К тому же она предложила нечто, убедившее и саму Шведскую Канарейку.
В жизни Дженни Линд было три страсти: музыка, еда и уединение.
– Музыкой пусть займется сама, – сказала Микаэла. – Я же наняла для нее самого Будро. На время ее пребывания он закроет свой ресторан. Я обставлю центральные апартаменты этого дома всем лучшим, что только найдется в Новом Орлеане. Она будет жить там как моя гостья. В полном уединении.
– Баронесса, вы так щедры! – воскликнул один из гостей.
– Глупости, милый мой. Она прославит эти апартаменты, как они того и заслуживают. И создаст на них достойный спрос.
Вэл встал, высоко подняв бокал:
– Предлагаю тост за Микаэлу де Понтальба – за ее очарование, блеск и потрясающее отсутствие лицемерия.
– Микаэла! – подхватили все.
Когда Вэл прощался, баронесса взяла с него слово, что он вернется до окончания турне Дженни Линд. Она будет в Новом Орлеане с седьмого февраля по десятое марта.
– Даю слово. Если, конечно, не возникнет непредвиденных осложнений. Кстати, Шведская Канарейка говорит по-французски?
– Не все ли равно, милый мой? Я не собираюсь говорить с ней. Терпеть не могу женщин с характером.
Вэл смеялся всю дорогу до отеля. Бешеные сцены, которые устраивала сама Микаэла, были знамениты на двух континентах.
Быстро переодевшись в костюм для верховой езды, он отправился на плантацию. Несмотря на усталость, настроение у него было великолепное. Своих предков он назвал авантюристами. Что ж, завтра он сам пустится в такую авантюру, на которую никто из них не осмелился бы. Он с нетерпением ожидал ее начала.
В рождественское утро на всех плантациях Юга рабы в лучших воскресных костюмах выстраивались перед домом хозяина и получали подарки – табак, сласти, одежду, иногда вино или виски. В Бенисоне много лет происходило то же самое. Но в этом году многих рабов на Рождество ожидал совсем иной подарок. Им дарили свободу. Судно, на котором Вэл с лошадьми отправлялся в Чарлстон, должно было тайно перевезти их, а также беглых рабов, прятавшихся на плантации, в Канаду – конечную станцию «подземной железной дороги».
По возвращении из Франции Вэл начал бороться с рабством. Тогда же плантация стала одной из станций «подземной дороги», – правда, лишь после того как Вэл убедился, что в Бенисоне не осталось никого, кто мог бы донести властям.
Тайники устраивались в сараях, конюшнях, на чердаке дома. Были разработаны сигналы тревоги и отрепетированы все действия при этих сигналах. Каждый взрослый житель плантации стал заговорщиком во имя свободы.
И каждому рабу предоставлялась возможность «прокатиться по подземке».
Вэл мог бы разом освободить их всех. Но тогда умерла бы плантация – некому было бы работать в полях и мастерских. А свободным неграм было бы некуда податься. В Новом Орлеане было мало рабочих мест. А за чертой города вольные, отпущенные хозяином, не могли защитить бывших рабов от работорговцев, которые похищали их и продавали новым владельцам в другие города.
Но самое главное, освобождение рабов привлекло бы к Вэлу внимание. На него налепили бы ярлык аболициониста, врага системы, изменника. Бенисон попал бы на заметку, за плантацией велась бы слежка, и она стала бы небезопасной для беглых рабов, нуждающихся в убежище.
Поэтому Вэл предлагал свободу тем, кто желал воспользоваться «подземкой».
Результаты вскоре разочаровали его. «Подземная железная дорога» была отчаянным предприятием со множеством слабых мест. На Юг прибывали отважные проводники, которые забирали рабов по двое или по трое и вели их от одного убежища к другому, пешком преодолевая нелегкий путь в любую погоду, обходя патрули и сторожевые посты, отчаянно рискуя – ведь их мог выдать или схватить каждый встречный.
Количество спасенных людей было слишком мало, а опасности слишком велики. Тогда Вэл занялся обустройством своего судна. И начал покупать рабов.
Никто не должен был заметить, что число темнокожих обитателей Бенисона резко убавилось. Хижины должны быть заселены, поля возделаны, урожай – собран. Все должно было выглядеть как обычно.
Судно простояло в Новом Орлеане достаточно долго, и его имели возможность осмотреть все, у кого могли зародиться хоть какие-то подозрения. Вэл выставил себя полным дураком, похваляясь во всех игорных и питейных заведениях своим хитроумным планом одержать победу на чарлстонских скачках. Пока все не поверили, что он и в самом деле дурак.
Все было готово – не было только лошади, которая смогла бы выиграть скачки. А ему непременно нужно было иметь лошадь-победителя или, по крайней мере, серьезного претендента на победу, а то многие начнут недоумевать, зачем он так потратился на поездку в Чарлстон. И в Новом Орлеане было три ипподрома, где можно было насладиться всеми прелестями бегов и выставить любую лошадь. Ему необходимо было заполучить чемпиона, прежде чем «Бенисон» поднимет якорь. А тут как раз выставили на продажу Снежное Облако, и все встало на свои места. Когда в рождественский день «Бенисон» прибудет на плантацию, отделанные панелями стены кают раскроют, и за ними обнаружатся узкие тайнички, в которых спрячутся сорок женщин и детей. Полы в стойлах поднимут, там хватит места для пятидесяти мужчин. Когда рассветет, эти пространства будут заполнены, стены и полы поставлены на место, на борт принят груз. Судно уйдет с первыми лучами солнца. Жокей Вэла и грумы будут прохлаждаться в своих каютах, стреноженные лошади стоять в стойлах, прямо на соломе, прикрывающей фальшивые полы.
Когда «Бенисон» выйдет из устья реки в Мексиканский залив, контрабандные пассажиры смогут выйти. Они расположатся на запасных койках и в гамаках, которые без труда можно подвесить в чрезмерно просторном трюме и в роскошных каютах, питаться будут запасенным с избытком провиантом и дышать воздухом свободы.
Перед входом в чарлстонскую гавань, разгрузкой лошадей и спуском на берег хозяина и свиты, состоящей при лошадях, беглецов снова спрячут. Затем капитан выйдет в море в «коммерческий каботажный рейс», а Вэл будет предаваться всем наслаждениям светского сезона в Чарлстоне.
Если идти под паром и парусами, судну как раз хватит времени, чтобы выгрузить бывших рабов в Канаде и вернуться в Чарлстон до того, как любопытные начнут строить догадки, почему Сен-Бревэн злоупотребляет гостеприимством чарлстонцев и никак не возвращается домой.
Все же что-то может сорваться. Какие-нибудь бдительные чиновники могут подняться на борт и обыскать судно – и это может произойти в любой момент тысячемильного маршрута, когда бывшие рабы будут находится вне тайников. Зимние шторма могут сбить судно с курса и задержать его. Оно может напороться на рифы возле коварных берегов Флориды. Может разразиться эпидемия или паника.
Если обнаружится истина, всех находящихся на борту ждут всевозможные кары – от штрафа и конфискации имущества до тюремного заключения, а в определенных округах и смертной казни.
Но если все получится, то судно и лошадей из Бенисона ожидают новые скачки и новые «коммерческие рейсы». Каждый год можно будет давать свободу сотням мужчин, женщин, детей.
Рождественским утром 1850 года, ровно в пять часов, Вальмон Сен-Бревэн стоял на береговом валу рядом с Неемией, своим дворецким и единомышленником. На них были темные плащи, прикрывавшие от холодного дождя и яркого лунного света, когда дождь утихал. В руках они держали затемненные фонари, которые посылали едва заметные сигналы в направлении реки. Оба молчали. По воде звук разносится на огромные расстояния.
Первым услышал плеск весел Неемия. Он тронул Вэла за рукав. Они перекинули через насыпь веревки. Спустя несколько минут из освещенных луной клубов тумана, висящих над водой, показался небольшой ялик. В нем был один человек. Поймав одну из веревок, человек обвязал ее вокруг планки на носу ялика. Двигаясь быстро и бесшумно, человек передал ожидающим весла, а затем небольшой черный саквояж. Закрепив вторую веревку на корме и ухватившись за нее, он вскарабкался по насыпи туда, где стояли Вэл и Неемия. Потом, пожав им руки, шагнул в сторону, а они подняли легкий ялик, перетащили его через вал и унесли подальше от реки.
Никто не произнес ни слова, пока все не пересекли лужайку и не вошли в дом. Они расположились в библиотеке. Окна там были плотно зашторены, и комната освещалась лампой.
– С Рождеством Христовым вас, отче, – сказал Вэл.
– И вас, – ответил отец Илэр. В этом предприятии Вэла священник был самым деятельным и опытным партнером.
Он снял плащ, умыл лицо и руки в чаше, заранее приготовленной на столе, открыл саквояж, вынул шарф, сложенный сверху, и обмотал его вокруг шеи. Потом закрыл чемодан и показал, что готов.
Вэл провел его в потайные комнаты, где скрывались беглые рабы. Он ждал снаружи, пока священник выслушивал исповеди и причащал рабов-католиков и молился с теми, кто католиком не был. Каждому он давал божье благословение и небольшую ладанку с изображением святого Христофора, которую нужно было иметь в пути. Стремление к свободе не ведает религиозных различий.
Когда отец Илэр посетил последнее из тайных убежищ, солнце встало, и рабы из Бенисона, решившие отправиться в Канаду, были собраны возле часовни. Один за другим они заходили в часовню, где исповедовались и получали отпущение грехов. Затем к ним присоединились остальные жители Бенисона, и отец Илэр отслужил особую благодарственную мессу, в которой соединились торжество Рождества Христова и радость второго рождения тех, кто отправлялся в плавание, – рождения новых, свободных людей.
После мессы все с песнями направились во дворик при часовне. Слезы счастья и восторга текли по лицам. Здесь Вэл оставил их, давая возможность сказать друг другу все, что говорят перед расставанием. Вытирая глаза, он пошел в дом, принял ванну, побрился, напомадил волосы и надел самую роскошную, почти фатовскую кружевную рубашку, сюртук и брюки, обшитые бахромой. Времени оставалось только на то, чтобы выпить с отцом Илэром кофе и «огненной воды», а затем пора было садиться в экипаж, где ворохом лежали свежесрезанные цветы, и отправляться в город – с рождественскими визитами к родственникам и на семейный обед. Он постарается сделать так, чтобы Сен-Бревэна, элегантного денди и мота, заметили на каждой улице Нового Орлеана.
Сесиль Дюлак заметила Вэла, когда колеса его экипажа прогрохотали по Рэмпарт-стрит. Она улыбнулась про себя. Обычно те, кто едет с плантаций, расположенных выше по реке, приезжают другим путем. Она не сомневалась – он не сможет долго избегать ее.
На Эспланада-авеню Жанна Куртенэ выглянула из окна спальни и, завидев экипаж Вэла, разрыдалась. Берта обняла свое единственное чадо и тоже расплакалась. Сегодня к ним на семейный обед придет американец, Уилл Грэм. Карлос объявит о помолвке и представит жениха всем дядюшкам, тетушкам и прочей родне.
На Ройал-стрит Вэл коснулся полей своей высокой меховой шляпы золотым набалдашником трости, приветствуя своего друга и банкира Жюльена Сазерака. Жюльен кивнул и принужденно улыбнулся. Он с самым неприятным чувством ожидал семейного обеда в доме матери. Мать будет как всегда хмурой и мрачной, а братья и сестры начнут донимать его требованиями, чтобы он, как старший брат, предпринял что-нибудь в отношении дома, который с каждым годом ветшает все сильнее. Потом жена станет жаловаться на детей, а заодно на жен и детей его братьев. Будет настаивать, чтобы он изменил семейную традицию и чтобы все собирались на рождественский обед у них. В доме его матери слишком тоскливо. И даже страшно – безумие его сестры Селест день ото дня заметнее.
Вэл оставил цветы для баронессы де Понтальба. На ленте, скрепляющей букет, стояла такая же ажурная монограмма «АП», как и на балконах ее домов. В центре букета, оставленного на провисающей калитке домика Мари Лаво, торчала записка. В букетах, которые он оставил теткам и кузинам с улиц Конде, Тулуз, Бурбон, Орлеан, Конти, Дюмэн, Урсулинской и Госпитальной, находились миниатюрные позолоченные ясельки с глазурованным младенцем Иисусом. Он велел кучеру проехать вдоль Кэнал-стрит и объехать кругом респектабельную часть американского квартала. Затем, мчась во весь опор, успел вернуться во французский квартал, в старый дом на углу Шартр-стрит и Сен-Филипп, где его бабушка по материнской линии помыкала всей семьей, не вставая с обтянутого парчой кресла-каталки. Самый большой и самый красивый букет предназначался для нее. В нем была спрятана большая жестянка ее любимого нюхательного табака.
Экипажи с элегантно одетыми джентльменами никогда не доезжают до Ирландского канала. Но Мэри Макалистер тоже видела Вальмона – он стоял на аллее камелий в Бенисоне, окруженный цветами. Сидя за уставленным яствами столом миссис О'Нил, она улыбалась и соглашалась со всеми, что таких вкусных жареных фазанов она не видела ни на одном праздничном столе. Но мысленно она перелистывала, как дневник, странички своей памяти. А листья с веточки омелы, подшитые с изнанки платья, кололи ее нежную кожу прямо над сердцем.
Глава 42
На другое утро Мэри вышла из дома миссис О'Нил с первыми лучами солнца и направилась сквозь слякоть и грязь Эдел-стрит к береговому валу. Длинные легкие ветви плакучих ив тихо колыхались в тумане, поднимавшемся с реки. Она стояла, опираясь на ствол дерева, и ждала, когда мимо проплывет пароход Вальмона. Иногда веточка со свежими листьями, покачиваясь, ласкала ее щеку тихим прикосновением. Мэри была совершенно счастлива.
Она отдала Вальмону свое сердце. И верила, что он отдал ей свое. Мэри ничего не знала о том, как мужчины ведут себя с женщинами. Для нее поцелуй Вэла означал объяснение в любви.
Когда «Бенисон» прошел мимо, она помахала платком, хотя и не ждала, что Вэл заметит ее. Она упорно искала глазами Вэла, но судно шло вдоль дальнего берега широкой Миссисипи, и фигуры на борту были настолько малы, что различить их было невозможно. «Ну и что», – подумала она и пошла по валу к Пляс д'Арм – в магазин.
Последующие недели были переполнены работой. На Крещение новоорлеанцы обменивались подарками. Сразу после Рождества люди ринулись по магазинам в поисках подарков. И даже то, что Ханна не говорила по-французски, не служило препятствием. Посетители брали веера, шарфы, перчатки, ленточки и, протягивая их одной рукой Ханне или Мэри, в другой руке держали наготове деньги.
Очень много женщин хотели заказать бальные платья. Пришлось даже ограничиться приемом двух заказов из пяти, несмотря на то что они наняли еще одну швею. Мэри каждый вечер допоздна засиживалась за шитьем.
Когда лакей Понтальба доставил в магазин записку, Мэри бегло заглянула в нее и отложила в сторону. У нее было слишком много дел, и подумать над запиской ей было некогда. Позднее, когда образовался небольшой перерыв, она поделилась с Ханной своими размышлениями о том, чего может хотеть баронесса.
– Если она хочет поторопить меня со своей мантильей, придется ей отказать, – заявила Мэри. – Будет готово тогда, когда обещано, и придется ей этим удовлетвориться.
Ханна умоляла ее передумать. Баронесса как-никак их домовладелица и к тому же оказывает покровительство Альберту. Без ее помощи они могли бы просто разориться.
– Сделай все, что она просит, Мэри. Умоляю тебя!
К концу дня, когда Мэри позвонила в дверь апартаментов Понтальба, она очень устала и была настроена весьма воинственно. В своей работе она ненавидела одно – собственное бессилие перед богатыми и власть имущими. Когда клиенты вели себя грубо или слишком требовательно, она находила утешение лишь в мыслях о растущих цифрах в маленькой записной книжечке, где она вела счет своим вкладам в банк штата Луизиана.
Микаэла де Понтальба принимала посетителей отнюдь не так, чтобы они чувствовали себя комфортно.
– Что вы там встали? – спросила она, когда Мэри ввели в гостиную. – Идите на свет, чтобы я могла вас разглядеть… Под люстру встаньте… Так, теперь пойдите сядьте вон в то кресло.
Мэри взорвалась:
– В мире простых людей, откуда я родом, сначала принято здороваться, – холодно сказала она.
Микаэла откинула голову и рассмеялась:
– Прекрасно, мадемуазель, прекрасно. Здравствуйте! Добрый вечер! Не угодно ли присесть и выпить чашечку кофе? Кажется, вы мне понравитесь, а мне нравятся немногие.
Так началась эта странная дружба. Кофе после работы превратился в ежедневный ритуал.
Баронессе пришлись по вкусу целеустремленность, решимость и трудолюбие Мэри. Больше всего ей нравилось то, что Мэри никогда не жаловалась и никогда не искала себе оправданий. Эти черты были свойственны самой Микаэле. Отчасти она видела в Мэри себя, и поэтому ей нравилось то, что она видела.
Мэри тоже признавала некоторое сходство их характеров, но уважала его больше в Микаэле, чем в себе самой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
В жизни Дженни Линд было три страсти: музыка, еда и уединение.
– Музыкой пусть займется сама, – сказала Микаэла. – Я же наняла для нее самого Будро. На время ее пребывания он закроет свой ресторан. Я обставлю центральные апартаменты этого дома всем лучшим, что только найдется в Новом Орлеане. Она будет жить там как моя гостья. В полном уединении.
– Баронесса, вы так щедры! – воскликнул один из гостей.
– Глупости, милый мой. Она прославит эти апартаменты, как они того и заслуживают. И создаст на них достойный спрос.
Вэл встал, высоко подняв бокал:
– Предлагаю тост за Микаэлу де Понтальба – за ее очарование, блеск и потрясающее отсутствие лицемерия.
– Микаэла! – подхватили все.
Когда Вэл прощался, баронесса взяла с него слово, что он вернется до окончания турне Дженни Линд. Она будет в Новом Орлеане с седьмого февраля по десятое марта.
– Даю слово. Если, конечно, не возникнет непредвиденных осложнений. Кстати, Шведская Канарейка говорит по-французски?
– Не все ли равно, милый мой? Я не собираюсь говорить с ней. Терпеть не могу женщин с характером.
Вэл смеялся всю дорогу до отеля. Бешеные сцены, которые устраивала сама Микаэла, были знамениты на двух континентах.
Быстро переодевшись в костюм для верховой езды, он отправился на плантацию. Несмотря на усталость, настроение у него было великолепное. Своих предков он назвал авантюристами. Что ж, завтра он сам пустится в такую авантюру, на которую никто из них не осмелился бы. Он с нетерпением ожидал ее начала.
В рождественское утро на всех плантациях Юга рабы в лучших воскресных костюмах выстраивались перед домом хозяина и получали подарки – табак, сласти, одежду, иногда вино или виски. В Бенисоне много лет происходило то же самое. Но в этом году многих рабов на Рождество ожидал совсем иной подарок. Им дарили свободу. Судно, на котором Вэл с лошадьми отправлялся в Чарлстон, должно было тайно перевезти их, а также беглых рабов, прятавшихся на плантации, в Канаду – конечную станцию «подземной железной дороги».
По возвращении из Франции Вэл начал бороться с рабством. Тогда же плантация стала одной из станций «подземной дороги», – правда, лишь после того как Вэл убедился, что в Бенисоне не осталось никого, кто мог бы донести властям.
Тайники устраивались в сараях, конюшнях, на чердаке дома. Были разработаны сигналы тревоги и отрепетированы все действия при этих сигналах. Каждый взрослый житель плантации стал заговорщиком во имя свободы.
И каждому рабу предоставлялась возможность «прокатиться по подземке».
Вэл мог бы разом освободить их всех. Но тогда умерла бы плантация – некому было бы работать в полях и мастерских. А свободным неграм было бы некуда податься. В Новом Орлеане было мало рабочих мест. А за чертой города вольные, отпущенные хозяином, не могли защитить бывших рабов от работорговцев, которые похищали их и продавали новым владельцам в другие города.
Но самое главное, освобождение рабов привлекло бы к Вэлу внимание. На него налепили бы ярлык аболициониста, врага системы, изменника. Бенисон попал бы на заметку, за плантацией велась бы слежка, и она стала бы небезопасной для беглых рабов, нуждающихся в убежище.
Поэтому Вэл предлагал свободу тем, кто желал воспользоваться «подземкой».
Результаты вскоре разочаровали его. «Подземная железная дорога» была отчаянным предприятием со множеством слабых мест. На Юг прибывали отважные проводники, которые забирали рабов по двое или по трое и вели их от одного убежища к другому, пешком преодолевая нелегкий путь в любую погоду, обходя патрули и сторожевые посты, отчаянно рискуя – ведь их мог выдать или схватить каждый встречный.
Количество спасенных людей было слишком мало, а опасности слишком велики. Тогда Вэл занялся обустройством своего судна. И начал покупать рабов.
Никто не должен был заметить, что число темнокожих обитателей Бенисона резко убавилось. Хижины должны быть заселены, поля возделаны, урожай – собран. Все должно было выглядеть как обычно.
Судно простояло в Новом Орлеане достаточно долго, и его имели возможность осмотреть все, у кого могли зародиться хоть какие-то подозрения. Вэл выставил себя полным дураком, похваляясь во всех игорных и питейных заведениях своим хитроумным планом одержать победу на чарлстонских скачках. Пока все не поверили, что он и в самом деле дурак.
Все было готово – не было только лошади, которая смогла бы выиграть скачки. А ему непременно нужно было иметь лошадь-победителя или, по крайней мере, серьезного претендента на победу, а то многие начнут недоумевать, зачем он так потратился на поездку в Чарлстон. И в Новом Орлеане было три ипподрома, где можно было насладиться всеми прелестями бегов и выставить любую лошадь. Ему необходимо было заполучить чемпиона, прежде чем «Бенисон» поднимет якорь. А тут как раз выставили на продажу Снежное Облако, и все встало на свои места. Когда в рождественский день «Бенисон» прибудет на плантацию, отделанные панелями стены кают раскроют, и за ними обнаружатся узкие тайнички, в которых спрячутся сорок женщин и детей. Полы в стойлах поднимут, там хватит места для пятидесяти мужчин. Когда рассветет, эти пространства будут заполнены, стены и полы поставлены на место, на борт принят груз. Судно уйдет с первыми лучами солнца. Жокей Вэла и грумы будут прохлаждаться в своих каютах, стреноженные лошади стоять в стойлах, прямо на соломе, прикрывающей фальшивые полы.
Когда «Бенисон» выйдет из устья реки в Мексиканский залив, контрабандные пассажиры смогут выйти. Они расположатся на запасных койках и в гамаках, которые без труда можно подвесить в чрезмерно просторном трюме и в роскошных каютах, питаться будут запасенным с избытком провиантом и дышать воздухом свободы.
Перед входом в чарлстонскую гавань, разгрузкой лошадей и спуском на берег хозяина и свиты, состоящей при лошадях, беглецов снова спрячут. Затем капитан выйдет в море в «коммерческий каботажный рейс», а Вэл будет предаваться всем наслаждениям светского сезона в Чарлстоне.
Если идти под паром и парусами, судну как раз хватит времени, чтобы выгрузить бывших рабов в Канаде и вернуться в Чарлстон до того, как любопытные начнут строить догадки, почему Сен-Бревэн злоупотребляет гостеприимством чарлстонцев и никак не возвращается домой.
Все же что-то может сорваться. Какие-нибудь бдительные чиновники могут подняться на борт и обыскать судно – и это может произойти в любой момент тысячемильного маршрута, когда бывшие рабы будут находится вне тайников. Зимние шторма могут сбить судно с курса и задержать его. Оно может напороться на рифы возле коварных берегов Флориды. Может разразиться эпидемия или паника.
Если обнаружится истина, всех находящихся на борту ждут всевозможные кары – от штрафа и конфискации имущества до тюремного заключения, а в определенных округах и смертной казни.
Но если все получится, то судно и лошадей из Бенисона ожидают новые скачки и новые «коммерческие рейсы». Каждый год можно будет давать свободу сотням мужчин, женщин, детей.
Рождественским утром 1850 года, ровно в пять часов, Вальмон Сен-Бревэн стоял на береговом валу рядом с Неемией, своим дворецким и единомышленником. На них были темные плащи, прикрывавшие от холодного дождя и яркого лунного света, когда дождь утихал. В руках они держали затемненные фонари, которые посылали едва заметные сигналы в направлении реки. Оба молчали. По воде звук разносится на огромные расстояния.
Первым услышал плеск весел Неемия. Он тронул Вэла за рукав. Они перекинули через насыпь веревки. Спустя несколько минут из освещенных луной клубов тумана, висящих над водой, показался небольшой ялик. В нем был один человек. Поймав одну из веревок, человек обвязал ее вокруг планки на носу ялика. Двигаясь быстро и бесшумно, человек передал ожидающим весла, а затем небольшой черный саквояж. Закрепив вторую веревку на корме и ухватившись за нее, он вскарабкался по насыпи туда, где стояли Вэл и Неемия. Потом, пожав им руки, шагнул в сторону, а они подняли легкий ялик, перетащили его через вал и унесли подальше от реки.
Никто не произнес ни слова, пока все не пересекли лужайку и не вошли в дом. Они расположились в библиотеке. Окна там были плотно зашторены, и комната освещалась лампой.
– С Рождеством Христовым вас, отче, – сказал Вэл.
– И вас, – ответил отец Илэр. В этом предприятии Вэла священник был самым деятельным и опытным партнером.
Он снял плащ, умыл лицо и руки в чаше, заранее приготовленной на столе, открыл саквояж, вынул шарф, сложенный сверху, и обмотал его вокруг шеи. Потом закрыл чемодан и показал, что готов.
Вэл провел его в потайные комнаты, где скрывались беглые рабы. Он ждал снаружи, пока священник выслушивал исповеди и причащал рабов-католиков и молился с теми, кто католиком не был. Каждому он давал божье благословение и небольшую ладанку с изображением святого Христофора, которую нужно было иметь в пути. Стремление к свободе не ведает религиозных различий.
Когда отец Илэр посетил последнее из тайных убежищ, солнце встало, и рабы из Бенисона, решившие отправиться в Канаду, были собраны возле часовни. Один за другим они заходили в часовню, где исповедовались и получали отпущение грехов. Затем к ним присоединились остальные жители Бенисона, и отец Илэр отслужил особую благодарственную мессу, в которой соединились торжество Рождества Христова и радость второго рождения тех, кто отправлялся в плавание, – рождения новых, свободных людей.
После мессы все с песнями направились во дворик при часовне. Слезы счастья и восторга текли по лицам. Здесь Вэл оставил их, давая возможность сказать друг другу все, что говорят перед расставанием. Вытирая глаза, он пошел в дом, принял ванну, побрился, напомадил волосы и надел самую роскошную, почти фатовскую кружевную рубашку, сюртук и брюки, обшитые бахромой. Времени оставалось только на то, чтобы выпить с отцом Илэром кофе и «огненной воды», а затем пора было садиться в экипаж, где ворохом лежали свежесрезанные цветы, и отправляться в город – с рождественскими визитами к родственникам и на семейный обед. Он постарается сделать так, чтобы Сен-Бревэна, элегантного денди и мота, заметили на каждой улице Нового Орлеана.
Сесиль Дюлак заметила Вэла, когда колеса его экипажа прогрохотали по Рэмпарт-стрит. Она улыбнулась про себя. Обычно те, кто едет с плантаций, расположенных выше по реке, приезжают другим путем. Она не сомневалась – он не сможет долго избегать ее.
На Эспланада-авеню Жанна Куртенэ выглянула из окна спальни и, завидев экипаж Вэла, разрыдалась. Берта обняла свое единственное чадо и тоже расплакалась. Сегодня к ним на семейный обед придет американец, Уилл Грэм. Карлос объявит о помолвке и представит жениха всем дядюшкам, тетушкам и прочей родне.
На Ройал-стрит Вэл коснулся полей своей высокой меховой шляпы золотым набалдашником трости, приветствуя своего друга и банкира Жюльена Сазерака. Жюльен кивнул и принужденно улыбнулся. Он с самым неприятным чувством ожидал семейного обеда в доме матери. Мать будет как всегда хмурой и мрачной, а братья и сестры начнут донимать его требованиями, чтобы он, как старший брат, предпринял что-нибудь в отношении дома, который с каждым годом ветшает все сильнее. Потом жена станет жаловаться на детей, а заодно на жен и детей его братьев. Будет настаивать, чтобы он изменил семейную традицию и чтобы все собирались на рождественский обед у них. В доме его матери слишком тоскливо. И даже страшно – безумие его сестры Селест день ото дня заметнее.
Вэл оставил цветы для баронессы де Понтальба. На ленте, скрепляющей букет, стояла такая же ажурная монограмма «АП», как и на балконах ее домов. В центре букета, оставленного на провисающей калитке домика Мари Лаво, торчала записка. В букетах, которые он оставил теткам и кузинам с улиц Конде, Тулуз, Бурбон, Орлеан, Конти, Дюмэн, Урсулинской и Госпитальной, находились миниатюрные позолоченные ясельки с глазурованным младенцем Иисусом. Он велел кучеру проехать вдоль Кэнал-стрит и объехать кругом респектабельную часть американского квартала. Затем, мчась во весь опор, успел вернуться во французский квартал, в старый дом на углу Шартр-стрит и Сен-Филипп, где его бабушка по материнской линии помыкала всей семьей, не вставая с обтянутого парчой кресла-каталки. Самый большой и самый красивый букет предназначался для нее. В нем была спрятана большая жестянка ее любимого нюхательного табака.
Экипажи с элегантно одетыми джентльменами никогда не доезжают до Ирландского канала. Но Мэри Макалистер тоже видела Вальмона – он стоял на аллее камелий в Бенисоне, окруженный цветами. Сидя за уставленным яствами столом миссис О'Нил, она улыбалась и соглашалась со всеми, что таких вкусных жареных фазанов она не видела ни на одном праздничном столе. Но мысленно она перелистывала, как дневник, странички своей памяти. А листья с веточки омелы, подшитые с изнанки платья, кололи ее нежную кожу прямо над сердцем.
Глава 42
На другое утро Мэри вышла из дома миссис О'Нил с первыми лучами солнца и направилась сквозь слякоть и грязь Эдел-стрит к береговому валу. Длинные легкие ветви плакучих ив тихо колыхались в тумане, поднимавшемся с реки. Она стояла, опираясь на ствол дерева, и ждала, когда мимо проплывет пароход Вальмона. Иногда веточка со свежими листьями, покачиваясь, ласкала ее щеку тихим прикосновением. Мэри была совершенно счастлива.
Она отдала Вальмону свое сердце. И верила, что он отдал ей свое. Мэри ничего не знала о том, как мужчины ведут себя с женщинами. Для нее поцелуй Вэла означал объяснение в любви.
Когда «Бенисон» прошел мимо, она помахала платком, хотя и не ждала, что Вэл заметит ее. Она упорно искала глазами Вэла, но судно шло вдоль дальнего берега широкой Миссисипи, и фигуры на борту были настолько малы, что различить их было невозможно. «Ну и что», – подумала она и пошла по валу к Пляс д'Арм – в магазин.
Последующие недели были переполнены работой. На Крещение новоорлеанцы обменивались подарками. Сразу после Рождества люди ринулись по магазинам в поисках подарков. И даже то, что Ханна не говорила по-французски, не служило препятствием. Посетители брали веера, шарфы, перчатки, ленточки и, протягивая их одной рукой Ханне или Мэри, в другой руке держали наготове деньги.
Очень много женщин хотели заказать бальные платья. Пришлось даже ограничиться приемом двух заказов из пяти, несмотря на то что они наняли еще одну швею. Мэри каждый вечер допоздна засиживалась за шитьем.
Когда лакей Понтальба доставил в магазин записку, Мэри бегло заглянула в нее и отложила в сторону. У нее было слишком много дел, и подумать над запиской ей было некогда. Позднее, когда образовался небольшой перерыв, она поделилась с Ханной своими размышлениями о том, чего может хотеть баронесса.
– Если она хочет поторопить меня со своей мантильей, придется ей отказать, – заявила Мэри. – Будет готово тогда, когда обещано, и придется ей этим удовлетвориться.
Ханна умоляла ее передумать. Баронесса как-никак их домовладелица и к тому же оказывает покровительство Альберту. Без ее помощи они могли бы просто разориться.
– Сделай все, что она просит, Мэри. Умоляю тебя!
К концу дня, когда Мэри позвонила в дверь апартаментов Понтальба, она очень устала и была настроена весьма воинственно. В своей работе она ненавидела одно – собственное бессилие перед богатыми и власть имущими. Когда клиенты вели себя грубо или слишком требовательно, она находила утешение лишь в мыслях о растущих цифрах в маленькой записной книжечке, где она вела счет своим вкладам в банк штата Луизиана.
Микаэла де Понтальба принимала посетителей отнюдь не так, чтобы они чувствовали себя комфортно.
– Что вы там встали? – спросила она, когда Мэри ввели в гостиную. – Идите на свет, чтобы я могла вас разглядеть… Под люстру встаньте… Так, теперь пойдите сядьте вон в то кресло.
Мэри взорвалась:
– В мире простых людей, откуда я родом, сначала принято здороваться, – холодно сказала она.
Микаэла откинула голову и рассмеялась:
– Прекрасно, мадемуазель, прекрасно. Здравствуйте! Добрый вечер! Не угодно ли присесть и выпить чашечку кофе? Кажется, вы мне понравитесь, а мне нравятся немногие.
Так началась эта странная дружба. Кофе после работы превратился в ежедневный ритуал.
Баронессе пришлись по вкусу целеустремленность, решимость и трудолюбие Мэри. Больше всего ей нравилось то, что Мэри никогда не жаловалась и никогда не искала себе оправданий. Эти черты были свойственны самой Микаэле. Отчасти она видела в Мэри себя, и поэтому ей нравилось то, что она видела.
Мэри тоже признавала некоторое сходство их характеров, но уважала его больше в Микаэле, чем в себе самой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58