Придя к такому решению, она смогла в полной мере насладиться цыплятами в соусе, картофельным пюре, свежим горошком, морковкой, кукурузными оладьями, приправой из зеленых помидоров и молоком.
Ей очень понравилась и беседа с соседкой по столу.
– Мне восемьдесят семь лет, – поведала та Мэри, – а у меня еще все зубы на месте. Я услыхала об этих пароходах и решила, что если хочу прокатиться на таком, пока не померла, то надо поторапливаться. Так я и села на него в Рочестере вместе с моей коровушкой и собираюсь плыть аж до самого Краун-Сити. А это почти три сотни миль. И похоже, пока доплыву, отъемся на всю оставшуюся жизнь.
По другую сторону от Мэри миссис Уотсон молча и благоговейно предавалась чревоугодию.
Голос возвратился к ней, лишь когда все было съедено подчистую.
– Теперь, Мэри, можно и светски пообщаться. С дамами, естественно. Мужчины ждут не дождутся, когда мы уйдем, чтобы они могли заняться своими сигарами и прочими безобразиями. – Кокетливо закатив глазки, она повернулась к капитану. Он натужно улыбнулся, но весьма охотно встал и помог отодвинуть кресло миссис Уотсон, чтобы та могла выйти из-за стола.
Вернувшись в каюту, миссис Уотсон представила себя и Мэри двенадцати дамам, с которыми они делили помещение.
– Эта отважная сиротка, – сказала она им, – едет до самого Нового Орлеана, к бабушке, а ведь ни разу в жизни ее не видала!
Дамы отреагировали сочувственными восклицаниями. Пока миссис Уотсон не затараторила снова, Мэри воспользовалась предоставившейся возможностью и спросила, не может ли кто-нибудь рассказать, каков из себя Новый Орлеан.
– Я ведь ничегошеньки о нем не знаю, – выпалила она. – Даже не знаю, далеко ли он.
Ей сказали, что Новый Орлеан очень далеко. Так далеко, что никто из присутствующих дам и даже из их знакомых там не был. Они попытались определить расстояние до него. По их догадкам, получалось от полутора до пяти тысяч миль.
– А сколько мы проехали?
– Почти сто.
Мэри была ошеломлена. «Я состарюсь на этом корабле в компании этих теток, – подумала она. – Да еще эта миссис Уотсон с ее болтовней!»
– Мистер Уотсон знаком с владельцем этого корабля, – говорила между тем миссис Уотсон. – Поэтому мы всегда путешествуем только на «Царице». Мы ездим в Питсбург четыре-пять раз в год. Видите ли, у мистера Уотсона большой магазин в Портсмуте, штат Огайо, и следовательно…
Поздним вечером, когда все прочие в каюте уже давно спали за задернутыми шторами, Мэри не могла заснуть. До нее доносились еле слышные всплески смеха из кают-компании, и ей показалось, что она уловила запах сигарного дыма. Одежда ее отца всегда хранила легкий аромат табака. Она заплакала и так, плача, заснула.
Она резко проснулась, недоумевая, что могло ее разбудить. Ритмичное попыхивание труб напомнило ей, где она находится. Потом она услышала отдаленную музыку, такую же призрачную, как и сон.
Она слушала, и музыка становилась все явственней. Мэри поднялась с койки и осторожно прошла мимо спящих женщин к задернутому иллюминатору. Она чуть-чуть раздвинула шторы и выглянула наружу. Сияла яркая луна, освещавшая перила палубы; декоративные шарики на них светились, словно гирлянда огоньков. За перилами виднелась река, черная и таинственная, по которой бежала серебряная дорожка лунного света, ведя к дальнему берегу, где стояли темные, окантованные серебром деревья.
Музыка стала отчетливее, и перед глазами Мэри появилось чудесное видение. То был большой белый с золотом пароход, который она видела в Питсбурге. На всех трех палубах из иллюминаторов изливался золотой свет, и от этого света позолота на обшивке парохода вспыхивала и мерцала. Когда пароход обгонял неспешную «Царицу», музыка, подобно волшебным чарам, окутала Мэри. Она слышала смех и видела, как под ослепительно яркими люстрами танцуют мужчины и женщины.
И тут же – так быстро! – видение исчезло. Мэри прислушивалась, но звуки музыки делались все тише и постепенно смолкли. Она смотрела на освещенный луной белый след парохода, пока и он не исчез и на черной глади реки не осталась лишь серебряная полоска лунного света.
Дальний берег с посеребренными деревьями медленно проплывал мимо, тихий, прекрасный, чужой. Мэри вздохнула, восхищенная всем увиденным, и ей захотелось, чтобы путешествие длилось вечно.
Жизнь на борту «Царицы Каира» подчинялась распорядку, котором Мэри никогда прежде не ведала и которого даже вообразить себе не могла. Казалось, ни времени, ни расстояния не существовало. Все утратило измерение. Вокруг была только река – широкая, мощная, неизменная, несмотря на все изгибы, обрывы, острова и городки. Мэри постоянно сидела на скамейке, поставленной лицом к носу парохода и прикрытой нависающей сверху рубкой лоцмана. Оттуда она наблюдала за рекой, другими судами, огромными плотами из бревен, плоскодонками, перевозящими бочки, ящики, скот, а иногда и целые семьи, занятые стряпней или стиркой, пока река несла их к месту назначения. Мэри видела сигналы: когда с берега размахивали широким белым полотнищем, это означало, что «Царицу» просят пришвартоваться и принять груз; научилась она и распознавать три гудка, возвещавшие о намерении «Царицы» стать под разгрузку. Мэри никогда не надоедало наблюдать за суматохой на берегу, когда пароход поворачивал носом к причалу. Вскоре она научилась предсказывать, когда на пароходе выберут место для причала и пошлют на берег кого-нибудь из экипажа закупить дров для котлов или провиант.
Когда с парохода сходили пассажиры, она стояла возле поручней и громко прощалась с ними. Когда садились новые пассажиры, она смотрела на них с интересом, пытаясь вообразить, о чем они могли бы порассказать, зная, что, скорее всего, узнает что-нибудь об их жизни, поскольку миссис Уотсон непременно познакомится с ними, а затем познакомит и Мэри, не преминув поведать ее «печальную историю». Дамы неизменно сочувственно цокали языком и обещали заменить ей мать – на время их пребывания на борту. Поэтому Мэри никогда не оставалась на своей скамейке одна. И каждая соседка подробно отвечала на вежливые вопросы Мэри о ее доме и семье.
От них Мэри узнала, что на одном берегу реки находится штат Огайо, а на другом – Западная Вирджиния. Пенсильвания осталась далеко позади. Дни, мили, повороты, причалы смешались в ее памяти, и скоро один берег остался в Огайо, а другой перешел в Кентукки. А вскоре Уотсоны покинули корабль. Мистер Уотсон с несколько деревянным поклоном вручил Мэри ее деньги, а миссис Уотсон, обливаясь слезами, заключила девушку в свои крепкие объятия. Она препоручила Мэри заботам миссис Оландт.
Стаут, Райтсвилл, Абердин, Хиггинспорт, Невилл, Цинциннати – там простояли целые сутки, дожидаясь крупной партии солонины в бочках.
Затем, несколько часов спустя, Огайо кончился. На одном берегу реки был по-прежнему Кентукки, но на другом оказалась уже Индиана, и первой остановкой там был Рэббит-Хэш. И миссис Оландт препоручила Мэри мисс Диккенс, которая «всю жизнь прожила девицей и очень гордится, что у нее на это хватило здравого смысла».
Городки возникали и исчезали, а дамы по-прежнему беседовали с Мэри на ее скамейке, за столом, в каюте. Но никто из них никогда не был в Новом Орлеане и не знал никого, кто бы там побывал.
Так было до Луисвилла. Там на борт поднялась семья с пятью детьми, старшему из которых было семь лет, – и спокойной апатии на «Царице» пришел конец. «Да, я как-то ходил на плоскодонке до самого Нового Орлеана, – заявил измученный отец семейства. – Только тогда я был совсем молодой, и то, что я видел в Новом Орлеане, не для ваших ушей».
Два дня спустя «Царица» пришвартовалась в Ивэнсвилле. Семья сошла, и все люди и животные на пароходе радостно и облегченно вздохнули.
Но стоянка затянулась. Давно уже с борта сошла семья и был снят груз, предназначавшийся для Ивэнсвилла, давно на борт подняли и разместили новый груз, а пароход все стоял на якоре. Трубы его легонько попыхивали, показывая, что котлы вырабатывают пар, готовый привести в движение гребное колесо. Но колесо оставалось неподвижным.
– Чего это мы дожидаемся? – возмущалась мисс Диккенс. – Мы и опомниться не успеем, как стемнеет. Уже час назад должны были позвать к ужину.
– По-моему, мы ждем того, кто едет в том экипаже, – предположила Мэри. – Посмотрите, мисс Диккенс: мчится как ветер.
Черный экипаж сверкал лакированной кожей. В него были запряжены огромные белые кони, несшиеся немилосердным галопом. Темнокожий кучер был в черном цилиндре и черном костюме, из-под которого выглядывали белые кружева. Чтобы остановить лошадей на краю причала, ему даже пришлось встать. Мэри видела, как вожжи буквально впились ему в ладони, обтянутые белыми перчатками.
Даже после такой спешки пассажиры экипажа, казалось, не торопились с выходом. Дверцы оставались закрытыми, пока кучер сгружал чемоданы и шляпные коробки, закрепленные на крыше экипажа. Никакого движения не наблюдалось, пока он четырежды не сходил на пароход и обратно и весь багаж не оказался на борту. Лишь тогда кучер открыл дверцы экипажа и склонился в низком поклоне.
И из экипажа выплыла женщина, элегантней которой Мэри еще не доводилось видеть. На ней был дорожный костюм практичного коричневого цвета. Перчатки были черные, что также было практично, ибо на черном не заметно грязи. Но при всей практичности костюм этой женщины казался невероятно изысканным. Ее коричневое платье было шелковым, и цвет его переливался на солнце, переходя из тепло-янтарного в густо-кофейный. Корсаж тесно облегал фигуру, удерживаемый изысканными витыми застежками на неправдоподобно тонкой талии, опоясанной поясом из того же витого шелка, из которого были сделаны застежки. Черная кружевная кайма украшала три оборки ее широкой юбки и широкие рукава колоколом. Подрукавники были из черной шелковой кисеи, расшитой мельчайшими коричневыми завитками. Их узкие манжеты были украшены черными шелковыми бантами. На ней был чепец из коричневой соломки, отделанный черными кружевами. Чепец был завязан под подбородком на удивление широкими шелковыми голубыми лентами. Когда женщина выходила из экипажа, на мгновение показались нижние юбки пяти разных оттенков голубого.
Она подошла к пароходу, а из экипажа вышла другая женщина. На ней было серое шелковое платье с отделанным кружевами передником, служившим скорее украшением, нежели средством защиты от грязи. Яркие золотые серьги в виде колец сверкнули в косых лучах солнца и засияли на фоне ее темной кожи, казавшейся еще темнее оттого, что на голове у женщины был белый тюрбан.
Кучер попытался взять у нее красный кожаный саквояж, но она лишь отмахнулась и поспешила вслед за первой женщиной.
– Ну и ну! – сказала мисс Диккенс. – Всяких видала я расфуфыренных дамочек, но такого…
– Капитан, никогда не прощу себе, что заставила вас так долго ждать, – услышала Мэри слова элегантной женщины, входя в кают-компанию в сопровождении мисс Диккенс.
– И я тоже, – сказала мисс Диккенс нарочито громким шепотом.
Мэри покраснела от смущения. Женщина обернулась и посмотрела на них, приподняв брови. Капитан откашлялся:
– Миссис Джексон, позвольте представить вам двоих из тех дам, с которыми вам предстоит путешествовать. Это мисс Диккенс, а эта юная особа – мисс Макалистер. Она находится на «Царице» с самого начала рейса в Питсбурге и плывет до самого Нового Орлеана.
Миссис Джексон улыбнулась Мэри и протянула руку в идеально облегающей перчатке:
– Очень рада познакомиться с вами, мисс Макалистер. Я тоже живу в Новом Орлеане.
Мэри пожала протянутую руку, испытывая неловкость и радостное волнение.
– О, я так рада, что мы вас дождались! – воскликнула она.
Глава 4
– Вы очень смелая девушка, Мэри, – сказала миссис Джексон. После того как их представили друг другу, она вежливо, но с почти ледяной сдержанностью отвечала на вопросы о Новом Орлеане, которыми засыпала ее Мэри. Однако позднее, узнав, что Мэри одна-одинешенька во всем мире, она начала оттаивать. А когда Мэри призналась, что даже не знает, жива ли ее бабушка и как эту бабушку зовут, миссис Джексон взяла руку Мэри в свою и несколько раз выразила ей свое восхищение. Окутанная теплом этой симпатичной женщины, Мэри буквально расцвела.
– Я так счастлива, что у меня появилась такая подруга, как вы, миссис Джексон. Вы такая добрая, и такая прекрасная, и такая элегантная. О, как бы я хотела быть такой, как вы!
– Какие милые речи, дорогая моя девочка. – Такого голоса, как у миссис Джексон, Мэри ни разу не доводилось слышать. Она говорила тихо, протяжно – словно текла река. Согласные как-то смазывались или вообще исчезали, гласные же, напротив, тянулись долго, как музыкальные ноты. Улыбка у миссис Джексон тоже была неспешной. Начиналась она с чуть заметного трепета губ, затем раздвигавшихся; потом поднимались уголки широкого рта; и наконец открывались прекрасные белые, очаровательно неправильные зубы – верхние резцы чуть выдавались вперед. У нее были светлые волосы и голубые глаза – Мэри никогда не видела таких ярких, глубоких глаз, с тяжелыми веками, из-за которых глаза миссис Джексон, когда она молчала, бывали полуприкрыты. Но когда она начинала говорить, брови ее поднимались и глаза становились большими, круглыми, завораживающими.
На пароходе ее чарам покорились все, включая мисс Диккенс. Мэри почувствовала себя невероятно счастливой, когда миссис Джексон дала всем понять, что предпочитает ее общество. После ужина, когда дамы удалились в свою каюту, миссис Джексон спросила Мэри, не хочет ли та прогуляться с ней по палубе. «Просто стыдно пропустить такой прекрасный закат. Краски так красиво отражаются в воде».
Мэри не сомневалась, что миссис Джексон самая поэтичная женщина на свете. «Бьюсь об заклад, что моя настоящая мать была такой же, – подумала она. – И столь же прекрасной, с таким же музыкальным голосом. Словно она никогда и не умирала, а просто была в долгой-долгой отлучке и вернулась, чтобы побыть со мной и забрать меня в свой старый дом».
– Новый Орлеан очень красив? – спросила она, уверенная, что иначе и быть не может. Ведь это родной город миссис Джексон. И матери.
– Сказочно. Все дома разноцветные, с балкончиками, похожими на черное кружево. И в каждом есть свой укромный, потаенный садик, в котором круглый год растут цветы.
Мэри ахнула:
– Как чудесно!
– Да, именно так. Ты просто влюбишься в Новый Орлеан. Как бы я хотела быть в этот момент с тобой и посмотреть на твою радость.
У Мэри сердце упало.
– Разве вас там не будет? Разве вы едете не в Новый Орлеан?
– Да, конечно, только не на этом пароходе. Он слишком тихоходный и слишком неудобный. До Каира, штат Иллинойс, около двух сотен миль. И до Миссисипи. Там я пересяду на другой пароход.
– Понятно. – Мэри приказала себе не плакать. Потом миссис Джексон произнесла те слова, которые Мэри больше всего хотелось услышать:
– А почему бы и тебе не пересесть, Мэри? Тогда мы могли бы продолжить путешествие вместе. Мне бы этого очень хотелось.
– Должно быть, мне это снится, – сказала Мэри. Она завертелась на месте, глядя, как кружатся ее юбки. От кружения и от счастья все поплыло перед глазами.
Миссис Джексон улыбнулась своей ленивой улыбкой. Она совсем преобразила Мэри.
– Оставь эту монастырскую форму, дорогая, – сказала она. – С каждым днем будет становиться теплее, и ты сваришься заживо. Мы же плывем на юг. Я попрошу одну из своих горничных переделать для тебя какое-нибудь мое платье. Она очень умная и сноровистая.
Платье было совершенно очаровательно – из похожего на кисею белого льняного полотна, подвернутого, присборенного и отделанного накрахмаленными вставками из кружев поверх рюшей из голубого шелка. Под платьем Мэри была затянута в белый корсет, прикрытый сорочкой из обшитого кружевом белого шелка, на ней были также три шелковые нижние юбки, подолы которых пенились кружевными воланами. Когда она была одета, горничная миссис Джексон причесала ее и завила волосы щипцами, затем уложила локоны колечками поверх ушей, закрепив бантиками из шелковой голубой ленты.
– Ты выглядишь очаровательно, моя милая, – сказала миссис Джексон. – Вот тебе еще белые перчатки и зонтик. Пойди попрощайся с капитаном и с подругами. По-моему, пароход поворачивает к причалу.
– Благослови тебя Бог, дитя, – сказала мисс Диккенс. Она прикоснулась к глазам носовым платком. – Желаю тебе всего самого наилучшего.
– Спасибо вам, мисс Диккенс! – Глаза Мэри тоже увлажнились. Она попрощалась со всеми пассажирами по очереди, а затем разыскала на палубе капитана.
– Мы все будем вспоминать вас, – сказал он. – Было так приятно видеть вас среди пассажиров.
– Прощайте, миссус, – сказала каютная горничная. – На вид вы прямо принцесса.
– Я и чувствую себя принцессой, – ответила Мэри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Ей очень понравилась и беседа с соседкой по столу.
– Мне восемьдесят семь лет, – поведала та Мэри, – а у меня еще все зубы на месте. Я услыхала об этих пароходах и решила, что если хочу прокатиться на таком, пока не померла, то надо поторапливаться. Так я и села на него в Рочестере вместе с моей коровушкой и собираюсь плыть аж до самого Краун-Сити. А это почти три сотни миль. И похоже, пока доплыву, отъемся на всю оставшуюся жизнь.
По другую сторону от Мэри миссис Уотсон молча и благоговейно предавалась чревоугодию.
Голос возвратился к ней, лишь когда все было съедено подчистую.
– Теперь, Мэри, можно и светски пообщаться. С дамами, естественно. Мужчины ждут не дождутся, когда мы уйдем, чтобы они могли заняться своими сигарами и прочими безобразиями. – Кокетливо закатив глазки, она повернулась к капитану. Он натужно улыбнулся, но весьма охотно встал и помог отодвинуть кресло миссис Уотсон, чтобы та могла выйти из-за стола.
Вернувшись в каюту, миссис Уотсон представила себя и Мэри двенадцати дамам, с которыми они делили помещение.
– Эта отважная сиротка, – сказала она им, – едет до самого Нового Орлеана, к бабушке, а ведь ни разу в жизни ее не видала!
Дамы отреагировали сочувственными восклицаниями. Пока миссис Уотсон не затараторила снова, Мэри воспользовалась предоставившейся возможностью и спросила, не может ли кто-нибудь рассказать, каков из себя Новый Орлеан.
– Я ведь ничегошеньки о нем не знаю, – выпалила она. – Даже не знаю, далеко ли он.
Ей сказали, что Новый Орлеан очень далеко. Так далеко, что никто из присутствующих дам и даже из их знакомых там не был. Они попытались определить расстояние до него. По их догадкам, получалось от полутора до пяти тысяч миль.
– А сколько мы проехали?
– Почти сто.
Мэри была ошеломлена. «Я состарюсь на этом корабле в компании этих теток, – подумала она. – Да еще эта миссис Уотсон с ее болтовней!»
– Мистер Уотсон знаком с владельцем этого корабля, – говорила между тем миссис Уотсон. – Поэтому мы всегда путешествуем только на «Царице». Мы ездим в Питсбург четыре-пять раз в год. Видите ли, у мистера Уотсона большой магазин в Портсмуте, штат Огайо, и следовательно…
Поздним вечером, когда все прочие в каюте уже давно спали за задернутыми шторами, Мэри не могла заснуть. До нее доносились еле слышные всплески смеха из кают-компании, и ей показалось, что она уловила запах сигарного дыма. Одежда ее отца всегда хранила легкий аромат табака. Она заплакала и так, плача, заснула.
Она резко проснулась, недоумевая, что могло ее разбудить. Ритмичное попыхивание труб напомнило ей, где она находится. Потом она услышала отдаленную музыку, такую же призрачную, как и сон.
Она слушала, и музыка становилась все явственней. Мэри поднялась с койки и осторожно прошла мимо спящих женщин к задернутому иллюминатору. Она чуть-чуть раздвинула шторы и выглянула наружу. Сияла яркая луна, освещавшая перила палубы; декоративные шарики на них светились, словно гирлянда огоньков. За перилами виднелась река, черная и таинственная, по которой бежала серебряная дорожка лунного света, ведя к дальнему берегу, где стояли темные, окантованные серебром деревья.
Музыка стала отчетливее, и перед глазами Мэри появилось чудесное видение. То был большой белый с золотом пароход, который она видела в Питсбурге. На всех трех палубах из иллюминаторов изливался золотой свет, и от этого света позолота на обшивке парохода вспыхивала и мерцала. Когда пароход обгонял неспешную «Царицу», музыка, подобно волшебным чарам, окутала Мэри. Она слышала смех и видела, как под ослепительно яркими люстрами танцуют мужчины и женщины.
И тут же – так быстро! – видение исчезло. Мэри прислушивалась, но звуки музыки делались все тише и постепенно смолкли. Она смотрела на освещенный луной белый след парохода, пока и он не исчез и на черной глади реки не осталась лишь серебряная полоска лунного света.
Дальний берег с посеребренными деревьями медленно проплывал мимо, тихий, прекрасный, чужой. Мэри вздохнула, восхищенная всем увиденным, и ей захотелось, чтобы путешествие длилось вечно.
Жизнь на борту «Царицы Каира» подчинялась распорядку, котором Мэри никогда прежде не ведала и которого даже вообразить себе не могла. Казалось, ни времени, ни расстояния не существовало. Все утратило измерение. Вокруг была только река – широкая, мощная, неизменная, несмотря на все изгибы, обрывы, острова и городки. Мэри постоянно сидела на скамейке, поставленной лицом к носу парохода и прикрытой нависающей сверху рубкой лоцмана. Оттуда она наблюдала за рекой, другими судами, огромными плотами из бревен, плоскодонками, перевозящими бочки, ящики, скот, а иногда и целые семьи, занятые стряпней или стиркой, пока река несла их к месту назначения. Мэри видела сигналы: когда с берега размахивали широким белым полотнищем, это означало, что «Царицу» просят пришвартоваться и принять груз; научилась она и распознавать три гудка, возвещавшие о намерении «Царицы» стать под разгрузку. Мэри никогда не надоедало наблюдать за суматохой на берегу, когда пароход поворачивал носом к причалу. Вскоре она научилась предсказывать, когда на пароходе выберут место для причала и пошлют на берег кого-нибудь из экипажа закупить дров для котлов или провиант.
Когда с парохода сходили пассажиры, она стояла возле поручней и громко прощалась с ними. Когда садились новые пассажиры, она смотрела на них с интересом, пытаясь вообразить, о чем они могли бы порассказать, зная, что, скорее всего, узнает что-нибудь об их жизни, поскольку миссис Уотсон непременно познакомится с ними, а затем познакомит и Мэри, не преминув поведать ее «печальную историю». Дамы неизменно сочувственно цокали языком и обещали заменить ей мать – на время их пребывания на борту. Поэтому Мэри никогда не оставалась на своей скамейке одна. И каждая соседка подробно отвечала на вежливые вопросы Мэри о ее доме и семье.
От них Мэри узнала, что на одном берегу реки находится штат Огайо, а на другом – Западная Вирджиния. Пенсильвания осталась далеко позади. Дни, мили, повороты, причалы смешались в ее памяти, и скоро один берег остался в Огайо, а другой перешел в Кентукки. А вскоре Уотсоны покинули корабль. Мистер Уотсон с несколько деревянным поклоном вручил Мэри ее деньги, а миссис Уотсон, обливаясь слезами, заключила девушку в свои крепкие объятия. Она препоручила Мэри заботам миссис Оландт.
Стаут, Райтсвилл, Абердин, Хиггинспорт, Невилл, Цинциннати – там простояли целые сутки, дожидаясь крупной партии солонины в бочках.
Затем, несколько часов спустя, Огайо кончился. На одном берегу реки был по-прежнему Кентукки, но на другом оказалась уже Индиана, и первой остановкой там был Рэббит-Хэш. И миссис Оландт препоручила Мэри мисс Диккенс, которая «всю жизнь прожила девицей и очень гордится, что у нее на это хватило здравого смысла».
Городки возникали и исчезали, а дамы по-прежнему беседовали с Мэри на ее скамейке, за столом, в каюте. Но никто из них никогда не был в Новом Орлеане и не знал никого, кто бы там побывал.
Так было до Луисвилла. Там на борт поднялась семья с пятью детьми, старшему из которых было семь лет, – и спокойной апатии на «Царице» пришел конец. «Да, я как-то ходил на плоскодонке до самого Нового Орлеана, – заявил измученный отец семейства. – Только тогда я был совсем молодой, и то, что я видел в Новом Орлеане, не для ваших ушей».
Два дня спустя «Царица» пришвартовалась в Ивэнсвилле. Семья сошла, и все люди и животные на пароходе радостно и облегченно вздохнули.
Но стоянка затянулась. Давно уже с борта сошла семья и был снят груз, предназначавшийся для Ивэнсвилла, давно на борт подняли и разместили новый груз, а пароход все стоял на якоре. Трубы его легонько попыхивали, показывая, что котлы вырабатывают пар, готовый привести в движение гребное колесо. Но колесо оставалось неподвижным.
– Чего это мы дожидаемся? – возмущалась мисс Диккенс. – Мы и опомниться не успеем, как стемнеет. Уже час назад должны были позвать к ужину.
– По-моему, мы ждем того, кто едет в том экипаже, – предположила Мэри. – Посмотрите, мисс Диккенс: мчится как ветер.
Черный экипаж сверкал лакированной кожей. В него были запряжены огромные белые кони, несшиеся немилосердным галопом. Темнокожий кучер был в черном цилиндре и черном костюме, из-под которого выглядывали белые кружева. Чтобы остановить лошадей на краю причала, ему даже пришлось встать. Мэри видела, как вожжи буквально впились ему в ладони, обтянутые белыми перчатками.
Даже после такой спешки пассажиры экипажа, казалось, не торопились с выходом. Дверцы оставались закрытыми, пока кучер сгружал чемоданы и шляпные коробки, закрепленные на крыше экипажа. Никакого движения не наблюдалось, пока он четырежды не сходил на пароход и обратно и весь багаж не оказался на борту. Лишь тогда кучер открыл дверцы экипажа и склонился в низком поклоне.
И из экипажа выплыла женщина, элегантней которой Мэри еще не доводилось видеть. На ней был дорожный костюм практичного коричневого цвета. Перчатки были черные, что также было практично, ибо на черном не заметно грязи. Но при всей практичности костюм этой женщины казался невероятно изысканным. Ее коричневое платье было шелковым, и цвет его переливался на солнце, переходя из тепло-янтарного в густо-кофейный. Корсаж тесно облегал фигуру, удерживаемый изысканными витыми застежками на неправдоподобно тонкой талии, опоясанной поясом из того же витого шелка, из которого были сделаны застежки. Черная кружевная кайма украшала три оборки ее широкой юбки и широкие рукава колоколом. Подрукавники были из черной шелковой кисеи, расшитой мельчайшими коричневыми завитками. Их узкие манжеты были украшены черными шелковыми бантами. На ней был чепец из коричневой соломки, отделанный черными кружевами. Чепец был завязан под подбородком на удивление широкими шелковыми голубыми лентами. Когда женщина выходила из экипажа, на мгновение показались нижние юбки пяти разных оттенков голубого.
Она подошла к пароходу, а из экипажа вышла другая женщина. На ней было серое шелковое платье с отделанным кружевами передником, служившим скорее украшением, нежели средством защиты от грязи. Яркие золотые серьги в виде колец сверкнули в косых лучах солнца и засияли на фоне ее темной кожи, казавшейся еще темнее оттого, что на голове у женщины был белый тюрбан.
Кучер попытался взять у нее красный кожаный саквояж, но она лишь отмахнулась и поспешила вслед за первой женщиной.
– Ну и ну! – сказала мисс Диккенс. – Всяких видала я расфуфыренных дамочек, но такого…
– Капитан, никогда не прощу себе, что заставила вас так долго ждать, – услышала Мэри слова элегантной женщины, входя в кают-компанию в сопровождении мисс Диккенс.
– И я тоже, – сказала мисс Диккенс нарочито громким шепотом.
Мэри покраснела от смущения. Женщина обернулась и посмотрела на них, приподняв брови. Капитан откашлялся:
– Миссис Джексон, позвольте представить вам двоих из тех дам, с которыми вам предстоит путешествовать. Это мисс Диккенс, а эта юная особа – мисс Макалистер. Она находится на «Царице» с самого начала рейса в Питсбурге и плывет до самого Нового Орлеана.
Миссис Джексон улыбнулась Мэри и протянула руку в идеально облегающей перчатке:
– Очень рада познакомиться с вами, мисс Макалистер. Я тоже живу в Новом Орлеане.
Мэри пожала протянутую руку, испытывая неловкость и радостное волнение.
– О, я так рада, что мы вас дождались! – воскликнула она.
Глава 4
– Вы очень смелая девушка, Мэри, – сказала миссис Джексон. После того как их представили друг другу, она вежливо, но с почти ледяной сдержанностью отвечала на вопросы о Новом Орлеане, которыми засыпала ее Мэри. Однако позднее, узнав, что Мэри одна-одинешенька во всем мире, она начала оттаивать. А когда Мэри призналась, что даже не знает, жива ли ее бабушка и как эту бабушку зовут, миссис Джексон взяла руку Мэри в свою и несколько раз выразила ей свое восхищение. Окутанная теплом этой симпатичной женщины, Мэри буквально расцвела.
– Я так счастлива, что у меня появилась такая подруга, как вы, миссис Джексон. Вы такая добрая, и такая прекрасная, и такая элегантная. О, как бы я хотела быть такой, как вы!
– Какие милые речи, дорогая моя девочка. – Такого голоса, как у миссис Джексон, Мэри ни разу не доводилось слышать. Она говорила тихо, протяжно – словно текла река. Согласные как-то смазывались или вообще исчезали, гласные же, напротив, тянулись долго, как музыкальные ноты. Улыбка у миссис Джексон тоже была неспешной. Начиналась она с чуть заметного трепета губ, затем раздвигавшихся; потом поднимались уголки широкого рта; и наконец открывались прекрасные белые, очаровательно неправильные зубы – верхние резцы чуть выдавались вперед. У нее были светлые волосы и голубые глаза – Мэри никогда не видела таких ярких, глубоких глаз, с тяжелыми веками, из-за которых глаза миссис Джексон, когда она молчала, бывали полуприкрыты. Но когда она начинала говорить, брови ее поднимались и глаза становились большими, круглыми, завораживающими.
На пароходе ее чарам покорились все, включая мисс Диккенс. Мэри почувствовала себя невероятно счастливой, когда миссис Джексон дала всем понять, что предпочитает ее общество. После ужина, когда дамы удалились в свою каюту, миссис Джексон спросила Мэри, не хочет ли та прогуляться с ней по палубе. «Просто стыдно пропустить такой прекрасный закат. Краски так красиво отражаются в воде».
Мэри не сомневалась, что миссис Джексон самая поэтичная женщина на свете. «Бьюсь об заклад, что моя настоящая мать была такой же, – подумала она. – И столь же прекрасной, с таким же музыкальным голосом. Словно она никогда и не умирала, а просто была в долгой-долгой отлучке и вернулась, чтобы побыть со мной и забрать меня в свой старый дом».
– Новый Орлеан очень красив? – спросила она, уверенная, что иначе и быть не может. Ведь это родной город миссис Джексон. И матери.
– Сказочно. Все дома разноцветные, с балкончиками, похожими на черное кружево. И в каждом есть свой укромный, потаенный садик, в котором круглый год растут цветы.
Мэри ахнула:
– Как чудесно!
– Да, именно так. Ты просто влюбишься в Новый Орлеан. Как бы я хотела быть в этот момент с тобой и посмотреть на твою радость.
У Мэри сердце упало.
– Разве вас там не будет? Разве вы едете не в Новый Орлеан?
– Да, конечно, только не на этом пароходе. Он слишком тихоходный и слишком неудобный. До Каира, штат Иллинойс, около двух сотен миль. И до Миссисипи. Там я пересяду на другой пароход.
– Понятно. – Мэри приказала себе не плакать. Потом миссис Джексон произнесла те слова, которые Мэри больше всего хотелось услышать:
– А почему бы и тебе не пересесть, Мэри? Тогда мы могли бы продолжить путешествие вместе. Мне бы этого очень хотелось.
– Должно быть, мне это снится, – сказала Мэри. Она завертелась на месте, глядя, как кружатся ее юбки. От кружения и от счастья все поплыло перед глазами.
Миссис Джексон улыбнулась своей ленивой улыбкой. Она совсем преобразила Мэри.
– Оставь эту монастырскую форму, дорогая, – сказала она. – С каждым днем будет становиться теплее, и ты сваришься заживо. Мы же плывем на юг. Я попрошу одну из своих горничных переделать для тебя какое-нибудь мое платье. Она очень умная и сноровистая.
Платье было совершенно очаровательно – из похожего на кисею белого льняного полотна, подвернутого, присборенного и отделанного накрахмаленными вставками из кружев поверх рюшей из голубого шелка. Под платьем Мэри была затянута в белый корсет, прикрытый сорочкой из обшитого кружевом белого шелка, на ней были также три шелковые нижние юбки, подолы которых пенились кружевными воланами. Когда она была одета, горничная миссис Джексон причесала ее и завила волосы щипцами, затем уложила локоны колечками поверх ушей, закрепив бантиками из шелковой голубой ленты.
– Ты выглядишь очаровательно, моя милая, – сказала миссис Джексон. – Вот тебе еще белые перчатки и зонтик. Пойди попрощайся с капитаном и с подругами. По-моему, пароход поворачивает к причалу.
– Благослови тебя Бог, дитя, – сказала мисс Диккенс. Она прикоснулась к глазам носовым платком. – Желаю тебе всего самого наилучшего.
– Спасибо вам, мисс Диккенс! – Глаза Мэри тоже увлажнились. Она попрощалась со всеми пассажирами по очереди, а затем разыскала на палубе капитана.
– Мы все будем вспоминать вас, – сказал он. – Было так приятно видеть вас среди пассажиров.
– Прощайте, миссус, – сказала каютная горничная. – На вид вы прямо принцесса.
– Я и чувствую себя принцессой, – ответила Мэри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58