И все же невольно она размышляла над случившимся. В конце концов, надо быть честной, с горечью думала она.
Ей ли судить Жанну? Ведь и с ней происходило то же самое – та же жажда любви, те же желания томили ее, Мэри. Ведь и ей хотелось, чтобы Вальмон обладал ею, ласкал ее.
По ее мнению, это была любовь, она внушала себе, что любит Вальмона. В то время как на самом деле была влюблена в того широкоплечего мужчину, которого увидела когда-то у фасада романтичного дома с колоннами. Разве это любовь? Никакая это не любовь.
И позже, когда они познакомились и она чувствовала, как у нее кружится голова от счастья и любви к нему, разве она не испытывала все эти чувства только потому, что, следя за движением его губ, воображала вкус их поцелуя? Разве ей не хотелось той же любви, о которой говорила Жанна? Ощущения обнаженного тела, прикосновений и возбуждения от прикосновений. Страсти. Вожделения. Удовлетворения животного инстинкта. Разве это любовь?
Он, вероятно, распознал того демона, который таился в моей любви, подумала Мэри. И дал мне то, что было нужно, – быстрое, лихорадочное животное спаривание самца и самки. Как козлы с козами на Ирландском канале. Я всю жизнь притворялась, что не вижу этого. Тоже мне, добродетельная леди! А в глубине души ничем от них не отличалась.
Она дрожала от самоуничижения.
Потом она закричала: «Нет!» – и приподнялась.
Не ее вина в том, что произошло с ней. Она вовсе не предавалась животной страсти. Она желала близости, это так. Желала ее тогда, у озера, под дождем. Но она устояла. А он предал ее, обманул, устроил эту лжесвадьбу.
Она ошибалась, говоря себе, что любит его. Лгала себе, можно сказать. Но эта ложь была неосознанной.
И как бы низменны ни были ее чувства, он не имел права воспользоваться ими столь коварным образом. Он сознательно совратил ее, воспользовавшись ее невежеством. И вдобавок посмеялся над ней. Его поступок отвратителен.
Ей было стыдно за свои чувства, но не за свои поступки. Это он повел себя недостойно. И стыдиться надлежало ему.
Мэри откинулась на спину. Голова ее покоилась на подушке Луизы.
– А что, если у меня будет ребенок? – произнесла она вслух; этого она опасалась больше всего. – Луиза, что же мне тогда делать? Завещать дом Жанне? – Она зарылась лицом в подушку. – О Луиза, боюсь, у меня не хватит мужества последовать твоему примеру. Мне так хочется жить!
Мэри никогда не видела Ханну Ринк в таком волнении.
– Я так рада, что ты вернулась. Я тут жду-жду тебя. Угадай, кто тут был, Мэри! Спорим, ни за что не угадаешь. Сесиль Дюлак. Она была здесь минут десять назад. Мэри, ты никогда не замечала, как она похожа на твою подругу Жанну Куртенэ? Что ты об этом думаешь?
Мэри кивнула:
– Видишь ли, дело в том, что мать Сесиль была любовницей Карлоса Куртенэ.
– Да что ты! Думаю, Альберту лучше об этом не говорить. Ты ведь его знаешь. В сравнении с ним я ощущаю себя этакой искушенной и снисходительной светской дамой.
– А что, Сесиль хотела получить свою долю от прибыли?
– Нет, напротив. Она заказала двадцать туалетов. И не просто платьев, а разных накидок, жакетов, шалей – всякой всячины в тон к платьям. При этом ее совершенно не интересует их стоимость. Деньги на все это ей дает какой-то мужчина. И за аренду дома платит он. Она идет на содержание. Пошла по стопам матери, полагаю… Представляешь, что это означает? Даже теперь, когда сезон окончен, у нас будет работа. И нам не придется закрывать мастерскую и увольнять швей. Подумать только, двадцать полных туалетов! У нас будет уйма денег.
– Это хорошо, я как раз собиралась купить кое-какую мебель.
– Правда, заказ несколько необычный. Придется ориентироваться не на образцы, а на рисунки.
Мэри сразу узнала папку Вальмона. Она прижала руку к горлу, чтобы унять бешеное биение сердца.
В конце концов, какое ей до этого дело? Сесиль далеко не дура и отдает себе отчет в своих поступках. Уж она-то не станет внушать себе, что по уши влюблена.
Глава 51
– Bonsoir, Michie, – по-французски приветствовала его Сесиль.
Стоя в дверях, Вальмон любовался ею. Сесиль возлежала на диване в стиле ампир. Локтем левой руки она опиралась на два маленьких бархатных валика, а правая рука ее покоилась на боку, подчеркивая изящные контуры тела и свободную позу; босая правая нога была чуть приподнята.
На ней было платье из белого прозрачного шелка с глубоким квадратным вырезом и высокой, под грудью, талией. Вырез и фактура ткани максимально обнажали грудь, сквозь кисею ясно виднелись темно-розовые соски. Платье было с короткими, слегка взбитыми рукавами, со шлейфом, который можно было снимать; сейчас он был прикреплен к линии талии. Шлейф прикрывал бедра и колени Сесиль и изящными складками падал на пол.
Сбоку от дивана стояла высокая бронзовая подставка на трех ножках, а на ней – лампада с горящим ароматическим маслом.
Вся сцена до мельчайшей детали воспроизводила портрет мадам Рекамье кисти Давида.
Правда, Сесиль была гораздо красивей своего живописного оригинала, а ее черные шелковистые волосы тяжелыми волнами спадали с плеч на бархатные подушки дивана.
– Bonsoir, Сесиль, – поздоровался с ней Вэл. – Полагаю, теперь вы можете передохнуть. Как долго вам пришлось пребывать в этой позе?
Сесиль, вздохнув от облегчения, неторопливо расправила руки и ноги. Движениями она напоминала домашнюю кошку.
– Довольно долго, – ответила она. – Я рада вашему приходу.
– И я тоже. – Он окинул взглядом комнату, небольшую, прекрасно обставленную; золотистый, белый и красный цвета отлично сочетались друг с другом. Надо отдать должное Мари Лаво, она поработала на славу, и вкус у нее отменный. Эта комната вполне могла сойти за апартаменты императрицы Жозефины в Мальмезоне. Даже розы в расставленных повсюду вазах напоминали те, что росли в саду Жозефины.
Сняв фрак, Вэл бросил его на пуфик и опустился в глубокое мягкое кресло.
– Я бы выпил бокальчик разбавленного водой абсента, – попросил он.
Сесиль встала. Перебросив шлейф через руку, она направилась к двери в задней стене.
– Зачем же делать это самой? Вызовите слугу. Полагаю, Мари не забыла позаботиться о прислуге.
– Сегодня, в наш первый вечер, я всех отпустила. Нам лучше побыть наедине, все, что надо я принесу вам сама.
Вэл улыбнулся:
– Как вам будет угодно. Тогда принесите, пожалуйста, бутылку абсента и кувшин воды. Меня сегодня что-то одолела жажда.
Сесиль отправилась выполнять поручение. Ее походка тоже заслуживала того, чтобы быть запечатленной в каком-нибудь произведении искусства.
Она вернулась с подносом, на котором стояли миниатюрный графинчик с зеленой жидкостью и серебряный кувшин с водой. А также хрустальный бокал и огромная тарелка дымящейся красной фасоли с рисом.
– Сегодня понедельник, – сказала Сесиль. Улыбнувшись ему, она поставила поднос на низкий столик по правую руку от Вэла и плавно опустилась на колени. Движения ее рук, смешивающих абсент с водой, были полны изящества. Сложив ладони чашей, она подала бокал Вэлу. От этого ее полные груди слегка приподнялись и наполовину обнажились.
– Очень мило, – сказал Вэл, взяв бокал из ее рук. – Сесиль, я хочу, чтоб вы знали, чего я хочу от вас. Устройтесь поудобней и выслушайте меня. Мои слова могут вас удивить.
– Не думаю, миши. Я получила хорошее образование в том, что касается мужских прихотей. – Во взгляде Сесиль, устремленном прямо на него, не было и тени кокетства.
Вэл поморщился:
– Что касается меня, то я понятия не имею, как следует содержать любовницу. И не собираюсь этому учиться. Мне нужно лишь одно, Сесиль: своего рода лежбище, место, где бы я мог отдохнуть, ничего не планируя, не размышляя, не поддерживая светскую беседу. В моей жизни, как в жизни любого человека, недостает красоты, гармонии, покоя. И вкладывая деньги в этот дом, я ожидаю обрести это здесь.
– Я поняла вас, миши.
– Прошу вас, ради Бога, прекратите меня так называть. Меня зовут Вальмон. Или Вэл, если угодно.
Сесиль была удивлена.
Еще больше она удивилась, когда он, взяв вилку, спросил ее, почему она ничего не принесла для себя.
– Я уже поела, – ответила она.
– А вы любите поесть? – с любопытством спросил Вэл.
– Да нет, не особенно.
«Зачем ему это?» – гадала Сесиль.
– Очень жаль. Еда – отличная штука. – Сам-то он явно был не прочь поесть. Он живо расправился с фасолью и рисом.
– Не хотите еще, миш… Вальмон?
– Попозже, может быть. Все было очень вкусно. Готовила Мари?
– Да. Я не люблю готовить.
Вэл усмехнулся:
– Я почему-то так и думал. А чем вы любите заниматься, Сесиль? Вас интересует что-нибудь?
– Зачем вам это знать?
– Мы собираемся проводить довольно много времени вместе, и мне хотелось бы узнать вас получше.
– Я ваша любовница, месье. Красивое украшение в вашем царстве гармонии в стиле ампир. Моя задача – всячески вас ублажать. Зажигать вам сигару, подавать напитки, возлежать на этом вашем диване, удовлетворять любые ваши сексуальные желания… Но мои мысли и чувства вам не принадлежат, я не отдам их вам на потеху. Для вас я – роскошная изящная безделушка, и только.
Вэл был поражен спокойствием, с которым Сесиль это произнесла, и оскорблен равнодушием, с которым она отнеслась к его интересу к ней. Его с самого начата заинтриговала и пленила ее надменность. Но он полагал, что после подписания контракта ее отношение к нему изменится.
Он задумчиво почесал подбородок. В конце концов, чего он ожидал? Обрести здесь этакий оазис? Подобие семейного очага, но без тех обязательств, которые налагает на мужчину брак? Красивую, волнующую женщину, которая бы обожала его, не требуя ответного чувства? Ему пришло в голову, что, в сущности, он не знает ответа на эти вопросы. Приняв решение создать вокруг Сесиль обстановку, которая удовлетворяла бы его эстетическим потребностям, он не задумывался о том, как сложатся их отношения. Ему было нужно, чтобы эта связь подкрепила его репутацию светского повесы, а дом на Сент-Питер-стрит служил бы местом, где он мог бы отдохнуть от своей роли, побыть самим собой.
Он посмотрел на свою надменную любовницу:
– Вы говорите по-английски, Сесиль?
– Вполне достаточно.
– Так вот, говоря по-английски, раз уж мы впряглись в это дело, по-видимому, придется довести его как-нибудь до конца.
«Довести до конца» было не совсем точным определением той системы отношений, которая быстро установилась в игрушечном домике на Сент-Питер-стрит. Сесиль по большей части жила собственной жизнью. Вэл ночевал там лишь от случая к случаю. Теперь, когда сезон окончился, он редко наведывался в город, уделяя все внимание плантации. Много забот было связано со сбором урожая сахарного тростника, к тому же надо было готовиться к летнему вояжу по «подземной железной дороге». Каждую неделю или десять дней он покупал на аукционе негров и отправлял их в Бенисон.
После аукциона он всегда отправлялся на Биржевую аллею, в залы фехтования испанского учителя Пепе Лулла, и тренировался в течение нескольких часов. Фехтование было нынче в моде, к тому же оно как нельзя более соответствовало роли страстного поклонника поединков, которую играл Вэл. Упражнения со шпагой также помогали Вэлу сохранять форму – ему вовсе не улыбалось быть раненным на какой-нибудь нелепой дуэли.
Потом он старался показаться на петушиных боях или в игорном доме, в театре или на бирже. Он появлялся там в наимоднейших парижских туалетах, во всем своем павлиньем великолепии.
К полуночи, устав от «трудов», он обычно отправлялся к Сесиль. Он намеренно выставлял напоказ эту связь, делая вид, что ему доставляет удовольствие жгучая зависть светских приятелей.
Когда он приезжал к Сесиль, его уже ждал подогретый коньяк. Первый бокал он выпивал залпом, как лекарство, чтобы избавиться от гадкого ощущения, которое вызывал в нем проведенный в свете вечер.
Затем следовал кофе, и опять коньяк. На сей раз он потягивал его уже не торопясь, чувствуя, как накаленные до предела нервы постепенно расслабляются под воздействием красоты и покоя. Иногда он говорил с Сесиль. Но бывало и так, что, поздоровавшись и справившись о ее самочувствии, он подолгу – с час или даже больше – не произносил ни единого слова.
Чувствуя, что ему нужен покой, Сесиль сидела тихо.
Он всегда заставал ее в превосходной форме – ухоженной, красиво одетой, источающей волнующий аромат, и садилась она всегда так, чтобы свет массивного серебряного канделябра освещал ее полностью и Вэл мог свободно любоваться ею.
Его молчание и частые отлучки мало заботили Сесиль. Ей хватало собственных забот – было над чем подумать и чем заняться. Она поставила своей целью извести семейство Куртенэ, а главное, Жанну. Жанна узнала о связи Вэла с Сесиль после первого же его визита к любовнице. Об этом ей сообщила Мари Лаво. И теперь, каждый раз, когда Мари приходила причесывать ее, Жанна требовала все новых и новых подробностей, и Мари «неохотно» делилась с ней сведениями о том, как Сесиль с помощью Вэла процветает во грехе. Именно Мари распространяла слухи – по большей части ложные – о бурной сексуальной жизни этой парочки.
А потом Мари столь же щедро делилась новостями с Сесиль, передавая ей полные ярости и ревности замечания, которые по этому поводу отпускала Жанна. Сесиль была на седьмом небе – ей хватало пищи для злорадства на целую ночь.
Иногда она думала о Вэле. Он интересовал ее, потому что был замкнут, подобно ей, и представлял для нее такую же загадку, как и она для него.
Он был неизменно внимателен – Сесиль это поражало. Он всегда уведомлял ее о своих посещениях по меньшей мере за двенадцать часов вперед. И ей, в отличие от большинства содержанок, не приходилось проводить время в постоянном ожидании его визита.
Не обделял вниманием он и мать Сесиль, время от времени посылая ей какую-нибудь безделушку, цветы или конфеты. Его заботливость удивляла Сесиль, она не укладывалась в рамки ее представлений о подобных отношениях. Но ей было достаточно того, что каждый подарок Вэла делал ее мать счастливой на день-два. Высшей награды для Сесиль не было – она обожала мать.
Вэл всегда спрашивал ее согласия разделить с ним постель, хотя оба знали, что при подобных обстоятельствах отказ может быть вызван только месячными. Секс для Сесиль был сферой, где она могла выразить свою благодарность Вэлу за щедрость и внимание, которое он проявлял по отношению к ней и особенно к ее матери. Сесиль с детства усвоила науку угождать мужчине в постели. Ее тело было податливым и сильным, словно у танцовщицы, ее пальцы наизусть знали все точки возбуждения у мужчин, и она без труда открыла их на теле Вэла. Она всегда понимала, когда ему нужно расслабиться, а когда, наоборот, распалиться, что следует сделать, чтобы продлить или ускорить его наслаждение. Она умела и раздразнить, и уступить его натиску. А порой искусно перемежала то и другое, распаляя его до такой степени, что он совершенно переставал владеть собой. Она выполняла любое его желание и, если определенные ласки и позы ему не нравились, раз и навсегда исключала их из любовных игр. Зная, что ее завораживающая красота действует возбуждающе и на плоть, и на сознание Вэла, она старательно умащивала свое тело, опрыскивала его духами, украшала и выставляла напоказ перед ним. То шепча, то громко вскрикивая, переходя от нежных слов к площадной брани, а временами сочетая все это, она никогда не повторялась, оставаясь неизменно загадочной и непредсказуемой. С каждым разом она казалась ему все более волнующей.
Сесиль была гением сексуальности, воплощением самых разнузданных фантазий мужчины.
И все же…
Когда Сесиль разжигала в нем страсть поцелуями и ласками, пуская в ход рот, язык, руки, зубы, ногти, соски, Вэл чувствовал себя одиноким. Сесиль лишь изображала страсть, хотя в артистизме ей нельзя было отказать. И даже на вершине восторга, когда буря бешеного экстаза достигала кульминации, он всегда ощущал в сердце леденящий холод одиночества.
Он говорил себе, что не имеет права требовать от Сесиль большего. Он получал то, чего искал, – убежище и превосходную партнершу. Он не просил любви, потому что в Америке любовь белого к цветной или наоборот оканчивалась трагедией для обоих.
Неделя следовала за неделей, а его не оставляло смутное, безотчетное ощущение разочарования. В конце концов он понял, чего ему недоставало, – он тосковал по уюту. Этот великолепно обставленный дом казался безжизненным, он был музеем в стиле ампир, лишенным человеческого тепла. Его не было даже в жарких объятиях Сесиль.
Вэл стремился к мирному покою совместной жизни, но находил лишь возможность помолчать в одиночестве. Ему недоставало смеха, споров, бесед, откровенности, понимания, может быть, даже размолвок. Человеческого участия, одним словом. Совершенство таило в себе холод и мрак.
Однажды Сесиль угостила его гумбо, и Вэл вспомнил, как ел такой же на Рыночной площади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58