Наконец, он заговорил, тщательно выбирая слова, словно боялся сказать лишнее.
— Мы все носим внешний слой, который мы называем цивилизованным поведением. Это даже не слой, а тончайшее покрывало. Отбрось его нечаянно или в силу обстоятельств, и что останется? — его речь звучала очень взволнованно. — Не человек, а нечто примитивное и мало соответствующее нашему пониманию о человеке. Создание, движимое инстинктами и страстями, — только и всего. Мне не трудно поверить, что все мы произошли от низших видов животных, точнее, я считаю, что невозможно верить в иное происхождение человека.
Мне было неловко его слушать, потому что он сам, больше чем кто бы то ни был, походил на примитивное существо. Не скованное условностями. Презирающее нормы общественного поведения. Действующее под влиянием настроения или порыва. По этой ли причине он поддерживал теорию Дарвина?
Чтобы не выдать своих мыслей, я сказала тихо:
— Зверь. В каждом из нас сидит зверь.
— Значит, эта мысль Вас не шокирует?
Он подался вперед, в глазах вспыхивали огоньки. Взяв мою руку, он бессознательно гладил мои пальцы. Обычно первым его стремлением было вывести человека из равновесия, но теперь он старался поймать мой взгляд с такой надеждой, что я поняла — ему нужна поддержка.
— Конечно же, человеком руководит что-то более высшее, чем страсти, мы сотканы не только из страстей, — сказала я, стараясь не придавать значения интимности его жеста. — Разве интеллект не возвышает нас над животными?
— Даже самые сильные и опасные звери проявляют ум и хитрость.
Я вспомнила первые годы жизни в семье Вульфбернов, Генриетту, и подумала, как близка я была к тому, чтобы поддаться инстинкту убийства. Только случай спас нас обеих. Случай, который помог сделать вывод из этой случайности.
— Как Вы оцениваете разум? — спросила я. — Можно ли свести существо, обладающее разумом, к простой сумме страстей? Уверена, что страсти можно укротить разумом. И если мы развивались с незапамятных времен, разве наш разум не развивался вместе с нами?
Он сжал мою руку.
— Что Вы говорите?
— Что неважно, кем мы были раньше, мы уже далеко ушли от наших предков, — нетвердо высказала я, смущенная его пристальным вниманием. — Считать, что сейчас мы стоим на том же животном уровне, как миллионы лет назад, значит полностью отвергать теорию эволюции.
Он задумался. В этот момент лицо его казалось изваянным из гладкого темного мрамора, а драгоценные камни на перстне отражали солнечные лучи, проникавшие в окно. Они слепили глаза и не давали возможности сосредоточиться. Я испытывала странное чувство дискомфорта. Но если бы в этот момент мне предложили уйти из библиотеки, я сделала бы это с большой неохотой.
Лорд Вульфберн вздрогнул и вернулся в реальность.
— Значит, Вы считаете, что верить в наше происхождение от примитивных существ означает верить в то, что эту стадию человек оставил далеко в прошлом?
Я кивнула.
— Я уверена, что первая мысль естественно ведет ко второй.
— Возможно, — он сдвинул брови. — Но я меньше в этом убежден. Посмотрите, как легко человек совершает убийства. Разве это означает, что он преодолел свое первоначальное состояние?
Не настолько, по крайней мере, для меня, чтобы будучи ребенком, я считала убийство невозможным. Жилища первых древних обитателей Корнуэлла, высеченные в скалах и напоминавшие ульи, были все еще видны из окон Холла и подтверждали, что мы не очень далеко ушли от предков. Да и его собственное поведение, его смены настроений и приступы дикости роднили его с низшими братьями нашими и делали его присутствие неприемлемым в воспитанном обществе. Даже я не чувствовала себя в безопасности, когда им овладевали темные силы, гнездившиеся в его душе.
Отвечая, я тщательно обдумывала каждое слово.
— Сомневаюсь, что сейчас можно встретить в людях многое из того, чем отличались друиды или пещерные жители. Но если Дарвин прав, то будущие поколения, оглядываясь назад, найдут в нас больше общего с первобытными людьми, чем мы сами находим.
Глаза его заволокло грустное выражение, он смотрел куда-то вдаль, сквозь меня; куда — известно было только ему одному. Это был совсем не добрый взгляд.
— Могу сказать, как далеко мы ушли от древнего человека.
Он притянул меня к себе и говорил почти на ухо, приблизившись к моему лицу и не давая мне возможности видеть ничего вокруг.
— Нас отделяет меньшее расстояние, чем шаг ребенка, меньшее, чем пространство, когда можно расслышать шепот. Мы даже одной страницы истории не перевернули, даже не вписали полный параграф. Просто заменили одно название другим. И вот теперь мы блуждаем по свету, неуверенно, наощупь, и не можем с точностью предвидеть, что нас ждет: будем ли мы отброшены назад или все же стихия увлечет нас вперед, к тому, чем мы хотели бы стать.
Мне стало не по себе. Что за дикий зверь скрывался в его груди, заставляя смотреть на мир и человека сквозь такое темное стекло?
Какая-то часть меня протестовала и хотела опровергнуть, доказать, что человеческая раса чиста и благородна. Сказать, что главное стремление человека — усовершенствовать жизнь и себя в ней. Но другая часть подсказывала, что лучше промолчать. Он был так взволнован, словно спорил не с Дарвиным, а с самим собой. Я не могла сказать ему, что он не прав, и после этого смотреть ему в глаза как ни в чем не бывало.
Я положила руку ему на рукав и почувствовала, как напрягся мускул под моими пальцами.
— Конечно, любому предположению можно найти разумное объяснение. Мы действительно не знаем, что с нами будет. Но какие бы демоны ни владели нами, Грозя зачеркнуть достижения цивилизации, мы должны их победить. В этом я уверена.
— Победить? Как? Вы предлагаете окропить меня святой водой или пригласить священника, чтобы он прочитал проповедь?
— Я не этих демонов имела в виду, а темные стороны нашей натуры. И если мы не находим в себе достаточно силы воли, чтобы справиться с ними, тогда нужно обратиться за помощью к себе подобным и бороться сообща.
Он усмехнулся.
— Вы предлагаете свою помощь?
— Если позволите.
Он выпрямился и отошел.
— Борьба, которую я веду, касается только меня, мисс Лейн. Не искушайте меня нежными глазками и мягкими ручками, не то Вам придется горько пожалеть о своем милосердии. На самом деле я намного сильнее, чем Вам кажется. Может быть, мне не удастся выйти победителем, но я не сдамся по своей воле.
Глава 12
Неужели я никогда не пойму его? Мы жили под одной крышей, ели одну и ту же пищу, встречались в коридорах и холле, сидели напротив друг друга в креслах, но полного контакта у нас не было. Я видела ясно, что он переживал эту отчужденность даже острее меня. Он постоянно искал возможность остаться со мной наедине, я нужна была ему, но зачем — мне было не понятно. Однако он, не задумываясь, бесцеремонно отдалял меня, когда ему казалось, что дистанция между нами слишком сократилась.
Я как бы находилась на ничейной территории, что со мной уже не раз бывало в моей короткой жизни. Те, кто поместили меня туда, не очень нуждались во мне, но все же не разрешали ее покинуть. Раньше мне удавалось оградить свой внутренний мир от постороннего вторжения, возвести вокруг себя надежные стены и убедить не реагировать на него. Это удавалось благодаря тому, что я не питала теплых чувств к тем людям, которые считали меня ниже себя. Я могла позволить себе презирать их так же глубоко, как они презирали меня.
Но в Вульфбернхолле положение изменилось. Здесь ко мне относились с почетом и благоговением. Меня это тяготило и лишало средств самозащиты. Чувства, которые я подавляла в себе с детства, теперь рвались наружу, и мне хотелось излить их на тех, кто проявлял доброту ко мне.
Что ждало меня впереди?
Должна ли я была дать волю своему влечению к этому человеку, которому легче было насмехаться, чем произнести похвалу?
Я не решалась.
Привилегия недоверия принадлежала не ему одному. Вместо этого я старалась щедро проявлять привязанность к Клариссе, ей это было нужно, и она способна была оценить ее. Лорд Вульфберн тоже старался уделять дочери больше времени. Как только он появлялся, я чувствовала, что переставала для нее существовать.
Однажды он вышел из кабинета, когда мы только вернулись с прогулки, на губах его застыла таинственная улыбка.
— Папа! — бросилась она к нему. Ленты в волосах ее развязались и болтались по спине. Она прижалась к нему, крепко обхватив руками. Он не сделал попытки освободиться, но изобразил удивление.
— Кто эта девочка? — строго спросил он, обращаясь ко мне. — Вы взялись обучать дочь местного фермера вместе с моим ребенком?
Кларисса счастливо рассмеялась.
— Боже мой, я узнаю этот смех! Это ты, Кларисса? На тебе столько грязи, что я тебя не узнал.
Он подбросил ее и поцеловал в щеку. Она попробовала ответить тем же, но он опустил ее на пол, изобразив ужас:
— Нет уж, с меня хватит, грязнулька. Если ты начнешь меня целовать, мне придется принять ванну, а Мэри будет нелегко отмыть тебя. Ей надо будет натаскать много воды.
— Но, папа! На болотах нельзя гулять и не запачкаться!
— Почему же? Мисс Лейн сумела ведь остаться чистой. Хотя что это у нее на носу? Уж не ком ли грязи? — он сделал вид, что внимательно разглядывает мой нос.
— Вполне возможно, — ответила я, опустив глаза. Я знала, что он искал не грязное пятно на моем лице. Даже не глядя на него, я чувствовала — он чего-то ждет.
Это было несправедливо. Не все, что он ожидал от меня, я была в состоянии ему дать. Полное взаимопонимание между нами было невозможно. Также я не принадлежала к тем женщинам, которые согласились бы на близкие отношения вне брачных уз. Он это должен был понять и не претендовать на то, чего я не могла ему дать.
То же самое мне следовало самой хорошо запомнить.
Когда я оторвала глаза от своих башмаков, лорд Вульфберн снова занимался дочерью. Он шутливо погнал ее наверх, приказав оттереть грязь как следует, иначе он откажется признать в ней своего ребенка.
Я тоже пошла к лестнице.
— Мисс Лейн, — остановил он меня.
— Слушаю, милорд.
— Пообедаете сегодня со мной?
Это был не приказ, а приглашение, так он вел себя впервые. Раньше он оперировал высочайшими повелениями, исключавшими неподчинение. Что это? Перемена отношения или уверенность, что отказа не последует? Я надеялась на первый вариант, но понимала, что второй более реален.
И более соответствовал действительности.
Я кивнула в знак согласия.
— Благодарю, милорд, с удовольствием.
Обед прошел мирно. Он занял не много времени, но начищенная, горевшая всеми огнями люстра рассеивала гнетущее ощущение мрака, и действительность отошла на задний план, уступив место светлым надеждам. Мне даже захотелось поверить, что мы — вовсе не мы, а другие люди, сидим не в Холле, а в другом, более приятном и романтичном месте, где можно не думать о тяжелом, а можно беззаботно смеяться, где никогда не заходит солнце и можно не бояться наступления ночи, а встречать ее с надеждой на добрый отдых и покой после дневных трудов.
В продолжение нашей негромкой беседы, сопровождаемой звоном серебра и блеском хрустальных бокалов, лорд Вульфберн сохранял то же таинственное выражение, которое я заметила еще днем.
Я положила вилку и отодвинула тарелку с чувством удовлетворения, которое было вызвано не только вкусным обедом.
— Вы кончили? — осведомился он с некоторым нетерпением. Эти нотки прозвучали впервые за целый вечер.
Я кивнула, улыбнувшись.
— Обед был отличный, милорд. Он не придал значения похвале.
— Не перейти ли нам в гостиную? Я хочу что-то Вам показать.
— Если угодно, милорд.
— Очень даже угодно, — он улыбнулся многозначительно.
В камине горел огонь, газовые рожки приятно мерцали вдоль стен. Миссис Пендавс постаралась красиво расставить розы в вазах. Уютное тепло наполняло комнату.
Я огляделась вокруг, ища объяснения поведению Его Светлости. Все было на обычных местах, комната блестела чистотой и свеженаведенным порядком. Я перевела внимание на хозяина.
— У меня для Вас есть небольшой подарок, — сказал он, улыбаясь и вынимая небольшой пакет из кармана сюртука.
— Вы уже сделали достаточно мне подарков, — запротестовала я.
Он поднял палец, предостерегая от лишних слов.
— Если припомните, Вы согласились принять платья как уступку мне. К тому же на этот раз это нечто другое. Платья были вызваны необходимостью. Этот подарок более личный.
Вряд ли мне нужно было доказывать, что личные подарки между нами неуместны. Он не мог не понимать, что его поведение неразумно. Я дала понять, что он поставил меня в неловкое положение.
— К чему это официальное выражение лица, мисс Лейн? Приберегите свою строгость для Клариссы, когда ей вздумается пошалить. Я уже не мальчик и учительская тактика на меня давно не действует. Вы только разбудите желание спровоцировать Вас на очередной взрыв. Кроме того, Вы даже не развернули сверток и не знаете, что в нем, — убеждал он.
Я чувствовала: он заманивает меня в ловушку, из которой будет сложно вырваться. Но он сделал предложение в такой форме, что было глупо упорствовать в нежелании хотя бы взглянуть на вещь. Именно это ему было нужно.
С не очень большой готовностью я развернула пакет. В нем находились два тонко выделанных серебрянных гребня для женской прически. Это были старинные тяжелые украшения, несомненно, очень ценные.
— Я купил их для жены. Но она вскоре умерла, так и не надев их. Думал сохранить их для Клариссы, когда она станет постарше. Но если Вы согласитесь их принять, мне это будет даже приятнее. Они помогут Вам красиво уложить волосы.
— Но я не могу…
— Давайте я покажу, как ими пользоваться. Если разрешите, конечно.
Не получив моего согласия, он вытянул шпильки из моего туго скрученного узла. Тяжелая коса упала на спину, расплетаясь при движении. Я покраснела.
— Милорд, в самом деле. Это не совсем…
— Не могу похвалиться, что являюсь большим экспертом по части женских причесок, скорее, я любитель, но желание побеждает там, где не хватает умения.
Мягкими и ловкими движениями пальцев он собрал волосы сзади, туго затянув их на лбу и по бокам, так что мне стало больно, и, не обращая внимания на мою гримасу и неуклюжую позу, продолжал колдовать, мурлыча под нос, как довольный кот.
Затем, придав моей голове нужное положение, отошел и критически осмотрел свою работу. Видимо, оставшись доволен результатом, он взял из моих рук сначала один гребень, затем другой и воткнул их в прическу, нимало не смутившись моим сердитым взглядом и пунцовым цветом щек.
— Значительно лучше, — произнес он. Взяв меня за руку, он подвел меня к зеркалу в золоченой раме, висевшему над камином, и заставил полюбоваться делом рук своих. Его лицо отражалось в зеркале позади моего и немного выше, что сковывало меня еще больше.
— Правда же, так лучше? — настаивал он.
Я старалась не смотреть на него в зеркале. На голове у меня было довольно неуклюжее сооружение, еще менее удачное, чем мои собственные попытки. Но цели он добился. Я не могла дольше сохранить то, что он называл «выражением гувернантки», прическа сделала меня моложе и в лице проглядывали совсем незнакомые чувства, которые меня даже испугали.
— Что-нибудь не так? — забеспокоился он, поймав этот мимолетный страх в моих глазах.
Я отрицательно покачала головой. Мне была непонятна причина охватившего меня панического чувства. Я только сознавала, что причина крылась в нем и что меньше всего мне хотелось бы с ним обсуждать мое состояние.
— Сама себя не узнаю, — только и сказала я. Одна бровь вопросительно поднялась, я поняла, что он уловил ложь. К моему облегчению, он не стал допытываться и требовать правды. Вместо этого он кивнул и сказал:
— Годы проходят очень быстро, с ними проходит молодость и приходит старость. Нет необходимости ускорять этот процесс, как Вы пытаетесь сделать. Но Вы так и не сказали, нравятся ли Вам гребни.
Что я могла ответить? Отказаться было бы неделикатно и неблагодарно. Принять от него подарок — это поставило бы меня в двусмысленное положение, я просто не могла себе этого позволить.
Я посмотрела на него в зеркало.
— Ваше искусство произвело на меня сильное впечатление, милорд, а гребни просто неотразимы…
— Разрешите поправить Вас, — он прошептал это чуть ли не касаясь губами моего уха. — Это не гребни неотразимы, а Вы сами. Гребни просто украшение, но мне приятно видеть их в Ваших волосах.
— Но Вы должны понять, что я не могу принять их.
— Ничего подобного мне даже не приходило в голову.
Он протянул руку и погладил меня по голове. Затем пальцы его скользнули к моей шее. Я говорила себе, что нужно немедленно отойти от него, чтобы он понял — я не принимаю такого поведения по отношению к себе и заслуживаю большего уважения, пока нахожусь под его крышей.
Но я не могла сдвинуться с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Мы все носим внешний слой, который мы называем цивилизованным поведением. Это даже не слой, а тончайшее покрывало. Отбрось его нечаянно или в силу обстоятельств, и что останется? — его речь звучала очень взволнованно. — Не человек, а нечто примитивное и мало соответствующее нашему пониманию о человеке. Создание, движимое инстинктами и страстями, — только и всего. Мне не трудно поверить, что все мы произошли от низших видов животных, точнее, я считаю, что невозможно верить в иное происхождение человека.
Мне было неловко его слушать, потому что он сам, больше чем кто бы то ни был, походил на примитивное существо. Не скованное условностями. Презирающее нормы общественного поведения. Действующее под влиянием настроения или порыва. По этой ли причине он поддерживал теорию Дарвина?
Чтобы не выдать своих мыслей, я сказала тихо:
— Зверь. В каждом из нас сидит зверь.
— Значит, эта мысль Вас не шокирует?
Он подался вперед, в глазах вспыхивали огоньки. Взяв мою руку, он бессознательно гладил мои пальцы. Обычно первым его стремлением было вывести человека из равновесия, но теперь он старался поймать мой взгляд с такой надеждой, что я поняла — ему нужна поддержка.
— Конечно же, человеком руководит что-то более высшее, чем страсти, мы сотканы не только из страстей, — сказала я, стараясь не придавать значения интимности его жеста. — Разве интеллект не возвышает нас над животными?
— Даже самые сильные и опасные звери проявляют ум и хитрость.
Я вспомнила первые годы жизни в семье Вульфбернов, Генриетту, и подумала, как близка я была к тому, чтобы поддаться инстинкту убийства. Только случай спас нас обеих. Случай, который помог сделать вывод из этой случайности.
— Как Вы оцениваете разум? — спросила я. — Можно ли свести существо, обладающее разумом, к простой сумме страстей? Уверена, что страсти можно укротить разумом. И если мы развивались с незапамятных времен, разве наш разум не развивался вместе с нами?
Он сжал мою руку.
— Что Вы говорите?
— Что неважно, кем мы были раньше, мы уже далеко ушли от наших предков, — нетвердо высказала я, смущенная его пристальным вниманием. — Считать, что сейчас мы стоим на том же животном уровне, как миллионы лет назад, значит полностью отвергать теорию эволюции.
Он задумался. В этот момент лицо его казалось изваянным из гладкого темного мрамора, а драгоценные камни на перстне отражали солнечные лучи, проникавшие в окно. Они слепили глаза и не давали возможности сосредоточиться. Я испытывала странное чувство дискомфорта. Но если бы в этот момент мне предложили уйти из библиотеки, я сделала бы это с большой неохотой.
Лорд Вульфберн вздрогнул и вернулся в реальность.
— Значит, Вы считаете, что верить в наше происхождение от примитивных существ означает верить в то, что эту стадию человек оставил далеко в прошлом?
Я кивнула.
— Я уверена, что первая мысль естественно ведет ко второй.
— Возможно, — он сдвинул брови. — Но я меньше в этом убежден. Посмотрите, как легко человек совершает убийства. Разве это означает, что он преодолел свое первоначальное состояние?
Не настолько, по крайней мере, для меня, чтобы будучи ребенком, я считала убийство невозможным. Жилища первых древних обитателей Корнуэлла, высеченные в скалах и напоминавшие ульи, были все еще видны из окон Холла и подтверждали, что мы не очень далеко ушли от предков. Да и его собственное поведение, его смены настроений и приступы дикости роднили его с низшими братьями нашими и делали его присутствие неприемлемым в воспитанном обществе. Даже я не чувствовала себя в безопасности, когда им овладевали темные силы, гнездившиеся в его душе.
Отвечая, я тщательно обдумывала каждое слово.
— Сомневаюсь, что сейчас можно встретить в людях многое из того, чем отличались друиды или пещерные жители. Но если Дарвин прав, то будущие поколения, оглядываясь назад, найдут в нас больше общего с первобытными людьми, чем мы сами находим.
Глаза его заволокло грустное выражение, он смотрел куда-то вдаль, сквозь меня; куда — известно было только ему одному. Это был совсем не добрый взгляд.
— Могу сказать, как далеко мы ушли от древнего человека.
Он притянул меня к себе и говорил почти на ухо, приблизившись к моему лицу и не давая мне возможности видеть ничего вокруг.
— Нас отделяет меньшее расстояние, чем шаг ребенка, меньшее, чем пространство, когда можно расслышать шепот. Мы даже одной страницы истории не перевернули, даже не вписали полный параграф. Просто заменили одно название другим. И вот теперь мы блуждаем по свету, неуверенно, наощупь, и не можем с точностью предвидеть, что нас ждет: будем ли мы отброшены назад или все же стихия увлечет нас вперед, к тому, чем мы хотели бы стать.
Мне стало не по себе. Что за дикий зверь скрывался в его груди, заставляя смотреть на мир и человека сквозь такое темное стекло?
Какая-то часть меня протестовала и хотела опровергнуть, доказать, что человеческая раса чиста и благородна. Сказать, что главное стремление человека — усовершенствовать жизнь и себя в ней. Но другая часть подсказывала, что лучше промолчать. Он был так взволнован, словно спорил не с Дарвиным, а с самим собой. Я не могла сказать ему, что он не прав, и после этого смотреть ему в глаза как ни в чем не бывало.
Я положила руку ему на рукав и почувствовала, как напрягся мускул под моими пальцами.
— Конечно, любому предположению можно найти разумное объяснение. Мы действительно не знаем, что с нами будет. Но какие бы демоны ни владели нами, Грозя зачеркнуть достижения цивилизации, мы должны их победить. В этом я уверена.
— Победить? Как? Вы предлагаете окропить меня святой водой или пригласить священника, чтобы он прочитал проповедь?
— Я не этих демонов имела в виду, а темные стороны нашей натуры. И если мы не находим в себе достаточно силы воли, чтобы справиться с ними, тогда нужно обратиться за помощью к себе подобным и бороться сообща.
Он усмехнулся.
— Вы предлагаете свою помощь?
— Если позволите.
Он выпрямился и отошел.
— Борьба, которую я веду, касается только меня, мисс Лейн. Не искушайте меня нежными глазками и мягкими ручками, не то Вам придется горько пожалеть о своем милосердии. На самом деле я намного сильнее, чем Вам кажется. Может быть, мне не удастся выйти победителем, но я не сдамся по своей воле.
Глава 12
Неужели я никогда не пойму его? Мы жили под одной крышей, ели одну и ту же пищу, встречались в коридорах и холле, сидели напротив друг друга в креслах, но полного контакта у нас не было. Я видела ясно, что он переживал эту отчужденность даже острее меня. Он постоянно искал возможность остаться со мной наедине, я нужна была ему, но зачем — мне было не понятно. Однако он, не задумываясь, бесцеремонно отдалял меня, когда ему казалось, что дистанция между нами слишком сократилась.
Я как бы находилась на ничейной территории, что со мной уже не раз бывало в моей короткой жизни. Те, кто поместили меня туда, не очень нуждались во мне, но все же не разрешали ее покинуть. Раньше мне удавалось оградить свой внутренний мир от постороннего вторжения, возвести вокруг себя надежные стены и убедить не реагировать на него. Это удавалось благодаря тому, что я не питала теплых чувств к тем людям, которые считали меня ниже себя. Я могла позволить себе презирать их так же глубоко, как они презирали меня.
Но в Вульфбернхолле положение изменилось. Здесь ко мне относились с почетом и благоговением. Меня это тяготило и лишало средств самозащиты. Чувства, которые я подавляла в себе с детства, теперь рвались наружу, и мне хотелось излить их на тех, кто проявлял доброту ко мне.
Что ждало меня впереди?
Должна ли я была дать волю своему влечению к этому человеку, которому легче было насмехаться, чем произнести похвалу?
Я не решалась.
Привилегия недоверия принадлежала не ему одному. Вместо этого я старалась щедро проявлять привязанность к Клариссе, ей это было нужно, и она способна была оценить ее. Лорд Вульфберн тоже старался уделять дочери больше времени. Как только он появлялся, я чувствовала, что переставала для нее существовать.
Однажды он вышел из кабинета, когда мы только вернулись с прогулки, на губах его застыла таинственная улыбка.
— Папа! — бросилась она к нему. Ленты в волосах ее развязались и болтались по спине. Она прижалась к нему, крепко обхватив руками. Он не сделал попытки освободиться, но изобразил удивление.
— Кто эта девочка? — строго спросил он, обращаясь ко мне. — Вы взялись обучать дочь местного фермера вместе с моим ребенком?
Кларисса счастливо рассмеялась.
— Боже мой, я узнаю этот смех! Это ты, Кларисса? На тебе столько грязи, что я тебя не узнал.
Он подбросил ее и поцеловал в щеку. Она попробовала ответить тем же, но он опустил ее на пол, изобразив ужас:
— Нет уж, с меня хватит, грязнулька. Если ты начнешь меня целовать, мне придется принять ванну, а Мэри будет нелегко отмыть тебя. Ей надо будет натаскать много воды.
— Но, папа! На болотах нельзя гулять и не запачкаться!
— Почему же? Мисс Лейн сумела ведь остаться чистой. Хотя что это у нее на носу? Уж не ком ли грязи? — он сделал вид, что внимательно разглядывает мой нос.
— Вполне возможно, — ответила я, опустив глаза. Я знала, что он искал не грязное пятно на моем лице. Даже не глядя на него, я чувствовала — он чего-то ждет.
Это было несправедливо. Не все, что он ожидал от меня, я была в состоянии ему дать. Полное взаимопонимание между нами было невозможно. Также я не принадлежала к тем женщинам, которые согласились бы на близкие отношения вне брачных уз. Он это должен был понять и не претендовать на то, чего я не могла ему дать.
То же самое мне следовало самой хорошо запомнить.
Когда я оторвала глаза от своих башмаков, лорд Вульфберн снова занимался дочерью. Он шутливо погнал ее наверх, приказав оттереть грязь как следует, иначе он откажется признать в ней своего ребенка.
Я тоже пошла к лестнице.
— Мисс Лейн, — остановил он меня.
— Слушаю, милорд.
— Пообедаете сегодня со мной?
Это был не приказ, а приглашение, так он вел себя впервые. Раньше он оперировал высочайшими повелениями, исключавшими неподчинение. Что это? Перемена отношения или уверенность, что отказа не последует? Я надеялась на первый вариант, но понимала, что второй более реален.
И более соответствовал действительности.
Я кивнула в знак согласия.
— Благодарю, милорд, с удовольствием.
Обед прошел мирно. Он занял не много времени, но начищенная, горевшая всеми огнями люстра рассеивала гнетущее ощущение мрака, и действительность отошла на задний план, уступив место светлым надеждам. Мне даже захотелось поверить, что мы — вовсе не мы, а другие люди, сидим не в Холле, а в другом, более приятном и романтичном месте, где можно не думать о тяжелом, а можно беззаботно смеяться, где никогда не заходит солнце и можно не бояться наступления ночи, а встречать ее с надеждой на добрый отдых и покой после дневных трудов.
В продолжение нашей негромкой беседы, сопровождаемой звоном серебра и блеском хрустальных бокалов, лорд Вульфберн сохранял то же таинственное выражение, которое я заметила еще днем.
Я положила вилку и отодвинула тарелку с чувством удовлетворения, которое было вызвано не только вкусным обедом.
— Вы кончили? — осведомился он с некоторым нетерпением. Эти нотки прозвучали впервые за целый вечер.
Я кивнула, улыбнувшись.
— Обед был отличный, милорд. Он не придал значения похвале.
— Не перейти ли нам в гостиную? Я хочу что-то Вам показать.
— Если угодно, милорд.
— Очень даже угодно, — он улыбнулся многозначительно.
В камине горел огонь, газовые рожки приятно мерцали вдоль стен. Миссис Пендавс постаралась красиво расставить розы в вазах. Уютное тепло наполняло комнату.
Я огляделась вокруг, ища объяснения поведению Его Светлости. Все было на обычных местах, комната блестела чистотой и свеженаведенным порядком. Я перевела внимание на хозяина.
— У меня для Вас есть небольшой подарок, — сказал он, улыбаясь и вынимая небольшой пакет из кармана сюртука.
— Вы уже сделали достаточно мне подарков, — запротестовала я.
Он поднял палец, предостерегая от лишних слов.
— Если припомните, Вы согласились принять платья как уступку мне. К тому же на этот раз это нечто другое. Платья были вызваны необходимостью. Этот подарок более личный.
Вряд ли мне нужно было доказывать, что личные подарки между нами неуместны. Он не мог не понимать, что его поведение неразумно. Я дала понять, что он поставил меня в неловкое положение.
— К чему это официальное выражение лица, мисс Лейн? Приберегите свою строгость для Клариссы, когда ей вздумается пошалить. Я уже не мальчик и учительская тактика на меня давно не действует. Вы только разбудите желание спровоцировать Вас на очередной взрыв. Кроме того, Вы даже не развернули сверток и не знаете, что в нем, — убеждал он.
Я чувствовала: он заманивает меня в ловушку, из которой будет сложно вырваться. Но он сделал предложение в такой форме, что было глупо упорствовать в нежелании хотя бы взглянуть на вещь. Именно это ему было нужно.
С не очень большой готовностью я развернула пакет. В нем находились два тонко выделанных серебрянных гребня для женской прически. Это были старинные тяжелые украшения, несомненно, очень ценные.
— Я купил их для жены. Но она вскоре умерла, так и не надев их. Думал сохранить их для Клариссы, когда она станет постарше. Но если Вы согласитесь их принять, мне это будет даже приятнее. Они помогут Вам красиво уложить волосы.
— Но я не могу…
— Давайте я покажу, как ими пользоваться. Если разрешите, конечно.
Не получив моего согласия, он вытянул шпильки из моего туго скрученного узла. Тяжелая коса упала на спину, расплетаясь при движении. Я покраснела.
— Милорд, в самом деле. Это не совсем…
— Не могу похвалиться, что являюсь большим экспертом по части женских причесок, скорее, я любитель, но желание побеждает там, где не хватает умения.
Мягкими и ловкими движениями пальцев он собрал волосы сзади, туго затянув их на лбу и по бокам, так что мне стало больно, и, не обращая внимания на мою гримасу и неуклюжую позу, продолжал колдовать, мурлыча под нос, как довольный кот.
Затем, придав моей голове нужное положение, отошел и критически осмотрел свою работу. Видимо, оставшись доволен результатом, он взял из моих рук сначала один гребень, затем другой и воткнул их в прическу, нимало не смутившись моим сердитым взглядом и пунцовым цветом щек.
— Значительно лучше, — произнес он. Взяв меня за руку, он подвел меня к зеркалу в золоченой раме, висевшему над камином, и заставил полюбоваться делом рук своих. Его лицо отражалось в зеркале позади моего и немного выше, что сковывало меня еще больше.
— Правда же, так лучше? — настаивал он.
Я старалась не смотреть на него в зеркале. На голове у меня было довольно неуклюжее сооружение, еще менее удачное, чем мои собственные попытки. Но цели он добился. Я не могла дольше сохранить то, что он называл «выражением гувернантки», прическа сделала меня моложе и в лице проглядывали совсем незнакомые чувства, которые меня даже испугали.
— Что-нибудь не так? — забеспокоился он, поймав этот мимолетный страх в моих глазах.
Я отрицательно покачала головой. Мне была непонятна причина охватившего меня панического чувства. Я только сознавала, что причина крылась в нем и что меньше всего мне хотелось бы с ним обсуждать мое состояние.
— Сама себя не узнаю, — только и сказала я. Одна бровь вопросительно поднялась, я поняла, что он уловил ложь. К моему облегчению, он не стал допытываться и требовать правды. Вместо этого он кивнул и сказал:
— Годы проходят очень быстро, с ними проходит молодость и приходит старость. Нет необходимости ускорять этот процесс, как Вы пытаетесь сделать. Но Вы так и не сказали, нравятся ли Вам гребни.
Что я могла ответить? Отказаться было бы неделикатно и неблагодарно. Принять от него подарок — это поставило бы меня в двусмысленное положение, я просто не могла себе этого позволить.
Я посмотрела на него в зеркало.
— Ваше искусство произвело на меня сильное впечатление, милорд, а гребни просто неотразимы…
— Разрешите поправить Вас, — он прошептал это чуть ли не касаясь губами моего уха. — Это не гребни неотразимы, а Вы сами. Гребни просто украшение, но мне приятно видеть их в Ваших волосах.
— Но Вы должны понять, что я не могу принять их.
— Ничего подобного мне даже не приходило в голову.
Он протянул руку и погладил меня по голове. Затем пальцы его скользнули к моей шее. Я говорила себе, что нужно немедленно отойти от него, чтобы он понял — я не принимаю такого поведения по отношению к себе и заслуживаю большего уважения, пока нахожусь под его крышей.
Но я не могла сдвинуться с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29