Не видя названия, по золотому обрезу страниц, по изящной обложке он понял, что это, видимо, то самое произведение, которое перешло к ней от матери и где раскрывались интимные стороны любви.
Он вопросительно посмотрел на Рейвен, она, покраснев, кивнула. Он сдержал улыбку, подумав о нелепости ситуации: супруга вынуждена вместо живого мужа удовлетворяться эротическим чтивом, а у мужа даже этой возможности нет. Правда, его всегда ждут в доме у мадам Фуше…
Подавив вздох, он поднялся с постели.
— Хочу надеяться, — сказал он, возвращая книгу в руки Рейвен, — что как-нибудь смогу ознакомиться с ее интригующим содержанием. Быть может, она научит меня чему-то, чего я еще не знаю.
— О да, конечно… Наверное… — смущенно пробормотала Рейвен, видимо, не поняв до конца смысла его слов.
Он же, ощущая себя в некотором роде победителем — сумел сладить с самим собой, ввергнул в смущение Рейвен, — снисходительно наклонился к ней и отечески поцеловал в лоб:
— Спи спокойно, дорогая.
После чего, чувствуя некоторое стеснение в паху, вышел из спальни.
Глава 12
— Спасибо, О'Малли.
Сколько уже лет по утрам произносила Рейвен эти слова. И здесь, в Лондоне, и там, на островах, когда старый конюх подсаживал ее в седло.
Она оправила юбки, плотнее запахнула теплый плащ — ноябрьское утро было морозным — и взяла в руки поводья. О'Малли ловко, совсем как молодой, вскочил на свою лошадь, и они отправились на ежедневную прогулку в Гайд-парк.
Сегодня Рейвен не рассчитывала встретить там Бринн, поскольку у той были какие-то дела, но Джереми Вулвертон, надеялась она, будет наверняка, и она поговорит с ним о том, что ее беспокоит. А беспокоили ее возможные неприятности, которые ожидали Келла, о чем она услышала на прошедшей неделе.
Самого Келла она не видела около недели, с той ночи, когда он пришел к ней в спальню и завел разговор о своем брате. То есть мельком они встречались — на лестнице дома, у дверей, — но Келл постоянно торопился, и поговорить с ним она не могла. А поговорить было о чем.
Бринн сообщила на днях Рейвен, что, насколько ей стало известно, о Келле и о его игорном клубе начали распространяться весьма неприятные слухи, идущие откуда-то из верхних слоев общества. Кто-то из сильных мира сего утверждает, что Келл ведет свои дела нечестным путем, что у него подозрительные связи да и сам он — личность достаточно сомнительная и что порядочным людям не следует посещать его заведение.
Услышав об этом, Рейвен сразу подумала, что все эти слухи — работа Чарлза Холфорда. Разумеется, не самого герцога, а тех, кого он специально подговорил или нанял. Об этом она и хотела поговорить с Вулвертоном. Ведь он проявил к ней дружеское участие, которое ее тронуло и удивило: большинство из тех, кого она знала, считали его всего-навсего беспутным и легковесным щеголем.
Вообще на прошедшей неделе Рейвен пребывала в более тревожном и подавленном состоянии духа, чем прежде. Почему? У нее было немало причин для этого, она называла их самой себе, в том числе и зимнюю погоду. Но всячески избегала упоминать о взаимоотношениях с Келлом, которые хотя и были обусловлены обоюдным соглашением, однако все сильнее тяготили ее. Да, у нее были хорошие друзья вне дома — их немного, но ведь хороших друзей всегда немного. Был верный друг и слуга О'Малли, но чувство одиночества все равно давало о себе знать. Она бы рада была повидаться даже с дедом, но тот отбыл в свое имение в восточном Суссексе и увидятся они теперь, наверное, не раньше Рождества.
Ее тревога, несомненно, усугублялась еще и тем, что она не знала, уехал ли Шон Лассетер из города и уедет ли вообще. Чуть ли не каждую минуту она ожидала его появления в доме, а когда бывала на улице, нервно озиралась: не следует ли он за ней.
Что касается отношений с Келлом, которые она упорно старалась не принимать в расчет, то мысли о них не выходили у нее из головы, и особенно тягостными бывали они по ночам. Она подолгу не могла уснуть, а если и засыпала тревожным сном, то видела не своего любимого флибустьера, а Келла. Только его.
Разум подсказывал ей, что, в сущности, ее положение не такое уж плохое и могло быть намного хуже. Да, она потеряла возможность заполучить титулованного — но совершенно безразличного ей — мужа; да, двери многих аристократических домов еще долго, если не всегда, будут закрыты перед ней. Но, в конце концов, зачем они ей нужны? Только затем, что мать хотела видеть ее среди высокопоставленных особ? Да провались они все пропадом!
У нее остались друзья, личная свобода, и это, пожалуй, важнее всего. Снова ее мысли возвращаются к Келлу. Снова она повторяет себе, что о лучшем и мечтать нельзя: ее так называемый супруг — человек, без сомнения, порядочный, бескорыстный и достаточно обеспеченный. Он не предъявляет к ней никаких претензий, не следит за тем, как она проводит время; он попросту равнодушен к ней. Она вправе отвечать ему тем же, что неизмеримо облегчит их совместное — на недолгое время — существование…
Но вслед за этим выводом к ней сразу же приходит ощущение пустоты, которое она всячески старается прогнать. Она вслушивается в ночные шорохи. Ей кажется, и она хочет этого, чтобы его шаги послышались за ее дверью. Чтобы дверь отворилась и он вошел. Чтобы приблизился к ее постели и…
Она гонит эти мысли, но это плохо удается.
Конечно, он очень занят в своем клубе, утешает она себя. Ему надо много чего подготовить, чтобы отправить брата в Ирландию. У него еще какие-то дела. От кого-то она слышала, что он занимается благотворительностью. Ну, Бог в помощь. Правда, она тоже могла бы чем-то помочь, если бы он к ней обратился. Она была бы рада хоть какому-то делу… Но он молчит. Молча проходит ночью мимо ее двери. Здоровается, если они где-то сталкиваются днем… Ну и пусть. Вскоре она привыкнет к этому, обретет душевный покой, потом найдет какое-то занятие по душе, а там и… Там видно будет…
Когда она подъехала к Гайд-парку, Джереми Вулвертона нигде не было видно. В сопровождении О'Малли около получаса она скакала легким галопом по аллеям, пока наконец не встретила Смельчака. Она сразу поделилась с ним своим беспокойством по поводу грозовых туч, собиравшихся над Келлом.
К ее огорчению, Вулвертон тоже слышал об этом и тоже заподозрил герцога Холфорда в распространении слухов, порочащих Келла.
— Боюсь, — сказал он, — дела Лассетера пойдут плохо. Насколько я знаю, уже многие бывшие посетители отворачиваются от этого места.
— Но разве слухи подтвердились? — спросила Рейвен.
Смельчак покачал головой.
— Кому нужны доказательства, если человека порочат? Вот если бы хвалили, дело другое. Люди с легкостью и даже радостью верят в пороки своих ближних, так заведено с давних пор, дорогая. Тем более если у истоков обвинений находится кто-то из влиятельных и сильных. И никому не важно, знает ли он, о чем говорит. Я, например, уверен, что Холфорд — если это его рук, вернее, его языка дело — ни разу не был в клубе у Келла.
Рейвен с робкой надеждой посмотрела на Вулвертона.
— Джереми, можно что-то сделать, чтобы остановить Холфорда?
— Что касается меня, дорогая, я могу помочь Лассетеру только одним: буду чаще бывать в его заведении и уговорю собратьев из нашей лиги прожигателей жизни делать то же самое.
— Ох, спасибо, Джереми!
— Но к сожалению, дорогая, репутация таких заведений, как этот клуб, похожа на репутацию женщины. Если потеряешь, то восстановить уже почти невозможно… Ох, прости, я, кажется, не совсем удачно выразился… — Он ненадолго задумался. Впрочем, думать долго у Смельчака не получалось. — Что сейчас, пожалуй, необходимо Лассетеру, — продолжал он, — это сделать так, чтоб его побольше узнали среди клиентов. Видеться с ними не только за игрой. Полагаю, узнай они его получше, как я, например, — и мнение у многих переменится в его пользу.
— Но как это сделать?
— Ему следует побольше крутиться в высшем свете. Знаю, он не привык и не любит этого, но я готов помочь. Люсиан тоже, думаю, не откажет.
— Из этого ничего не выйдет, Джереми, — сказала Рейвен. — Этот человек презирает аристократов и не пойдет на сближение с ними.
— Даже если от этого зависит судьба его клуба?
— Я поговорю с ним, Джереми. Попробую. Спасибо за совет…
Рейвен не стала откладывать свое намерение в долгий ящик и в тот же день вновь появилась в клубе, несмотря на запрет Келла приходить туда.
Грузный привратник сообщил ей, что мистера Лассетера нет в клубе. Рейвен собралась уже уходить, когда на лестнице показалась Эмма Уолш и сердечно приветствовала ее.
Несмотря на это, Рейвен почувствовала себя крайне неловко: они не виделись с хозяйкой дома, или кем она тут была, с того страшного дня, когда Шон притащил ее сюда в полубесчувственном состоянии. Рейвен не знала, как себя держать.
Однако Эмма помогла решить этот вопрос. Самым естественным тоном, ни о чем не вспоминая и не спрашивая, она произнесла:
— Келл сейчас на состязаниях по фехтованию. Думаю, не позже чем через час он вернется. Может быть, хотите подождать его? Я угощу вас чаем.
Почему-то в эту минуту Рейвен с легкой завистью подумала, что эта женщина наверняка знает о времяпрепровождении ее мужа гораздо лучше, чем она, его законная жена. Несколько удивленная приглашением, она с готовностью приняла его и, сняв плащ, отправилась за Эммой на второй этаж, не без интереса присматриваясь к богатой и свидетельствующей о неплохом вкусе хозяина обстановке.
Эмма заметила ее любопытные взгляды и сказала:
— Никогда, наверное, не видели подобные заведения изнутри? Если хотите, после чая я покажу вам дом.
Они уже входили в библиотеку, казалось бы, совсем неуместную здесь, и Эмма посчитала нужным пояснить:
— Это самая уютная комната в доме. Почти точная копия библиотек в домах наших посетителей. Здесь они могут отдохнуть от волнений за игровыми столами, полистать книги и газеты, выкурить сигару… Прошу садиться. Сейчас принесут чай.
Они уже сидели за чайным столиком, когда Эмма произнесла:
— Наверное, вам интересно будет узнать, если еще не знаете, что Шон Лассетер отбыл в Ирландию, где должен пробыть достаточно длительное время.
Рейвен подавила вздох облегчения.
— В самом деле? — сказала она. — Уже уехал?
— Да. Келл убедил его сделать это, что было нелегко для обоих. Братья очень близки, несмотря на то что такие разные. Келл страшно жалеет его. А вам, конечно, будет легче, верно?
Рейвен смогла слегка улыбнуться.
— Еще как верно! Вы даже не представляете.
Эмма ответила сочувственной улыбкой.
— Немножко представляю. Я пыталась остановить этого безумца в тот ужасный день, но все, что смогла, это послать за Келлом. Ну да вы знаете.
Рейвен знала и содрогнулась, припомнив недавние события.
— Если я в чем-то могу помочь вам сейчас, — продолжала Эмма, — скажите откровенно. Я постараюсь…
— Спасибо. — Рейвен смущенно потупилась и слегка наклонилась к собеседнице. — Знаете… Честно говоря, я оказалась в несколько странном… неловком положении… Моим мужем, как вы можете понять, стал человек, которого я не знаю… Почти не знаю… Вы, например, я уверена, знаете о нем намного больше, чем я. И если бы вы могли… если бы захотели хоть немного рассказать о нем. Разумеется, никаких тайн… секретов. Просто какие-то черты характера… Ну и, конечно, о слухах, которые ходят про него… Я так и не знаю… Но мне надо…
Она окончательно сбилась и замолкла.
Эмма ответила не сразу.
— Вы имеете в виду слухи о том, что он убил своего дядю? — спросила она после паузы.
— Да… И об этом. Шон, когда ворвался на днях к нам в дом, кричал, что это правда. Так было на самом деле?
В глазах Эммы вспыхнула злость, губы сжались в тонкую линию.
— Не знаю, как умер их дядя, — сказала она, — но готова поклясться своей собственной жизнью: Келл Лассетер не убийца. А Шон — неблагодарный негодяй! Здоров он или болен, не важно — все равно негодяй! После всего, что Келл для него делал и делает…
Этот взрыв негодования был приятен Рейвен и лишний раз подтвердил ее уверенность в невиновности Келла.
— Я тоже не думала, что Келл способен на такое, — произнесла она. — Но ведь он сам ничего не делает для того, чтобы опровергнуть эти слухи. Зато говорит о том, каким низким человеком был этот самый дядя, как погубил его мать… А этот шрам на его лице от кольца с печаткой…
Эмма кивнула.
— Не думаю, что выдам семейную тайну, — сказала она, — если напомню то, что известно многим. Вы знаете, что его мать ирландка?
— Да, он говорил мне.
— Она не из дворян, — продолжала Эмма негодующим тоном, — ее отец просто врач, и все Лассетеры презирали ее, представляете? А когда она овдовела, тот самый дядя Уильям заделался опекуном ее сыновей и угрожал, что лишит их наследства, если она не уберется в свою Ирландию и не откажется от материнских прав.
— И что она? Подчинилась?
— Да. Об этом мне рассказывал Шон. Она не осмелилась спорить с ним и со всей семьей. Ради блага своих сыновей, так она считала, вернулась в Ирландию, где вскоре умерла от инфлюэнци в бедности и забвении.
Эмма содрогнулась.
— Их дядя не разрешил мальчикам даже побывать на ее могиле.
— О, к такому человеку нельзя не испытывать ненависти! — воскликнула Рейвен.
— Да, но не только это. Шон говорил, что дядя Уильям был настоящий тиран. А с характером Келла разве можно ужиться с тираном? У них были частые стычки, и однажды дело дошло до драки. Тогда Келл и получил свой шрам. Потом они с Шоном удрали в Ирландию, скитались по Дублину, голодали, мерзли. Шон рассказывал… простите, мадам… что они даже крыс вынуждены были есть… Но может, он просто хотел напугать меня.
Рейвен он тоже напугал — ее передернуло от ужаса.
— А что было дальше?
— Дальше не очень понятно для меня, — призналась Эмма. — Вроде бы дядя начал искать их и даже сам приехал в Дублин. Там его и нашли. Он лежал мертвый на окраине города. Наверное, его убили из-за денег какие-то бродяги.
— Но почему же тогда возникли эти подозрения по адресу Келла?
— Потому что дядя был убит ударом шпаги. Довольно необычное оружие для разбойников с большой дороги. Они применяют, так люди говорят, кинжалы или пистолеты. А Келл, чтоб вы знали, уже тогда считался умелым фехтовальщиком, или как это у мужчин называется. Шон говорил, он не один раз брал верх в бою на шпагах над своим дядей, а тот вообще был каким-то чемпионом в этих делах. Поэтому, верно, и пошел слух, что дядя был убит Келлом на дуэли. А потом его тело вынесли на дорогу.
Рейвен ненадолго задумалась.
— Слишком туманные предположения, — сказала она через некоторое время, — чтобы делать из них выводы о таком страшном деле, как убийство.
— Обвинения, насколько я знаю, родились и получили распространение из семьи дяди Уильяма, только они ничего не смогли доказать. А еще они озлились на Келла за то, что он не захотел вернуться к ним в Англию и иметь с ними дело. Он не стал брать у них денег и сам добывал средства на пропитание для себя и для Шона. И вообще отказался от наследства, от своей части. Все, что вы здесь видите, — этот дом и то, что внутри, — он заработал сам. Но конечно, не сразу.
Рейвен подумала: если сравнивать детство и юность Келла с ее собственными, то надо признать, что при всех тяготах, какие она испытала, ее жизнь была намного легче, чем у Келла. И потом, его привязанность к брату, каким бы ни был этот брат, его постоянная забота о нем не могли не вызывать уважения.
Дальнейший разговор был прерван появлением мальчика лет десяти, который не очень уверенно нес поднос с чайными принадлежностями. За мальчиком следовал пожилой дворецкий с чайником в руках.
Под его строгим взглядом мальчик снял с подноса и расставил блюдца и чашки и затем уставился на своего сопровождающего, ища в его глазах одобрение. В полной мере он его получил от Эммы, которая ласково сказала:
— Спасибо, Нейт. Очень ловко у тебя все это получилось.
— Угу, мам. Благодарен вами, — со страшным уличным акцентом произнес мальчик.
Говорил он хрипло, каким-то недетским голосом, был неимоверно худ, лицо напряженное, покрытое шрамами, как от ожогов, руки со сморщенной кожей, тоже будто обоженные. Рейвен не могла без жалости смотреть на него.
Когда мальчик и дворецкий ушли, Эмма начала разливать чай и, увидев вопрос в глазах Рейвен, сказала:
— Этот мальчик еще неделю назад был помощником трубочиста. Келл где-то столкнулся с ним и его хозяином, когда тот нещадно бил ребенка. Он почти насильно отобрал его, заплатив какие-то отступные.
Рейвен что-то слышала об этих несчастных исхудавших детях, которых бедняки родители отдавали за гроши трубочистам. Те обращались с ними по большей части хуже, чем с рабами. Они должны были залезать в узкие, недоступные для взрослых дымоходы и чистить их, зачастую обжигаясь и почти задыхаясь. Нередко такая работа кончалась смертью худосочных помощников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он вопросительно посмотрел на Рейвен, она, покраснев, кивнула. Он сдержал улыбку, подумав о нелепости ситуации: супруга вынуждена вместо живого мужа удовлетворяться эротическим чтивом, а у мужа даже этой возможности нет. Правда, его всегда ждут в доме у мадам Фуше…
Подавив вздох, он поднялся с постели.
— Хочу надеяться, — сказал он, возвращая книгу в руки Рейвен, — что как-нибудь смогу ознакомиться с ее интригующим содержанием. Быть может, она научит меня чему-то, чего я еще не знаю.
— О да, конечно… Наверное… — смущенно пробормотала Рейвен, видимо, не поняв до конца смысла его слов.
Он же, ощущая себя в некотором роде победителем — сумел сладить с самим собой, ввергнул в смущение Рейвен, — снисходительно наклонился к ней и отечески поцеловал в лоб:
— Спи спокойно, дорогая.
После чего, чувствуя некоторое стеснение в паху, вышел из спальни.
Глава 12
— Спасибо, О'Малли.
Сколько уже лет по утрам произносила Рейвен эти слова. И здесь, в Лондоне, и там, на островах, когда старый конюх подсаживал ее в седло.
Она оправила юбки, плотнее запахнула теплый плащ — ноябрьское утро было морозным — и взяла в руки поводья. О'Малли ловко, совсем как молодой, вскочил на свою лошадь, и они отправились на ежедневную прогулку в Гайд-парк.
Сегодня Рейвен не рассчитывала встретить там Бринн, поскольку у той были какие-то дела, но Джереми Вулвертон, надеялась она, будет наверняка, и она поговорит с ним о том, что ее беспокоит. А беспокоили ее возможные неприятности, которые ожидали Келла, о чем она услышала на прошедшей неделе.
Самого Келла она не видела около недели, с той ночи, когда он пришел к ней в спальню и завел разговор о своем брате. То есть мельком они встречались — на лестнице дома, у дверей, — но Келл постоянно торопился, и поговорить с ним она не могла. А поговорить было о чем.
Бринн сообщила на днях Рейвен, что, насколько ей стало известно, о Келле и о его игорном клубе начали распространяться весьма неприятные слухи, идущие откуда-то из верхних слоев общества. Кто-то из сильных мира сего утверждает, что Келл ведет свои дела нечестным путем, что у него подозрительные связи да и сам он — личность достаточно сомнительная и что порядочным людям не следует посещать его заведение.
Услышав об этом, Рейвен сразу подумала, что все эти слухи — работа Чарлза Холфорда. Разумеется, не самого герцога, а тех, кого он специально подговорил или нанял. Об этом она и хотела поговорить с Вулвертоном. Ведь он проявил к ней дружеское участие, которое ее тронуло и удивило: большинство из тех, кого она знала, считали его всего-навсего беспутным и легковесным щеголем.
Вообще на прошедшей неделе Рейвен пребывала в более тревожном и подавленном состоянии духа, чем прежде. Почему? У нее было немало причин для этого, она называла их самой себе, в том числе и зимнюю погоду. Но всячески избегала упоминать о взаимоотношениях с Келлом, которые хотя и были обусловлены обоюдным соглашением, однако все сильнее тяготили ее. Да, у нее были хорошие друзья вне дома — их немного, но ведь хороших друзей всегда немного. Был верный друг и слуга О'Малли, но чувство одиночества все равно давало о себе знать. Она бы рада была повидаться даже с дедом, но тот отбыл в свое имение в восточном Суссексе и увидятся они теперь, наверное, не раньше Рождества.
Ее тревога, несомненно, усугублялась еще и тем, что она не знала, уехал ли Шон Лассетер из города и уедет ли вообще. Чуть ли не каждую минуту она ожидала его появления в доме, а когда бывала на улице, нервно озиралась: не следует ли он за ней.
Что касается отношений с Келлом, которые она упорно старалась не принимать в расчет, то мысли о них не выходили у нее из головы, и особенно тягостными бывали они по ночам. Она подолгу не могла уснуть, а если и засыпала тревожным сном, то видела не своего любимого флибустьера, а Келла. Только его.
Разум подсказывал ей, что, в сущности, ее положение не такое уж плохое и могло быть намного хуже. Да, она потеряла возможность заполучить титулованного — но совершенно безразличного ей — мужа; да, двери многих аристократических домов еще долго, если не всегда, будут закрыты перед ней. Но, в конце концов, зачем они ей нужны? Только затем, что мать хотела видеть ее среди высокопоставленных особ? Да провались они все пропадом!
У нее остались друзья, личная свобода, и это, пожалуй, важнее всего. Снова ее мысли возвращаются к Келлу. Снова она повторяет себе, что о лучшем и мечтать нельзя: ее так называемый супруг — человек, без сомнения, порядочный, бескорыстный и достаточно обеспеченный. Он не предъявляет к ней никаких претензий, не следит за тем, как она проводит время; он попросту равнодушен к ней. Она вправе отвечать ему тем же, что неизмеримо облегчит их совместное — на недолгое время — существование…
Но вслед за этим выводом к ней сразу же приходит ощущение пустоты, которое она всячески старается прогнать. Она вслушивается в ночные шорохи. Ей кажется, и она хочет этого, чтобы его шаги послышались за ее дверью. Чтобы дверь отворилась и он вошел. Чтобы приблизился к ее постели и…
Она гонит эти мысли, но это плохо удается.
Конечно, он очень занят в своем клубе, утешает она себя. Ему надо много чего подготовить, чтобы отправить брата в Ирландию. У него еще какие-то дела. От кого-то она слышала, что он занимается благотворительностью. Ну, Бог в помощь. Правда, она тоже могла бы чем-то помочь, если бы он к ней обратился. Она была бы рада хоть какому-то делу… Но он молчит. Молча проходит ночью мимо ее двери. Здоровается, если они где-то сталкиваются днем… Ну и пусть. Вскоре она привыкнет к этому, обретет душевный покой, потом найдет какое-то занятие по душе, а там и… Там видно будет…
Когда она подъехала к Гайд-парку, Джереми Вулвертона нигде не было видно. В сопровождении О'Малли около получаса она скакала легким галопом по аллеям, пока наконец не встретила Смельчака. Она сразу поделилась с ним своим беспокойством по поводу грозовых туч, собиравшихся над Келлом.
К ее огорчению, Вулвертон тоже слышал об этом и тоже заподозрил герцога Холфорда в распространении слухов, порочащих Келла.
— Боюсь, — сказал он, — дела Лассетера пойдут плохо. Насколько я знаю, уже многие бывшие посетители отворачиваются от этого места.
— Но разве слухи подтвердились? — спросила Рейвен.
Смельчак покачал головой.
— Кому нужны доказательства, если человека порочат? Вот если бы хвалили, дело другое. Люди с легкостью и даже радостью верят в пороки своих ближних, так заведено с давних пор, дорогая. Тем более если у истоков обвинений находится кто-то из влиятельных и сильных. И никому не важно, знает ли он, о чем говорит. Я, например, уверен, что Холфорд — если это его рук, вернее, его языка дело — ни разу не был в клубе у Келла.
Рейвен с робкой надеждой посмотрела на Вулвертона.
— Джереми, можно что-то сделать, чтобы остановить Холфорда?
— Что касается меня, дорогая, я могу помочь Лассетеру только одним: буду чаще бывать в его заведении и уговорю собратьев из нашей лиги прожигателей жизни делать то же самое.
— Ох, спасибо, Джереми!
— Но к сожалению, дорогая, репутация таких заведений, как этот клуб, похожа на репутацию женщины. Если потеряешь, то восстановить уже почти невозможно… Ох, прости, я, кажется, не совсем удачно выразился… — Он ненадолго задумался. Впрочем, думать долго у Смельчака не получалось. — Что сейчас, пожалуй, необходимо Лассетеру, — продолжал он, — это сделать так, чтоб его побольше узнали среди клиентов. Видеться с ними не только за игрой. Полагаю, узнай они его получше, как я, например, — и мнение у многих переменится в его пользу.
— Но как это сделать?
— Ему следует побольше крутиться в высшем свете. Знаю, он не привык и не любит этого, но я готов помочь. Люсиан тоже, думаю, не откажет.
— Из этого ничего не выйдет, Джереми, — сказала Рейвен. — Этот человек презирает аристократов и не пойдет на сближение с ними.
— Даже если от этого зависит судьба его клуба?
— Я поговорю с ним, Джереми. Попробую. Спасибо за совет…
Рейвен не стала откладывать свое намерение в долгий ящик и в тот же день вновь появилась в клубе, несмотря на запрет Келла приходить туда.
Грузный привратник сообщил ей, что мистера Лассетера нет в клубе. Рейвен собралась уже уходить, когда на лестнице показалась Эмма Уолш и сердечно приветствовала ее.
Несмотря на это, Рейвен почувствовала себя крайне неловко: они не виделись с хозяйкой дома, или кем она тут была, с того страшного дня, когда Шон притащил ее сюда в полубесчувственном состоянии. Рейвен не знала, как себя держать.
Однако Эмма помогла решить этот вопрос. Самым естественным тоном, ни о чем не вспоминая и не спрашивая, она произнесла:
— Келл сейчас на состязаниях по фехтованию. Думаю, не позже чем через час он вернется. Может быть, хотите подождать его? Я угощу вас чаем.
Почему-то в эту минуту Рейвен с легкой завистью подумала, что эта женщина наверняка знает о времяпрепровождении ее мужа гораздо лучше, чем она, его законная жена. Несколько удивленная приглашением, она с готовностью приняла его и, сняв плащ, отправилась за Эммой на второй этаж, не без интереса присматриваясь к богатой и свидетельствующей о неплохом вкусе хозяина обстановке.
Эмма заметила ее любопытные взгляды и сказала:
— Никогда, наверное, не видели подобные заведения изнутри? Если хотите, после чая я покажу вам дом.
Они уже входили в библиотеку, казалось бы, совсем неуместную здесь, и Эмма посчитала нужным пояснить:
— Это самая уютная комната в доме. Почти точная копия библиотек в домах наших посетителей. Здесь они могут отдохнуть от волнений за игровыми столами, полистать книги и газеты, выкурить сигару… Прошу садиться. Сейчас принесут чай.
Они уже сидели за чайным столиком, когда Эмма произнесла:
— Наверное, вам интересно будет узнать, если еще не знаете, что Шон Лассетер отбыл в Ирландию, где должен пробыть достаточно длительное время.
Рейвен подавила вздох облегчения.
— В самом деле? — сказала она. — Уже уехал?
— Да. Келл убедил его сделать это, что было нелегко для обоих. Братья очень близки, несмотря на то что такие разные. Келл страшно жалеет его. А вам, конечно, будет легче, верно?
Рейвен смогла слегка улыбнуться.
— Еще как верно! Вы даже не представляете.
Эмма ответила сочувственной улыбкой.
— Немножко представляю. Я пыталась остановить этого безумца в тот ужасный день, но все, что смогла, это послать за Келлом. Ну да вы знаете.
Рейвен знала и содрогнулась, припомнив недавние события.
— Если я в чем-то могу помочь вам сейчас, — продолжала Эмма, — скажите откровенно. Я постараюсь…
— Спасибо. — Рейвен смущенно потупилась и слегка наклонилась к собеседнице. — Знаете… Честно говоря, я оказалась в несколько странном… неловком положении… Моим мужем, как вы можете понять, стал человек, которого я не знаю… Почти не знаю… Вы, например, я уверена, знаете о нем намного больше, чем я. И если бы вы могли… если бы захотели хоть немного рассказать о нем. Разумеется, никаких тайн… секретов. Просто какие-то черты характера… Ну и, конечно, о слухах, которые ходят про него… Я так и не знаю… Но мне надо…
Она окончательно сбилась и замолкла.
Эмма ответила не сразу.
— Вы имеете в виду слухи о том, что он убил своего дядю? — спросила она после паузы.
— Да… И об этом. Шон, когда ворвался на днях к нам в дом, кричал, что это правда. Так было на самом деле?
В глазах Эммы вспыхнула злость, губы сжались в тонкую линию.
— Не знаю, как умер их дядя, — сказала она, — но готова поклясться своей собственной жизнью: Келл Лассетер не убийца. А Шон — неблагодарный негодяй! Здоров он или болен, не важно — все равно негодяй! После всего, что Келл для него делал и делает…
Этот взрыв негодования был приятен Рейвен и лишний раз подтвердил ее уверенность в невиновности Келла.
— Я тоже не думала, что Келл способен на такое, — произнесла она. — Но ведь он сам ничего не делает для того, чтобы опровергнуть эти слухи. Зато говорит о том, каким низким человеком был этот самый дядя, как погубил его мать… А этот шрам на его лице от кольца с печаткой…
Эмма кивнула.
— Не думаю, что выдам семейную тайну, — сказала она, — если напомню то, что известно многим. Вы знаете, что его мать ирландка?
— Да, он говорил мне.
— Она не из дворян, — продолжала Эмма негодующим тоном, — ее отец просто врач, и все Лассетеры презирали ее, представляете? А когда она овдовела, тот самый дядя Уильям заделался опекуном ее сыновей и угрожал, что лишит их наследства, если она не уберется в свою Ирландию и не откажется от материнских прав.
— И что она? Подчинилась?
— Да. Об этом мне рассказывал Шон. Она не осмелилась спорить с ним и со всей семьей. Ради блага своих сыновей, так она считала, вернулась в Ирландию, где вскоре умерла от инфлюэнци в бедности и забвении.
Эмма содрогнулась.
— Их дядя не разрешил мальчикам даже побывать на ее могиле.
— О, к такому человеку нельзя не испытывать ненависти! — воскликнула Рейвен.
— Да, но не только это. Шон говорил, что дядя Уильям был настоящий тиран. А с характером Келла разве можно ужиться с тираном? У них были частые стычки, и однажды дело дошло до драки. Тогда Келл и получил свой шрам. Потом они с Шоном удрали в Ирландию, скитались по Дублину, голодали, мерзли. Шон рассказывал… простите, мадам… что они даже крыс вынуждены были есть… Но может, он просто хотел напугать меня.
Рейвен он тоже напугал — ее передернуло от ужаса.
— А что было дальше?
— Дальше не очень понятно для меня, — призналась Эмма. — Вроде бы дядя начал искать их и даже сам приехал в Дублин. Там его и нашли. Он лежал мертвый на окраине города. Наверное, его убили из-за денег какие-то бродяги.
— Но почему же тогда возникли эти подозрения по адресу Келла?
— Потому что дядя был убит ударом шпаги. Довольно необычное оружие для разбойников с большой дороги. Они применяют, так люди говорят, кинжалы или пистолеты. А Келл, чтоб вы знали, уже тогда считался умелым фехтовальщиком, или как это у мужчин называется. Шон говорил, он не один раз брал верх в бою на шпагах над своим дядей, а тот вообще был каким-то чемпионом в этих делах. Поэтому, верно, и пошел слух, что дядя был убит Келлом на дуэли. А потом его тело вынесли на дорогу.
Рейвен ненадолго задумалась.
— Слишком туманные предположения, — сказала она через некоторое время, — чтобы делать из них выводы о таком страшном деле, как убийство.
— Обвинения, насколько я знаю, родились и получили распространение из семьи дяди Уильяма, только они ничего не смогли доказать. А еще они озлились на Келла за то, что он не захотел вернуться к ним в Англию и иметь с ними дело. Он не стал брать у них денег и сам добывал средства на пропитание для себя и для Шона. И вообще отказался от наследства, от своей части. Все, что вы здесь видите, — этот дом и то, что внутри, — он заработал сам. Но конечно, не сразу.
Рейвен подумала: если сравнивать детство и юность Келла с ее собственными, то надо признать, что при всех тяготах, какие она испытала, ее жизнь была намного легче, чем у Келла. И потом, его привязанность к брату, каким бы ни был этот брат, его постоянная забота о нем не могли не вызывать уважения.
Дальнейший разговор был прерван появлением мальчика лет десяти, который не очень уверенно нес поднос с чайными принадлежностями. За мальчиком следовал пожилой дворецкий с чайником в руках.
Под его строгим взглядом мальчик снял с подноса и расставил блюдца и чашки и затем уставился на своего сопровождающего, ища в его глазах одобрение. В полной мере он его получил от Эммы, которая ласково сказала:
— Спасибо, Нейт. Очень ловко у тебя все это получилось.
— Угу, мам. Благодарен вами, — со страшным уличным акцентом произнес мальчик.
Говорил он хрипло, каким-то недетским голосом, был неимоверно худ, лицо напряженное, покрытое шрамами, как от ожогов, руки со сморщенной кожей, тоже будто обоженные. Рейвен не могла без жалости смотреть на него.
Когда мальчик и дворецкий ушли, Эмма начала разливать чай и, увидев вопрос в глазах Рейвен, сказала:
— Этот мальчик еще неделю назад был помощником трубочиста. Келл где-то столкнулся с ним и его хозяином, когда тот нещадно бил ребенка. Он почти насильно отобрал его, заплатив какие-то отступные.
Рейвен что-то слышала об этих несчастных исхудавших детях, которых бедняки родители отдавали за гроши трубочистам. Те обращались с ними по большей части хуже, чем с рабами. Они должны были залезать в узкие, недоступные для взрослых дымоходы и чистить их, зачастую обжигаясь и почти задыхаясь. Нередко такая работа кончалась смертью худосочных помощников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36