К тому же церковь Сэнт-Мериз находилась на другом берегу реки в Саутворке, а Верный До Гроба мечтал огласить своей страстной проповедью молитвенный дом, бывший ранее собором Святого Павла.
Дело Доркас Скэммелл привлекло к себе некоторое внимание публики, но новости с фронта и успехи на севере волновали Лондонцев гораздо сильнее. Роялистская ведьма, запертая в Тауэре, была менее интересной темой, чем рассказы о благочестивых протестантах, разящих солдат короля. Конечно, казнь Доркас Скэммелл привлечет зевак на Тауэр-Хилл, но Верному До Гроба было известно, что в Бедфорде разоблачили католического священника. Его уже осудили, и казнь вот-вот должна была состояться. Ничто не веселило лондонцев так, как сжигание паписта. В такие моменты даже нехватка товаров в магазинах казалась оправданной.
Слава ускользала от Верного До Гроба. Из-за этого он мучился, молился, долгие часы мерил шагами свой уютный кабинет на втором этаже. И, наконец, на свои молитвы он получил поразительно простой ответ. Произошло это однажды поздно вечером, когда при свете ярко горевших на столе свечей он читал последний выпуск «Mercurius Britanicus», главной лондонской газеты, в частности отчет об осаде Йорка парламентскими войсками. Там все складывалось удачно, командиры завоевывали известность, которой был лишен Верный До Гроба, и вдруг руки затряслись от волнения. Ну конечно! Меланхолической прострации как не бывало, он схватил бумагу, чернила, в лихорадочном возбуждении очинил гусиное перо. В течение двух часов он писал. Он правил, дополнял, и уже пробило три, когда он откинулся, усталый, счастливый и уверенный, что теперь-то его труды будут оценены.
Он не ошибся. Редактору «Mercurius Britanicus» после славной победы пуритан при Марстон-Муре почти нечего было печатать. Со дня на день должен был пасть Йорк, он уже даже набрал статью и ждал только гонца, ну, а пока возбудить страсти лондонцев было почти нечем. И вот тогда-то в его пыльный тесный кабинетик вошел Верный До Гроба со своей повестью о Доркас Скэммелл. Редактору сюжет понравился.
Пространное повествование опубликовали. В нем рассказывалось о том, как в Лондоне объявился дьявол и спалил часть Темз-стрит. Описывалось убийство капитана Сэмьюэла Скэммелла, «мужественного воина Господа». Редактор сопроводил публикацию гравюрой, на которой было изображено, как кот Доркас Скэммелл разрывает глотку вооруженному мужчине, чей меч удерживает глумящийся сатана. Кэмпион, выставив пальцы, будто когти, понукала кошку. Художник изобразил ее беззубой, с черными волосами и острым носом.
Далее в повести пелись дифирамбы Эбенизеру Слайзу, который «отрешился от родственных чувств, предпочтя им любовь к Господу, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру», но этот краткий реверанс в сторону своего благодетеля не шел ни в какое сравнение с тем, как воспел самого себя Верный До Гроба Херви. Он писал от третьего лица и с упоением рассказывал об уличении в колдовстве, об отметине дьявола и о том, как ведьму повалили на пол, когда «Тот, Кто могущественнее Дьявола, придал ему силы». В своем повествовании Верный До Гроба изобразил усмирение ведьмы этакой битвой титанов, предвестником сражения сил добра и зла при Армагеддоне, но он, укрепленный Господом, эту битву выиграл. А потом, найдя гениальный ход, предъявил Кэмпион все возможные обвинения.
Преподобный Верный До Гроба удивился, когда Эбенизер настойчиво предложил забыть о распятии, заключенном внутри висевшего на шее у Кэмпион украшения. Он спросил Эбенизера — почему? Но молодой человек ушел от ответа:
— По-моему, брат Херви, в пироге и так предостаточно слив.
Брат Херви так не считал. Католицизм приводил лондонцев в возбуждение. Колдовство не было чем-то обычным для столицы, чаще оно встречалось в деревнях. Но если Верному До Гроба удастся на блюдечке преподнести лондонцам эту ведьму, которая была к тому же еще и католичкой, тогда, как он понимал, толпа будет доведена до экстаза. И волна фанатизма вынесет Верного До Гроба к славе.
В «Mercurius Britanicus» сообщалось, что Доркас Скэммелл — католичка. На шее она носила распятие. «То было не обычное распятие, а эмблема дьявола, которую ведьма хранила при себе. Она старательно скрывала ее, ради чего распятие было хитроумно замаскировано внутри украшения в виде печати, и никто не смог бы догадаться, что же на самом деле таит в себе эта драгоценность. Но всемогущий Боже по своей доброте открыл это слуге своему Верному До Гроба Херви и тем самым победил козни нечистого. Мы молимся, чтобы так было и впредь.»
Преподобный Верный До Гроба был доволен своей работой. Он увязал колдовство и католицизм, а потом то и другое с роялистами и тем самым обеспечил себе львиную долю всех лавров. Редактор «Mercurius», почуяв, что тема будет пользоваться популярностью у читателей, добавил к повествованию собственные комментарии. Он расхваливал Верного До Гроба, предупреждал английских протестантов, что дьявол на самом деле ходит по их земле, и поведал о твердом намерении преподобного уничтожить всех ведьм, которые постараются осквернить непорочную чистоту Царствия Небесного. По настоянию Херви, он добавил еще один абзац. Верный До Гроба, утверждалось здесь, вовсе не хочет, чтобы женщины жили в страхе. Любая из них, бедная ли, богатая ли, может наведаться к преподобному Верному До Гроба Херви на Сизинг-Лейн, где он, помолившись, осмотрит ее и за ничтожную сумму выдаст свидетельство чистоты. Вооружившись таким документом, женщине нечего бояться дьявольских козней.
Это был гениальный ход. Всего несколько дней прошло после выхода газеты, а Верного До Гроба уже начали осаждать женщины. В один день он стал знаменитостью. Его приглашали проповедовать в городе, в Вестминстере, в дальних приходах. Он даже не мог принять всех приглашений. День и ночь он трудился не покладая рук, обследуя явившихся женщин, чьи тела он пристально изучал в поисках дьявольских отметин. Он честно трудился на ниве Господа, став наконец-то счастливым человеком. Да, счастливым человеком.
— Боже правый! Кто это сделал? Ради всего святого, кто?
Только что возвратившийся в Лондон сэр Гренвилл Кони был в бешенстве, таким Эбенизер его еще не видел. Маленький человек стукнул кулаком по номеру «Mercurius».
— Неужели в этом городе одни идиоты? Я отъехал на две недели, не более! И что я застаю по возвращении? Вот это! — Он сел, обхватив руками огромный живот. — Ради Бога! Как это получилось, Эбенизер?
Эбенизер пожал плечами. Он стоял, глядя на Лэмбетские болота на другом берегу реки.
— Думаю, это Херви.
— Херви! Проклятый Херви. Разве его не предупреждали?
— Не во всех подробностях.
— Боже, неужели слова так дорого стоят? Почему его не предупредили?
Эбенизер обратил свой лишенный выражения взгляд на сэра Гренвилла:
— Это моя вина.
Признание вины немного смягчило сэра Гренвилла. Он взял «Mercurius» и принялся разглядывать грубую гравюру.
— Всегда, всегда нужно знать, что делают твои люди. Боже мой! Человек так глуп. Если не указать ему вниз на землю, он станет писать из ноздрей. Черт возьми, Эбенизер!
Эбенизер прекрасно понимал гнев сэра Гренвилла. «Mercurius Britanicus» как главная газета восставших распространялся далеко за пределами Лондона. Свежие номера прямехонько из типографии разлетались по городам Европы, которые предоставляли денежные ссуды одной из сторон. Банкиров Флоренции, Нидерландов, Венеции чрезвычайно интересовал ход боевых действий. Исход одного сражения мог означать, что их деньги в безопасности, поражение в другом предвещало разорение. Как утверждал сэр Гренвилл, в Амстердаме «Mlercurius» появлялся раньше, чем в парламентской армии на севере. Визгливым голосом он спросил Эбенизера:
— А в Амстердаме кто?
— Лопес.
— Лопес! Проклятый, вонючий еврей Лопес! Теперь головой покачал сэр Гренвилл. Он не говорил, а будто стонал от боли.
— Этот ублюдочный священник описал печать! Ради всего святого! Печать!
— Вы полагаете, Лопес приедет? Сэр Гренвилл хмуро ответил:
— Он приедет, Эбенизер. Приедет!
— Но что он сможет сделать? Он не в состоянии вызволить ее из Тауэра. У вас две печати.
Сэр Гренвилл откинулся, кисло глянув на молодого человека. Он вспомнил слова своего астролога Барнегата, предупреждавшего, что враг придет из-за моря, и сэр Гренвилл почувствовал резкую боль в животе.
Эретайн! Проклятый Эретайн! Он боялся Кита Эретайна. Но Эретайн мертв, его могила на другом конце света в дикой Америке. Сэр Гренвилл задумался:
— Он ничего не сможет сделать, но, вероятно, попытается. Мне не нужны осложнения. Понятно? Я хочу, чтобы проклятая девчонка умерла, тогда нам, действительно будет нечего бояться. — Обеими руками он потер свое круглое белое лицо. — Нужно ускорить суд. Позаботьтесь об этом! Поговорите с Хигбедом. Скажите, мы заплатим, сколько потребуется. Но ускорьте суд!
— Да.
— И удвойте охрану моего дома! Утройте ее! В выпученных глазах по-прежнему был гнев.
— Вы действительно хотите, чтобы я это сделал?
— Действительно. Боже правый! Конечно, хочу!
Сэр Гренвилл вспомнил красивое лицо врага, ту безрассудную смелость, из-за которой Кит Эретайн в конце концов угодил в Тауэр. Голос его был мрачен.
— Однажды Лопес уже вытаскивал человека из Тауэра.
— Но не теперь, — сказал Эбенизер.
— Ускорьте суд, Эбенизер! Ускорьте!
Эбенизер пожал плечами. Он поднял брови, проведя рукой по горлу. Сэр Гренвилл покачал головой, хотя соблазн просто-напросто убить девчонку был велик.
— Нет. Эретайн умер, Эбенизер, но у ублюдка были друзья. Если девчонка умрет, нас ждет месть. Но они не смогут мстить всей стране. Нет. Предоставьте закону убить ее, тогда никто не сможет нас обвинить.
Сэр Гренвилл прочитал в «Mercurius» фразу: «Эбенизер Слайз отрешился от родственной любви, предпочтя ей любовь к Всевышнему, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру «. Сэр Гренвилл начал хохотать, толстые плечи заходили вверх-вниз. Он смеялся все громче и громче. После недавней ярости это казалось странным. Он вытянул трясущийся палец в сторону своего протеже, чье бледное, холодное лицо вовсе не выражало веселья.
— Лучше обзаведитесь-ка телохранителем, Эбенизер! Телохранителем! Вы достаточно богаты! — Он откинул назад голову с лягушачьим лицом, продолжая хохотать. — Берегите спину, Эбенизер! Всегда берегите спину!
На следующий день после трибунала за Кэмпион снова пришли, выволокли из жуткой камеры, заставили подняться по винтовым лестницам и спуститься по длинным переходам. Она думала, что ей предстоит новое испытание, и вздрагивала, воображая всевозможные кошмары, но, к ее удивлению, стража привела ее в приятное, хорошо освещенное здание и втолкнула в теплую, залитую солнцем комнату. На полу был ковер. На больших окнах, правда снабженных решетками, — бархатные занавески. Ее встречали две женщины. Они показались добрыми, деловыми, быстро раздели ее, выкупали, вымыли волосы, уложили в огромную теплую постель. Одна из них принесла поднос с едой, с горячей едой, посадила и помогла поесть.
— Мы откармливаем тебя, дорогая.
Кэмпион думалось, что на каждую мысль, на каждое действие уходили минуты. Ела она неуклюже, все еще не понимая, что происходит, хотя ощущение чистоты кожи, освободившейся от вшей, было чудесным. Прямо-таки райским. Она расплакалась, и женщина дружески похлопала ее.
— Ничего-ничего, дорогая, поплачь. Тебе это на пользу.
— Почему вы все это делаете? Женщина улыбнулась:
— Теперь у тебя есть друзья, дорогая. Друзья. Друзья всем нужны. А теперь доешь все печенье! Вот так! Вот хорошо!
Ей дали выспаться. Когда она пробудилась, был вечер. В маленькой гостиной горел огонь, одна из женщин ждала ее с кувшином вина и новой порцией еды. На Кэмпион надели просторный шерстяной халат, волосы перевязали лентой. Женщина спросила:
— Тебе тепло, дорогая?
— Да.
— Садись к огню.
Приятно было чувствовать себя опрятной, не дрожать от холода, но внутри она все так же ощущала грязь. Она сжималась при воспоминании о том, как ее касался Верный До Гроба, как его сухие руки скользили по ее коже. Ничто уже не будет таким, как прежде, думала она. Херви замарал ее грязью, и отмыться от этого невозможно. Но какое все это имело значение? У нее не было будущего. Кто-то заплатил за эти удобства — леди Маргарет, полагала она, потому что ничего другого придумать не могла и сочла милостью то, что ей предоставили возможность провести свой последние дни на земле не среди мерзости. Она посмотрела на женщину:
— А как Тоби?
— Тоби? Не знаю никакого Тоби, дорогая. Там на кухне есть взбитые сливки с вином. Хочешь?
На следующий день, стоя у зарешеченного окна спальни, она смотрела на маленького седого человека, который шагал взад-вперед по крошечному дворику внизу. Каждый день он ходил одним и тем же маршрутом, так что его башмаки уже протоптали в траве дорожку. Одна из ее новых тюремщиц кивком указала на него:
— Это архиепископ, дорогая.
— Уильям Лод?
— Вот именно, дорогая. С него сбили спесь. — Она засмеялась. — Не удивлюсь, если скоро еще кое-что собьют.
Кэмпион смотрела, как прохаживался архиепископ Кентерберийский, взад-вперед, взад-вперед, склонив голову над книгой. Он был таким же заключенным, как она. Как и ее, его ждали услуги палача. Как-то раз он поднял голову, заметил ее и чуть кивнул. Она подняла руку, и он улыбнулся. С тех пор она каждый день ждала его, а он ее, и они улыбались друг другу сквозь оконную решетку.
Потом, будто ее благополучие могло лишь расти, к ней пришел адвокат. Его звали Фрэнсис Лэпторн. От него исходила уверенность, что она сможет выиграть процесс. Большое жюри присяжных постановило, что дело должен разбирать судья вместе с присяжными. Она поинтересовалась у мистера Лэпторна, кто его прислал, но он лишь подмигнул:
— Говорить об этом было бы опасно, мисс Слайз, очень опасно. Даже у каменных стен есть уши! Но радуйтесь, что я здесь.
Она и радовалась.
— Как Тоби? Он улыбнулся:
— Вам не о чем беспокоиться. Не о чем! Вы понимаете? По ее лицу расплылась улыбка, исполненная такого восторга и любви, что мистер Лэпторн растрогался. Он был еще молод, ему едва перевалило за тридцать. Лицо у него было приятное, голос глубокий, выразительный. Он рассмеялся, глядя, как она радуется.
— Вы плачете? Разрешите, я дам вам платок. Смеялся он и над заявлением присяжных.
— Вы ведьма, дорогая моя? Чушь! Чушь! Вот Гудвайф — вполне возможно, да! Настоящая скрытная, черная, полуночная ведьма!
Его переполняли всевозможные планы. Он пригласит свидетелей из числа лондонских патрульных, тушивших пожар во дворе у Скэммелла, возьмет у них показания, что ни один в ту ночь не видел дьявола. Он смеялся над предположением, что кошка одолела вооруженного мужчину или что Кэмпион убила Сэмьюэла Скэммелла. Настроение у Кэмпион начало улучшаться. Во время второго посещения он заставил ее прочитать «Отче наш» и зааплодировал, когда она закончила.
— Чудесно! Чудесно! Вы сможете повторить это на суде?
— Если никто не воткнет мне нож в спину.
— Они и это сделали? А я-то думал. Боже мой, Боже мой! — Мистер Лэпторн покачал головой. — Если бы только я там был. Ну да ладно! Теперь-то я здесь!
Он положил на стол кожаную сумку и извлек оттуда перо, чернильницу и огромную стопку бумаг. Открыл крышку на чернильнице и вместе с пером подвинул Кэмпион.
— А теперь вам, Доркас, придется поработать.
— Зовите меня Кэмпион, — застенчиво произнесла она.
— Кэмпион! Какое очаровательное имя. Какое очаровательное имя. Это ваше второе имя?
Она кивнула, не желая вдаваться в подробности.
— Кэмпион! Великолепно. Вы должны подписать бумаги, Кэмпион. Так много бумаг! Я иногда думаю, что мы, адвокаты, задохнемся от бумаг. Давайте начнем вот с этого.
Он записал ее рассказ, изложив все, как было. Она пробежала строчки глазами, наслаждаясь стилем, и подписала. Затем последовала пачка расписок в услугах, которыми она пользовалась в Тауэре. Он хмыкнул, когда она поинтересовалась, для чего это.
— Мы ведь хотим, чтобы ваши тюремщики остались довольны. На суд производит благоприятное впечатление, когда эти люди вам улыбаются, помогают. Присяжные поймут, что уж не такая вы плохая. Не беспокойтесь. И тут и там мы подбросим еще немножко деньжат.
Потом он выложил на стол пачку писем. В них содержалась просьба к свидетелям появиться на суде. Двадцать четыре были адресованы патрульным солдатам, сорок пять — солдатам, осаждавшим замок Лэзен. Лэпторн сказал, что их имена он узнал из парламентского списка личного состава, и злорадно потер руки:
— Они еще пожалеют об этом процессе, дорогая! О да! Уж мы их выставим болванами.
Он рассмеялся над ее предположением, что солдаты круглоголовых испугаются давать показания.
— Закон есть закон, дорогая. Вы познакомились с его суровой стороной, но вы узнаете, что он может быть и хранителем истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Дело Доркас Скэммелл привлекло к себе некоторое внимание публики, но новости с фронта и успехи на севере волновали Лондонцев гораздо сильнее. Роялистская ведьма, запертая в Тауэре, была менее интересной темой, чем рассказы о благочестивых протестантах, разящих солдат короля. Конечно, казнь Доркас Скэммелл привлечет зевак на Тауэр-Хилл, но Верному До Гроба было известно, что в Бедфорде разоблачили католического священника. Его уже осудили, и казнь вот-вот должна была состояться. Ничто не веселило лондонцев так, как сжигание паписта. В такие моменты даже нехватка товаров в магазинах казалась оправданной.
Слава ускользала от Верного До Гроба. Из-за этого он мучился, молился, долгие часы мерил шагами свой уютный кабинет на втором этаже. И, наконец, на свои молитвы он получил поразительно простой ответ. Произошло это однажды поздно вечером, когда при свете ярко горевших на столе свечей он читал последний выпуск «Mercurius Britanicus», главной лондонской газеты, в частности отчет об осаде Йорка парламентскими войсками. Там все складывалось удачно, командиры завоевывали известность, которой был лишен Верный До Гроба, и вдруг руки затряслись от волнения. Ну конечно! Меланхолической прострации как не бывало, он схватил бумагу, чернила, в лихорадочном возбуждении очинил гусиное перо. В течение двух часов он писал. Он правил, дополнял, и уже пробило три, когда он откинулся, усталый, счастливый и уверенный, что теперь-то его труды будут оценены.
Он не ошибся. Редактору «Mercurius Britanicus» после славной победы пуритан при Марстон-Муре почти нечего было печатать. Со дня на день должен был пасть Йорк, он уже даже набрал статью и ждал только гонца, ну, а пока возбудить страсти лондонцев было почти нечем. И вот тогда-то в его пыльный тесный кабинетик вошел Верный До Гроба со своей повестью о Доркас Скэммелл. Редактору сюжет понравился.
Пространное повествование опубликовали. В нем рассказывалось о том, как в Лондоне объявился дьявол и спалил часть Темз-стрит. Описывалось убийство капитана Сэмьюэла Скэммелла, «мужественного воина Господа». Редактор сопроводил публикацию гравюрой, на которой было изображено, как кот Доркас Скэммелл разрывает глотку вооруженному мужчине, чей меч удерживает глумящийся сатана. Кэмпион, выставив пальцы, будто когти, понукала кошку. Художник изобразил ее беззубой, с черными волосами и острым носом.
Далее в повести пелись дифирамбы Эбенизеру Слайзу, который «отрешился от родственных чувств, предпочтя им любовь к Господу, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру», но этот краткий реверанс в сторону своего благодетеля не шел ни в какое сравнение с тем, как воспел самого себя Верный До Гроба Херви. Он писал от третьего лица и с упоением рассказывал об уличении в колдовстве, об отметине дьявола и о том, как ведьму повалили на пол, когда «Тот, Кто могущественнее Дьявола, придал ему силы». В своем повествовании Верный До Гроба изобразил усмирение ведьмы этакой битвой титанов, предвестником сражения сил добра и зла при Армагеддоне, но он, укрепленный Господом, эту битву выиграл. А потом, найдя гениальный ход, предъявил Кэмпион все возможные обвинения.
Преподобный Верный До Гроба удивился, когда Эбенизер настойчиво предложил забыть о распятии, заключенном внутри висевшего на шее у Кэмпион украшения. Он спросил Эбенизера — почему? Но молодой человек ушел от ответа:
— По-моему, брат Херви, в пироге и так предостаточно слив.
Брат Херви так не считал. Католицизм приводил лондонцев в возбуждение. Колдовство не было чем-то обычным для столицы, чаще оно встречалось в деревнях. Но если Верному До Гроба удастся на блюдечке преподнести лондонцам эту ведьму, которая была к тому же еще и католичкой, тогда, как он понимал, толпа будет доведена до экстаза. И волна фанатизма вынесет Верного До Гроба к славе.
В «Mercurius Britanicus» сообщалось, что Доркас Скэммелл — католичка. На шее она носила распятие. «То было не обычное распятие, а эмблема дьявола, которую ведьма хранила при себе. Она старательно скрывала ее, ради чего распятие было хитроумно замаскировано внутри украшения в виде печати, и никто не смог бы догадаться, что же на самом деле таит в себе эта драгоценность. Но всемогущий Боже по своей доброте открыл это слуге своему Верному До Гроба Херви и тем самым победил козни нечистого. Мы молимся, чтобы так было и впредь.»
Преподобный Верный До Гроба был доволен своей работой. Он увязал колдовство и католицизм, а потом то и другое с роялистами и тем самым обеспечил себе львиную долю всех лавров. Редактор «Mercurius», почуяв, что тема будет пользоваться популярностью у читателей, добавил к повествованию собственные комментарии. Он расхваливал Верного До Гроба, предупреждал английских протестантов, что дьявол на самом деле ходит по их земле, и поведал о твердом намерении преподобного уничтожить всех ведьм, которые постараются осквернить непорочную чистоту Царствия Небесного. По настоянию Херви, он добавил еще один абзац. Верный До Гроба, утверждалось здесь, вовсе не хочет, чтобы женщины жили в страхе. Любая из них, бедная ли, богатая ли, может наведаться к преподобному Верному До Гроба Херви на Сизинг-Лейн, где он, помолившись, осмотрит ее и за ничтожную сумму выдаст свидетельство чистоты. Вооружившись таким документом, женщине нечего бояться дьявольских козней.
Это был гениальный ход. Всего несколько дней прошло после выхода газеты, а Верного До Гроба уже начали осаждать женщины. В один день он стал знаменитостью. Его приглашали проповедовать в городе, в Вестминстере, в дальних приходах. Он даже не мог принять всех приглашений. День и ночь он трудился не покладая рук, обследуя явившихся женщин, чьи тела он пристально изучал в поисках дьявольских отметин. Он честно трудился на ниве Господа, став наконец-то счастливым человеком. Да, счастливым человеком.
— Боже правый! Кто это сделал? Ради всего святого, кто?
Только что возвратившийся в Лондон сэр Гренвилл Кони был в бешенстве, таким Эбенизер его еще не видел. Маленький человек стукнул кулаком по номеру «Mercurius».
— Неужели в этом городе одни идиоты? Я отъехал на две недели, не более! И что я застаю по возвращении? Вот это! — Он сел, обхватив руками огромный живот. — Ради Бога! Как это получилось, Эбенизер?
Эбенизер пожал плечами. Он стоял, глядя на Лэмбетские болота на другом берегу реки.
— Думаю, это Херви.
— Херви! Проклятый Херви. Разве его не предупреждали?
— Не во всех подробностях.
— Боже, неужели слова так дорого стоят? Почему его не предупредили?
Эбенизер обратил свой лишенный выражения взгляд на сэра Гренвилла:
— Это моя вина.
Признание вины немного смягчило сэра Гренвилла. Он взял «Mercurius» и принялся разглядывать грубую гравюру.
— Всегда, всегда нужно знать, что делают твои люди. Боже мой! Человек так глуп. Если не указать ему вниз на землю, он станет писать из ноздрей. Черт возьми, Эбенизер!
Эбенизер прекрасно понимал гнев сэра Гренвилла. «Mercurius Britanicus» как главная газета восставших распространялся далеко за пределами Лондона. Свежие номера прямехонько из типографии разлетались по городам Европы, которые предоставляли денежные ссуды одной из сторон. Банкиров Флоренции, Нидерландов, Венеции чрезвычайно интересовал ход боевых действий. Исход одного сражения мог означать, что их деньги в безопасности, поражение в другом предвещало разорение. Как утверждал сэр Гренвилл, в Амстердаме «Mlercurius» появлялся раньше, чем в парламентской армии на севере. Визгливым голосом он спросил Эбенизера:
— А в Амстердаме кто?
— Лопес.
— Лопес! Проклятый, вонючий еврей Лопес! Теперь головой покачал сэр Гренвилл. Он не говорил, а будто стонал от боли.
— Этот ублюдочный священник описал печать! Ради всего святого! Печать!
— Вы полагаете, Лопес приедет? Сэр Гренвилл хмуро ответил:
— Он приедет, Эбенизер. Приедет!
— Но что он сможет сделать? Он не в состоянии вызволить ее из Тауэра. У вас две печати.
Сэр Гренвилл откинулся, кисло глянув на молодого человека. Он вспомнил слова своего астролога Барнегата, предупреждавшего, что враг придет из-за моря, и сэр Гренвилл почувствовал резкую боль в животе.
Эретайн! Проклятый Эретайн! Он боялся Кита Эретайна. Но Эретайн мертв, его могила на другом конце света в дикой Америке. Сэр Гренвилл задумался:
— Он ничего не сможет сделать, но, вероятно, попытается. Мне не нужны осложнения. Понятно? Я хочу, чтобы проклятая девчонка умерла, тогда нам, действительно будет нечего бояться. — Обеими руками он потер свое круглое белое лицо. — Нужно ускорить суд. Позаботьтесь об этом! Поговорите с Хигбедом. Скажите, мы заплатим, сколько потребуется. Но ускорьте суд!
— Да.
— И удвойте охрану моего дома! Утройте ее! В выпученных глазах по-прежнему был гнев.
— Вы действительно хотите, чтобы я это сделал?
— Действительно. Боже правый! Конечно, хочу!
Сэр Гренвилл вспомнил красивое лицо врага, ту безрассудную смелость, из-за которой Кит Эретайн в конце концов угодил в Тауэр. Голос его был мрачен.
— Однажды Лопес уже вытаскивал человека из Тауэра.
— Но не теперь, — сказал Эбенизер.
— Ускорьте суд, Эбенизер! Ускорьте!
Эбенизер пожал плечами. Он поднял брови, проведя рукой по горлу. Сэр Гренвилл покачал головой, хотя соблазн просто-напросто убить девчонку был велик.
— Нет. Эретайн умер, Эбенизер, но у ублюдка были друзья. Если девчонка умрет, нас ждет месть. Но они не смогут мстить всей стране. Нет. Предоставьте закону убить ее, тогда никто не сможет нас обвинить.
Сэр Гренвилл прочитал в «Mercurius» фразу: «Эбенизер Слайз отрешился от родственной любви, предпочтя ей любовь к Всевышнему, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру «. Сэр Гренвилл начал хохотать, толстые плечи заходили вверх-вниз. Он смеялся все громче и громче. После недавней ярости это казалось странным. Он вытянул трясущийся палец в сторону своего протеже, чье бледное, холодное лицо вовсе не выражало веселья.
— Лучше обзаведитесь-ка телохранителем, Эбенизер! Телохранителем! Вы достаточно богаты! — Он откинул назад голову с лягушачьим лицом, продолжая хохотать. — Берегите спину, Эбенизер! Всегда берегите спину!
На следующий день после трибунала за Кэмпион снова пришли, выволокли из жуткой камеры, заставили подняться по винтовым лестницам и спуститься по длинным переходам. Она думала, что ей предстоит новое испытание, и вздрагивала, воображая всевозможные кошмары, но, к ее удивлению, стража привела ее в приятное, хорошо освещенное здание и втолкнула в теплую, залитую солнцем комнату. На полу был ковер. На больших окнах, правда снабженных решетками, — бархатные занавески. Ее встречали две женщины. Они показались добрыми, деловыми, быстро раздели ее, выкупали, вымыли волосы, уложили в огромную теплую постель. Одна из них принесла поднос с едой, с горячей едой, посадила и помогла поесть.
— Мы откармливаем тебя, дорогая.
Кэмпион думалось, что на каждую мысль, на каждое действие уходили минуты. Ела она неуклюже, все еще не понимая, что происходит, хотя ощущение чистоты кожи, освободившейся от вшей, было чудесным. Прямо-таки райским. Она расплакалась, и женщина дружески похлопала ее.
— Ничего-ничего, дорогая, поплачь. Тебе это на пользу.
— Почему вы все это делаете? Женщина улыбнулась:
— Теперь у тебя есть друзья, дорогая. Друзья. Друзья всем нужны. А теперь доешь все печенье! Вот так! Вот хорошо!
Ей дали выспаться. Когда она пробудилась, был вечер. В маленькой гостиной горел огонь, одна из женщин ждала ее с кувшином вина и новой порцией еды. На Кэмпион надели просторный шерстяной халат, волосы перевязали лентой. Женщина спросила:
— Тебе тепло, дорогая?
— Да.
— Садись к огню.
Приятно было чувствовать себя опрятной, не дрожать от холода, но внутри она все так же ощущала грязь. Она сжималась при воспоминании о том, как ее касался Верный До Гроба, как его сухие руки скользили по ее коже. Ничто уже не будет таким, как прежде, думала она. Херви замарал ее грязью, и отмыться от этого невозможно. Но какое все это имело значение? У нее не было будущего. Кто-то заплатил за эти удобства — леди Маргарет, полагала она, потому что ничего другого придумать не могла и сочла милостью то, что ей предоставили возможность провести свой последние дни на земле не среди мерзости. Она посмотрела на женщину:
— А как Тоби?
— Тоби? Не знаю никакого Тоби, дорогая. Там на кухне есть взбитые сливки с вином. Хочешь?
На следующий день, стоя у зарешеченного окна спальни, она смотрела на маленького седого человека, который шагал взад-вперед по крошечному дворику внизу. Каждый день он ходил одним и тем же маршрутом, так что его башмаки уже протоптали в траве дорожку. Одна из ее новых тюремщиц кивком указала на него:
— Это архиепископ, дорогая.
— Уильям Лод?
— Вот именно, дорогая. С него сбили спесь. — Она засмеялась. — Не удивлюсь, если скоро еще кое-что собьют.
Кэмпион смотрела, как прохаживался архиепископ Кентерберийский, взад-вперед, взад-вперед, склонив голову над книгой. Он был таким же заключенным, как она. Как и ее, его ждали услуги палача. Как-то раз он поднял голову, заметил ее и чуть кивнул. Она подняла руку, и он улыбнулся. С тех пор она каждый день ждала его, а он ее, и они улыбались друг другу сквозь оконную решетку.
Потом, будто ее благополучие могло лишь расти, к ней пришел адвокат. Его звали Фрэнсис Лэпторн. От него исходила уверенность, что она сможет выиграть процесс. Большое жюри присяжных постановило, что дело должен разбирать судья вместе с присяжными. Она поинтересовалась у мистера Лэпторна, кто его прислал, но он лишь подмигнул:
— Говорить об этом было бы опасно, мисс Слайз, очень опасно. Даже у каменных стен есть уши! Но радуйтесь, что я здесь.
Она и радовалась.
— Как Тоби? Он улыбнулся:
— Вам не о чем беспокоиться. Не о чем! Вы понимаете? По ее лицу расплылась улыбка, исполненная такого восторга и любви, что мистер Лэпторн растрогался. Он был еще молод, ему едва перевалило за тридцать. Лицо у него было приятное, голос глубокий, выразительный. Он рассмеялся, глядя, как она радуется.
— Вы плачете? Разрешите, я дам вам платок. Смеялся он и над заявлением присяжных.
— Вы ведьма, дорогая моя? Чушь! Чушь! Вот Гудвайф — вполне возможно, да! Настоящая скрытная, черная, полуночная ведьма!
Его переполняли всевозможные планы. Он пригласит свидетелей из числа лондонских патрульных, тушивших пожар во дворе у Скэммелла, возьмет у них показания, что ни один в ту ночь не видел дьявола. Он смеялся над предположением, что кошка одолела вооруженного мужчину или что Кэмпион убила Сэмьюэла Скэммелла. Настроение у Кэмпион начало улучшаться. Во время второго посещения он заставил ее прочитать «Отче наш» и зааплодировал, когда она закончила.
— Чудесно! Чудесно! Вы сможете повторить это на суде?
— Если никто не воткнет мне нож в спину.
— Они и это сделали? А я-то думал. Боже мой, Боже мой! — Мистер Лэпторн покачал головой. — Если бы только я там был. Ну да ладно! Теперь-то я здесь!
Он положил на стол кожаную сумку и извлек оттуда перо, чернильницу и огромную стопку бумаг. Открыл крышку на чернильнице и вместе с пером подвинул Кэмпион.
— А теперь вам, Доркас, придется поработать.
— Зовите меня Кэмпион, — застенчиво произнесла она.
— Кэмпион! Какое очаровательное имя. Какое очаровательное имя. Это ваше второе имя?
Она кивнула, не желая вдаваться в подробности.
— Кэмпион! Великолепно. Вы должны подписать бумаги, Кэмпион. Так много бумаг! Я иногда думаю, что мы, адвокаты, задохнемся от бумаг. Давайте начнем вот с этого.
Он записал ее рассказ, изложив все, как было. Она пробежала строчки глазами, наслаждаясь стилем, и подписала. Затем последовала пачка расписок в услугах, которыми она пользовалась в Тауэре. Он хмыкнул, когда она поинтересовалась, для чего это.
— Мы ведь хотим, чтобы ваши тюремщики остались довольны. На суд производит благоприятное впечатление, когда эти люди вам улыбаются, помогают. Присяжные поймут, что уж не такая вы плохая. Не беспокойтесь. И тут и там мы подбросим еще немножко деньжат.
Потом он выложил на стол пачку писем. В них содержалась просьба к свидетелям появиться на суде. Двадцать четыре были адресованы патрульным солдатам, сорок пять — солдатам, осаждавшим замок Лэзен. Лэпторн сказал, что их имена он узнал из парламентского списка личного состава, и злорадно потер руки:
— Они еще пожалеют об этом процессе, дорогая! О да! Уж мы их выставим болванами.
Он рассмеялся над ее предположением, что солдаты круглоголовых испугаются давать показания.
— Закон есть закон, дорогая. Вы познакомились с его суровой стороной, но вы узнаете, что он может быть и хранителем истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51