«Нет», – оборвала она себя и покачала головой, отгоняя прочь сомнения. Да, он умнее большинства других, утонченнее, но в нем течет дьявольская кровь, его ярость в зеркальной комнате доказала это. И ей следует помнить о тех, кого он убил. Король Франции может простить ему дуэли, но она-то знала, что Д'Ажене убивал просто потому, что это было у него в крови.
Ее конь заржал. Прогулка верхом помогла ей развеять сомнения, которые посеял в ней граф, и обдумать свою стратегию. Ей нельзя было спешить. Ей следовало подумать обо всем еще раз. У нее из головы не выходила подслушанная фраза. «Или вы думаете, что я стану утруждать себя только тем, что последую за женщиной за одно только обещание ее постели?» – так он сказал мадам де Рашан.
«Обычная мужская похвальба», – подумала она и тут же отмахнулась от этой мысли. Теперь она понимала, что Д'Ажене не из тех, кто бросает слова на ветер. Как же она была глупа, думая, что несколько томных улыбок, взгляд искоса здесь, надутые губки там, – вот! – он, как щенок, побежит за ней, куда бы она ни позвала.
Но что заставит его последовать за ней? Она обняла себя. Его прикосновения в беседке уже заставили ее… почувствовать себя… неловко. Что, если ей придется пойти еще дальше, чтобы узнать его получше, чтобы понять, что может заставить его… «утруждать себя»?
Эта мысль возродила в памяти другой образ – образ ее мужа с его грубыми ласками. Она прогнала его прочь, словно захлопнула ставни перед надвигающейся страшной бурей, и подумала о своем долге перед семьей. Воспоминание о ней согрело ее, как огонь маяка, и она расправила плечи, полная решимости вернуться в замок и выполнить свою задачу. Она сделает все, что ей придется сделать.
Она повернулась к коню и неожиданно в тени деревьев увидела наблюдающего за ней графа Д'Ажене.
Ей потребовалось лишь мгновение, чтобы прийти в себя.
– Месье граф, – начала она, упершись руками в бока, – если женщина говорит, что хочет побыть одна…
– То обычно это означает обратное.
Элеонора склонила голову набок, изучая элегантную фигуру графа, держащего под уздцы своего коня, и улыбнулась.
– Иногда, месье. Но не всегда, – сказала она весело. – Сначала ей хотелось отчитать его за то, что он следил за ней, но она сдержалась. В такой чудесный день грешно было ругаться.
Он подвел своего коня к одной из лужиц и взглянул на нее из тени.
– А как насчет сегодня?
Она рассмеялась.
– Если бы не этот замечательный скакун, я бы ответила вам такой бранью, что даже дервиши попрятались бы от ужаса.
– Или крысы забились бы в темный угол?
– В очень темный угол.
– Но у вас был замечательный скакун, – сказал он и вышел на свет. Она наблюдала, как он снимает перчатки. Его длинные темные волосы расплелись, и прямые тяжелые пряди упали ему на плечи.
На его чувственных губах играла легкая улыбка. Темные глаза на резко очерченном лице говорили о наслаждениях – еще не испытанных и уже надоевших.
Ее восторг от поездки и решение заманить его в ловушку улетучивалось, как аромат цветка в слишком жаркий день. Ее телом овладело незнакомое ощущение, и ей это не понравилось.
– Замечательный скакун? – эхом отозвалась она и обняла себя снова, на этот раз чтобы согреть свое внезапно похолодевшее тело. – Ах, да, да. – Она отвернулась и посмотрела на расстилавшуюся за рекой долину. – Мой дядя был так добр, что разрешил мне взять, по всей видимости, призового скакуна.
Д'Ажене приблизился к ней сзади.
– Да, добр, – согласился он.
Элеонора стояла, скрестив руки на груди и положив ладони себе на плечи. Граф погладил ее пальцы легким, трепетным движением.
Она отступила в сторону и опустила руки.
– Какая прекрасная долина, – сказала она, поведя рукой в сторону реки.
– Правда?
Она вздрогнула и взглянула на графа, не спускавшего с нее глаз.
– Конечно, – ответила она и снова посмотрела вдаль. Д'Ажене сел перед ней на валун в нескольких шагах от обрыва.
– Что делает ее красивой? – спросил он, все так же пристально глядя на нее.
Удивившись, она ответила:
– Деревья, река…
– Подойдите сюда.
– Я достаточно хорошо вижу отсюда.
– Нет, мадам, это не так. Ваши собственные слова выдают вас. – Его тон был дразнящим, вызывающим.
Элеонора вспомнила письма матери. Там было много советов о том, как держать себя с мужчиной, который будет восторгаться красотой ее глаз, и ни слова о том, как быть, если он говорит, что эти глаза ничего не видят. Она представила, каким равнодушным станет взгляд этих глаз, если она потеряет мужество и сбежит.
Она подошла к краю обрыва и вытянула шею, вглядываясь вдаль. Она была привычна к высоте – но не к нему.
– Я вижу дорогу, ведущую к реке, – начала она и с надеждой посмотрела на графа.
Он встал, слишком грациозно для мужчины, подвел ее к валуну и сел лицом к ней.
– Мадам Баттяни, – сказал он тихим чарующим голосом, – мне доводилось видеть ландшафты с деревьями, рекой и дорогой, по которой Вергилий мог вести Данте в ад.
Ахилл закрыл свои глаза ее ладонями, и она почувствовала тепло его кожи. Сейчас ей не могли помочь никакие письма, а все ее инстинкты вдруг покинули ее.
– Скажите, что вы видите. – Он медленно гладил ее пальцы, прижимая их к своему лицу. Незнакомая искра вспыхнула и пробежала по ней, как капля смолы, выступившая на горящем дереве и падающая в пламя.
– Мы играем в детскую игру, месье? – спросила она, неприятно пораженная ощущением, струящимся под самой кожей.
Она почувствовала, как дрогнули в улыбке мышцы его лица.
– Нет, не в детскую, мадам. – Она попыталась убрать руки, но его мягкие пальцы неожиданно крепко сжались. – Что вы видите?
«Какое подвижное, какое выразительное у него лицо», – подумала она. Что за правда о нем скрывалась под кончиками ее пальцев? Она заставила себя отвести от него взгляд. Ей не нужна была правда, ей нужно было лишь…
– Я вижу мыс, а на нем глупого мужчину, сидящего на валуне перед еще более глупой женщиной. По-настоящему красива здесь лишь долина с текущей по ней рекой.
– «Красивый» – какое легкое слово, – сказал граф. – Чуть что – и оно без труда слетает с наших губ. Сад, статуя, песня – все это можно назвать красивым. – Он отнял ее руки от своих глаз, но не выпустил их. – Кто-то назвал бы красивой экзотическую венгерскую графиню, – прошептал он. – С ее нежными, чуть более раскосыми, чем у остальных, скулами, с ее слегка прищуренными таинственными кошачьими глазами, с ее волосами цвета редчайшей восточной пряности. – Он потер пальцами ее запястья. – И с этим запахом, исходящим от ее белой кожи.
Элеонора знала, что должна ответить ему нежным и тихим грудным голосом и взглядом, таящим в себе едва уловимое обещание. «Святой Стефан, вот уж не думала, что мне понадобятся манеры куртизанки!» Она высвободилась, испугавшись, что он почувствует ее смущение, и пригладила выбившуюся прядь. Шаг назад, затем другой. Она сорвала большой лист платана и размяла его, чтобы заглушить запах сандалового дерева.
– Прекрасный урок французского искусства видеть, месье. Проверим, насколько я прилежная ученица? – Она подбоченилась и мелодраматически обвела взглядом долину. – Мужчина сидит на валуне… Нет, мужчина с длинными темными волосами сидит на сером валуне… ммм, нет, по-прежнему слишком просто, нужно что-нибудь в духе «раскосых скул» и «таинственных кошачьих глаз»…
Она замолчала, застигнутая врасплох своею собственной игрой.
Как трудно было описать черноглазого дьявола с прекрасным лицом, наблюдавшего за ней иронично и терпеливо. Это было терпение хищника, подкрадывающегося к своей добыче. Это лицо было слишком хорошо ей знакомо, ее мать рисовала его по памяти тысячи раз, пока оно, если не сам человек, не стало преследовать Элеонору в еженощных кошмарах, мучивших ее с самого детства…
Ее взгляд скользнул за плечо Д'Ажене, вдаль и в прошлое.
– Ночь. Ущербная луна отбрасывает глубокие бархатные тени. Очень высокий человек, надменный, грациозный, сидит на бледно-сером валуне, блестящем в свете луны. Гладкость каменной поверхности, отшлифованной водой, ветрами и временем, контрастирует с резкими чертами его лица. Лица, достойного мраморных статуй греков и барельефов римлян, и драгоценных рубиновых и ляписивых чернил монахов, и резца искусных мастеров по дереву… На протяжении столетий его черты, загадочные и знакомые, постоянно живут в нас, воскрешая образ того, о ком мы молимся, прося у Господа защиты… от него. Это лицо, в котором нет покоя, нет безмятежной невинности, нет…
– Нет терпения, мадам.
Он встал и приблизился к ней. Она выставила руки, пытаясь остановить графа. Он схватил ее за запястья и сделал еще шаг, заставляя ее отступить. Она попятилась и наконец, уперлась спиной в растущее поблизости дерево.
– Ваше воображение видит больше, чем ваши глаза, мадьярка. – Он прижал ее распростертые руки к толстым ветвям. – Вы слишком долго жили в стране, где хлеба, которые вы едите, вскормила пропитанная кровью земля, а вода в периоды войны окрашивается в красный цвет.
Элеонора попыталась вырваться, но он держал ее крепко.
– Значит, я неважная ученица, Д'Ажене. Вы просили меня сказать, что я вижу. – Ее дыхание было тяжелым. Ее вздымающаяся грудь упиралась в него. – Вот я и сказала.
Его лицо было рядом, она чувствовала его теплое и влажное дыхание.
– В нем нет покоя, потому что вы не даете мне его, – сказал он потеплевшим голосом и коснулся губами ее подбородка. Она хотела повернуть голову, но он наклонился ниже и прошептал ей в самое ухо: – И еще, мадам, вы говорили о невинности. Вы действительно хотите ее? – Его язык скользнул ей в ухо, и она затаила дыхание, вздрогнув от незнакомого ощущения. Он прошелся по краю уха и поцеловал мочку. – Я нахожу это довольно банальным.
Элеонора больше ничего не видела, кроме пятна черных волос на фоне белых облаков. Непроизвольно она закрыла глаза, как будто могла увидеть захлестнувшую ее искристую, теплую, мощную волну. Кошмарный образ дьявола или его сына исчез, остались лишь поцелуи, быстрые, частые поцелуи, осыпающие нежную кожу ее щеки.
Стон, слабый стон сорвался с ее губ и унесся, подхваченный утренним ветерком. Он провел губами по ее лицу, слегка потер ее веки. Его рот приблизился к ее рту, и ее губы раскрылись ему навстречу. Она снова издала стон, но Д'Ажене лишь коснулся ее губ, вдохнул ее дыхание, выдохнул и… ничего. Все исчезло. Она еще горела от его прикосновений, но ее согревали воспоминания, а не его губы. Ее тело жаждало большего, настоящего поцелуя. Она открыла глаза.
Граф отступил, отпустив ее. Ее дыхание, как ей показалось, было слишком частым, но глаза смотрели холодно. К ней тут же вернулись привычные звуки: чавканье коней, жующих траву, шепот ветра, играющего верхушками деревьев, щебет птиц…
– Спасибо, месье граф, за урок, – сказала она и осторожно выпрямилась, словно натягивая тетиву. Она направилась к своему коню, плотно сжав губы, чтобы унять дрожь, и быстро взобралась в седло.
Его дразнящие губы пробудили в ней запретное, пьянящее чувство, которое, казалось, никогда больше не вернется к ней. Она сжимала и разжимала пальцы, державшие поводья.
Граф положил одну руку на луку седла перед ней, а другую сзади.
– Урок, развивающий умение видеть и чувствовать вкус, – сказал он с улыбкой.
Она бросила взгляд на его лицо, рот. Его дьявольски чувственный рот.
«Святой Стефан, помоги».
– Чему еще вас научить?
Она наблюдала, как дразнящие слова слетают с его губ. Святой Стефан, скрытое в них обещание…
– Возможно, я не всегда обязана быть ученицей, – сказала она и, прежде чем здравый смысл успел остановить ее, наклонилась и поцеловала его.
Она положила руку ему на затылок и прижалась к его губам, раздвигая их, касаясь языком его языка. Затем так же быстро она отстранилась и, пришпорив коня, поскакала через лес к дороге.
Кровь стучала у нее в висках. Пучки травы и комья грязи летели из-под копыт. Они направлялись на запад, к замку. Через несколько секунд они уже мчались через плоскую равнину.
Глава 5
Топот конских копыт раздался у нее за спиной. Деревья и луг пронеслись мимо, как смазанная акварель. Элеонора пришпорила Тоньерра и решила обернуться через плечо.
Она увидела темное пятно – лошадь и всадника, несущихся по красноватой дорожной грязи. Еще немного – и они настигнут ее.
Она проклинала Дюпейре и его конюшни за то, что там не нашлось лошади, способной обогнать тренированного кавалерийского скакуна. Она проклинала себя за свою беспечность – Д'Ажене ни за что не позволит ей уйти. Она довольно часто ездила на лошадях своих братьев, и если кони французских офицеров хотя бы наполовину так быстры, как они, ей несдобровать.
Ветер подхватывал крепкие венгерские ругательства, как полотно боевого стяга. Дура! Она ругала свое предательское тело. Однажды она познала любовь. Пусть все было недолго, не так, но это была любовь. А теперь ее мучили жажда, огонь, неутолимая боль, сжигая ее изнутри, как пламя, вспыхнувшее над тлеющими угольками.
Нет! Как ее тело посмело осквернить эту память? Нет, нет, нет, она не могла поверить, что изощренные уловки Д'Ажене могли так легко вызвать жажду любви.
Топот копыт стал громче, ближе. Элеонора пригнулась к шее коня, умоляя его поторопиться. Скакун был необычайно вынослив и отдавал ей все свои силы, но приближающиеся звуки говорили ей, что этого недостаточно.
Она оглянулась. Д'Ажене был на расстоянии двух корпусов от нее. Полутора. Биение сердца и топот копыт раздавались в унисон. Голова его коня поравнялась с ее стременем.
Граф наконец настиг ее. Их кони скакали рядом. Он приблизился к Элеоноре, и она почувствовала прикосновение его ноги.
– Что вы!.. – закричала она, но ветер унес ее слова. Д'Ажене протянул к ней руки, и ее глаза расширились от ужаса. – Вы сумасшедший! – Его руки сомкнулись вокруг ее талии и потащили из седла. – Д'Ажене! Ради Бога! – Он потащил ее снова, и она почувствовала, что скользит.
Они недооценила его силу. Под шелками, бархатом и парчой скрывалось мощное тело солдата. Она прошипела ругательство и попыталась удержаться, но Д'Ажене прекрасно знал, как справиться с нею.
Он вырвал ее из седла.
Из ее горла вырвался крик. Ее тело на мгновение зависло над головокружительно мчащейся между двумя конями дорогой. Он подхватил ее другой рукой и тут же стал сбавлять скорость. Гунтер Дюпейре продолжал скакать галопом по дороге, ведущей к дому.
– Ради Бога, Д'Аже…
– Ради меня, мадьярка, – сказал граф и закрыл ей рот поцелуем.
Это был крепкий, долгий поцелуй. Его язык проник в ее рот, а губы жадно впились в ее губы. Она хотела сопротивляться, бороться с ним, но вместо этого ее руки обвили его шею, а пальцы погрузились в его волосы, еще крепче прижимая его губы к своим.
Она завладела его языком. Ее тело наполнило странное чувство, оно становилось все жарче, все горячей. Она прижалась к Ахиллу, словно пытаясь вобрать в себя все его тепло и то обещание, которое скрывало в себе его тело.
Он громко застонал. Его руки еще крепче сжали ее в объятиях. Конь перешел на шаг. Они качались в седле, то поднимаясь, то опускаясь, и ритм их тел напоминал замысловатый эротический танец. Он нежно укусил ее нижнюю губу.
– Элеонора, – прошептал он, проводя открытыми губами вдоль ее подбородка. Ее голова откинулась назад, глаза закрылись сами собой, а дыхание стало быстрым, неровным. Он целовал ее шею и нежную кожу под подбородком, его поцелуи согревали кровь, как бренди, нагретое над огнем.
– Ахилл, – прошептала она и медленно открыла глаза. Она пропустила пряди его волос сквозь пальцы, наблюдая, как они трепещут на ветру. Кончиком пальца она провела по его лицу, обводя каждую черточку и удивляясь, действительно ли это было то лицо, что на протяжении веков олицетворяло собой тьму, или она просто читала на нем то, что хотела увидеть. Если бы она не знала его так хорошо, она подумала бы, что второго такого нет на всем свете.
Он улыбнулся медленной, чувственной улыбкой.
– Я не нахожу вас банальной, моя графиня. И мне это приятно.
– Банальной. Вы хотите сказать, что не находите меня невинной? – Ей следовало обидеться, но вместо этого она рассмеялась. – Я женщина, месье Д'Ажене. Лишь недоразвитые взрослые могут быть невинными. Невинность больше подходит детям.
Его взгляд на мгновение оставил ее и устремился куда-то вдаль.
– Не всем детям.
За этим лицом она вдруг увидела взгляд человека, который когда-то был ребенком. Несчастливое детство? Она выпрямилась, по-прежнему сидя перед ним. Ее мысли разбегались, разлившееся по ее телу тепло, как бренди, опьянило ее, затуманив мозг.
– Простите меня, – сказала она, упершись ему в грудь рукой, чтобы держаться. Сквозь рубашку она почувствовала его стальные мышцы. – Я не хотела вызвать неприятные воспоминания.
Его взгляд вернулся к ней.
– Вы вызываете во мне только приятные воспоминания, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41