В высокой темной фигуре, вошедшей туда же через заднюю дверь, он безошибочно узнал Шона О'Тула.
Не вытерев даже капли дождя с лица, Джонни Монтегью бросил поводья и накинулся на изумленного мужчину, стоящего перед ним. Скорее от неожиданности, чем от удара в челюсть, Шон О'Тул рухнул на пол конюшни. Они вместе покатились по полу, так как Джон пытался ударить его еще раз, а Шон старался увернуться от его яростных кулаков.
Шону О'Тулу не хотелось быть грубым с Джонни Монтегью. Парень был не ровня ему, потерявшему зуб в потасовках с Фитцжеральдами и Мерфи. Шон решил не бить своего противника и не унижать его. Вместо этого он перекатился на бок, вскочил на ноги и схватил вилы. Потом загнал изрыгающего проклятия Джонни в пустое стойло.
— Ты сукин сын! Я всегда уважал тебя!
— Я и сам привык себя уважать. — В низком голосе Шона слышалась насмешка.
— Я могу понять твою жажду мщения. Я в силах смириться с тем, что ты использовал Эмерелд, чтобы унизить их, но ты, черт побери, не имел права бросать ее без средств к существованию. За все надо платить. Я пришел за деньгами.
— Эмерелд тебя не посылала, — ровно, обреченно произнес Шон. — Она для этого слишком горда.
— А я-то все гадаю, кто ее этому научил? — прошипел Джонни.
— Она не примет от меня денег. Эмерелд швырнет мне их в лицо.
— Господи, моя сестра в отчаянном положении! У нее нет возможности привередничать.
Пальцы Шона, сжимавшие вилы, ослабели.
— Что, черт побери, ты имеешь в виду? Скажи мне, Джонни.
— Опусти эту проклятую штуку.
Шон отшвырнул вилы в кучу соломы.
— Пойдем в дом, ты промок. — О'Тул отвязал багаж Джонни с вьючной лошади и позвал молодого грума, чтобы тот занялся лошадьми.
Джонни скидывал мокрую одежду перед горящим камином, а Шон показывал ему драгоценности.
— Они принадлежат Эмерелд, веришь ты этому или нет. До сегодняшнего вечера я считал, что она взяла их с собой. — Мысленно О'Тул вернулся к тому дню, когда они поссорились из-за бриллиантов. Он ясно помнил, что заставил ее пообещать, что она сохранит их. «У тебя нет своих средств, и ожерелье обеспечит тебе некоторую финансовую поддержку», — предостерег он тогда Эмерелд. Но сразу же вспомнил и ее ответ: «Дорогой мой, ты единственная поддержка, в которой я нуждаюсь».
Джонни взглянул ему прямо в глаза:
— Если бы она знала, что ты везешь ее обратно на Портмен-сквер, Эм прихватила бы эти чертовы цацки! Но ты ведь не сказал ей ничего, верно?
Шон чуть было не произнес: «Так было лучше», но вовремя остановился. Это было не лучше, а всего-навсего проще. Он поступил так, как было выгодно ему.
— Когдя я обнаружил украшения, я спустился в конюшню, чтобы отправить грума в Мэйнут за матросами с «Серы-1». Мы отплываем утром.
Джонни вздохнул с облегчением. Не важно, он ли убедил О'Тула или Шон сам принял решение. Имеет значение только то, что Шон возвращается. Но Джонни с ним еще не закончил, до этого еще далеко. Шон О'Тул стал защищаться, и это было приятно.
— Испытывая неутолимую жажду мести, нашел ли ты время подумать, что они могли сделать Эмерелд?
— Она вполне справится с этими проклятыми Монтегью!
— Неужели? Вспомни-ка: ты мог справиться с ними в тот вечер, когда был в их власти? А твой брат Джозеф?
Шон схватил пустой графин из-под виски и запустил им в камин. Хрусталь разлетелся вдребезги.
— Эмерелд — дочь Уильяма! Разумеется, он ею дорожит.
— Дорожит? — захохотал Джонни. — Она явно никогда не рассказывала тебе о своей жизни в отчем доме. Ее ругали, наказывали и контролировали каждый шаг, пока она бодрствовала. Монтегью сломал ее. От отчаяния Эмерелд вышла замуж за Джека Реймонда, надеясь сбежать от отца и выбраться из тюрьмы на Портмен-сквер. Но вместо этого оказалась осужденной на пожизненное заключение под присмотром двух тюремщиков.
Шон почувствовал, как у него в жилах стынет кровь. Эмерелд ни разу не пожаловалась на дурное обращение, он ничего не знал об этом. Да, ее лишили всякой свободы, так же как и его самого. В этом он не сомневался. Вот почему Шон так радовался, возвращая свободу им обоим. Наблюдать, как Эмерелд оживает, превращается в ослепительную, страстную женщину, какой она была во время их первой встречи, доставляло ему огромное наслаждение, ранее не изведанное.
И вдруг О'Тул похолодел. Джонни не приехал бы, если бы с Эмерелд ничего не случилось. Он боялся спросить, потому что не хотел услышать ответ. Шон вдруг осознал, что им все больше овладевает страх. Страх, который, как ему казалось, он не способен больше испытывать.
— Что они с ней сделали?
— Джек пытался столкнуть ее с лестницы, чтобы она потеряла ребенка. Моя сестра уцелела, но у нее сломана нога.
Страх Шона перерос в ужас.
— Когда врач моего отца пришел осмотреть ее, он обнаружил, что Эмерелд носит двойню.
Шоном овладело отчаяние. Он взглянул на Джонни с яростным недоумением:
— И ты оставил ее в таком положении?!
— Нет, сукин сын, это сделал ты!
Когда доктора Слоуна снова вызвали на Портмен-сквер, он никак не ожидал, что его позвали из-за еще одной сломанной ноги.
— Это просто эпидемия, — сухо заметил врач Уильяму Монтегью, мерившему шагами спальню и осыпавшему страшными проклятиями всех членов своей семьи.
Джек Реймонд то завывал от боли, то поносил на чем свет стоит слуг, сновавших вокруг, исполняя приказания. Когда Слоун заметил, что ему следовало бы брать пример с Эмерелд, которая с достоинством вела себя, ярость Джека обрушилась на него.
— Я собираюсь дать ему успокоительное, — сказал Слоун Уильяму.
— Это необходимо? — проорал тот. — Мне нужно, чтобы у него была ясная голова. Нам надо обсудить серьезные проблемы… дела…
— Придется подождать, — бросил доктор. — У вас будет достаточно времени для разговоров. Он еще несколько недель никуда не сможет выйти.
Эмерелд, которой и так уделяли не слишком много внимания, стала получать его еще меньше с тех пор, как за Джеком тоже пришлось ухаживать. Есть ей совсем не хотелось, что оказалось весьма кстати, потому что у миссис Томас совсем не оставалось времени для стряпни. И, покинутая всеми, Эмерелд осталась наедине со своими мыслями.
Страх перед неведомым будущим был невыносимым, поэтому она упрямо думала только о настоящем, уговаривая себя, что нечего размышлять о завтрашнем дне, пока он не наступил. Молодая женщина отдавала себе отчет, что перед ней открыты только два пути — либо позволить панике лишить себя здравого смысла, душевного здоровья, либо постараться справиться с ситуацией, насколько это в ее силах.
Сколько веков женщины рожают! Эмерелд понимала, что, будь у нее даже дюжина слуг, переносить боль придется только ей. Никто вместо нее этого не сделает. Она напоминала себе, что всю беременность чувствовала себя отлично. Тошнота по утрам оказалась временным неудобством, с которым удалось быстро справиться. Эмерелд знала, что обладает отменным здоровьем и сильным духом, и была уверена, что после рождения детей быстро восстановит жизненные силы. Нога больше не изнуряла ее острой пульсирующей болью, и она рассудила, что та заживает, как и положено.
Эмерелд разговаривала сама с собой и много молилась. Она просила о помощи, умоляла ниспослать ей силы и простить все ее грехи. Но больше всего она разговаривала со своими еще не родившимися малышами. Эмерелд уверяла их, что все будет хорошо, успокаивала воспоминаниями о счастливом времени в Ирландии и нашептывала об их отце, Шоне Фитцжеральде О'Туле, графе Килдэрском.
Шон О'Тул ходил взад-вперед по комнате, словно зверь в клетке. Раздражение из-за того, что приходится ждать команду, убивало его.
— Как только они приедут, мы сразу отплываем. Не важно, в котором часу. — Чтобы занять руки, Шон начал укладывать свой сундучок.
— Ты отплываешь, — спокойно поправил его Джонни. — Я не могу вернуться назад. Я сжег за собой все мосты. Отец уже узнал о моей роли в его разорении. Прежде чем уехать, я набросился на Джека Реймонда и намеренно сломал ему ногу.
— Я бы с удовольствием сам это сделал, — яростно сказал Шон.
— У тебя и так дела найдутся. Ты обязан исполнить свой долг по отношению к Эмерелд… А я — по отношению к Нэн.
— Нэн Фитцжеральд? — Темные глаза Килдэра впились в него.
— Нэн моя жена. Она носит моего ребенка. Я пренебрегал ею достаточно долго.
— Твоя жена? — Глаза Шона гневно сверкнули. — Когда, черт побери, все это случилось?
— Ты был так занят своим мщением и не замечал, что творится у тебя под носом. Нас поженил отец Фитц здесь, в Грейстоунсе.
— Как ты посмел замышлять что-то у меня за спиной? И я единственный, кто ничего не знает? — О'Тул пересек комнату в два огромных шага и вцепился Джонни в глотку.
Джонни прохрипел:
— Я не мог оставить ее с незаконным ребенком. И я люблю ее.
Слова Джонни нанесли удар сильнее, чем его кулаки. Плечи Шона опустились, и он ослабил свою смертельную хватку. Они оба обернулись на стук в дверь. Пришел мистер Берк:
— Прибыли Рори Фитцжеральд и команда.
— Слава Богу! — Впервые за пять прошедших лет Его имя сорвалось с губ Шона. — Скажи им, что мы отплываем сегодня ночью.
Пэдди Берн откашлялся:
— Мы с Кейт готовы ехать с вами. Мы знаем, что вы едете за ней.
Шон удивленно уставился на него. Он неделю никого не видел, а они знали о каждом его шаге, о каждой мысли. Их верность и поддержка ошеломили его. И вдруг ему в голову пришла смиренная мысль: они делают это не ради него, они поступают так ради Эмерелд.
Перед рассветом у Эмерелд начались схватки, и боль застала ее врасплох. Миссис Томас побежала за доктором Слоуном, но вернулась одна, сообщив Эмерелд, что, поскольку первые роды бывают обычно затяжными, врач появится в нужный момент.
Этот момент наступил через долгих двенадцать часов, и все это время Эмерелд плакала, молилась, ругалась, кричала и теряла сознание. Потом она приходила в чувство от боли, грозившей разорвать ее пополам, и все начиналось сначала.
Не помня себя от боли, Эмерелд проклинала отца, мужа, мать, Шона О'Тула, Господа Бога и саму себя. Миссис Томас не отходила от нее ни на шаг, говорила с ней, успокаивала, утешала, хотя сама не находила себе места из-за предстоящего рождения двойни.
В пять часов появился доктор Слоун с таким видом, словно зашел выпить чаю. Увидев, как мечется Эмерелд, он приказал миссис Томас привязать ее ногу к кровати, чтобы она не смогла причинить вред ни себе, ни врачу.
Все произошло очень быстро. Эмерелд напряглась от острой боли, вскрикнула и потеряла сознание, а доктор Слоун принял крошечную девочку. Он удостоил лишь взглядом бледную новорожденную малютку, едва подававшую признаки жизни, и передал ее на руки миссис Томас, не отдав никаких распоряжений.
У доброй женщины были наготове горячая вода и чистая материя. Она обмыла крохотное тельце, ласково приговаривая:
— Бедная маленькая крошечка.
У новорожденной не было сил протестовать, она едва могла бороться за каждый вдох и дышала очень поверхностно. Доктор Слоун вымыл и вытер руки.
— Я поднимусь наверх и осмотрю второго пациента, — объявил он.
— Вы не можете оставить ее, доктор, она без памяти! — запротестовала возмущенная миссис Томас.
— Могут пройти часы, прежде чем эта женщина будет готова родить второго. Она сразу очнется, как только начнутся схватки.
Уильям Монтегью прибыл на Портмен-сквер в мерзком настроении. Последние несколько дней он провел в конторе своей компании, пытаясь спасти хоть что-нибудь, жалкие крохи от разоренной «Монтегью Лайн». У него остался только один корабль, «Чайка», и единственным грузом, который он договорился перевезти, оказался уголь из Ньюкасла. Сегодня после обеда к нему пожаловал поверенный, представляющий «Ливерпульскую судовую компанию». Банковский чек, полученный ими от фирмы «Барклай и Бедфорд» за два корабля, купленных Монтегью, оказался бесполезным куском бумаги. Поверенный сообщил Уильяму, что корабли, уже ушедшие в плавание, будут востребованы в тот самый момент, когда прибудут в Лондон, и весьма недвусмысленно добавил, что «Ливерпульская судовая компания» собирается принять меры и потребовать возмещения убытков.
Уильям Монтегью, страшно злой на Джона за то, что тот сломал ногу Джеку Реймонду, начал подозревать, что его сын нанес ему куда более серьезный удар. Эта молодая свинья испарилась как дым, и, судя по всему, у Джона были веские причины так поступить. Когда тебя предает враг, к этому надо быть готовым, но предательство собственной плоти и крови — это преступление против природы. Последние несколько месяцев состарили Хитрого Уилли на десяток лет. Он чувствовал себя стариком и, что еще хуже, ощущал, что его просто использовали.
Белтон сообщил хозяину дома, что врач наверху.
— Я не чувствую никаких приятных запахов с кухни, — с угрозой произнес Уильям.
— Да, сэр, миссис Томас провела весь день с мисс Эммой. Ее время пришло.
Монтегью почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Последнюю неделю офис оставался его единственным убежищем от того бедлама, что царил на Портмен-сквер, но после сегодняшнего разговора он не может там появляться. Считается, что дом человека — это его крепость, но его собственное жилище переполнили больные, принесшие ему только тревоги, унижение и неоплаченные счета.
Монтегью нетерпеливо взглянул вверх, потом вытащил часы из кармана. Бормоча непристойности, он вскарабкался по лестнице и пошел в комнату Джека Реймонда. Пока он шел по коридору, до него доносились жалобы и стенания. Уильям переступил порог и выругался:
— Ты, кровопийца! Живешь здесь в роскоши, а сам и пальцем не пошевелил, чтобы предотвратить предательство! — Он взглянул на Слоуна и рявкнул: — Господи, парень, дай ему успокоительное, и посильнее. Я не могу выносить все это вытье, причитания и зубовный скрежет!
Вдруг все трое услышали женский крик.
Джек прошипел:
— Пусть помучается.
— Я должен спуститься к ней, — заметил доктор Слоун.
Реймонд взвился:
— Ради всего святого, доктор, она просто рожает, а я умираю!
— Каждый несет свой крест, — посочувствовал Слоун, глядя на Уильяма.
Они вместе спустились по лестнице.
— Сколько времени это займет? — поинтересовался Уильям, уже жалея, что приехал домой.
— Это не должно тянуться очень долго. Первый ребенок родился перед вашим приходом. Со вторым я постараюсь справиться так же быстро, если смогу. Не только вам хочется пообедать, Монтегью.
Молодая женщина на кровати мучилась в родах. Она покрылась потом, и у нее не осталось сил после пытки, длившейся целый день. Ее глаза потускнели, она побелела, как те испачканные простыни, на которых она лежала, тяжело дыша.
Слоун отвесил ей оплеуху:
— Давай, женщина, тебе еще надо как следует потрудиться.
Эмерелд открыла глаза, они расширились от острой боли, охватившей ее. Она открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука. «Дайте мне умереть, дайте мне умереть», — молила она.
— Тужься, женщина, тужься, — приказал Слоун, и каким-то образом Эмерелд выполнила то, что он от нее требовал. За дикой болью последовало ощущение хлынувшего потока, словно все жизненные соки покидали ее.
Громкий возмущенный крик наполнил комнату, и Слоун пробормотал:
— Что ж, этот достаточно крепкий.
— Ох, это мальчик, хвала Господу, — произнесла миссис Томас, торопливо беря покрытого кровью новорожденного из рук доктора.
Пока Слоун мыл руки, он смотрел на девочку, вымытую и спеленутую миссис Томас. Кухарка положила ее в ногах кровати. К несчастью, она все еще дышала. Доктор Слоун собрал свою сумку и вышел из комнаты. Монтегью, возвращавшийся с пустой кухни, оказался как раз за дверью.
— Монтегью, вам должно стать легче. С этим мерзким делом покончено.
— Вы нашли место для этого отродья?
— Да. К счастью, выживет только один. Я зайду утром, чтобы подписать свидетельство о смерти и забрать у вас другого.
— Отлично, Слоун. Я выйду с вами. Здесь мне сегодня пообедать не удастся.
В комнате роженицы миссис Томас взглянула на Эмерелд, чтобы узнать, слышала ли та ужасные слова, произнесенные мужчинами. Но измученная молодая женщина, казалось, не осознавала, что происходит вокруг нее. Кухарка давно знала, что Уильям Монтегью — отвратительная старая свинья, но теперь она поняла, что у него кровь холоднее змеиной. Да и доктор Слоун не лучше, бессердечный старый боров. Она пожалела, что не привела к Эмерелд повитуху. Возможно, девочке это бы и не помогло, если крошка недостаточно сильна, чтобы выжить, но матери требовалось внимание.
Новорожденный мальчик, вымытый и спеленутый кухаркой, так сильно кричал, что та не стала тратить время и мыть Эмерелд. Вместо этого она отогнула в сторону ее ночную рубашку и приложила ребенка к груди. Он тут же шумно засосал, торопясь насытиться. Казалось, Эмерелд впала в забытье. По мнению миссис Томас, молодая женщина выглядела смертельно больной.
Кухарка выпрямилась и положила пухлую руку на разболевшуюся спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Не вытерев даже капли дождя с лица, Джонни Монтегью бросил поводья и накинулся на изумленного мужчину, стоящего перед ним. Скорее от неожиданности, чем от удара в челюсть, Шон О'Тул рухнул на пол конюшни. Они вместе покатились по полу, так как Джон пытался ударить его еще раз, а Шон старался увернуться от его яростных кулаков.
Шону О'Тулу не хотелось быть грубым с Джонни Монтегью. Парень был не ровня ему, потерявшему зуб в потасовках с Фитцжеральдами и Мерфи. Шон решил не бить своего противника и не унижать его. Вместо этого он перекатился на бок, вскочил на ноги и схватил вилы. Потом загнал изрыгающего проклятия Джонни в пустое стойло.
— Ты сукин сын! Я всегда уважал тебя!
— Я и сам привык себя уважать. — В низком голосе Шона слышалась насмешка.
— Я могу понять твою жажду мщения. Я в силах смириться с тем, что ты использовал Эмерелд, чтобы унизить их, но ты, черт побери, не имел права бросать ее без средств к существованию. За все надо платить. Я пришел за деньгами.
— Эмерелд тебя не посылала, — ровно, обреченно произнес Шон. — Она для этого слишком горда.
— А я-то все гадаю, кто ее этому научил? — прошипел Джонни.
— Она не примет от меня денег. Эмерелд швырнет мне их в лицо.
— Господи, моя сестра в отчаянном положении! У нее нет возможности привередничать.
Пальцы Шона, сжимавшие вилы, ослабели.
— Что, черт побери, ты имеешь в виду? Скажи мне, Джонни.
— Опусти эту проклятую штуку.
Шон отшвырнул вилы в кучу соломы.
— Пойдем в дом, ты промок. — О'Тул отвязал багаж Джонни с вьючной лошади и позвал молодого грума, чтобы тот занялся лошадьми.
Джонни скидывал мокрую одежду перед горящим камином, а Шон показывал ему драгоценности.
— Они принадлежат Эмерелд, веришь ты этому или нет. До сегодняшнего вечера я считал, что она взяла их с собой. — Мысленно О'Тул вернулся к тому дню, когда они поссорились из-за бриллиантов. Он ясно помнил, что заставил ее пообещать, что она сохранит их. «У тебя нет своих средств, и ожерелье обеспечит тебе некоторую финансовую поддержку», — предостерег он тогда Эмерелд. Но сразу же вспомнил и ее ответ: «Дорогой мой, ты единственная поддержка, в которой я нуждаюсь».
Джонни взглянул ему прямо в глаза:
— Если бы она знала, что ты везешь ее обратно на Портмен-сквер, Эм прихватила бы эти чертовы цацки! Но ты ведь не сказал ей ничего, верно?
Шон чуть было не произнес: «Так было лучше», но вовремя остановился. Это было не лучше, а всего-навсего проще. Он поступил так, как было выгодно ему.
— Когдя я обнаружил украшения, я спустился в конюшню, чтобы отправить грума в Мэйнут за матросами с «Серы-1». Мы отплываем утром.
Джонни вздохнул с облегчением. Не важно, он ли убедил О'Тула или Шон сам принял решение. Имеет значение только то, что Шон возвращается. Но Джонни с ним еще не закончил, до этого еще далеко. Шон О'Тул стал защищаться, и это было приятно.
— Испытывая неутолимую жажду мести, нашел ли ты время подумать, что они могли сделать Эмерелд?
— Она вполне справится с этими проклятыми Монтегью!
— Неужели? Вспомни-ка: ты мог справиться с ними в тот вечер, когда был в их власти? А твой брат Джозеф?
Шон схватил пустой графин из-под виски и запустил им в камин. Хрусталь разлетелся вдребезги.
— Эмерелд — дочь Уильяма! Разумеется, он ею дорожит.
— Дорожит? — захохотал Джонни. — Она явно никогда не рассказывала тебе о своей жизни в отчем доме. Ее ругали, наказывали и контролировали каждый шаг, пока она бодрствовала. Монтегью сломал ее. От отчаяния Эмерелд вышла замуж за Джека Реймонда, надеясь сбежать от отца и выбраться из тюрьмы на Портмен-сквер. Но вместо этого оказалась осужденной на пожизненное заключение под присмотром двух тюремщиков.
Шон почувствовал, как у него в жилах стынет кровь. Эмерелд ни разу не пожаловалась на дурное обращение, он ничего не знал об этом. Да, ее лишили всякой свободы, так же как и его самого. В этом он не сомневался. Вот почему Шон так радовался, возвращая свободу им обоим. Наблюдать, как Эмерелд оживает, превращается в ослепительную, страстную женщину, какой она была во время их первой встречи, доставляло ему огромное наслаждение, ранее не изведанное.
И вдруг О'Тул похолодел. Джонни не приехал бы, если бы с Эмерелд ничего не случилось. Он боялся спросить, потому что не хотел услышать ответ. Шон вдруг осознал, что им все больше овладевает страх. Страх, который, как ему казалось, он не способен больше испытывать.
— Что они с ней сделали?
— Джек пытался столкнуть ее с лестницы, чтобы она потеряла ребенка. Моя сестра уцелела, но у нее сломана нога.
Страх Шона перерос в ужас.
— Когда врач моего отца пришел осмотреть ее, он обнаружил, что Эмерелд носит двойню.
Шоном овладело отчаяние. Он взглянул на Джонни с яростным недоумением:
— И ты оставил ее в таком положении?!
— Нет, сукин сын, это сделал ты!
Когда доктора Слоуна снова вызвали на Портмен-сквер, он никак не ожидал, что его позвали из-за еще одной сломанной ноги.
— Это просто эпидемия, — сухо заметил врач Уильяму Монтегью, мерившему шагами спальню и осыпавшему страшными проклятиями всех членов своей семьи.
Джек Реймонд то завывал от боли, то поносил на чем свет стоит слуг, сновавших вокруг, исполняя приказания. Когда Слоун заметил, что ему следовало бы брать пример с Эмерелд, которая с достоинством вела себя, ярость Джека обрушилась на него.
— Я собираюсь дать ему успокоительное, — сказал Слоун Уильяму.
— Это необходимо? — проорал тот. — Мне нужно, чтобы у него была ясная голова. Нам надо обсудить серьезные проблемы… дела…
— Придется подождать, — бросил доктор. — У вас будет достаточно времени для разговоров. Он еще несколько недель никуда не сможет выйти.
Эмерелд, которой и так уделяли не слишком много внимания, стала получать его еще меньше с тех пор, как за Джеком тоже пришлось ухаживать. Есть ей совсем не хотелось, что оказалось весьма кстати, потому что у миссис Томас совсем не оставалось времени для стряпни. И, покинутая всеми, Эмерелд осталась наедине со своими мыслями.
Страх перед неведомым будущим был невыносимым, поэтому она упрямо думала только о настоящем, уговаривая себя, что нечего размышлять о завтрашнем дне, пока он не наступил. Молодая женщина отдавала себе отчет, что перед ней открыты только два пути — либо позволить панике лишить себя здравого смысла, душевного здоровья, либо постараться справиться с ситуацией, насколько это в ее силах.
Сколько веков женщины рожают! Эмерелд понимала, что, будь у нее даже дюжина слуг, переносить боль придется только ей. Никто вместо нее этого не сделает. Она напоминала себе, что всю беременность чувствовала себя отлично. Тошнота по утрам оказалась временным неудобством, с которым удалось быстро справиться. Эмерелд знала, что обладает отменным здоровьем и сильным духом, и была уверена, что после рождения детей быстро восстановит жизненные силы. Нога больше не изнуряла ее острой пульсирующей болью, и она рассудила, что та заживает, как и положено.
Эмерелд разговаривала сама с собой и много молилась. Она просила о помощи, умоляла ниспослать ей силы и простить все ее грехи. Но больше всего она разговаривала со своими еще не родившимися малышами. Эмерелд уверяла их, что все будет хорошо, успокаивала воспоминаниями о счастливом времени в Ирландии и нашептывала об их отце, Шоне Фитцжеральде О'Туле, графе Килдэрском.
Шон О'Тул ходил взад-вперед по комнате, словно зверь в клетке. Раздражение из-за того, что приходится ждать команду, убивало его.
— Как только они приедут, мы сразу отплываем. Не важно, в котором часу. — Чтобы занять руки, Шон начал укладывать свой сундучок.
— Ты отплываешь, — спокойно поправил его Джонни. — Я не могу вернуться назад. Я сжег за собой все мосты. Отец уже узнал о моей роли в его разорении. Прежде чем уехать, я набросился на Джека Реймонда и намеренно сломал ему ногу.
— Я бы с удовольствием сам это сделал, — яростно сказал Шон.
— У тебя и так дела найдутся. Ты обязан исполнить свой долг по отношению к Эмерелд… А я — по отношению к Нэн.
— Нэн Фитцжеральд? — Темные глаза Килдэра впились в него.
— Нэн моя жена. Она носит моего ребенка. Я пренебрегал ею достаточно долго.
— Твоя жена? — Глаза Шона гневно сверкнули. — Когда, черт побери, все это случилось?
— Ты был так занят своим мщением и не замечал, что творится у тебя под носом. Нас поженил отец Фитц здесь, в Грейстоунсе.
— Как ты посмел замышлять что-то у меня за спиной? И я единственный, кто ничего не знает? — О'Тул пересек комнату в два огромных шага и вцепился Джонни в глотку.
Джонни прохрипел:
— Я не мог оставить ее с незаконным ребенком. И я люблю ее.
Слова Джонни нанесли удар сильнее, чем его кулаки. Плечи Шона опустились, и он ослабил свою смертельную хватку. Они оба обернулись на стук в дверь. Пришел мистер Берк:
— Прибыли Рори Фитцжеральд и команда.
— Слава Богу! — Впервые за пять прошедших лет Его имя сорвалось с губ Шона. — Скажи им, что мы отплываем сегодня ночью.
Пэдди Берн откашлялся:
— Мы с Кейт готовы ехать с вами. Мы знаем, что вы едете за ней.
Шон удивленно уставился на него. Он неделю никого не видел, а они знали о каждом его шаге, о каждой мысли. Их верность и поддержка ошеломили его. И вдруг ему в голову пришла смиренная мысль: они делают это не ради него, они поступают так ради Эмерелд.
Перед рассветом у Эмерелд начались схватки, и боль застала ее врасплох. Миссис Томас побежала за доктором Слоуном, но вернулась одна, сообщив Эмерелд, что, поскольку первые роды бывают обычно затяжными, врач появится в нужный момент.
Этот момент наступил через долгих двенадцать часов, и все это время Эмерелд плакала, молилась, ругалась, кричала и теряла сознание. Потом она приходила в чувство от боли, грозившей разорвать ее пополам, и все начиналось сначала.
Не помня себя от боли, Эмерелд проклинала отца, мужа, мать, Шона О'Тула, Господа Бога и саму себя. Миссис Томас не отходила от нее ни на шаг, говорила с ней, успокаивала, утешала, хотя сама не находила себе места из-за предстоящего рождения двойни.
В пять часов появился доктор Слоун с таким видом, словно зашел выпить чаю. Увидев, как мечется Эмерелд, он приказал миссис Томас привязать ее ногу к кровати, чтобы она не смогла причинить вред ни себе, ни врачу.
Все произошло очень быстро. Эмерелд напряглась от острой боли, вскрикнула и потеряла сознание, а доктор Слоун принял крошечную девочку. Он удостоил лишь взглядом бледную новорожденную малютку, едва подававшую признаки жизни, и передал ее на руки миссис Томас, не отдав никаких распоряжений.
У доброй женщины были наготове горячая вода и чистая материя. Она обмыла крохотное тельце, ласково приговаривая:
— Бедная маленькая крошечка.
У новорожденной не было сил протестовать, она едва могла бороться за каждый вдох и дышала очень поверхностно. Доктор Слоун вымыл и вытер руки.
— Я поднимусь наверх и осмотрю второго пациента, — объявил он.
— Вы не можете оставить ее, доктор, она без памяти! — запротестовала возмущенная миссис Томас.
— Могут пройти часы, прежде чем эта женщина будет готова родить второго. Она сразу очнется, как только начнутся схватки.
Уильям Монтегью прибыл на Портмен-сквер в мерзком настроении. Последние несколько дней он провел в конторе своей компании, пытаясь спасти хоть что-нибудь, жалкие крохи от разоренной «Монтегью Лайн». У него остался только один корабль, «Чайка», и единственным грузом, который он договорился перевезти, оказался уголь из Ньюкасла. Сегодня после обеда к нему пожаловал поверенный, представляющий «Ливерпульскую судовую компанию». Банковский чек, полученный ими от фирмы «Барклай и Бедфорд» за два корабля, купленных Монтегью, оказался бесполезным куском бумаги. Поверенный сообщил Уильяму, что корабли, уже ушедшие в плавание, будут востребованы в тот самый момент, когда прибудут в Лондон, и весьма недвусмысленно добавил, что «Ливерпульская судовая компания» собирается принять меры и потребовать возмещения убытков.
Уильям Монтегью, страшно злой на Джона за то, что тот сломал ногу Джеку Реймонду, начал подозревать, что его сын нанес ему куда более серьезный удар. Эта молодая свинья испарилась как дым, и, судя по всему, у Джона были веские причины так поступить. Когда тебя предает враг, к этому надо быть готовым, но предательство собственной плоти и крови — это преступление против природы. Последние несколько месяцев состарили Хитрого Уилли на десяток лет. Он чувствовал себя стариком и, что еще хуже, ощущал, что его просто использовали.
Белтон сообщил хозяину дома, что врач наверху.
— Я не чувствую никаких приятных запахов с кухни, — с угрозой произнес Уильям.
— Да, сэр, миссис Томас провела весь день с мисс Эммой. Ее время пришло.
Монтегью почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Последнюю неделю офис оставался его единственным убежищем от того бедлама, что царил на Портмен-сквер, но после сегодняшнего разговора он не может там появляться. Считается, что дом человека — это его крепость, но его собственное жилище переполнили больные, принесшие ему только тревоги, унижение и неоплаченные счета.
Монтегью нетерпеливо взглянул вверх, потом вытащил часы из кармана. Бормоча непристойности, он вскарабкался по лестнице и пошел в комнату Джека Реймонда. Пока он шел по коридору, до него доносились жалобы и стенания. Уильям переступил порог и выругался:
— Ты, кровопийца! Живешь здесь в роскоши, а сам и пальцем не пошевелил, чтобы предотвратить предательство! — Он взглянул на Слоуна и рявкнул: — Господи, парень, дай ему успокоительное, и посильнее. Я не могу выносить все это вытье, причитания и зубовный скрежет!
Вдруг все трое услышали женский крик.
Джек прошипел:
— Пусть помучается.
— Я должен спуститься к ней, — заметил доктор Слоун.
Реймонд взвился:
— Ради всего святого, доктор, она просто рожает, а я умираю!
— Каждый несет свой крест, — посочувствовал Слоун, глядя на Уильяма.
Они вместе спустились по лестнице.
— Сколько времени это займет? — поинтересовался Уильям, уже жалея, что приехал домой.
— Это не должно тянуться очень долго. Первый ребенок родился перед вашим приходом. Со вторым я постараюсь справиться так же быстро, если смогу. Не только вам хочется пообедать, Монтегью.
Молодая женщина на кровати мучилась в родах. Она покрылась потом, и у нее не осталось сил после пытки, длившейся целый день. Ее глаза потускнели, она побелела, как те испачканные простыни, на которых она лежала, тяжело дыша.
Слоун отвесил ей оплеуху:
— Давай, женщина, тебе еще надо как следует потрудиться.
Эмерелд открыла глаза, они расширились от острой боли, охватившей ее. Она открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука. «Дайте мне умереть, дайте мне умереть», — молила она.
— Тужься, женщина, тужься, — приказал Слоун, и каким-то образом Эмерелд выполнила то, что он от нее требовал. За дикой болью последовало ощущение хлынувшего потока, словно все жизненные соки покидали ее.
Громкий возмущенный крик наполнил комнату, и Слоун пробормотал:
— Что ж, этот достаточно крепкий.
— Ох, это мальчик, хвала Господу, — произнесла миссис Томас, торопливо беря покрытого кровью новорожденного из рук доктора.
Пока Слоун мыл руки, он смотрел на девочку, вымытую и спеленутую миссис Томас. Кухарка положила ее в ногах кровати. К несчастью, она все еще дышала. Доктор Слоун собрал свою сумку и вышел из комнаты. Монтегью, возвращавшийся с пустой кухни, оказался как раз за дверью.
— Монтегью, вам должно стать легче. С этим мерзким делом покончено.
— Вы нашли место для этого отродья?
— Да. К счастью, выживет только один. Я зайду утром, чтобы подписать свидетельство о смерти и забрать у вас другого.
— Отлично, Слоун. Я выйду с вами. Здесь мне сегодня пообедать не удастся.
В комнате роженицы миссис Томас взглянула на Эмерелд, чтобы узнать, слышала ли та ужасные слова, произнесенные мужчинами. Но измученная молодая женщина, казалось, не осознавала, что происходит вокруг нее. Кухарка давно знала, что Уильям Монтегью — отвратительная старая свинья, но теперь она поняла, что у него кровь холоднее змеиной. Да и доктор Слоун не лучше, бессердечный старый боров. Она пожалела, что не привела к Эмерелд повитуху. Возможно, девочке это бы и не помогло, если крошка недостаточно сильна, чтобы выжить, но матери требовалось внимание.
Новорожденный мальчик, вымытый и спеленутый кухаркой, так сильно кричал, что та не стала тратить время и мыть Эмерелд. Вместо этого она отогнула в сторону ее ночную рубашку и приложила ребенка к груди. Он тут же шумно засосал, торопясь насытиться. Казалось, Эмерелд впала в забытье. По мнению миссис Томас, молодая женщина выглядела смертельно больной.
Кухарка выпрямилась и положила пухлую руку на разболевшуюся спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42