XX
Вскоре мы распрощались с Авиньоном, Кадруссом, вице-легатом и всеми здешними забавами и отправились в наши беарнские края. Я была не прочь уехать. Мысль о Филиппе навевала на меня своего рода тоску, и я слишком много думала о нем в этом доме. Блондо беспрестанно говорила со мной о моем друге, и мы устали от бесконечных предположений. Мой кузен продолжал пребывать в дурном настроении, он ни на кого не обращал внимания, и маршальша стала жаловаться на него. Всю дорогу он скакал в отдалении от кареты, вместо того чтобы держаться рядом с ней, и был во всех отношениях самым неприятным спутником на свете.
Мы возвращались другим путем. Матушка пожелала заехать в Каркасон, чтобы дать там обет; она молилась за то, чтобы миссия отца в Испании увенчалась успехом и он привез бы во Францию столь желанную инфанту. Мы вернулись в наш замок, где было триста шестьдесят пять окон, оружейный зал и прочее, благодаря чему он стал знаменит, но я забыла сказать, что прежде мы заехали в Тулузу и направились в приемную монастыря урсулинок, чтобы выразить почтение госпоже графине Изенбургской, родственнице императора, жившей там вдали от мира и славившейся своим благочестием. Когда-то с ней произошло занятное приключение, свидетельствующее о том, что надо уметь извлекать уроки из всего, а также о том, сколь различны бывают человеческие судьбы. Хотя это произошло не на моей памяти, поскольку тогда еще правили покойный король и мой дядя-кардинал, я не могу удержаться, чтобы не упомянуть об этом как о факте, заслуживающем внимания.
В ту пору в Нанси жил некий дворянин по имени Масоб, родом из Монпелье. Он прибыл во Францию с лотарингским полком, состоявшим на службе у короля; как-то раз он вздумал привести на смотр войск подставных солдат и был вынужден из-за своего наказуемого поступка бежать в Германию. В Париже Масобу устроили заочную казнь, вследствие чего его весьма радушно приняли в этой враждебной Франции стране — местные князья чествовали беглеца, а герцог Лотарингский часто возил его к графу Изенбургскому, который был главой финансового округа в Испании и губернатором Люксембурга. Масоб завел любовные интриги с девушками-служанками из этого дома — он пользовался у них успехом благодаря своим многочисленным дарованиям и внешности француза, перед чем женщины не могут устоять; к тему же у него не было других соперников, кроме немцев. Как известно, нет пророка в своем отечестве, и это заставляет меня вспомнить слова г-жи Корнюель по поводу графини де Фиески, сказанные в те времена, когда той уже не удавалось находить любовников при дворе или в городе, и она набросилась на поляков: «Эта славная графиня — точь-в-точь как старые ленты, мода на которые здесь прошла, но они превосходно продаются за границей».
Масоб был еще не в таком состоянии, и девицы сплетничали о нем с утра до вечера, в результате чего они возбудили любопытство своей хозяйки. Она быстро воспылала к французу безумной страстью. Поскольку дама была восхитительно красива и ей было всего лишь двадцать два года кавалера не пришлось упрашивать и он ответил на ее чувство. Слухи об этой интрижке наделали шуму. Дама испугалась мужа и стала умолять дворянина похитить ее и увезти во Францию.
С этой просьбой она попала в самое уязвимое место Масоба. Его уже заочно казнили на родине, и он считал, что этого достаточно. Не все люди наделены дерзостью Поменара и способны, подобно ему, по дороге на виселицу горевать из-за того, что их скверно одели. Господи! До чего же забавен этот бедняга Поменар со своими судами! Что за славный вор! Тем не менее Масоб попытался что-то предпринять: он был знаком с герцогом де Сен-Симоном, фаворитом ныне покойного короля; герцог был отцом моей доброй подруги герцогини де Бриссак, о которой мне еще придется много рассказывать; дворянин написал г-ну де Сен-Симону письмо, чтобы обсудить вопрос о своем возвращении; он обещал согласиться на любые условия, рассыпаясь в извинениях и изъявлениях покорности, и в конце концов получил разрешение вернуться во Францию.
Однако на этом дело отнюдь не закончилось — фантазия Масоба довершила начатое. Он выдумал, что графиня Изенбургская, родственница императора, владеет крепостью на Рейне и, вопреки воле своей семьи, желает отдать ее французскому королю. Он дерзнул попросить кардинала поддержать это начинание; в ответ его высокопреосвященство дал дворянину письма ко всем комендантам пограничных гарнизонов с приказом обеспечивать его людьми и припасами, в которых он мог нуждаться, и все это во имя того, чтобы похитить Гермиону! Масоб взял с собой младшего брата, юношу, исполненного отваги, заказал четырехместную карету и расположил по дороге тридцать подстав (разумеется, на деньги графини: никогда еще ни одна женщина не выказывала столько рвения ради собственного похищения).
Коменданты, согласно полученным распоряжениям, обеспечили карету эскортом на всех дорогах. Масобу настолько сопутствовала удача, что он не упустил ни часа и увез свою любовницу среди бела дня, в день ярмарки, чуть ли не на глазах у графа; прикрываясь именем своего повелителя, именем короля и именем кого угодно, дворянин продвигался вперед. Однако за беглецами послали погоню, и на границе Лотарингии им пришлось отбиваться от преследователей. Брата Масоба, почти ничем себя не запятнавшего, схватили и отправили в Кёльн, где ему отрубили голову.
Между тем наши голубки прибыли ко двору и предстали перед королем и его высокопреосвященством; они заверили всех, что крепость охраняют для его величества, и все складывается как нельзя лучше, но тут граф Изенбургский потребовал выдачи беглецов. Тех вовремя предупредили, и они успели исчезнуть, сменили имена (они взяли фамилию Месплаш) и укрылись в Альбижуа, среди гор. Влюбленные прожили там три-четыре года за счет денег и драгоценностей графини, и никто не догадывался, кто они такие.
Время от времени Масоб наведывался в Тулузу, чтобы развлечься. В один прекрасный день его лакей, недовольный своим хозяином, донес на него как на шпиона императора. Это не вызвало никаких сомнений, так как дворянин жил под покровом тайны. Его арестовали и сообщили об этом двору. Господин кардинал, очевидно пребывавший в тот день в хорошем настроении, заявил, что это вовсе не шпион, а просто офицер, похитивший немецкую принцессу.
«Я бы желал, — прибавил он, — чтобы все французские дворяне следовали его примеру».
Масоба отпустили; между тем графиня оставалась в Тулузе и, поскольку в дальнейшем она жила на широкую ногу и разорилась, ей пришлось стать посудомойкой — невеселое занятие для родственницы императора. Епископ Альби выбрал момент, когда принцесса пребывала в отчаянии от нищеты и вероломства, и убедил ее уйти в монастырь. Пресытившись любовью, Масоб для вида изобразил недовольство, а затем стал капитаном легких конников. Графиня сделалась превосходной монахиней и настолько полно восстановила достоинство, подобающее ее происхождению, что самые знатные дамы навещали ее и считались с ее мнением. Матушка не преминула воспользоваться случаем и ради встречи с ней нарочно сделала остановку в Тулузе. Я сочла уместным поведать о жизни этой дамы как о редком и о необычном факте — ни один король и ни один кардинал, как правило, не принимает участия в наших любовных похождениях. Монахиня казалась кроткой, доброй, но очень грустной.
Когда мы вернулись в Бидаш, нас встретил дворянин из числа офицеров отца, присланный им, и Лустон-Бассомпьер, ставший за это время одним из красивейших кавалеров Франции, что заставило г-на де Пюигийема нахмуриться. Маршал направил их к матушке, чтобы известить нас, во-первых, о том, что вопрос о его миссии в Испанию, к которой он готовился, окончательно решен, а также о том, что он договорился с г-ном Монако о нашем предстоящем браке — нашу свадьбу должны были сыграть незадолго до свадьбы короля, чтобы я могла присутствовать на торжествах и в полной мере насладиться полагающимися мне почестями. Матушка не сообщила мне сразу о второй части полученного ею письма, и я узнала о ней вечером от Блондо, услышавшей эту новость от маленького Бассомпьера — пажи, конюший и офицеры маршала только об этом и говорили.
Я закричала от ужаса: уверяю вас, что меня действительно охватил панический страх при одной лишь мысли о том, что мне придется стать женой г-на Монако. Господин Монако! Этот толстый, глупый, противный, надутый, самодовольный зануда! Господин Монако — мой муж! Муж Шарлотты де Грамон!
— Ах! — воскликнула я. — Досточтимый отец, я ваша дочь, и этому никогда не бывать!
— Мадемуазель, вам придется с этим смириться: этого хочет господин кардинал, этого хотят королева и король, а также господин маршал и господин князь Монако. — А я этого не желаю! Лучше уж бродить по свету с цыганами! Блондо рассмеялась.
— Мадемуазель, — сказала она, — говорят, что он — полновластный государь в Монако, и вы будете там королевой, это стоит того, чтобы связать с ним жизнь.
— Уж лучше выйти замуж за царя Эфиопии.
Незадолго до моего рождения в Париже объявился какой-то безобразный негр, выдававший себя за эфиопского царя; наши матери рассказывали о нем страшные сказки и пугали им детей. Его звали Зага-Христос, и я видела его могилу в Рюэе. Он похитил жену какого-то судейского, беглецов задержали, но Зага-Христос отказался отвечать в Фор-л'Эвеке на вопросы презренного Лаффема, заявив, что цари отвечают только богам. Отец утверждал, что Лаффема был комедиантом и что он с олимпийским спокойствием сказал своим помощникам: «Пусть мне принесут мою мантию Юпитера».
В детстве я больше сотни раз слышала этот рассказ, и с тех пор нам казалось, что царь Эфиопии жил в одно время с нами.
Я была настолько вне себя, что, несмотря на свой страх и гнев, сравнение эфиопского царя с г-ном Монако заставило меня смеяться до слез. Так будет всегда или, по крайней мере, так прежде было: если князь не доводил меня до слез, он заставлял меня смеяться; он всегда умудрялся быть только жестоким или смешным. Когда Блондо уложила меня в постель, я не могла заснуть. Я чувствовала, что время не ждет; следовало быть готовой к сопротивлению, следовало любой ценой предотвратить этот нелепый брак, а для этого надлежало предупредить кузена, которого это известие должно было огорчить не меньше, чем меня. На рассвете я разбудила Блондо, велела ей пойти в комнату Пюигийема и поговорить с ним от моего имени, а также узнать, каким образом мы сможем встретиться.
— Право, мадемуазель, — сказала она, — если меня там увидят, то примут за его милашку, но это не так уж важно. На вашем месте я попросила бы его прийти немедленно. Еще два часа никто в Бидаше, кроме садовников и конюхов, не высунет носа на улицу; я буду стоять на часах, и вы сможете наговориться вволю.
Я для вида посопротивлялась, но все же согласилась. Блондо проделывала такое удивительно ловко и искусно, так что даже мышка не пробежала бы тише по коридору. Она привела Пюигийема, еще не до конца проснувшегося, охваченного ревностью и не понимавшего, что мне так срочно от него понадобилось. Блондо расположилась в прихожей, и никто не мог до нас добраться, не пройдя мимо нее, — то была лучшая Дариолетта или Отрада моей жизни из всех тех, что видел свет. Как только мы остались одни, я подошла к кузену и неожиданно спросила, любит ли он меня.
— Я полагал, мадемуазель, что это мне следовало задать вам такой вопрос.
— Никаких упреков и жалоб, мой дорогой Пюигийем, мы должны обсудить нечто другое. Меня решили выдать замуж.
— Вас замуж! За кого же?
— Увы! За господина Монако.
— Какого смешного соперника они мне нашли! Это невозможно.
— Возможно!
— Кто вам это сказал?
— Отец объявил об этом всему своему окружению, и он приезжает сюда только за этим.
— Так этот брак вам не по нраву?
Выражение лица графа изменилось: напуская на себя такой вид, он становится невероятно высокомерным, заносчивым и самым гнусным из всех мужчин. Я в свою очередь рассердилась:
— Кто вам сказал, что он мне не по нраву?
Временами, когда наши характеры приходят в столкновение, мы с Пюигийемом становимся неукротимыми; я полагаю, что, если бы мы состояли в браке, мы убили бы ДРУГ друга в пылу какой-нибудь ссоры. В то утро мы начали беседу со стычки, но надвигавшаяся на меня опасность была так велика, что я опомнилась первой, отказалась от своих слов и стала умолять Пюигийема придумать какое-нибудь средство, чтобы не допустить этого брака.
Поскольку моя гордость склонила перед кузеном голову, его самомнение от этого возросло и он меня простил. К тому же он видел мои заплаканные глаза и не мог сомневаться в том, что я и в самом деле огорчена.
— Я вам верю, я вам верю, кузина, и не желаю таить каких-либо подозрений сейчас, когда нас вместе пора спасать, — заявил он. — Этот жалкий князь Монако — подумать только! Этот игрушечный царек осмеливается посягать на вас и меня! Никто не знает, на что мы способны и насколько нам нет никакого дела до этого человека.
— Придумайте средство! Придумайте средство! — повторяла я с раздражением.
— Средство?
Граф задумался.
— Если бы я уже был тем, кем когда-нибудь стану, у нас было бы множество всяких средств, но бедный младший сын семейства, все надежды которого на будущее благосостояние обеспечены лишь правом преемственности на командование сотней королевских алебардоносцев, что он может?
— Средство! Средство!
— Есть не одно, а целых два средства, кузина, но, возможно, вам будет отнюдь не угодно к ним прибегнуть.
— Я заранее на все согласна.
— Не связывайте себя обещанием, а сначала выслушайте меня.
— Говорите скорее, я умираю от нетерпения.
— Вы узнаете это завтра, если соблаговолите послать за мной, как сделали это сегодня, и, клянусь честью дворянина, если вы одобрите эти средства, я ни за что не отступлю.
— Разве необходимо ждать до завтра?
— Да, мадемуазель, ибо в доме уже встают.
— Что ж, значит, придется подождать, но мне будет крайне трудно терпеть до завтра.
XXI
После завтрака г-жа де Грамон с торжественным видом приказала мне следовать за ней вместе с г-жой де Баете. Мы вошли в ее самый отдаленный кабинет, и она велела тщательно закрыть двери, словно нам предстояло обсудить вопрос о заговоре. Матушка села на свое привычное место, указав мне жестом на табурет напротив нее, весьма напоминавший мне скамью подсудимых; гувернантка села рядом с ней. Выдержав многозначительную паузу, длившуюся три минуты, матушка сказала:
— В письме вашего отца речь идет главным образом о вас; вряд ли вы сможете в полной мере отблагодарить его за то, что он для вас делает.
— Я очень ему признательна, сударыня, но буду еще более признательной, когда узнаю, в чем дело.
— Речь идет о вашем замужестве, мадемуазель.
Я молча поклонилась.
— Это великолепная партия, княжеский род.
Снова молчание.
— Огромное состояние, превосходный брак.
Я ничего не отвечала.
— Как! Вам и этого мало?
— Однако, сударыня, почему вы ничего не говорите мне о муже?
— По-моему, я не говорила вам ни о чем другом.
— И все же…
— Великолепная партия, княжеский род, огромное состояние, превосходный брак.
— И что же дальше?
— Как, что дальше?
— Да, я повторяю: а кто же муж?
— Муж! Поистине, мадемуазель, вы шутите.
— Сударыня, я уверяю вас, что я отнюдь не шучу. Кто этот счастливый господин, которому я предназначена, тот, что сочетает в себе все эти совершенства?
— Вы его знаете, он не может вам не нравиться: это князь Монако.
Я прикусила губу, чтобы не отвечать; мне хотелось увидеть, что за этим последует.
— Вы ничего не говорите?
— Нет, сударыня.
— Вы недовольны?
— Нет, сударыня.
— Я надеюсь, вы не собираетесь отказаться?
— Напротив, сударыня.
— Вы отказываетесь?
— Безусловно.
— Вы не желаете быть княгиней Монако?
— У меня нет на это никакого желания.
Матушка и г-жа де Баете дружно вскричали, а затем поочередно стали засыпать меня вопросами:
— Стало быть, вы не исполните волю господина маршала?
— Неужели вы отвергаете такое предложение?
— Разве вы не понимаете, сколько преимуществ оно вам обещает?
— Ах, мадемуазель, разве для этого я вас растила?
— Надеюсь, вы растили меня, чтобы я была счастливой, сударыня.
— Разве вы не станете счастливой?
Они продолжали надоедливо уговаривать меня, расхваливая княжество, состояние князя, преимущества этого брака и прочее. Меня это отнюдь не привело в восторг; вместо ответа я лишь покачала головой, что означало: «Мне все известно, и я отвергаю это предложение».
— Скоро приедет маршал, мадемуазель, — промолвила матушка обиженным тоном, — неужели вы дерзнете сказать ему то же самое?
— Как и вам, матушка.
— Вот увидите, потребуется приказ короля, чтобы выдать ее замуж!
— У вас есть для меня еще какие-нибудь распоряжения, сударыня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86