Каждое слово выдавало в нем безжалостного, пошлого и аморального человека. Без сомнения, он был пьян, как помещик, накачавшийся на поминках.
Экипаж подкатил к особняку графа, в котором Кэтриона уже побывала примерно час назад, когда приехала из Эдинбурга. Ей помогли сойти, и привратник проводил ее в дом. Доминик Уиндхэм бесцеремонно обогнал ее, и она с интересом наблюдала, как он размашисто шагал по коридору. Потом она услышала, как хлопнула дверь, и заметила, что граф поморщился.
– Разумеется, вам будет предоставлен ночлег, мисс Синклер, – рассеянно сказал он, – и любая помощь, которая потребуется.
Джек Уиндхэм выглядел более приземистым, чем его брат, а волосы у него были светлее – соломенного цвета. При схожести их черт в его лице было что-то бульдожье. В общем, он являл собой нечто вроде грубой модели, вылепленной мастером из глины, чтобы после, доведя свою идею до совершенства, отлить из золота Доминика Уиндхэма.
Кэтриона тотчас отвела взгляд от графа и стала оглядывать огромный вестибюль с золочеными колоннами и причудливой росписью. Избыточная роскошь обстановки – свидетельство английского благополучия – напомнила ей о цели визита.
– Я безмерно благодарна вам за ваше предложение, лорд Уиндраш. Ваша светлость в высшей степени добры ко мне.
Граф помахал рукой, подзывая слугу, который подвел Кэтриону к лестнице и препроводил ее наверх; а уж до спальни ей пришлось самой нести свой небольшой чемодан.
Лорд Уиндраш прошел в свой кабинет. Брат стоял у холодного очага, склонив голову и обхватив длинными пальцами каминную полку. Граф подсознательно отметил побелевшие костяшки на его руках.
– Доминик, если ты не можешь вести себя как джентльмен, то... – начал он.
– Не заводись! – Высокое гибкое тело вздрогнуло, и некоторое время братья стояли неподвижно лицом к лицу. – Если ты хоть на минуту допускаешь, что сейчас время для елейных проповедей, я рассею твои иллюзии. Понимаю, ты считаешь, что каждый мой поступок заслуживает порицания – все, что бы я ни делал, тебе кажется предосудительным! Мои друзья – никчемные люди, моя жизнь беспутна! Вне всякого сомнения, Генриетта на смертном ложе изрыгала проклятия и просила небеса наказать меня за мои пороки. Тем не менее я потрясен известием о ее смерти. А вот тебе следовало воздержаться от публичных заявлений. Мог бы соблюсти хоть минимум приличия.
– После того как я застал тебя пьяным и полуголым? Ты осквернил храм! О каком приличии в этом случае может идти речь!
– И все же всему должно быть свое место и время, однако, похоже, ты думаешь иначе. Ты выбрал самый подходящий момент. Избави Бог развить в себе столь тонкое чувство такта, это надо же – объявил во всеуслышание о смерти моей жены, да еще притащил с собой эту шотландскую курицу! Не было никакой нужды делать из нее свидетеля этого безобразия.
Уиндраш сердито посмотрел на брата.
– Ах, тебя волнует, какое мнение она о тебе составила! На любую порядочную женщину ты можешь произвести только одно впечатление, и мисс Синклер не исключение.
– Меня не волнуют ничьи впечатления. Впрочем, я очень устал. Не возражаешь, если я переночую в моей старой комнате?
Доминик гордо прошествовал к двери и, выйдя в коридор, аккуратно закрыл ее за собой. Час назад этот человек спьяну на спор штурмовал колокольню, а сейчас вел себя так, будто ничего не произошло. Поразительно!
Граф проводил его пристальным взглядом. Он никогда не понимал младшего брата: их разделяло довольно много лет и слишком много времени, проведенного врозь. Джек помнил золотоволосого мальчугана, ничем не примечательного, несколько надоедливого, постоянно путавшегося у всех под ногами. Странно, каким образом он вообще выжил, потому что после первенца все появлявшиеся на свет младенцы умирали один за другим. Теперь мальчик вырос и стал мужчиной. Многое в его прошлом было окутано тайной: во время войны он играл скрытую, но жизненно важную для Англии роль, а позже навлек позор на всю семью, учинив скандал, ставший скандалом века. Любой другой после этого избрал бы для себя вечное изгнание, но только не этот человек! Он не появлялся несколько лет, пока Наполеон не потерпел окончательного поражения. Когда Доминик вернулся в Лондон, его нигде не принимали. Никто его не признавал, за исключением совершенно безнравственных субъектов и золотой молодежи. По слухам, у него были любовные связи, но женщины встречались с ним только приватно.
Пока Доминик шел к двери, колышущееся пламя свечей бросало блики на его золотистые волосы и решительное лицо с резкими скулами. В какой-то момент на ресницах у него блеснула подозрительная влага, но лорд Уиндраш не поверил в ее искренность. Вероятно, игра, подумал он, стал бы его испорченный брат, безнадежный распутник, ронять слезу в связи с кончиной покинувшей его жены!
Доминик поднялся по лестнице и, остановившись на площадке, ожесточенно потер глаза. Генриетта. Его жена. Хорошенькая застенчивая блондинка. Потерять ее, когда он был так близок к самому великому вознаграждению! Грандиозность его провала в первую же брачную ночь все эти годы отзывалась в душе каждодневным страданием. Ему вспомнились паника в спальне, взаимные обвинения, истерические рыдания и унизительный финал. Генриетта провела несколько лет за пределами Англии. Интересно, думала ли она хоть раз о своем брошенном муже, произнесла ли хоть одну молитву о спасении его души? Слишком поздно задаваться подобными вопросами. Генриетта ушла – ушла навсегда.
Он поднял глаза на лакея, шаркающей походкой прошедшего мимо него с небольшим подносом. Впереди в коридоре отворилась дверь, и из нее появилась мисс Кэтриона Синклер. Слуга, поклонившись ей и передав поднос, удалился, но она продолжала стоять в дверях, держа поднос и в упор глядя на Доминика. Трепещущее пламя создавало лучистый венец вокруг ее волос, делая ее похожей на Мадонну, устремленные на него глаза казались такими же синими, как платье Девы Марии.
Она поставила поднос на столик возле двери и сложила руки на груди, по-прежнему не отводя от него глаз – двух ярко-синих колокольчиков. В падавшем сзади свете четко вырисовывалась ее фигура, крепкая и стройная. Тело ее было налитым и вместе с тем изящным, прекрасным в своем первозданном естестве. Доминик почувствовал, как в нем шевельнулось желание, неистребимое, безотчетное свойство мужской плоти. Это сейчас совершенно ни к чему, отчего-то подумал он.
– Майор Уиндхэм, – мягко сказала Кэтриона, – мне бы хотелось поговорить с вами наедине, если это возможно.
– Прямо сейчас?
Она кивнула.
Доминик внимательно оглядел ее: у этой женщины были прекрасные темные волосы, уложенные аккуратным узлом на затылке, – ни дать ни взять гувернантка или обедневшая благородная дама. Однако он не мог не заметить в ее глазах то же упорство, что и у древних скандинавских королей и воинственных викингов, когда-то шнырявших в фиордах на своих кораблях с драконьими головами на носу.
– В пять утра я должна быть на станции возле «Золотого гуся». Горничная разбудит меня, но я боюсь, вы еще не встанете. – Мисс Синклер посмотрела на Доминика с подкупающей прямотой. – Я не могу уехать, пока мы не поговорим.
Эта настойчивость могла бы возыметь действие, не будь он так погружен в прошлое; однако сейчас Доминик пробивался сквозь шарады собственной жизни, как ребенок, плутающий в чужой стране и при этом ставший жертвой злых проделок эльфов.
– Я полагаю, вы собираетесь передать мне последние слова покойной? Неужто мою жену перед смертью мучили угрызения совести?
Сначала у нее зажглось по пятну на каждой щеке, потом румянец пополз по аскетическим скулам до бровей, а внизу дошел до шеи. У Кэтрионы Синклер была удивительно белая кожа, необычно белая для темноволосой женщины – прекрасная северная кожа, не привыкшая к обилию солнца. Черты лица ее, возможно, отличались излишней четкостью, и его нельзя было назвать миловидным, но краски были совершенны. Доминику даже захотелось прикоснуться к ней.
– Мне очень жаль, – сухо сказала она, – но вынуждена вас разочаровать – я не стану рассказывать вам о чувствах, которых не было. У меня к вам совсем другое дело, и оно не терпит отлагательства. Где мы могли бы уединиться?
На лестнице послышались чьи-то шаги – видимо, Джек решил отправиться в свои покои. Вот и славно – Доминик вовсе не хотел, чтобы его брат принимал участие в их разговоре. Он схватил Кэтриону за локоть, втолкнул в ее комнату и плотно закрыл дверь.
– Можно поговорить здесь, если не возражаете. Так что, черт побери, вы хотели мне сказать?
Кэтриона огляделась. Шкаф красного дерева, кровать с парчовым покрывалом... Хотя в комнате стояла и другая мебель, это, конечно, была спальня. Доминик стоял очень близко, он почти касался ее руки; она ощущала его длинные пальцы сквозь материю на рукавах, и от этого у нее по коже забегали иголочки.
Доминик прошел через комнату и указал ей на кресло вблизи камина.
– Конечно, я веду себя неподобающе, но, ради Бога, не смотрите на меня так, а то это сильно смахивает на встречу пугливой классной дамы с бешеной собакой. Вы можете безбоязненно провести со мной четверть часа – я не стану лишать вас невинности, можете мне поверить. Если, конечно, вы сами этого не пожелаете.
Кэтриона стояла как вкопанная, сцепив руки так крепко, что они заныли. Наблюдая за ним, она отметила пластичность его движений и бесспорную уверенность в себе, как будто он представлял себя на театре военных действий, где отдавал команду войскам.
Наконец, сдвинувшись с места и подойдя к креслу, она села.
– Вы не хотите подкрепиться? – Доминик взял поднос и передал ей в руки. – Сделайте одолжение. Я не буду беспокоить вас. Перекусите, а потом мы поговорим.
Кэтриона взглянула на поднос. Со вчерашнего дня, кроме куска дешевого ржаного хлеба и небольшой порции сыра, у нее не было во рту ни крошки, и вид пищи вызвал у нее легкую слабость.
– Я согласна.
Она откусила немного от тонкого куска говядины, положенного на хлеб. От мяса исходил густой аромат вина и пряностей. Усилием воли Кэтриона заставила себя есть медленно, но ее голод не остался незамеченным.
Опустившись в кресло напротив, Доминик молча наблюдал за ней.
Он расстегнул пуговицы на сюртуке, чем поверг ее в невероятное смущение: так выглядел, должно быть, афинский дискобол, высеченный из камня резцом великого мастера. Вместе с тем в Доминике заметна была и некоторая шероховатость, будто материал, из которого он был сделан, с годами огрубел от ветров и штормов. Дай Бог, чтобы ее план не сорвался: ей предстояло проявить немалое искусство, чтобы сплести хитрую сеть для этого живчика!
Наконец Кэтриона собралась с духом и заговорила:
– Сэр, мне нужно сообщить вам нечто важное. Вы должны поехать в Эдинбург.
Доминик небрежно вытянул перед собой ноги, и его кожу над поясом прорезала бороздка. Зеленые глаза остановились на ее лице.
– Я? Должен? Бог мой, зачем? Разве что вы согласитесь составить мне компанию...
– Ну уж нет!
Он улыбнулся, словно она сделала ему комплимент.
– Неужели я непривлекателен? Да будет вам известно, раньше меня сравнивали с архангелом Михаилом, мисс Синклер. Правда, ангел, без сомнения, был падшим. Извините, если я оскорбил ваши чувства, но я бы очень дорого дал, чтобы вас здесь не было. Больше мне нечего сказать, так что передаю эстафету вам. Вы родом с Севера?
– Как вы узнали? – удивленно спросила она.
– Вас выдает акцент – вы произносите гласные слишком чисто. – Он говорил невозмутимым тоном, в котором ей послышалась насмешка и что-то еще, чему она не могла дать точного определения. – Кстати, я знал нескольких людей из тех краев.
Что это – он ее дразнит? Кэтриона едва сдержала раздражение.
– Если вам так интересно, мне нечего скрывать. Я родом из Глен-Рейлэка – это к северу от Инвернесса. – Она и сама не ожидала от себя такой откровенности, но что сделано, то сделано. – Я познакомилась с вашей покойной женой, когда приехала в Эдинбург устраиваться на работу.
Не вполне понимая, как ей держаться дальше, Кэтриона отставила поднос. Она была решительно настроена обхитрить этого человека, но боялась ошибиться. Интересно, как много ему известно об Эдинбурге и тех событиях?
– Ваша жена наняла меня и...
Доминик не дал ей договорить.
– ...и накачала ваши добродетельные и вместе с тем любопытные ушки всевозможными россказнями. Тогда-то вы и узнали все об очень, очень отвратительном мужчине, который был ее мужем.
Кэтриона с облегчением выслушала его слова. Теперь ей нетрудно было встретиться с ним взглядом.
– О да, Генриетта предупредила меня, с кем я буду иметь дело, если мне удастся разыскать вас. Сама я не стала бы вникать в подробности вашего поведения: у меня нет желания знакомиться с человеком, имеющим столь дурную славу.
– Охотно верю, мисс Синклер. Носить такую славу чертовски трудная работа – вы могли бы отпустить мне кредит хотя бы с поправкой на это.
Ее отнюдь не обрадовало, что он позволяет себе подобное легкомыслие и мелет всякую чепуху.
– Сэр, вы и я должны вернуться в Эдинбург! Хотя я представляю, насколько вы испорченный человек, но...
– Испорченный?
Доминик повернул голову и посмотрел на каминную полку. Маленькая жилка слабо билась сбоку от его подбородка, будто он не только смеялся, но и гневался. «Ну и пусть себе сердится!» – подумала Кэтриона, которую мало трогали его чувства.
– Безусловно, я – распутник, человек, погрязший в скандалах, но ведь если мы с вами поедем в Шотландию, ваша репутация тоже пострадает. В результате совместного мероприятия с таким нечестивцем вы можете потерять свое целомудрие. Довольно упоительно думать об этом, но, возможно, вы имеете в виду что-то другое?
Кровь ударила ей в виски. Это был грозный сигнал, и не зря Генриетта ее предупреждала!
– Нам вовсе не обязательно ехать в одной карете – у меня уже забронирован билет на станции. Надеюсь, вы располагаете экипажем?
Его губы сжались так, будто гнев перешел в бешенство.
– Разумеется, но мне определенно не подходят такие условия. Если вы настаиваете на моей поездке в Шотландию, мисс Синклер, вам придется путешествовать вместе со мной. – Он улыбнулся, и у него на щеках снова появились глубокие ямочки. – Тогда мое нескромное присутствие будет для вас одновременно и позором, и искушением. Чтобы дать выход страсти, любовь не требуется. Нет, по отдельности мы не поедем. Если вы хотите заполучить в компаньоны испорченного мужчину, вы должны сопровождать меня как распущенная женщина. Я твердо вам заявляю, мадам, – никаких других вариантов! У вас нет иного способа заставить меня покинуть Лондон.
Румянец стыда ожег ей щеки, в душе вспыхнуло возмущение. Она с силой стукнула руками о колени.
– Возможно, то, что я вам сейчас скажу, за пределами вашего понимания, потому что у вас на уме только одно; но моя просьба к вам – не праздное нытье. Я выполняю предсмертный наказ Генриетты, и вы должны узнать это. Там остался ребенок.
Доминик вскочил с кресла, и оно, пошатнувшись, опрокинулось. Он не стал его поднимать и гордо прошествовал в глубь комнаты.
– Господи помилуй! Какой ребенок?
– Ваш сын, майор Уиндхэм. – Кэтриона опустила глаза. Он резко повернулся к ней:
– Мой сын?
Известие, несомненно, застало его врасплох, и она даже слегка расстроилась. Зато уловка, похоже, удалась – ни один мужчина не станет особенно сильно волноваться из-за младенца, но, если он поверил, поездка наверняка состоится. Генриетта сказала, что Доминик Уиндхэм приезжал в Эдинбург два года назад, и это вполне мог быть его сын. Кэтриона осмелела.
– Ваша жена родила ребенка, – сказала она. – Сейчас ему год и три месяца. Вам необходимо забрать его из Шотландии и взять на свое попечение. У мальчика должно быть имя, чтобы он мог занять надлежащее положение в обществе, когда вырастет.
Еще минуту назад казавшийся порядком обескураженным, Доминик Уиндхэм вдруг принялся безудержно хохотать: он наклонил голову, а его плечи заходили ходуном.
– Боже милостивый, спасибо Тебе за дивную ночь! Что ни час, то новость! Все последние годы какие только ужасные вещи мне не приписывали; потом моя невинная жена обсуждала это в гостиных и хихикала вместе со всеми! И после всего этого я узнаю, что у нее был ребенок. Если он родился пятнадцать месяцев назад, она должна была каким-то образом уложить меня к себе в постель... Минуточку, сейчас посчитаем. Так, лето восемьсот четырнадцатого... Да! – Он повернулся к Кэтрионе: лицо его светилось радостью. – Мне очень жаль, мисс Синклер, но я не поеду в Эдинбург. В самом деле, не поеду. Ничего другого не могу вам сказать.
Кэтриона с недоумением посмотрела на него.
– А как же мальчик, сэр? Не можете же вы бросить своего ребенка!
– Не много в этом мире того, чему следует верить, мадам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38