.. Естественно, она легла спать, полная воспоминаний о Жан-Поле, скачущем на лошади во дворе конюшни и лукаво улыбающемся ей. Она проснулась счастливой, такой счастливой, что ей даже нетрудно было заставить себя улыбнуться лорду Ворминстеру, когда они этим вечером встретились в театре, но все-таки по возвращении домой она написала: «Cela m'a fait fissoner» – «Это заставило меня содрогнуться». Однако Жанетта, воспитанная в монастыре, была обучена содрогаться про себя, сохраняя на лице улыбку.
На следующий вечер он не присутствовал на балу, где была Жанетта, и она написала об этом вечере с ребяческим восторгом. Все было так замечательно, так прекрасно – зал, освещение, цветы, музыка. На каждый танец партнеры оспаривали честь танцевать с ней, была масса поклонников и комплиментов – ей даже не терпелось скорее вернуться во Францию и рассказать Жан-Полю, что, хотя другие мужчины обожали ее, она думала только о нем.
Жанетта писала за столом у окна и увидела, что подъехала двуколка, а из нее вылез молодой человек – несомненно, калека. Она узнала его и в первое мгновение она испугалась. Но ее не позвали, а вскоре он вышел, и она с облегчением упрекнула себя за глупые фантазии: это он к тетушкам приезжал, это их общества он искал все эти дни, а вовсе не ее. Да, Тереза была права – Жанетта была невинной, невообразимо, потрясающе невинной.
Но когда она взялась за перо вечером, ее невинность навсегда исчезла.
«У меня будет ребенок, – писала Жанетта. – Я такая испорченная. Я – грешница, я соблазнила Жан-Поля, и вовлекла во грех. Сестра Луиза была права – я позволила Асмодею ввести себя в соблазн, как Ева в райском саду. И как Ева вовлекла Адама в грех, так же и я соблазнила Жан-Поля. Но я не заставлю его страдать за свой грех, как Адам пострадал за грех Евы. Я понесу кару одна, и это освободит Жан-Поля. Пожалуйста, святой Жан, сохрани Жан-Поля. Я не прошу тебя заступиться за меня, мой грех слишком велик, но спаси его, спаси его душу. Покарай меня, одну меня, я одна виновата во всем».
А позже появилась короткая приписка:
«Святой Жан был добр. Он позволил мне искупить грех замужеством с лордом Ворминстером, которое состоится в этом месяце. Теперь я поняла, почему лорд Во-рминстер так похож на Асмодея – он назначен судьбой, быть мне карой. Ведь моя кара будет бесполезной, если не будет невыносимой. Но я вынесу ее ради Жан-Поля».
И она терпела. Даже тот ужасный момент, когда Лео впервые поцеловал ее в щеку. Только в щеку, потому что тетушки никогда не оставляли Жанетту наедине с ним. Они не всегда прислушивались к их разговору, но все время следили, чтобы добыча не выскользнула из их рук.
Вскоре были сделаны приготовления к свадьбе – она должна была состояться во Франции, а за ней планировалось свадебное путешествие на два месяца, в гости к родственникам Жанетты. Хотя из коротких записей было ясно, что Жанетта безропотно шла под венец, тетушки все-таки догадались, что жених ей физически противен. Они убедили ее, что молодые в медовый месяц редко остаются наедине друг с другом и, конечно, не будут спать в одной спальне, поэтому ей не придется всю ночь лежать рядом с ним.
Жанетта покорилась судьбе. Однажды она написала о своих надеждах, что при возвращении во Францию, Жан-Поль спасет ее, но тетушки сказали ей, что его не будет на свадьбе, и она укоряла себя за эгоизм.
Она не понимала, что обманывает Лео. Он был просто орудием кары, ниспосланной ей с небес, которая неумолимо приближалась – и, наконец, свадьба состоялась.
Мне было трудно читать о первой брачной ночи, а ей было трудно писать о ней. Она не находила слов, чтобы описать свой ужас и отвращение, но заставила себя лежать смирно и позволила мужу сделать то, за чем он пришел. Но когда он оставил ее и вернулся в свою спальню, ее вырвало. Она прибежала к Терезе и заплакала в ее объятиях: «Я чувствую себя такой грязной, такой грязной...»
Но позже она сказала: «Святой Жан было добр, он дал мне силы вынести это». Чтобы ее утешить, Тереза сказала: «Завтра ночью будет легче, вот увидишь».
«Завтра ночью!» – Жанетта, невинная, наивная Жанетта не догадывалась, что у мужчин есть желания, которые возникают заново каждый день. Она считала, что муж ложится с женой однажды, чтобы зачать ребенка. Теперь Тереза сказала ей правду – у молодых мужей есть потребности, которые должны постоянно удовлетворяться. Жанетта впала в истерику, пока Тереза не сказала ей, что месяца через три она может сказать мужу, что ждет ребенка, и тогда он, может быть, из любви к ней оставит ее в покое. Но до тех пор придется это терпеть. Жанетта написала дрожащей рукой: «Я не храбрая, у меня больше нет мужества, святой Жан оставил меня». Она не могла заснуть до зари, а после ей снились кошмары.
Может быть, святой Жан и оставил ее, но муж не оставил. Лео был молодым и страстным мужчиной – но, кроме того, он был добрым человеком и любил свою жену. Когда он увидел ее наутро, то забеспокоился, потому что она выглядела совершенно больной. Заикаясь, он сказал ей, что был слишком неловким, наверное, оттого, что тоже был девственником, что не хотел причинить ей вред, но раз так вышло, в следующую ночь он не придет к ней.
Я заплакала и ласково погладила страницу, где Жанетта написала о его доброте – Лео, мой великодушный Лео.
Но для Жанетты одна ночь ничего не значила по сравнению с ужасом последующих ночей. Она забивалась в кровать и плакала от отчаяния, пока святой Жан не дал ей ответ, – или пока ей так не показалось. Как-то ночью она углубилась в мысли и пришла к выводу, что для кары мало одного терпения. Она должна стремиться к ней, ведь сестра Луиза говорила девочкам, что нужно стремиться к мукам. Жанетта согрешила, это был ее кнут, и раз ее грех был грехом разврата и похоти, то она должна искупить его подчинением похоти Асмодея, дьявола вожделения и разврата. Только Лео был не Асмодеем, а ее мужем, любившим ее. Однако в последующие дни и недели Жанетта редко вспоминала об этом. Для нее он был Асмодеем, дьяволом, посланным из ада, чтобы покарать ее, и она приняла свою кару, потому что написала: «Подчинения мало. Я должна привлекать дьявола, чтобы он снова и снова осквернял мое тело». Так она и сделала.
Я с дрожью читала эти слова. Она писала, словно ребенок, балансирующий на грани безумия. «Этой ночью я привлекла дьявола, и он трижды осквернил меня. После его ухода меня тошнило, я вся помылась, но это не помогает, его мерзкая слизь течет из моего тела весь день. Это достойная кара – раз моя душа порочна и нечиста, то и тело должно быть таким же...»
«Я закрываю глаза, но Асмодей все равно стоит передо мной, горбатый и уродливый, терзающий меня дьявол, и я снова и снова привлекаю его к себе. Это хуже пламени свечи, хуже змеи, но я должна терпеть. Я согрешила, я согрешила...»
«Сегодня после обеда мы были одни, и он захотел поцеловать меня. Как я могла позволить ему осквернять меня при свете дня? Но я позволила ему испачкать мои губы. После этого я выбежала прочь, и меня стошнило. Тереза поговорила с ним и сказала, что монастырское воспитание привило мне скромность... Он больше не будет прикасаться ко мне днем. Асмодей – создание тьмы».
«...Он сказал мне, что красота моего тела привлекает его. Я еще большая грешница, чем Ева, потому что вызываю нескончаемую страсть дьявола. Я дурная, очень дурная. Я должна быть наказана...»
О дневных делах Жанетта писала тем же круглым, отчетливым почерком, что и ранние заметки, описывая ужины, вечеринки, свадебные визиты. Но ее почерк становился неровным и корявым, когда она писала о ночах. С наступлением темноты она теряла чувство реальности. Днем она сознавала, что Леонидас – ее муж, но ночью он становился Асмодеем. Обычный запах его пота становился запахом разложения, его семя – мерзкой слизью, пачкающей ее, а когда его губы в любовной ласке прикасались к ее губам, ей казалось, что по ее лицу ползают черви. Жанетта снова и снова писала об этом – его поцелуи были для нее пределом насилия. Но все-таки она писала: «Я улыбаюсь, я улыбаюсь».
В сентябре они вернулись в Истон. Лео отделал для нее гостиную и спальню – эту самую спальню – и она стала светлее благодаря обоям в цветочек и ситцевым занавескам. Но самым дорогим его подарком стала ванная комната, которую он сделал специально для Жанетты. Я знала, что он сделал это потому, что она отказывалась пользоваться его ванной. Несмотря на то, что они были женаты уже два месяца, было ясно, что Лео всегда приходил к ней в пижаме – она никогда не видела его голым, потому что он был слишком стыдлив. Жанетта не удивлялась этому, она сама всегда ложилась в постель в длинной сорочке. Нет, она была рада ванной комнате потому, что это было место, где она могла смыть с себя следы его любовной близости. Поэтому благодарность Жанетты была пылкой, и Лео был доволен. Он так хотел порадовать ее, сделать счастливой, а вместо этого одно его присутствие приводило ее на грань безумия.
Две недели спустя после прибытия в Истон Жанетта написала: «Я словно кукла-марионетка. Тянут за веревочки, я разговариваю, делаю то, что от меня ждут, но внутри настоящая Жанетта мертва, и я рада этому. Я очень ослабла – эта кара больше, чем я могу вынести».
Затем наступила передышка. «Тереза сказала ему, что я жду ребенка, и что ему не следует приходить ко мне в постель. Он согласился». Даже по почерку Жанетты я видела ее облегчение. В течение нескольких недель Жанетта жила спокойно. Она помогала Терезе перешивать свою одежду – до сих пор ее положение не было заметным, но теперь она начала полнеть. Она стала думать о ребенке, даже шить для него. Днем она сидела в большой гостиной, Лео приходил туда к ней, но чаще бывал занят делами имения, поэтому предлагал ей пойти с шитьем в библиотеку, где он работал. Жанетта отказывалась – вдруг придут посетители? Посетители появлялись каждый день после обеда, поглядеть на молодую жену. Она радовалась им, потому что любила поговорить с людьми – кроме того, при посетителях муж не прикасался к ней.
Так она жила день за днем, чувствуя себя спокойнее, потому что ее ночное наказание закончилось. Теперь ей приходилось терпеть только вечерний поцелуй. Как-то утром, когда Жанетта сидела в своей гостиной с Терезой, ее ребенок дернулся так сильно, что она подскочила на стуле. Тереза заметила это, расспросила ее – и побледнела, потому что поняла, что ребенок родится пять месяцев спустя после свадьбы.
Жанетта ничего не поняла. Тетушка Клотильда сказала ей, что ребенок родится рано, но дети иногда рождаются раньше срока, поэтому ее муж не удивится. «Но не так рано!» – воскликнула Тереза. Жанетта стала паниковать, но Тереза успокоила ее. Они поедут во Францию, а ее муж останется здесь, в своем имении. Ему никто не скажет, когда родился ребенок. А когда Лео приедет, месяца два-три спустя, тетушки скажут ему, что ребенок только что родился. Терезе следовало бы знать, что шило в мешке не утаишь, но Жанетта поверила ей. Она носила ребенка, но сама была еще ребенком.
И они вернулись во Францию. Лео проводил их, а затем вернулся в Истон. После этого Жанетта мало писала в дневнике, ограничиваясь короткими фразами: «Я потолстела». «Приехал Жан-Поль со своей молодой женой. Она – уродина», – с некоторым злорадством, добавила Жанетта, но затем вычеркнула это замечание. В начале ноября к ней приехал Лео. Он сказал, что болел морской болезнью, но это мелочь, потому что он рад видеть ее здоровой и отдохнувшей. Тетушки сказали ему, что Жанетта тоже скучает, но хочет, чтобы ее первый ребенок родился во Франции. Естественно, он разрешил ей остаться.
Он еще раз приехал к ней в ноябре и пробыл во Франции неделю. Тетушки уговорили его вернуться в Англию – на этот раз они были очень настойчивы. Он уехал, но неожиданно рано вернулся. Первого декабря Жанетта написала о его прибытии, а затем добавила: «Мою талию словно сжимает железный обруч». Ее срок подошел, а Лео был здесь. Больше невозможно было скрывать от него правду – ребенок был не его.
Глава пятьдесят четвертая
Следующая запись в дневнике Жанетты появилась только в конце апреля. Когда я начала читать дальше, то увидела, что она повзрослела: «Лео, не дьявол. Он – человек, добрый человек, очень добрый. Я очень многим обязана ему».
Наконец она поняла, всю гнусность того, что совершила: «Я поступила очень дурно, что обманула его подобным образом. Это был второй грех. Отец Виго объяснил мне, что искупление греха женитьбой – это покаяние, а не кара. Великий Господь понимает, что все мы бренны, зачаты и рождены во грехе, поэтому в мудрости своей дает нам возможность искупить грех через покаяние. Это путь исправить ужасную несправедливость, которую я причинила Леониду. Мое покаяние в том, чтобы быть хорошей женой своему мужу. Я должна сделать его счастливым, а сделав это, я смогу увести его с еретического пути и привести к истинной церкви. Святой отец рассказал мне, как жена может сделать мужа счастливым – она должна повиноваться ему во всем и с чистой душой подчиняться его желаниям».
Священник также сказал, что муж Жанетты – хотя и протестант, но человек хороший и достойный уважения. «А когда ты родишь ему детей, то уважение превратится в подлинную привязанность, я это знаю».
На мгновение мне показалось, что священник говорит со мной. Он был прав, совершенно прав – со мной все случилось так, как он предсказывал Жанетте. И притихшая боль моей потери вернулась с новой силой, – Лео больше не любит меня.
Я заставила себя возвратиться к истории, которую читала. Жанетта писала вечером перед тем, как должен был приехать Лео. Она не видела его с конца декабря, но следующим утром он собирался приехать и увезти ее с сыном обратно в Истон. Теперь она писала твердым и ясным почерком, с намерением исполнить свой долг и быть ему хорошей женой. Она писала о том, что «Леонид» – теперь она всегда звала его так – тоже был сиротой, как и она. Но ему было даже хуже, потому что у него не было Терезы, которая любила бы, и защищала его. «Наверное, он очень одинок, мне жаль его». Жанетта повзрослела до того, что оказалась способна написать: «Теперь я ясно вижу правду – Леонид нуждается в любви. Я должна дать ему ее, даже если не чувствую ее сама. Я была глупой девчонкой, такой глупой, что считала его демоном, а не человеком. Мои мозги были так сдвинуты, что мне даже казалось, что его тело искривлено, спина сгорблена, а на теле растет шерсть, как у зверя! Какой же глупой я была – конечно, этого нет, как такое может быть?»
На этих словах я вся похолодела.
«У меня просто было наваждение, – писала она, – наваждение, которым меня испытывал Сатана, а в свете солнечного дня оно блекло и таяло! Я просто неверно вспоминаю. Как может молодой человек выглядеть так, как мне помнится? Он вовсе не искривлен – это просто привычка держать голову набок, как делают птицы, когда прислушиваются друг к другу. Отец Виго был прав – все эти месяцы я была просто истеричной девчонкой. Теперь я вижу, истеричность заставила меня поверить, что он горбат, а на самом деле он просто сутулится. Его лицо – просто световая иллюзия, от которой одна половина лица выглядит больше другой. Конечно, его глаза не косят, иначе как бы он мог видеть так хорошо? А его руки не могут быть такими, как я представляла, ведь у смертных мужчин не растет шерсть. Завтра он приедет, и я отброшу свои причуды и улыбнусь – ведь жена должна встречать своего мужа улыбкой».
«Я улыбалась, – буквы коряво ползли по странице, – но все было не наваждение, а правда. Как я смогу исполнять свой долг? Но я должна. Он поцеловал меня, и от прикосновения его губ моя душа содрогнулась. Его поцелуй был еще хуже, чем я помнила, но я стояла смирно, а потом улыбнулась. Милостивый святой Жан, молю тебя, помоги, помоги мне».
Они уезжали этим вечером на ночном пароме из Гавра, и Жанетта еще некоторое время была в безопасности в своей каюте, вместе с Терезой, младенцем и новой кормилицей. Тетушки наняли ее и сказали ей, что ребенок родился в феврале, в день, когда Лео зарегистрировал его. Лео уже сказал Жанетте в декабре, что нужно будет поступить так, и никогда не выдавал подлинной даты рождения Фрэнка. А сегодня он сказал ей, что они оставят прошлое позади и начнут жизнь заново. «Может быть, на следующий год в это же время в нашей детской появится еще один ребенок, моя дорогая Жанетта?» Она написала дрожащей рукой: «Когда он сказал это, мое сердце превратилось в кусок льда. Ох, какое чудовище он зачнет во мне?»
Следующая запись была сделана поздно вечером в день приезда в Истон. На корабле, Жанетта болела морской болезнью. Лео поверил, что она все еще страдает от последствий морской болезни, но Жанетта знала, что это не так. В экипаже, везшем их в Истон, тошнота подступила к ней снова, а когда они вошли в дом, ее вырвало. Лео забеспокоился, послал ее прямо в постель и сказал, что увидится с ней завтра утром – так она получила короткую передышку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
На следующий вечер он не присутствовал на балу, где была Жанетта, и она написала об этом вечере с ребяческим восторгом. Все было так замечательно, так прекрасно – зал, освещение, цветы, музыка. На каждый танец партнеры оспаривали честь танцевать с ней, была масса поклонников и комплиментов – ей даже не терпелось скорее вернуться во Францию и рассказать Жан-Полю, что, хотя другие мужчины обожали ее, она думала только о нем.
Жанетта писала за столом у окна и увидела, что подъехала двуколка, а из нее вылез молодой человек – несомненно, калека. Она узнала его и в первое мгновение она испугалась. Но ее не позвали, а вскоре он вышел, и она с облегчением упрекнула себя за глупые фантазии: это он к тетушкам приезжал, это их общества он искал все эти дни, а вовсе не ее. Да, Тереза была права – Жанетта была невинной, невообразимо, потрясающе невинной.
Но когда она взялась за перо вечером, ее невинность навсегда исчезла.
«У меня будет ребенок, – писала Жанетта. – Я такая испорченная. Я – грешница, я соблазнила Жан-Поля, и вовлекла во грех. Сестра Луиза была права – я позволила Асмодею ввести себя в соблазн, как Ева в райском саду. И как Ева вовлекла Адама в грех, так же и я соблазнила Жан-Поля. Но я не заставлю его страдать за свой грех, как Адам пострадал за грех Евы. Я понесу кару одна, и это освободит Жан-Поля. Пожалуйста, святой Жан, сохрани Жан-Поля. Я не прошу тебя заступиться за меня, мой грех слишком велик, но спаси его, спаси его душу. Покарай меня, одну меня, я одна виновата во всем».
А позже появилась короткая приписка:
«Святой Жан был добр. Он позволил мне искупить грех замужеством с лордом Ворминстером, которое состоится в этом месяце. Теперь я поняла, почему лорд Во-рминстер так похож на Асмодея – он назначен судьбой, быть мне карой. Ведь моя кара будет бесполезной, если не будет невыносимой. Но я вынесу ее ради Жан-Поля».
И она терпела. Даже тот ужасный момент, когда Лео впервые поцеловал ее в щеку. Только в щеку, потому что тетушки никогда не оставляли Жанетту наедине с ним. Они не всегда прислушивались к их разговору, но все время следили, чтобы добыча не выскользнула из их рук.
Вскоре были сделаны приготовления к свадьбе – она должна была состояться во Франции, а за ней планировалось свадебное путешествие на два месяца, в гости к родственникам Жанетты. Хотя из коротких записей было ясно, что Жанетта безропотно шла под венец, тетушки все-таки догадались, что жених ей физически противен. Они убедили ее, что молодые в медовый месяц редко остаются наедине друг с другом и, конечно, не будут спать в одной спальне, поэтому ей не придется всю ночь лежать рядом с ним.
Жанетта покорилась судьбе. Однажды она написала о своих надеждах, что при возвращении во Францию, Жан-Поль спасет ее, но тетушки сказали ей, что его не будет на свадьбе, и она укоряла себя за эгоизм.
Она не понимала, что обманывает Лео. Он был просто орудием кары, ниспосланной ей с небес, которая неумолимо приближалась – и, наконец, свадьба состоялась.
Мне было трудно читать о первой брачной ночи, а ей было трудно писать о ней. Она не находила слов, чтобы описать свой ужас и отвращение, но заставила себя лежать смирно и позволила мужу сделать то, за чем он пришел. Но когда он оставил ее и вернулся в свою спальню, ее вырвало. Она прибежала к Терезе и заплакала в ее объятиях: «Я чувствую себя такой грязной, такой грязной...»
Но позже она сказала: «Святой Жан было добр, он дал мне силы вынести это». Чтобы ее утешить, Тереза сказала: «Завтра ночью будет легче, вот увидишь».
«Завтра ночью!» – Жанетта, невинная, наивная Жанетта не догадывалась, что у мужчин есть желания, которые возникают заново каждый день. Она считала, что муж ложится с женой однажды, чтобы зачать ребенка. Теперь Тереза сказала ей правду – у молодых мужей есть потребности, которые должны постоянно удовлетворяться. Жанетта впала в истерику, пока Тереза не сказала ей, что месяца через три она может сказать мужу, что ждет ребенка, и тогда он, может быть, из любви к ней оставит ее в покое. Но до тех пор придется это терпеть. Жанетта написала дрожащей рукой: «Я не храбрая, у меня больше нет мужества, святой Жан оставил меня». Она не могла заснуть до зари, а после ей снились кошмары.
Может быть, святой Жан и оставил ее, но муж не оставил. Лео был молодым и страстным мужчиной – но, кроме того, он был добрым человеком и любил свою жену. Когда он увидел ее наутро, то забеспокоился, потому что она выглядела совершенно больной. Заикаясь, он сказал ей, что был слишком неловким, наверное, оттого, что тоже был девственником, что не хотел причинить ей вред, но раз так вышло, в следующую ночь он не придет к ней.
Я заплакала и ласково погладила страницу, где Жанетта написала о его доброте – Лео, мой великодушный Лео.
Но для Жанетты одна ночь ничего не значила по сравнению с ужасом последующих ночей. Она забивалась в кровать и плакала от отчаяния, пока святой Жан не дал ей ответ, – или пока ей так не показалось. Как-то ночью она углубилась в мысли и пришла к выводу, что для кары мало одного терпения. Она должна стремиться к ней, ведь сестра Луиза говорила девочкам, что нужно стремиться к мукам. Жанетта согрешила, это был ее кнут, и раз ее грех был грехом разврата и похоти, то она должна искупить его подчинением похоти Асмодея, дьявола вожделения и разврата. Только Лео был не Асмодеем, а ее мужем, любившим ее. Однако в последующие дни и недели Жанетта редко вспоминала об этом. Для нее он был Асмодеем, дьяволом, посланным из ада, чтобы покарать ее, и она приняла свою кару, потому что написала: «Подчинения мало. Я должна привлекать дьявола, чтобы он снова и снова осквернял мое тело». Так она и сделала.
Я с дрожью читала эти слова. Она писала, словно ребенок, балансирующий на грани безумия. «Этой ночью я привлекла дьявола, и он трижды осквернил меня. После его ухода меня тошнило, я вся помылась, но это не помогает, его мерзкая слизь течет из моего тела весь день. Это достойная кара – раз моя душа порочна и нечиста, то и тело должно быть таким же...»
«Я закрываю глаза, но Асмодей все равно стоит передо мной, горбатый и уродливый, терзающий меня дьявол, и я снова и снова привлекаю его к себе. Это хуже пламени свечи, хуже змеи, но я должна терпеть. Я согрешила, я согрешила...»
«Сегодня после обеда мы были одни, и он захотел поцеловать меня. Как я могла позволить ему осквернять меня при свете дня? Но я позволила ему испачкать мои губы. После этого я выбежала прочь, и меня стошнило. Тереза поговорила с ним и сказала, что монастырское воспитание привило мне скромность... Он больше не будет прикасаться ко мне днем. Асмодей – создание тьмы».
«...Он сказал мне, что красота моего тела привлекает его. Я еще большая грешница, чем Ева, потому что вызываю нескончаемую страсть дьявола. Я дурная, очень дурная. Я должна быть наказана...»
О дневных делах Жанетта писала тем же круглым, отчетливым почерком, что и ранние заметки, описывая ужины, вечеринки, свадебные визиты. Но ее почерк становился неровным и корявым, когда она писала о ночах. С наступлением темноты она теряла чувство реальности. Днем она сознавала, что Леонидас – ее муж, но ночью он становился Асмодеем. Обычный запах его пота становился запахом разложения, его семя – мерзкой слизью, пачкающей ее, а когда его губы в любовной ласке прикасались к ее губам, ей казалось, что по ее лицу ползают черви. Жанетта снова и снова писала об этом – его поцелуи были для нее пределом насилия. Но все-таки она писала: «Я улыбаюсь, я улыбаюсь».
В сентябре они вернулись в Истон. Лео отделал для нее гостиную и спальню – эту самую спальню – и она стала светлее благодаря обоям в цветочек и ситцевым занавескам. Но самым дорогим его подарком стала ванная комната, которую он сделал специально для Жанетты. Я знала, что он сделал это потому, что она отказывалась пользоваться его ванной. Несмотря на то, что они были женаты уже два месяца, было ясно, что Лео всегда приходил к ней в пижаме – она никогда не видела его голым, потому что он был слишком стыдлив. Жанетта не удивлялась этому, она сама всегда ложилась в постель в длинной сорочке. Нет, она была рада ванной комнате потому, что это было место, где она могла смыть с себя следы его любовной близости. Поэтому благодарность Жанетты была пылкой, и Лео был доволен. Он так хотел порадовать ее, сделать счастливой, а вместо этого одно его присутствие приводило ее на грань безумия.
Две недели спустя после прибытия в Истон Жанетта написала: «Я словно кукла-марионетка. Тянут за веревочки, я разговариваю, делаю то, что от меня ждут, но внутри настоящая Жанетта мертва, и я рада этому. Я очень ослабла – эта кара больше, чем я могу вынести».
Затем наступила передышка. «Тереза сказала ему, что я жду ребенка, и что ему не следует приходить ко мне в постель. Он согласился». Даже по почерку Жанетты я видела ее облегчение. В течение нескольких недель Жанетта жила спокойно. Она помогала Терезе перешивать свою одежду – до сих пор ее положение не было заметным, но теперь она начала полнеть. Она стала думать о ребенке, даже шить для него. Днем она сидела в большой гостиной, Лео приходил туда к ней, но чаще бывал занят делами имения, поэтому предлагал ей пойти с шитьем в библиотеку, где он работал. Жанетта отказывалась – вдруг придут посетители? Посетители появлялись каждый день после обеда, поглядеть на молодую жену. Она радовалась им, потому что любила поговорить с людьми – кроме того, при посетителях муж не прикасался к ней.
Так она жила день за днем, чувствуя себя спокойнее, потому что ее ночное наказание закончилось. Теперь ей приходилось терпеть только вечерний поцелуй. Как-то утром, когда Жанетта сидела в своей гостиной с Терезой, ее ребенок дернулся так сильно, что она подскочила на стуле. Тереза заметила это, расспросила ее – и побледнела, потому что поняла, что ребенок родится пять месяцев спустя после свадьбы.
Жанетта ничего не поняла. Тетушка Клотильда сказала ей, что ребенок родится рано, но дети иногда рождаются раньше срока, поэтому ее муж не удивится. «Но не так рано!» – воскликнула Тереза. Жанетта стала паниковать, но Тереза успокоила ее. Они поедут во Францию, а ее муж останется здесь, в своем имении. Ему никто не скажет, когда родился ребенок. А когда Лео приедет, месяца два-три спустя, тетушки скажут ему, что ребенок только что родился. Терезе следовало бы знать, что шило в мешке не утаишь, но Жанетта поверила ей. Она носила ребенка, но сама была еще ребенком.
И они вернулись во Францию. Лео проводил их, а затем вернулся в Истон. После этого Жанетта мало писала в дневнике, ограничиваясь короткими фразами: «Я потолстела». «Приехал Жан-Поль со своей молодой женой. Она – уродина», – с некоторым злорадством, добавила Жанетта, но затем вычеркнула это замечание. В начале ноября к ней приехал Лео. Он сказал, что болел морской болезнью, но это мелочь, потому что он рад видеть ее здоровой и отдохнувшей. Тетушки сказали ему, что Жанетта тоже скучает, но хочет, чтобы ее первый ребенок родился во Франции. Естественно, он разрешил ей остаться.
Он еще раз приехал к ней в ноябре и пробыл во Франции неделю. Тетушки уговорили его вернуться в Англию – на этот раз они были очень настойчивы. Он уехал, но неожиданно рано вернулся. Первого декабря Жанетта написала о его прибытии, а затем добавила: «Мою талию словно сжимает железный обруч». Ее срок подошел, а Лео был здесь. Больше невозможно было скрывать от него правду – ребенок был не его.
Глава пятьдесят четвертая
Следующая запись в дневнике Жанетты появилась только в конце апреля. Когда я начала читать дальше, то увидела, что она повзрослела: «Лео, не дьявол. Он – человек, добрый человек, очень добрый. Я очень многим обязана ему».
Наконец она поняла, всю гнусность того, что совершила: «Я поступила очень дурно, что обманула его подобным образом. Это был второй грех. Отец Виго объяснил мне, что искупление греха женитьбой – это покаяние, а не кара. Великий Господь понимает, что все мы бренны, зачаты и рождены во грехе, поэтому в мудрости своей дает нам возможность искупить грех через покаяние. Это путь исправить ужасную несправедливость, которую я причинила Леониду. Мое покаяние в том, чтобы быть хорошей женой своему мужу. Я должна сделать его счастливым, а сделав это, я смогу увести его с еретического пути и привести к истинной церкви. Святой отец рассказал мне, как жена может сделать мужа счастливым – она должна повиноваться ему во всем и с чистой душой подчиняться его желаниям».
Священник также сказал, что муж Жанетты – хотя и протестант, но человек хороший и достойный уважения. «А когда ты родишь ему детей, то уважение превратится в подлинную привязанность, я это знаю».
На мгновение мне показалось, что священник говорит со мной. Он был прав, совершенно прав – со мной все случилось так, как он предсказывал Жанетте. И притихшая боль моей потери вернулась с новой силой, – Лео больше не любит меня.
Я заставила себя возвратиться к истории, которую читала. Жанетта писала вечером перед тем, как должен был приехать Лео. Она не видела его с конца декабря, но следующим утром он собирался приехать и увезти ее с сыном обратно в Истон. Теперь она писала твердым и ясным почерком, с намерением исполнить свой долг и быть ему хорошей женой. Она писала о том, что «Леонид» – теперь она всегда звала его так – тоже был сиротой, как и она. Но ему было даже хуже, потому что у него не было Терезы, которая любила бы, и защищала его. «Наверное, он очень одинок, мне жаль его». Жанетта повзрослела до того, что оказалась способна написать: «Теперь я ясно вижу правду – Леонид нуждается в любви. Я должна дать ему ее, даже если не чувствую ее сама. Я была глупой девчонкой, такой глупой, что считала его демоном, а не человеком. Мои мозги были так сдвинуты, что мне даже казалось, что его тело искривлено, спина сгорблена, а на теле растет шерсть, как у зверя! Какой же глупой я была – конечно, этого нет, как такое может быть?»
На этих словах я вся похолодела.
«У меня просто было наваждение, – писала она, – наваждение, которым меня испытывал Сатана, а в свете солнечного дня оно блекло и таяло! Я просто неверно вспоминаю. Как может молодой человек выглядеть так, как мне помнится? Он вовсе не искривлен – это просто привычка держать голову набок, как делают птицы, когда прислушиваются друг к другу. Отец Виго был прав – все эти месяцы я была просто истеричной девчонкой. Теперь я вижу, истеричность заставила меня поверить, что он горбат, а на самом деле он просто сутулится. Его лицо – просто световая иллюзия, от которой одна половина лица выглядит больше другой. Конечно, его глаза не косят, иначе как бы он мог видеть так хорошо? А его руки не могут быть такими, как я представляла, ведь у смертных мужчин не растет шерсть. Завтра он приедет, и я отброшу свои причуды и улыбнусь – ведь жена должна встречать своего мужа улыбкой».
«Я улыбалась, – буквы коряво ползли по странице, – но все было не наваждение, а правда. Как я смогу исполнять свой долг? Но я должна. Он поцеловал меня, и от прикосновения его губ моя душа содрогнулась. Его поцелуй был еще хуже, чем я помнила, но я стояла смирно, а потом улыбнулась. Милостивый святой Жан, молю тебя, помоги, помоги мне».
Они уезжали этим вечером на ночном пароме из Гавра, и Жанетта еще некоторое время была в безопасности в своей каюте, вместе с Терезой, младенцем и новой кормилицей. Тетушки наняли ее и сказали ей, что ребенок родился в феврале, в день, когда Лео зарегистрировал его. Лео уже сказал Жанетте в декабре, что нужно будет поступить так, и никогда не выдавал подлинной даты рождения Фрэнка. А сегодня он сказал ей, что они оставят прошлое позади и начнут жизнь заново. «Может быть, на следующий год в это же время в нашей детской появится еще один ребенок, моя дорогая Жанетта?» Она написала дрожащей рукой: «Когда он сказал это, мое сердце превратилось в кусок льда. Ох, какое чудовище он зачнет во мне?»
Следующая запись была сделана поздно вечером в день приезда в Истон. На корабле, Жанетта болела морской болезнью. Лео поверил, что она все еще страдает от последствий морской болезни, но Жанетта знала, что это не так. В экипаже, везшем их в Истон, тошнота подступила к ней снова, а когда они вошли в дом, ее вырвало. Лео забеспокоился, послал ее прямо в постель и сказал, что увидится с ней завтра утром – так она получила короткую передышку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44