– Сейчас ты должна переодеться. Почему все дается с таким трудом? Сейчас, когда каждая минута на счету?»
Стянув с себя бахилы, она бросила их в мусорное ведро. И вдруг вспомнила, что именно здесь немногим более четырех лет назад все и началось. Здесь, в этом помещении, у нее из халата выпал сапфир – один из камней Фатимы. Отсюда он впервые унес ее в загадочное путешествие в Бухару.
Беатриче вздрогнула. Она редко вспоминала о камнях Фатимы и тех двух путешествиях. У нее была тысяча других повседневных забот: успеть вовремя забрать Мишель из детского сада, что-то купить на ужин – словом, все то, о чем постоянно думает каждая работающая одинокая женщина с ребенком. Камни Фатимы вспоминались ей в минуты, когда она блаженно лежала в ванне или, усталая, отдыхала в постели. Иногда она видела их во сне, и тогда одно за другим выплывали воспоминания. Но в ординаторской такого с ней не случалось. Каждый день, собираясь в операционную, она заходила сюда, и ни разу ее не посетила подобная мысль. Почему именно сейчас это ее тревожит? Сейчас, когда надо думать только об одном – о Мишель!
Беатриче сняла операционную одежду, бросив ее в пластиковый мешок. В нижнем белье прошла через вторую дверь в раздевалку, где висели ее вещи – белая блузка и белые брюки. Мысли о первом путешествии не отпускали ее.
Тогда в Бухаре она встретила Али аль-Хусейна – известнейшего в тогдашнем мире врача, и, как бы невероятно это ни звучало, он стал отцом ее Мишель. Ах, если бы он был сейчас рядом с ней – в эту страшную минуту!..
Беатриче вдруг вспомнила, что оставила ключи от машины в ординаторской. Надо бы вернуться, чтобы взять их и сообщить медсестрам, что ее будет замещать Томас. То, что он сегодня сделал для нее, она никогда не забудет. До конца своих дней.
Спустя мгновение Беатриче с удивлением обнаружила, что она уже в отделении. Она не помнила, как сюда добралась. Зайдя в ординаторскую, подошла к шкафу, где висела ее сумка.
– Доктор Хельмер? – Сестра Урсула бросила на нее обеспокоенный взгляд. – Что-нибудь случилось?
– Мне надо уйти, – ответила Беатриче и поразилась, как ровно звучит ее голос – словно она забыла что-то ничего не значащее: пропуск или кошелек с деньгами. – Мне позвонили и сообщили, что дочка в больнице. Доктор Брайтенрайтер останется вместо меня.
Сестра Урсула сочувственно посмотрела на нее. Она тоже была мать, и ее трое сыновей вечно приходили из школы со ссадинами и ушибами.
– Что-нибудь серьезное?
Беатриче покачала головой.
– Пока не знаю.
Спустя некоторое время, сидя за рулем машины, Беатриче взглянула на часы. Было 2 часа 33 минуты. Значит, с того момента, как она позвонила шефу, прошло всего пять минут, но у нее было ощущение, что минуло не меньше часа. Выходит, все произошло намного быстрее, чем ей казалось. Беатриче заметила, что она в больничной одежде. Может, вернуться и переодеться? Правила внутреннего распорядка запрещали покидать территорию больницы в таком виде.
Неважно. Пусть наказывают – ей все равно! Проще заплатить штраф.
Она включила двигатель и выехала с парковки. Пожилой человек на желтом велосипеде вдруг выскочил ей навстречу. Она еле успела затормозить.
«Пожалуй, надо было послушаться Томаса и взять такси», – подумала она, вздохнув с облегчением. Незадачливый велосипедист безмятежно крутил педали, не подозревая, что еще один миг – и его отбросило бы на капот машины.
«Возьми себя в руки, – твердила Беатриче. – Иначе не доберешься до больницы, где лежит Мишель. А она на другом конце города».
Наконец ей удалось отвлечься от тяжелых мыслей о дочке и полностью сконцентрироваться на дороге. Способность сосредоточиться она воспитала в себе в последние годы. Это явилось следствием ее хирургической деятельности. Если ты не в состоянии в половине третьего ночи после двадцатичасового рабочего дня зашить исполосованный ударами ножа желудок, тебе не работать в хирургии.
Беатриче припарковала машину на стоянке перед детской клиникой. Слава богу, обошлось без вмятин на бампере и серьезных нарушений правил уличного движения.
II
Пожилая медсестра, дежурившая при входе в детскую клинику, у которой Беатриче справилась о дочери, оказалась приветливой и довольно милой женщиной. В то время как та набирала номер телефона приемного отделения, Беатриче внимательно разглядела ее: аккуратно подобранные волосы, более чем скромный макияж, нежно-розовая губная помада, маникюр на ногтях, хорошо отглаженная блузка. Она ничем не отличалась от других медсестер, сидящих при входе в гамбургские клиники, терпеливо и приветливо отвечающих на вопросы посетителей через стеклянное окошко. Для Беатриче эта немолодая женщина была сейчас важнейшим человеком в жизни. Ей казалось, что в ее руках и жизнь Мишель, и ее собственная судьба.
– Мишель Хельмер, возраст три года девять месяцев, – приятным голосом сказала в трубку женщина. – Поступила около часа назад. Малышка у вас? Ее мать сейчас передо мной, – она сделала паузу в ожидании ответа. – Хорошо. Я передам.
У Беатриче заколотилось сердце.
«Поздно, – пронеслось у нее в голове. – Я опоздала. Все напрасно». Перед глазами поплыли картины, страшнее которых вряд ли можно придумать.
Дежурная положила трубку.
– Фрау Хельмер… – начала она.
О, этот мягкий, успокаивающий и сочувственный голос! Так говорят, когда собираются сообщить плохую новость.
«К сожалению, вынуждена сообщить вам, что ваша дочь… Врачи сделали поистине все возможное, но…» – Беатриче прокручивала в голове все мыслимые фразы, которые говорят в таких случаях, стараясь внутренне подготовить себя к страшной правде, но это было выше ее сил. Тридцать шесть лет жизни, девять месяцев беременности, почти четыре года после рождения дочки и даже фантасмагорические путешествия во времени не могли подготовить ее к такому исходу. Ноги ее не держали, она с трудом опиралась на узкую подставку перед окошком кабины и благодаря этой деревянной дощечке шириной в десять сантиметров не упала на пол прямо здесь, перед входом в клинику.
– Вашу дочь уже поместили в палату, – так же приветливо сообщила дежурная. – Сейчас она в отделении интенсивной терапии.
– Интенсивной терапии? – Голос Беатриче был едва слышен. Она почувствовала, как по телу прошла теплая волна облегчения. Интенсивная терапия. Звучит устрашающе, но все же оставляет надежду. – Как туда пройти?
– Прямо и направо вниз по коридору, – с готовностью объяснила дежурная. – Везде таблички и указатели. Вы не заблудитесь. У стеклянной двери нажмите кнопку звонка. Сестры извещены о вашем приходе.
– Спасибо.
Беатриче помчалась по коридору к стеклянной двери. Еще издали она увидела черные буквы на матовом стекле: «Интенсивная терапия». Остановилась перед входом, чтобы собраться с мыслями.
Дверь была открыта настежь – в нее могли пройти две кровати с аппаратурой по обеим сторонам – с мониторами ЭКГ и ЭЭГ, стойками для капельницы, аппаратом искусственного дыхания и другими приборами. Господи, и одной из пациенток была Мишель! Ее Мишель! Беатриче замутило. Дрожащей рукой она нажала кнопку звонка.
Казалось, прошла вечность, прежде чем за матовым стеклом замаячила фигура в голубом, которая открыла наконец дверь.
– Добрый день, – торопливо приветствовала Беатриче молодую медсестру. – Мне сказали, что моя дочь находится здесь. Ее зовут Мишель Хельмер.
Медсестра кивнула и приветливо улыбнулась.
«Все они такие – приветливые, улыбчивые, – не без горечи подумала Беатриче. – Наверное, они улыбаются и тогда, когда собираются сообщить, что ты потеряла ребенка».
– Проходите, фрау Хельмер. Я провожу вас в зал ожидания. Доктор Ноймайер, заведующий отделением, сейчас занимается вашей девочкой. Когда он закончит осмотр и будут готовы результаты лабораторных исследований, вы сможете поговорить с ним и увидеть дочку.
Беатриче вслед за медсестрой прошла по коридору до второй стеклянной двери. За ней, по-видимому, и находилась палата интенсивной терапии, в которую, как и в операционную, можно было входить только в специальной одежде. Эта мера оправданна: инфекция извне не должна проникнуть в организм тяжелых больных, для которых даже простейшие бактерии представляют смертельную опасность.
На соседней со стеклянной дверью была табличка «Зал ожидания».
– Пожалуйста, – сказала медсестра, впуская Беатриче. – Как только доктор Ноймайер закончит, он придет к вам.
В комнате с зелеными креслами и кофейным автоматом уже находились мужчина и женщина. Беатриче узнала в них своих родителей.
Мать сразу вскочила и бросилась к ней. Лицо ее распухло от слез. Она обняла дочь и громко зарыдала.
– Девочка моя! Хорошо, что ты пришла, – всхлипывала она. – Не знаю, как это могло случиться. Я ничего не понимаю.
Отец медленно приблизился и, не произнеся ни слова, сжал плечо Беатриче. По его впалой щеке скатилась единственная слеза. Он выглядел древним стариком.
Беатриче высвободилась из объятий матери и присела на край одного из кресел.
– Расскажи по порядку, что произошло. Она каталась на велосипеде и?..
– Нет, – ответила мать. Она продолжала всхлипывать, прижимая к глазам скомканный носовой платок. – Мишель играла дома. Я пошла в кухню, чтобы почистить ей яблоко, а когда вернулась, она лежала на полу. Сначала я подумала, что она уснула. Она была такая уставшая, когда отец забирал ее из сада. Видно, наигрались за день. Я пыталась ее разбудить, но не смогла, как ни старалась. Я страшно испугалась и вызвала «скорую».
Беатриче медленно потирала лоб.
– А что говорят врачи? – спросила она.
– Они ничего не могут понять. Или не хотят говорить. Мы ведь не родители, а всего лишь бабушка с дедушкой.
– Сестра сказала, что врач выйдет к нам, как только закончит осмотр и будут готовы результаты анализов.
Беатриче взглянула на отца. Его надломленный голос был еле слышен. Он любил свою маленькую внучку больше всего на свете. Беатриче даже немного ревновала к нему дочь. Если бы такое было возможно, отец не задумываясь поменялся бы с Мишель местами.
Вдруг дверь открылась и вошел врач. Он был таким высоким, что ему пришлось наклонить голову, чтобы пройти в дверь. Из кармана голубой рубахи торчал металлический молоточек, к вырезу был прикреплен диагностический фонарик и две шариковые ручки: красная и синяя, на шее стетоскоп – все, как в любой клинике, в отделении интенсивной терапии.
– Фрау Хельмер? – обратился он к Беатриче.
– Да, – шепотом проговорила она и медленно поднялась с кресла. Ее сердце выскакивало из груди. Казалось, именно сейчас решится, рухнет мир или нет. – Это я.
– Я доктор Ноймайер, – представился врач, протянув ей руку и окинув взглядом ее белый халат, на котором значились ее имя и эмблема больницы. – Присядьте, пожалуйста.
Он подождал, пока все усядутся, и только тогда сел сам.
– Мы с вами коллеги? – спросил он.
– Да. Что с моей дочерью?
Он замялся. Вид у него был растерянный, словно он искал нужные слова и никак не мог их найти.
– Не знаю, как сказать, – начал он, сморщив лоб и сложив широкие ладони. Беатриче с трудом представляла, как он этими ручищами ощупывает маленькие детские тельца. Однако глаза доктора были добрые, и тревога улеглась. – Буду с вами предельно откровенным. Мы не знаем, что с вашей дочкой. Может быть, вы сами взглянете на нее и поможете прояснить картину.
Беатриче стремительно поднялась, за ней вскочили родители.
Ноймайер сочувственно пожал плечами:
– Прошу немного подождать. Пока нет ясной картины, не будем рисковать: посещать – по одному, иначе это может повредить девочке. Надеюсь, вы понимаете: это в интересах малышки.
Отец покорно кивнул, а мать, казалось, хотела что-то возразить. Потом одумалась, бессильно опустилась в кресло и снова расплакалась.
Беатриче направилась вслед за доктором Ноймайером в пропускник, где он дал ей один из тех длинных халатов, которые надевают посетители реанимационных палат.
– Кто вы по специальности, доктор Хельмер? – поинтересовался он в то время, как они натирали руки обеззараживающим порошком.
– Хирург, – ответила Беатриче, стараясь дышать ртом. Хорошо знакомый ей запах дезинфицирующего порошка, который она предпочитала фирменным духам, сейчас вызывал у нее тошноту.
Ноймайер дотронулся до ручки двери, и она автоматически открылась. Беатриче часто бывала в реанимационном отделении и даже одно время работала там несколько месяцев, но здесь все было по-другому. Лишь тяжелый запах дезинфекции был тот же, и так же поскрипывали бахилы медсестер и попискивали аппараты искусственного дыхания. Но кроватки были маленькие, как и лежащие в них существа. Некоторые были забинтованы до неузнаваемости. Накрытые тонкими одеялами, они лежали в кислородных масках, обмотанные трубочками и проводами.
Господи, ведь это дети! Эта мысль пронзила ее до глубины души. Но так не должно быть! Это противоестественно и несправедливо. Это нарушало заведенный Богом порядок вещей в природе.
– Ваша девочка там, – тихо сказал доктор Ноймайер, указывая на кроватку, стоящую между двух пустых коек.
Беатриче медленно приблизилась. То, что она увидела, поразило ее.
Мишель неподвижно лежала на кровати с закрытыми глазами. Ее длинные белокурые волосы, разметавшиеся по подушке, обрамляли голову, словно нимб. Никаких следов страданий. Никаких проводов, соединяющих с аппаратом искусственного дыхания. Щечки розовели, а на губах играла улыбка, будто она гладила пушистого котенка. Если бы не белые простыни и приборы вокруг, Беатриче ни за что на свете не поверила бы, что ее девочка тяжело больна. Она просто спала – глубоко и мирно, как всегда, когда Беатриче в половине двенадцатого на цыпочках подходила к ее кроватке в детской, чтобы посмотреть, все ли в порядке.
– Дышит самостоятельно, дыхание ровное, – пояснил врач, словно читая ее мысли, и окинул взглядом многочисленные мониторы.
Беатриче пришла в себя: она ведь врач и в состоянии читать показания приборов. И обязательно поможет своей Мишель. Она перевела взгляд с дочки на медицинские приборы.
Показания ЭКГ были в норме, дыхание ровное, давление и насыщенность кислородом тоже в порядке, энцефалограмма, насколько она могла судить, тоже без отклонений. Ее познания в педиатрии, не считая ухода за ребенком и детского питания, ограничивались насморком, трехдневной температурой и вздутием живота. Если верить показаниям техники и собственному опыту, перед ней лежал совершенно здоровый ребенок неполных четырех лет от роду, который сладко спал.
– А лабораторные данные? – спросила Беатриче, невольно переходя на шепот, чтобы не разбудить малышку.
Доктор взял историю болезни, прикрепленную к краю кровати, и, пролистав ее, покачал головой.
– Никаких отклонений от нормы. Все в порядке. Гемоглобин, лейкоциты, РОЭ, развернутый анализ крови, уровень сахара, электролиты… Это показатели здорового ребенка. Никаких признаков инфекции или нарушения обмена веществ. На всякий случай мы взяли анализ на содержание наркотиков, а также алкоголя и никотина. – Он поднял руки, чтобы успокоить Беатриче и предупредить ее возможные возражения. – Я знаю, родители возмущаются, когда мы говорим об этом. Но вы не представляете, насколько дети изобретательны. Они тащат в рот все, начиная со съемных челюстей бабушки и кончая отцовскими сигарами. У нас был случай, когда ребенок выпил целую бутылку шампанского. Запретный плод так сладок, что они ухищряются спрятать вожделенные предметы, а потом тайком достают их. Для этого иногда достаточно двух минут – стоит только маме отлучиться, чтобы открыть почтовый ящик. – Он улыбнулся: по-видимому, эта проблема ему хорошо известна. – В большинстве случаев нам помогают родители или няни, иногда подсказывают некоторые детали. К примеру, пустая пачка сигарет рядом с ребенком может прояснить дело. Но в случае с Мишель у нас нет никаких зацепок. Все, чем мы располагаем на данный момент, указывает на полное отсутствие патологии. Скажу вам начистоту, – доктор Ноймайер пожал плечами, вставляя историю болезни обратно в папку, – для меня этот случай – загадка.
– Вы проводили компьютерную томографию? – спросила Беатриче. – Мишель могла упасть в детском саду и получить сотрясение мозга. – Она подумала также об опухоли, но вслух не сказала.
– Вы имеете в виду кровоизлияние, которое проявляется спустя определенное время? – Он кивнул. – Мы думали об этом. В детском возрасте такое часто случается. Но на томограмме не видно никакой патологии. У вашей дочки, к счастью, нет ни субдуральной гематомы, ни опухоли. Я исключил их на основании рефлексов, которые тоже в полном порядке. – Потом он указал на один из мониторов. – Самую большую загадку для меня представляет энцефалограмма. Видите эту кривую? Если бы не данные обстоятельства, я бы сказал, что она просто спит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Стянув с себя бахилы, она бросила их в мусорное ведро. И вдруг вспомнила, что именно здесь немногим более четырех лет назад все и началось. Здесь, в этом помещении, у нее из халата выпал сапфир – один из камней Фатимы. Отсюда он впервые унес ее в загадочное путешествие в Бухару.
Беатриче вздрогнула. Она редко вспоминала о камнях Фатимы и тех двух путешествиях. У нее была тысяча других повседневных забот: успеть вовремя забрать Мишель из детского сада, что-то купить на ужин – словом, все то, о чем постоянно думает каждая работающая одинокая женщина с ребенком. Камни Фатимы вспоминались ей в минуты, когда она блаженно лежала в ванне или, усталая, отдыхала в постели. Иногда она видела их во сне, и тогда одно за другим выплывали воспоминания. Но в ординаторской такого с ней не случалось. Каждый день, собираясь в операционную, она заходила сюда, и ни разу ее не посетила подобная мысль. Почему именно сейчас это ее тревожит? Сейчас, когда надо думать только об одном – о Мишель!
Беатриче сняла операционную одежду, бросив ее в пластиковый мешок. В нижнем белье прошла через вторую дверь в раздевалку, где висели ее вещи – белая блузка и белые брюки. Мысли о первом путешествии не отпускали ее.
Тогда в Бухаре она встретила Али аль-Хусейна – известнейшего в тогдашнем мире врача, и, как бы невероятно это ни звучало, он стал отцом ее Мишель. Ах, если бы он был сейчас рядом с ней – в эту страшную минуту!..
Беатриче вдруг вспомнила, что оставила ключи от машины в ординаторской. Надо бы вернуться, чтобы взять их и сообщить медсестрам, что ее будет замещать Томас. То, что он сегодня сделал для нее, она никогда не забудет. До конца своих дней.
Спустя мгновение Беатриче с удивлением обнаружила, что она уже в отделении. Она не помнила, как сюда добралась. Зайдя в ординаторскую, подошла к шкафу, где висела ее сумка.
– Доктор Хельмер? – Сестра Урсула бросила на нее обеспокоенный взгляд. – Что-нибудь случилось?
– Мне надо уйти, – ответила Беатриче и поразилась, как ровно звучит ее голос – словно она забыла что-то ничего не значащее: пропуск или кошелек с деньгами. – Мне позвонили и сообщили, что дочка в больнице. Доктор Брайтенрайтер останется вместо меня.
Сестра Урсула сочувственно посмотрела на нее. Она тоже была мать, и ее трое сыновей вечно приходили из школы со ссадинами и ушибами.
– Что-нибудь серьезное?
Беатриче покачала головой.
– Пока не знаю.
Спустя некоторое время, сидя за рулем машины, Беатриче взглянула на часы. Было 2 часа 33 минуты. Значит, с того момента, как она позвонила шефу, прошло всего пять минут, но у нее было ощущение, что минуло не меньше часа. Выходит, все произошло намного быстрее, чем ей казалось. Беатриче заметила, что она в больничной одежде. Может, вернуться и переодеться? Правила внутреннего распорядка запрещали покидать территорию больницы в таком виде.
Неважно. Пусть наказывают – ей все равно! Проще заплатить штраф.
Она включила двигатель и выехала с парковки. Пожилой человек на желтом велосипеде вдруг выскочил ей навстречу. Она еле успела затормозить.
«Пожалуй, надо было послушаться Томаса и взять такси», – подумала она, вздохнув с облегчением. Незадачливый велосипедист безмятежно крутил педали, не подозревая, что еще один миг – и его отбросило бы на капот машины.
«Возьми себя в руки, – твердила Беатриче. – Иначе не доберешься до больницы, где лежит Мишель. А она на другом конце города».
Наконец ей удалось отвлечься от тяжелых мыслей о дочке и полностью сконцентрироваться на дороге. Способность сосредоточиться она воспитала в себе в последние годы. Это явилось следствием ее хирургической деятельности. Если ты не в состоянии в половине третьего ночи после двадцатичасового рабочего дня зашить исполосованный ударами ножа желудок, тебе не работать в хирургии.
Беатриче припарковала машину на стоянке перед детской клиникой. Слава богу, обошлось без вмятин на бампере и серьезных нарушений правил уличного движения.
II
Пожилая медсестра, дежурившая при входе в детскую клинику, у которой Беатриче справилась о дочери, оказалась приветливой и довольно милой женщиной. В то время как та набирала номер телефона приемного отделения, Беатриче внимательно разглядела ее: аккуратно подобранные волосы, более чем скромный макияж, нежно-розовая губная помада, маникюр на ногтях, хорошо отглаженная блузка. Она ничем не отличалась от других медсестер, сидящих при входе в гамбургские клиники, терпеливо и приветливо отвечающих на вопросы посетителей через стеклянное окошко. Для Беатриче эта немолодая женщина была сейчас важнейшим человеком в жизни. Ей казалось, что в ее руках и жизнь Мишель, и ее собственная судьба.
– Мишель Хельмер, возраст три года девять месяцев, – приятным голосом сказала в трубку женщина. – Поступила около часа назад. Малышка у вас? Ее мать сейчас передо мной, – она сделала паузу в ожидании ответа. – Хорошо. Я передам.
У Беатриче заколотилось сердце.
«Поздно, – пронеслось у нее в голове. – Я опоздала. Все напрасно». Перед глазами поплыли картины, страшнее которых вряд ли можно придумать.
Дежурная положила трубку.
– Фрау Хельмер… – начала она.
О, этот мягкий, успокаивающий и сочувственный голос! Так говорят, когда собираются сообщить плохую новость.
«К сожалению, вынуждена сообщить вам, что ваша дочь… Врачи сделали поистине все возможное, но…» – Беатриче прокручивала в голове все мыслимые фразы, которые говорят в таких случаях, стараясь внутренне подготовить себя к страшной правде, но это было выше ее сил. Тридцать шесть лет жизни, девять месяцев беременности, почти четыре года после рождения дочки и даже фантасмагорические путешествия во времени не могли подготовить ее к такому исходу. Ноги ее не держали, она с трудом опиралась на узкую подставку перед окошком кабины и благодаря этой деревянной дощечке шириной в десять сантиметров не упала на пол прямо здесь, перед входом в клинику.
– Вашу дочь уже поместили в палату, – так же приветливо сообщила дежурная. – Сейчас она в отделении интенсивной терапии.
– Интенсивной терапии? – Голос Беатриче был едва слышен. Она почувствовала, как по телу прошла теплая волна облегчения. Интенсивная терапия. Звучит устрашающе, но все же оставляет надежду. – Как туда пройти?
– Прямо и направо вниз по коридору, – с готовностью объяснила дежурная. – Везде таблички и указатели. Вы не заблудитесь. У стеклянной двери нажмите кнопку звонка. Сестры извещены о вашем приходе.
– Спасибо.
Беатриче помчалась по коридору к стеклянной двери. Еще издали она увидела черные буквы на матовом стекле: «Интенсивная терапия». Остановилась перед входом, чтобы собраться с мыслями.
Дверь была открыта настежь – в нее могли пройти две кровати с аппаратурой по обеим сторонам – с мониторами ЭКГ и ЭЭГ, стойками для капельницы, аппаратом искусственного дыхания и другими приборами. Господи, и одной из пациенток была Мишель! Ее Мишель! Беатриче замутило. Дрожащей рукой она нажала кнопку звонка.
Казалось, прошла вечность, прежде чем за матовым стеклом замаячила фигура в голубом, которая открыла наконец дверь.
– Добрый день, – торопливо приветствовала Беатриче молодую медсестру. – Мне сказали, что моя дочь находится здесь. Ее зовут Мишель Хельмер.
Медсестра кивнула и приветливо улыбнулась.
«Все они такие – приветливые, улыбчивые, – не без горечи подумала Беатриче. – Наверное, они улыбаются и тогда, когда собираются сообщить, что ты потеряла ребенка».
– Проходите, фрау Хельмер. Я провожу вас в зал ожидания. Доктор Ноймайер, заведующий отделением, сейчас занимается вашей девочкой. Когда он закончит осмотр и будут готовы результаты лабораторных исследований, вы сможете поговорить с ним и увидеть дочку.
Беатриче вслед за медсестрой прошла по коридору до второй стеклянной двери. За ней, по-видимому, и находилась палата интенсивной терапии, в которую, как и в операционную, можно было входить только в специальной одежде. Эта мера оправданна: инфекция извне не должна проникнуть в организм тяжелых больных, для которых даже простейшие бактерии представляют смертельную опасность.
На соседней со стеклянной дверью была табличка «Зал ожидания».
– Пожалуйста, – сказала медсестра, впуская Беатриче. – Как только доктор Ноймайер закончит, он придет к вам.
В комнате с зелеными креслами и кофейным автоматом уже находились мужчина и женщина. Беатриче узнала в них своих родителей.
Мать сразу вскочила и бросилась к ней. Лицо ее распухло от слез. Она обняла дочь и громко зарыдала.
– Девочка моя! Хорошо, что ты пришла, – всхлипывала она. – Не знаю, как это могло случиться. Я ничего не понимаю.
Отец медленно приблизился и, не произнеся ни слова, сжал плечо Беатриче. По его впалой щеке скатилась единственная слеза. Он выглядел древним стариком.
Беатриче высвободилась из объятий матери и присела на край одного из кресел.
– Расскажи по порядку, что произошло. Она каталась на велосипеде и?..
– Нет, – ответила мать. Она продолжала всхлипывать, прижимая к глазам скомканный носовой платок. – Мишель играла дома. Я пошла в кухню, чтобы почистить ей яблоко, а когда вернулась, она лежала на полу. Сначала я подумала, что она уснула. Она была такая уставшая, когда отец забирал ее из сада. Видно, наигрались за день. Я пыталась ее разбудить, но не смогла, как ни старалась. Я страшно испугалась и вызвала «скорую».
Беатриче медленно потирала лоб.
– А что говорят врачи? – спросила она.
– Они ничего не могут понять. Или не хотят говорить. Мы ведь не родители, а всего лишь бабушка с дедушкой.
– Сестра сказала, что врач выйдет к нам, как только закончит осмотр и будут готовы результаты анализов.
Беатриче взглянула на отца. Его надломленный голос был еле слышен. Он любил свою маленькую внучку больше всего на свете. Беатриче даже немного ревновала к нему дочь. Если бы такое было возможно, отец не задумываясь поменялся бы с Мишель местами.
Вдруг дверь открылась и вошел врач. Он был таким высоким, что ему пришлось наклонить голову, чтобы пройти в дверь. Из кармана голубой рубахи торчал металлический молоточек, к вырезу был прикреплен диагностический фонарик и две шариковые ручки: красная и синяя, на шее стетоскоп – все, как в любой клинике, в отделении интенсивной терапии.
– Фрау Хельмер? – обратился он к Беатриче.
– Да, – шепотом проговорила она и медленно поднялась с кресла. Ее сердце выскакивало из груди. Казалось, именно сейчас решится, рухнет мир или нет. – Это я.
– Я доктор Ноймайер, – представился врач, протянув ей руку и окинув взглядом ее белый халат, на котором значились ее имя и эмблема больницы. – Присядьте, пожалуйста.
Он подождал, пока все усядутся, и только тогда сел сам.
– Мы с вами коллеги? – спросил он.
– Да. Что с моей дочерью?
Он замялся. Вид у него был растерянный, словно он искал нужные слова и никак не мог их найти.
– Не знаю, как сказать, – начал он, сморщив лоб и сложив широкие ладони. Беатриче с трудом представляла, как он этими ручищами ощупывает маленькие детские тельца. Однако глаза доктора были добрые, и тревога улеглась. – Буду с вами предельно откровенным. Мы не знаем, что с вашей дочкой. Может быть, вы сами взглянете на нее и поможете прояснить картину.
Беатриче стремительно поднялась, за ней вскочили родители.
Ноймайер сочувственно пожал плечами:
– Прошу немного подождать. Пока нет ясной картины, не будем рисковать: посещать – по одному, иначе это может повредить девочке. Надеюсь, вы понимаете: это в интересах малышки.
Отец покорно кивнул, а мать, казалось, хотела что-то возразить. Потом одумалась, бессильно опустилась в кресло и снова расплакалась.
Беатриче направилась вслед за доктором Ноймайером в пропускник, где он дал ей один из тех длинных халатов, которые надевают посетители реанимационных палат.
– Кто вы по специальности, доктор Хельмер? – поинтересовался он в то время, как они натирали руки обеззараживающим порошком.
– Хирург, – ответила Беатриче, стараясь дышать ртом. Хорошо знакомый ей запах дезинфицирующего порошка, который она предпочитала фирменным духам, сейчас вызывал у нее тошноту.
Ноймайер дотронулся до ручки двери, и она автоматически открылась. Беатриче часто бывала в реанимационном отделении и даже одно время работала там несколько месяцев, но здесь все было по-другому. Лишь тяжелый запах дезинфекции был тот же, и так же поскрипывали бахилы медсестер и попискивали аппараты искусственного дыхания. Но кроватки были маленькие, как и лежащие в них существа. Некоторые были забинтованы до неузнаваемости. Накрытые тонкими одеялами, они лежали в кислородных масках, обмотанные трубочками и проводами.
Господи, ведь это дети! Эта мысль пронзила ее до глубины души. Но так не должно быть! Это противоестественно и несправедливо. Это нарушало заведенный Богом порядок вещей в природе.
– Ваша девочка там, – тихо сказал доктор Ноймайер, указывая на кроватку, стоящую между двух пустых коек.
Беатриче медленно приблизилась. То, что она увидела, поразило ее.
Мишель неподвижно лежала на кровати с закрытыми глазами. Ее длинные белокурые волосы, разметавшиеся по подушке, обрамляли голову, словно нимб. Никаких следов страданий. Никаких проводов, соединяющих с аппаратом искусственного дыхания. Щечки розовели, а на губах играла улыбка, будто она гладила пушистого котенка. Если бы не белые простыни и приборы вокруг, Беатриче ни за что на свете не поверила бы, что ее девочка тяжело больна. Она просто спала – глубоко и мирно, как всегда, когда Беатриче в половине двенадцатого на цыпочках подходила к ее кроватке в детской, чтобы посмотреть, все ли в порядке.
– Дышит самостоятельно, дыхание ровное, – пояснил врач, словно читая ее мысли, и окинул взглядом многочисленные мониторы.
Беатриче пришла в себя: она ведь врач и в состоянии читать показания приборов. И обязательно поможет своей Мишель. Она перевела взгляд с дочки на медицинские приборы.
Показания ЭКГ были в норме, дыхание ровное, давление и насыщенность кислородом тоже в порядке, энцефалограмма, насколько она могла судить, тоже без отклонений. Ее познания в педиатрии, не считая ухода за ребенком и детского питания, ограничивались насморком, трехдневной температурой и вздутием живота. Если верить показаниям техники и собственному опыту, перед ней лежал совершенно здоровый ребенок неполных четырех лет от роду, который сладко спал.
– А лабораторные данные? – спросила Беатриче, невольно переходя на шепот, чтобы не разбудить малышку.
Доктор взял историю болезни, прикрепленную к краю кровати, и, пролистав ее, покачал головой.
– Никаких отклонений от нормы. Все в порядке. Гемоглобин, лейкоциты, РОЭ, развернутый анализ крови, уровень сахара, электролиты… Это показатели здорового ребенка. Никаких признаков инфекции или нарушения обмена веществ. На всякий случай мы взяли анализ на содержание наркотиков, а также алкоголя и никотина. – Он поднял руки, чтобы успокоить Беатриче и предупредить ее возможные возражения. – Я знаю, родители возмущаются, когда мы говорим об этом. Но вы не представляете, насколько дети изобретательны. Они тащат в рот все, начиная со съемных челюстей бабушки и кончая отцовскими сигарами. У нас был случай, когда ребенок выпил целую бутылку шампанского. Запретный плод так сладок, что они ухищряются спрятать вожделенные предметы, а потом тайком достают их. Для этого иногда достаточно двух минут – стоит только маме отлучиться, чтобы открыть почтовый ящик. – Он улыбнулся: по-видимому, эта проблема ему хорошо известна. – В большинстве случаев нам помогают родители или няни, иногда подсказывают некоторые детали. К примеру, пустая пачка сигарет рядом с ребенком может прояснить дело. Но в случае с Мишель у нас нет никаких зацепок. Все, чем мы располагаем на данный момент, указывает на полное отсутствие патологии. Скажу вам начистоту, – доктор Ноймайер пожал плечами, вставляя историю болезни обратно в папку, – для меня этот случай – загадка.
– Вы проводили компьютерную томографию? – спросила Беатриче. – Мишель могла упасть в детском саду и получить сотрясение мозга. – Она подумала также об опухоли, но вслух не сказала.
– Вы имеете в виду кровоизлияние, которое проявляется спустя определенное время? – Он кивнул. – Мы думали об этом. В детском возрасте такое часто случается. Но на томограмме не видно никакой патологии. У вашей дочки, к счастью, нет ни субдуральной гематомы, ни опухоли. Я исключил их на основании рефлексов, которые тоже в полном порядке. – Потом он указал на один из мониторов. – Самую большую загадку для меня представляет энцефалограмма. Видите эту кривую? Если бы не данные обстоятельства, я бы сказал, что она просто спит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33