруг нее.
– Здесь, – снова повторила она, обводя пепелище рукой. – Сюда миссис Макки привезла Эндрю. Но они все сожгли.
Доминик спешился и широкими шагами подошел к Кэтрионе. Обняв ее за плечи, он негромко проговорил:
– Идите, милая, идите туда и выплачьтесь. То, что произошло здесь, оправдывает ваши слезы.
Наконец Доминик увел ее с пожарища к озеру и усадил возле берега. Сняв с себя пиджак, он заботливо укрыл ее плечи, затем смочил носовой платок в воде и обтер ей лицо. Вокруг не было слышно никаких звуков. Ничего, кроме неестественно глухой тишины.
В Испании и Португалии Доминик видел, как армия отыгрывалась за свои потери на мирном населении. Он видел тот огромный ущерб, который причиняли мародеры. Найджел рассказывал, что пережили мирные жители, когда Наполеон вторгся в Россию. И все же бесчеловечность воюющих мужчин друг к другу казалась вполне понятной, но то, что люди могли учинить это здесь, представлялось ему просто невероятным! Он был совершенно растерян. Каким образом стал возможен подобный погром – ведь Британия сейчас не вела никакой войны!
Помогая Кэтрионе перебраться через обломки, он повел ее так, чтоб она не увидела сломанную детскую куклу, наполовину втоптанную в грязь. Кукла с неестественно повернутыми деревянными руками и ногами смотрела на него своими широкими раскрашенными глазами, и с ее разбитого лица не сходила трогательная светлая улыбка. Кто-то швырнул сюда игрушку, и ее растоптала лошадь.
Доминик прижимал Кэтриону к своей груди, пока не почувствовал, что она начала успокаиваться.
– Вы узнали об этом в доме Крисхольма? – спросил он, когда она наконец перестала всхлипывать.
– Да, от его дочери. Здесь все люди состоят в родстве.
– Значит, Александр тоже знал. Но почему он ничего не сказал мне?
– Посчитал невежливым тревожить гостя такими вещами, – сказала Кэтриона.
Ее синие глаза резко выделялись на заплаканном лице.
Такие же глаза Доминик видел под белыми бровями. Пожилой человек мягким голосом рассказывал ему о поэзии, зная о происшедшей трагедии?
– Боже, какое варварство! И люди тоже пострадали?
Кэтриона отрицательно покачала головой.
– В этот раз нет. Но два года назад, когда они подожгли дом Уильяма Крисхольма, это к северу от Стратнавера, обгорела его теща – ее одеяло вспыхнуло прежде, чем ее успели вынести. Старая женщина умерла через пять дней.
– О Боже! Это же самое настоящее убийство! – Доминик сделал глубокий вдох, пытаясь подавить приступ гнева. – Вы должны все объяснить мне, Кэтриона. Кто устраивает эти поджоги? Зачем?
Она отвела взгляд.
– Теперешний властитель и его прислужники.
– Но Александр рассказывал мне, что Крисхольмы живут в Стратнавере более пятисот лет, а их предки и того более. Разве эта земля принадлежит не им?
Кэтриона стиснула кулаки.
– То есть не вам, англичанам? – Голос ее был полон презрения. – Да, по нынешнему закону всеми угодьями распоряжается вождь клана, Сьесалак, Крисхольм Уильям Двадцать Четвертый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Ну, вот и все. – Доминик убрал полотенце и расчесал ее мокрые волосы. – Сейчас вы съедите суп, а затем я вас уложу спать.
– Прежде вы все это делали со своими любовницами?
– Мои любовницы обычно встречали меня уже искупавшимися. – Доминик усмехнулся и снова подергал колокольчик. – Кроме того, они никогда не нуждались в супе.
– О, несчастные! – Кэтрионе хотелось зевнуть совсем по-детски – шумно, во весь рот, но она сдержалась. – Представляю, что это были за эфирные создания. Наверное, питались одним воздухом и пили только слабый чай. Я предпочитаю овсяную кашу и копченую рыбу. Закажите все это на завтрак, пожалуйста.
– Ваше желание для меня священно, мэм. А пока съешьте, пожалуйста, суп.
Он обернул ее широким мягким халатом. В это время в дверь постучали, и Доминик, выйдя в коридор, вскоре вернулся в комнату с миской.
Кэтриона стала с жадностью есть, а он сел в кресло и молча наблюдал за ней. Чего он в конце концов хотел? Видимо, не только плотского удовольствия – для этого он мог найти тысячу женщин и получить удовлетворение с гораздо меньшими трудностями, чем с ней. Может, он таким образом отвечал на вызов? Или потрафлял своему самолюбию? Но почему она все равно радовалась, что он сейчас здесь?
«А какое у него тело!» – вспомнила она слова женщины и смутно, как в тумане, услышала стук. Пустая миска выскользнула у нее из пальцев и с грохотом покатилась по полу.
Проснувшись, Кэтриона обнаружила, что лежит в его постели одна. В комнате витал запах горячего хлеба и копченой рыбы.
– Вы спали так невинно, что я невольно залюбовался вами, – услышала она над ухом насмешливый голос Доминика.
Кэтриона села, прижав подушку к груди, и посмотрела на него – уже полностью одетый, Доминик сидел за небольшим столиком у окна и завтракал.
– Этой ночью я спал на кушетке. – Он состроил легкую гримасу, отделяя вилкой кусок рыбы. – А теперь вот ем соленую кожу.
Кэтриона засмеялась:
– Если вы заказали копченую рыбу – значит, у вас хорошее настроение.
Доминик бросил на нее быстрый взгляд, и губы его чуть изогнулись.
– Подаю заявку на снисхождение. Мне хотелось проснуться этим утром с вами. Я предпочел бы, чтобы вы лежали в моих объятиях, чтобы наши ноги были переплетены и чтобы я мог чувствовать вашу руку в укромном месте своего тела.
– А-а, так вот что придает вам крепость!
Он чуть не подавился.
– В прямом или в переносном смысле?
– О, разве это так важно? Лучше скажите, что вы намерены делать?
– Что делать? – Доминик поднял бровь. – Любовники могут ссориться, дуться друг на друга, дурачиться, но они спят в одной кровати. Чтобы это стало возможным, дальше мы едем вместе. Вы рискуете – и я с вами тоже, по крайней мере до тех пор, пока все это не разрешится естественным путем. Вы согласны?
– Когда мы поедем дальше на север, люди меня узнают. Здесь, в Инвернессе, у меня тоже много знакомых. Неужели я должна всем им говорить, что вы мой любовник?
– Это не обязательно. Вы можете снова надеть мужской костюм и оставаться моим братом, если хотите, потому что мы не едем на север. Путешествие в Сазерленд отменяется. Миссис Макки увезла Эндрю на запад – там у нее есть сестра, которая замужем за одним из Крисхольмов.
Кэтриона быстро вылезла из постели, скользнула в халат, а затем, сев за маленький столик напротив Доминика и взяв чашку с чаем, подозрительно спросила:
– Откуда вам это известно? Сейчас же говорите, безумный человек, как вы узнали?
– Она оставила мне послание.
– Послание?
Доминик кивнул:
– В Лондоне вы дали мне ее адрес, и тогда же я отправил ей деньги и письмо. В нем я убедительно советовал миссис Макки проявить бдительность в отношении Ратли, ибо знал: все, что связано с ним, всегда опасно. Я предполагал, что, если до него дойдут слухи о наших с вами поисках, он попытается перехватить ребенка, поэтому и просил ее, если она заподозрит что-то неладное, быстро покинуть Эдинбург.
Кэтриона в бешенстве вскочила. Здесь, в этих горах, маленький мальчик оказался перед лицом катастрофы, которую она со всем упорством пыталась предотвратить. Больше у нее нет сил заниматься его спасением. Если этот английский щеголь решил взять все на себя, пусть действует: в крайнем случае по возвращении в Лондон он привезет с собой доказательства, хотя они все равно уже не затормозят процесса, начавшегося в долинах Макнорринов.
Немного успокоившись, она снова села.
– Стало быть, вы уже в Эдинбурге знали, куда увезли Эндрю?
– Нет, но я знал, что миссис Макки может оставить мне здесь послание. Благодаря этому мне теперь известно, где его искать. Вот и все.
– О Боже! Почему вы сразу мне ничего не сказали?
– Черт побери, с какой стати? Вы не объяснили, почему наследство Эндрю находится в опасности; вам нравилось использовать меня, но вы не доверяли мне. Я смирился с этим, но какого дьявола вы хотите доверия от меня?
– О нет, я ничего не хочу! Разве когда-нибудь существовало доверие между Шотландией и Англией? Не нужно мне доверять. Поезжайте домой!
– Я не могу, – с притворным сожалением сказал Доминик. – Мы ведь любовники – надеюсь, вы помните наш уговор?
Глава 12
Час спустя на выносливых шотландских пони Доминик и Кэтриона пересекли мост над Ривер-Несс. Возле берега, подоткнув подолы и оголив пухлые коленки, женщины стирали белье; было слышно, как они переговариваются между собой.
Здесь же, вдоль набережной, по широкому каменному тротуару прогуливались простые граждане и местная знать: некоторые из этих людей были одеты сообразно национальным традициям, другие – в духе высокой английской моды. Доминик с любопытством взирал на забавное сочетание двух стилей. Жизнь вокруг казалась мирной и процветающей, а богатство и бедность уживались здесь с очевидной легкостью.
Среди всеобщего спокойствия Кэтриона выглядела странно напряженной. Наблюдая за ней, Доминик вспоминал, как она становилась в его руках текучей, как масло, податливой и гибкой. Теперь простое синее платье и пышные нижние юбки как бы объявляли – мальчика больше не существует. Ноги Кэтрионы обтягивали толстые шерстяные чулки, ботинки сменили кожаные шотландские туфли. Сейчас она проезжала через свои родные места, где ее многие знали. Чтобы кто-нибудь не увидел ее с остриженными волосами, она покрыла голову красной шалью.
Несколько часов они ехали вдоль берега Бьюли. Здесь, на мелководье, река бежала прямо по коричневому торфу вдоль полосы гальки. Дальше начиналась пойма с зеленеющими вокруг полями, широкую пышную низину пересекала дорога, а с боков на долину наползали складки лесистых гор. Шум водопадов Килморэка отражался от заводи внизу и эхом катился дальше. Отсюда открывался путь во владения Крисхольмов и Фрезеров.
Долгое время они молчали, но наконец Доминик не выдержал.
– Эти холмы что-то значат для вас? – спросил он. – Что вы сейчас испытываете?
– Тоску. – Она продолжала неподвижно смотреть перед собой. – Впрочем, тоска – не совсем подходящее слово, этому чувству в английском языке нет точного эквивалента. Это скорбь по тому, что еще находится у тебя в руке, но тебе все равно его не хватает. Это тоска по Тир-нан-Ог, мистическому месту за горизонтом, где садится солнце. И хотя человек давно живет в собственной долине, он все равно грезит о той стране. Это сладкое чувство всегда окрашено меланхолией – кажется, что к тебе приплывает материнская колыбельная, которую ты слышала в полусне, будучи ребенком. Это сожаление о том, что уже свершилось, но никогда не сможет целиком заполнить твое сердце. Я не знаю, сможете ли вы когда-нибудь понять это.
– Я понимаю, – сказал Доминик. – Вероятно, так же страстно я тосковал по Генриетте.
– Это разные вещи. Она ушла от вас, и вы никогда не держали ее в своей руке. Вы любили собственную фантазию.
– К сожалению, на этот раз вы не ошиблись.
Кэтриона решила не развивать опасную тему, поэтому дальше они снова поехали молча. Обочина дороги была густо усеяна колокольчиками, фиалками и красным лихнисом, на темно-зеленых ветках ракитника распустились яркие лимонные цветочки. Деревья, протянувшиеся вдоль реки, раскинули свой ажурный покров над крепкими красно-серыми скалами. Цвета повсюду казались более живыми и яркими, чем в Англии.
У первых домов Кэтриона сделала остановку и торопливо заговорила по-гэльски с собравшимися у дороги женщинами. Стоявшие рядом с ними дети робко поглядывали на Доминика.
– Скоро мы сможем перекусить, – неожиданно сказала Кэтриона. – Они дадут нам хлеба и сыра. Я бы не стала останавливаться в гостинице – там небезопасно. Кто-нибудь позже может поинтересоваться нами.
Доминик кивнул. На самом деле он сомневался, что кто-то последует за ними в этот суровый край. Кэтриона поехала вверх по узкой дороге к одинокому дому, прижавшемуся к склону холма. Рядом стояли коровники с низкими крышами; вокруг, кудахча и копаясь в земле, ходили куры. У парадного крыльца пышно цвела большая клумба, на которой цветы чувствовали себя вполне вольготно среди картофеля и моркови.
На стук Кэтрионы из дома вышла женщина и после короткого разговора поманила их в дом.
Доминик шагнул через порог. Когда глаза его приспособились к слабому освещению, он увидел хозяина, сидящего у камина. Мужчина поднялся и протянул Доминику руку, глядя на него из-под густых белых бровей ярко-синими глазами. Человек этот носил красно-зеленый килт и черные рейтузы, так что синий жилет из простой домотканой материи смотрелся на нем несколько странно. Нелегко было определить и его возраст – хотя волосы у него были сплошь серебристые, он до сих пор сохранил прямую осанку и живость движений.
– Добро пожаловать в Страт-Гласс, сэр, – сказал он на чистейшем английском языке. – Надеюсь, вы пропустите стаканчик и отобедаете с нами?
Доминик поймал себя на том, что смотрит на мужчину с неприкрытым изумлением, и тут же устыдился. Ожидал ли он встретить такой прием в жилище, снаружи очень похожем на лачугу? Дом был выложен наполовину из торфа, наполовину из камня и покрыт вересковой соломой, однако простая комната оказалась хорошо, даже изящно обставлена: в буфете стоял китайский фарфор и стеклянная посуда, а основную часть стен занимали открытые полки: на одной стороне с головками сыра и кухонной утварью, на другой – с книгами в кожаных переплетах.
– Вы любите латинских поэтов? – вежливо осведомился хозяин. – Вероятно, вы читали все эти замечательные вещи? Ну а я – Александр Крисхольм, и, как видите, поэзия мне небезразлична.
Вскоре Доминик уже попивал отличный крепкий виски, обсуждая с почтенным джентльменом прекрасные ямбы Катулла. В военное время Доминик часто бывал в компании шотландских офицеров и всегда получал удовольствие от общения с ними, хотя его прежние товарищи по оружию обычно оказывались выходцами из другой среды – это были сыновья крупных землевладельцев, живших в достатке в больших красивых домах.
Он стал расспрашивать мистера Крисхольма о шотландской поэзии и с неподдельным интересом слушал его ответы; Кэтриона между тем что-то настойчиво доказывала женщине, по-видимому дочери Александра, и в конце концов Доминик уже не мог не замечать тревоги, звучавшей в ее голосе.
Когда они покинули гостеприимный дом, Кэтриона сразу пустила своего пони быстрой рысью. По мере того как они продвигались, пейзаж начинал меняться: впереди поднимались предгорья, за ними высились громады пиков с гранитными вершинами, упиравшимися в голубое небо. Внизу ярко зеленели молодые всходы; складчатые холмы, переходящие в скалы, были увенчаны снегом. Воздух был напоен пряными ароматами, вблизи пенящихся ручьев росли грациозные березки и рябины. Склоны покрывали низкорослые шотландские сосны. Неожиданно пронзительно закричал орел, и Доминик увидел, как что-то вспыхнуло золотом под крыльями при повороте птицы к солнцу.
– Лисы и орлы – бедствие для ягнят, – со знанием дела заметила Кэтриона.
Она перевела пони на легкий галоп. Тропа по склону долины уходила вверх. Теперь они направлялись в то место, куда миссис Макки увезла Эндрю; во всяком случае, так представлялось Доминику. Красота природы захватила его подобно гигантской океанской волне. Он даже не дышал какое-то время. Пожалуй, это было нечто большее, чем легкое опьянение.
– Далеко ли еще ехать? – спросил он, когда они, обогнув небольшой бугор, оказались на широкой изогнутой дороге, ведущей в сторону холмов. Впереди поблескивало маленькое озерцо, за которым возвышалась скалистая гряда. Верхушки гор отражались в бездонной глубине озера, а тишина казалась глубокой и хрупкой, как стекло.
– Это здесь! – Кэтриона вскинула голову и повторила сорвавшимся голосом: – Здесь!
Ветер слегка переменился и принес запах гари. Доминик повернул голову в сторону долины. Поднимающиеся спирали дыма лениво плыли в летнем воздухе: долина тлела. Глубоко потрясенный, он понял наконец, что перед ними развалившиеся стены и догорающий торф. Но если бы это был только один дом! Горела целая деревня, рассредоточенная по всей долине. Жуткое зрелище всеобщего разрушения предстало их глазам. Дома, сараи, печи для обжига, стены садов – все было сметено огнем.
Стая ворон вспорхнула с пепелища, хлопая крыльями и громко каркая.
Кэтриона спрыгнула с пони и зашагала к руинам. Она шла с высоко поднятой головой через тлеющие останки жилья, валяющиеся в беспорядке камни и дымящийся торф.
Когда она повернулась лицом к Доминику, по ее щекам ручьями бежали слезы. Клубы серого дыма вились вокруг нее.
– Здесь, – снова повторила она, обводя пепелище рукой. – Сюда миссис Макки привезла Эндрю. Но они все сожгли.
Доминик спешился и широкими шагами подошел к Кэтрионе. Обняв ее за плечи, он негромко проговорил:
– Идите, милая, идите туда и выплачьтесь. То, что произошло здесь, оправдывает ваши слезы.
Наконец Доминик увел ее с пожарища к озеру и усадил возле берега. Сняв с себя пиджак, он заботливо укрыл ее плечи, затем смочил носовой платок в воде и обтер ей лицо. Вокруг не было слышно никаких звуков. Ничего, кроме неестественно глухой тишины.
В Испании и Португалии Доминик видел, как армия отыгрывалась за свои потери на мирном населении. Он видел тот огромный ущерб, который причиняли мародеры. Найджел рассказывал, что пережили мирные жители, когда Наполеон вторгся в Россию. И все же бесчеловечность воюющих мужчин друг к другу казалась вполне понятной, но то, что люди могли учинить это здесь, представлялось ему просто невероятным! Он был совершенно растерян. Каким образом стал возможен подобный погром – ведь Британия сейчас не вела никакой войны!
Помогая Кэтрионе перебраться через обломки, он повел ее так, чтоб она не увидела сломанную детскую куклу, наполовину втоптанную в грязь. Кукла с неестественно повернутыми деревянными руками и ногами смотрела на него своими широкими раскрашенными глазами, и с ее разбитого лица не сходила трогательная светлая улыбка. Кто-то швырнул сюда игрушку, и ее растоптала лошадь.
Доминик прижимал Кэтриону к своей груди, пока не почувствовал, что она начала успокаиваться.
– Вы узнали об этом в доме Крисхольма? – спросил он, когда она наконец перестала всхлипывать.
– Да, от его дочери. Здесь все люди состоят в родстве.
– Значит, Александр тоже знал. Но почему он ничего не сказал мне?
– Посчитал невежливым тревожить гостя такими вещами, – сказала Кэтриона.
Ее синие глаза резко выделялись на заплаканном лице.
Такие же глаза Доминик видел под белыми бровями. Пожилой человек мягким голосом рассказывал ему о поэзии, зная о происшедшей трагедии?
– Боже, какое варварство! И люди тоже пострадали?
Кэтриона отрицательно покачала головой.
– В этот раз нет. Но два года назад, когда они подожгли дом Уильяма Крисхольма, это к северу от Стратнавера, обгорела его теща – ее одеяло вспыхнуло прежде, чем ее успели вынести. Старая женщина умерла через пять дней.
– О Боже! Это же самое настоящее убийство! – Доминик сделал глубокий вдох, пытаясь подавить приступ гнева. – Вы должны все объяснить мне, Кэтриона. Кто устраивает эти поджоги? Зачем?
Она отвела взгляд.
– Теперешний властитель и его прислужники.
– Но Александр рассказывал мне, что Крисхольмы живут в Стратнавере более пятисот лет, а их предки и того более. Разве эта земля принадлежит не им?
Кэтриона стиснула кулаки.
– То есть не вам, англичанам? – Голос ее был полон презрения. – Да, по нынешнему закону всеми угодьями распоряжается вождь клана, Сьесалак, Крисхольм Уильям Двадцать Четвертый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38