Они ходили по натертым полам на цыпочках и были замечены в стирании рукавом следов от пальцев на отполированных до блеска бронзовых ручках дверей. Но, несмотря на все эти неудобства, они не скупились на похвалы Маре.Мара распределяла задания и регулярно проверяла работу каждой команды, обходя все помещения, где велась уборка. Однако основная часть ее времени была отдана шитью. Она заручилась помощью одной из поломоек, девушки по имени Лила, которая призналась, что раньше была швеей. Вдвоем они разработали отдававшие средневековьем фасоны четырех платьев. Платье гранатово-красного цвета имело квадратный вырез, заостренный книзу лиф и широкие рукава, присборенные в трех местах: у запястья, чуть выше локтя и на плече. Вырез и сборки на рукавах были отделаны плетеной шелковой тесьмой. Темно-синее платье, такое же по фасону, имело разрезные рукава со вставками из обрезков гранатово-красной ткани и было украшено прошвой из той же ткани чуть выше подола. Серое и зеленое платья были скроены примерно так же. Благодаря простоте кроя работа шла быстро, но все же Маре и Лиле приходилось засиживаться за шитьем допоздна. В дополнение к платьям Мара выкроила из батиста четыре пары белья — сорочек и панталончиков, а из муслина — ночную рубашку со стоячим кружевным воротничком.Наконец в доме воцарилась чистота, обеды стали более плотными и вкусными, а главное, разнообразными. Платья были сшиты, отглажены и повешены в шкаф. Можно было начинать обольщение.Мужчина, окруженный комфортом, более расположен к восприятию женских чар, — на это и рассчитывала Мара. Кажется, что-то в этом роде говорила ей бабушка Элен, хотя она не была твердо уверена. Как бы то ни было, разумно было предположить, что Родерик будет чувствовать себя лучше и спокойнее в созданной ею атмосфере чистоты, что он отнесется к ней более благожелательно после вкусного и сытного обеда.Кроме того, она надеялась, что яркий цвет ее новых платьев, плотно облегающий фигуру лиф и глубокий вырез каре, открывающий верхнюю часть груди, помогут ей осуществить задуманное. На хозяйственные деньги она позволила себе купить маленький флакончик духов «Герлен», заказала себе на вечер глубокую горячую ванну и объяснила Лиле, как уложить волосы.В душе она ужасалась своим мыслям — таким циничным и расчетливым. Собственное поведение напоминало ей уловки «ночных бабочек», которыми кишел Париж. Но что еще ей оставалось делать? На карту было поставлено здоровье и благополучие ее бабушки.Мара сколько угодно могла уверять себя, что два прошедших дня не были потрачены впустую, что они помогли ей подготовиться к осуществлению своего плана. С таким же успехом можно было утверждать, что они пропали зря, что она опять попыталась оттянуть неизбежное. Ей было страшно. Ей хотелось бежать куда глаза глядят и никогда не возвращаться. Она бы все на свете отдала за возможность пойти к принцу и сказать: «Меня зовут Мара, Мари Анжелина Рашель Делакруа. Я глубоко сожалею об обмане, который привел меня сюда, и прошу вас простить меня, но я хочу вернуться домой».Что сказал бы в ответ Родерик? Рассердился бы? Взглянул бы на нее с отвращением? С презрением? Может, он был бы только рад избавиться от нее? Или огорчился бы? Это не имело никакого значения, но ей все-таки очень хотелось бы знать.Ранние зимние сумерки сгустились слишком быстро. Мара нанесла последний визит в кухню, чтобы проверить, как идут приготовления к особому ужину, придуманному ею вместе с мадам поварихой. Кожица жареных цыплят зарумянилась до золотисто-коричневой корочки; телятина в винном соусе тушилась на медленном огне; омары под майонезом испускали аппетитный аромат. Пирожные с заварным кремом уже были разложены по хрустальным вазочкам, а карамельная помадка тихо булькала на задней конфорке огромной плиты, занимавшей в кухне почетное место. Мадам повариха, одетая в серое платье с белоснежным накрахмаленным фартуком и высоким белым колпаком на голове, с гордостью продемонстрировала приготовленные блюда. Мара рассыпалась в похвалах, но ее желудок был стянут таким тугим узлом, что все эти яства с тем же успехом могли быть приготовлены из глины. У нее не было ни малейшего аппетита.Наконец все было готово. Она приняла ванну, причесалась, надела новое белье и гранатово-красное платье. Лила выложила на постель ее новую ночную рубашку. Воздух благоухал цветами. Мара надушила шею, грудь, сгибы локтей и запястья. Она бросила последний взгляд в зеркало. Платье прекрасно сидело и отбрасывало отсвет румянца на ее щеки. И все-таки она была бледна. Так бледна, что это бросалось в глаза.— Мадемуазель очень красива.— Спасибо, Лила. Ты прекрасно шьешь. Ты мне очень помогла.Мара отвернулась от зеркала и остановилась в нерешительности посреди комнаты Она огляделась вокруг, посмотрела на кровать с нежно-розовым шелковым пологом, на гардероб с резным декоративным верхом и витыми столбиками, на белый мраморный камин, на гобелены и обюсонский ковер с цветочным орнаментом под ногами. Она смотрела на предметы обстановки, словно никогда их раньше не видела. Она и на себя смотрела как на незнакомку. Может быть, у нее действительно произошла потеря памяти? Ей казалось, что Мари Анжелина, девушка, которая флиртовала с Деннисом Малхолландом, а потом оплакивала его смерть, была другим человеком.— Что-то не так, мадемуазель?Мара вздрогнула. Она только теперь заметила, что стоит, до боли стиснув руки: костяшки пальцев у нее побелели. Она заставила себя разжать руки и даже попыталась улыбнуться.— Нет-нет, ничего. Что может быть не так?Она была встречена приветственными возгласами гвардейцев, они засыпали ее комплиментами, проводили в столовую, причем близнецы — Жак и Жорж — подхватили ее под руки с двух сторон, Этторе шел впереди, а Михал и Лука сзади. Родерик, решив пренебречь протоколом, замыкал шествие вместе с Труди.Ужин удался на славу. Еда была безупречна, вина, подобранные к каждому блюду, — великолепны. Выпили за здоровье поварихи, выпили за Мару, потом отдельно — за подвиги, совершенные ею на ниве домашнего хозяйства, за ее блестящие способности, за ее красоту. Выпили даже за человека, который вытолкнул ее из кареты и тем самым привел к ним; за Францию, где они ее нашли, за правителя страны Луи Филиппа, а для полной беспристрастности — за Рутению и ее славного короля Рольфа. Мара ела мало, но ей приходилось пить всякий раз, как гвардия провозглашала тост за кого-нибудь или за что-нибудь. Постепенно тугой узел у нее внутри начал ослабевать.В этот вечер они не ждали гостей. Когда десерт был съеден до последней крошки, сотрапезники перешли в малый салон в крыле короля Рольфа, чтобы выпить кофе, предпочтя его парадной гостиной. Хотя этот салон и считался малым, он тем не менее вмещал два камина в двух противоположных концах и три отдельные группы кресел и кушеток Телохранители рассыпались по комнате, некоторые решили поиграть в кости, другие устроились вокруг шахматной доски. Родерик подсел к роялю и начал играть. Мара, после минутного колебания, прошла к камину в дальнем конце комнаты и села Она до сих пор еще ни разу не оставалась вместе с гвардией после ужина и, несмотря на присутствие Труди, поглощенной игрой в кости, чувствовала себя неловко в чисто мужской компании.Поднос с кофейным сервизом и вазой, наполненной фруктами, был поставлен перед Марой. Когда она налила кофе для Родерика, Лука отнес чашку к роялю, где принц продолжал наигрывать что-то из Моцарта. Остальные подходили сами и брали себе чашки, задерживаясь возле Мары, чтобы обменяться дружескими шутками и даже тычками.Мара ожидала, что гвардейцы, выпив кофе, разойдутся, но этого не случилось. Не подозревая о ее желании избавиться от них, они вернулись к своим играм. Она смотрела на них, пытаясь понять, как ей обольщать их командира на глазах у столь представительной аудитории, тем более что эта аудитория во всем видела повод для смеха. Она не могла этого сделать.Она бросила взгляд на Родерика Пламя свечей в канделябрах на рояле теплыми золотыми отблесками играло в его волосах, высвечивало его широкие славянские скулы, оставляя глаза в тени. В этом неверном, колеблющемся свете его пальцы, покрытые с тыльной стороны тонкими светлыми волосками, казались еще более длинными, чем на самом деле, и фантастически гибкими. Он продолжал играть, словно не замечая того, что происходило вокруг него. У Мары были все основания полагать, что это ложное впечатление. Время от времени Родерик поднимал голову, окидывая внимательным взглядом комнату.Она ломала голову, изыскивая способ остаться с Родериком наедине. Она могла бы изобрести поручение для одного из телохранителей или даже для двоих, но не могла услать их надолго. А если бы даже ей удалось придумать предлог для устранения всей гвардии в целом, принц, скорее всего, ушел бы вместе со своими друзьями. Она наблюдала за ними в надежде заметить признаки сонливости, но они были бодры, словно только что встали с постели поутру. Прошло полчаса, час… Мара почувствовала, что ею овладевает отчаяние.Она встала и подошла к группе, игравшей в кости.— Какие вы все сегодня домоседы, — заметила она, склонившись над плечом Этторе и вглядываясь в раскатившиеся по столу кости. — Неужели в Париже не осталось гостиных, которые можно было бы посетить? Разве в Опере и театре Комедии сегодня нет спектаклей? Наверняка у господина Дюма есть какая-нибудь премьера. У него ведь всегда есть что-то новенькое в запасе!Сидевший неподалеку Михал оторвался от шахматной доски.— Кажется, в Историческом театре сегодня дают премьеру его последней драмы — «Хозяин Красного дома».— Я же говорю: что-то всегда есть!— У него всегда найдется пара смешных сцен и леденящих душу воплей, — одобрительно отозвалась Труди.— Сознайся, тебе больше нравятся нежные любовные сцены, — поддразнил ее Жак.— Говори за себя, — беззлобно отмахнулась Труди. — Мне нравятся поединки на шпагах. В наши дни совсем не осталось повода выхватить клинок.— Ты не в том месте живешь, — объяснил ей Этторе.— Скорее не в том веке. Мне бы хотелось быть одним из мушкетеров господина Дюма.— Не тоскуй, моя богиня, ведь для нас по-прежнему жив лозунг «Один за всех и все за одного!», — с широким жестом провозгласил итальянский граф.— В самом деле?— А ты сомневаешься?— Мне кажется, все вы сегодня выказали свою верность женщине самой что ни на есть никчемной: домоправительнице, щеголяющей новым нарядом и безмерно гордой тем, что ей удалось разобрать этот сарай на части и собрать его заново.Эта реплика не предназначалась для произнесения во всеуслышание, Труди обращалась только к Этторе, но как раз в этот момент наступила общая пауза в разговоре и ее слова прозвучали на всю комнату. Повисло неловкое молчание. Труди покраснела до корней волос.Тут заговорил Родерик, и его слова прорезали напряженную тишину подобно лезвию ножа:— Кое-кому лучше помолчать. Я считаю, что вам всем полезно, нет, просто необходимо познакомиться поближе с подвигами хозяина Красного дома господина Дюма. Что скажете, мои храбрецы?Несмотря на вопросительную форму, это, несомненно, был приказ. Гвардии не потребовалось и секунды, чтобы прийти к согласию.Этторе повернулся к Маре:— Вы пойдете, мадемуазель?— Я… думаю, нет. Я немного устала.— А вы, мой принц?Мара затаила дыхание.— Леденящие душу вопли и дуэли на шпагах меня сегодня не прельщают. В другой раз.Этторе вскинул голову, на его лице появилось лукавое выражение.— Вы забываете о нежных любовных сценах.— Стараюсь.Через несколько минут их и след простыл. Остался только Лука. Цыган выждал, пока за телохранителями не закрылась дверь и топот их сапог не замер в коридоре. Он почтительно поклонился Родерику:— Вы разрешите мне сегодня переночевать во дворе, ваше высочество?Принц закончил пьесу, которую играл на рояле, и поднялся на ноги.— Запах мыла силен, я готов с этим согласиться, но не-, ужели он невыносим?Цыган отрицательно покачал головой:— Я чувствую потребность провести ночь под открытым небом.— Потребность или желание? Некоторые желания можно и нужно подавлять.— Я цыган. Это потребность.Родерик кратко кивнул.— Делай как знаешь.Лука повернулся к Маре:— Я не хочу оскорбить ваше гостеприимство или ваш дом, мадемуазель.— Это не мой дом, — тихо возразила она.— Вы женщина. Для нас женщина подобна земле. Земля — наша мать, наш дом. Вот так и женщина. Наверное, я не умею объяснить толком, но раз вы женщина — вы дом, дающий нам еду и покой. Дом не нужно иметь. Им нужно только быть.— Ты все прекрасно объяснил, Лука, и я тебе благодарна. Спокойного тебе отдыха.Когда он ушел, Мара подошла к кофейнику, все еще стоявшему рядом с ее креслом у камина, и коснулась его.— Он все еще горячий. Налить вам еще чашку?— Спасибо, не нужно.Его голос раздался прямо у нее за спиной. Внезапно занервничав, Мара так неловко опустила кофейник, что он задребезжал на подносе. Она взяла одно из крошечных, покрытых глазурью пирожных и откусила кусочек. Оно было сочным, но во рту у нее так пересохло, что она едва не поперхнулась, пытаясь проглотить. Вторую половинку она опустила на поднос.Что же ей делать? Как подобраться к принцу? Она же не может просто взять и броситься ему на шею, так ведь? Есть женщины, способные просто подойти к мужчине и предложить заняться любовью, но она была не из таких. Должен существовать более тонкий подход. А молчание между тем затягивалось.— Вы уверены, что вам не хотелось пойти сегодня в театр? — спросил Родерик. — А может, дело в том, что вместе с памятью вы где-то потеряли свои бриллианты и театральный бинокль?Судя по всему, он не разделял точки зрения Труди на нее. Мара была от души рада этому.— О, все далеко не так серьезно. У меня просто не было сил куда-то ехать.— За короткое время вам удалось достичь очень многого. Возможно, даже слишком многого.— Вы недовольны?— Чем же я могу быть недоволен? Вы совершили настоящее чудо, наведя здесь чистоту. Но я не хочу заработать репутацию безжалостного эксплуататора.Мара повернулась к нему. Он стоял у камина спиной к огню. Каким он казался высоким в своем белоснежном мундире и каким недосягаемым!— Я чем-то вызвала ваше недовольство? Может быть, вы хотели пойти в театр? Вам не следовало оставаться дома только ради меня.Это были всего лишь слова, ничего не значащие любезности, но она ждала его ответа, затаив дыхание.— Никакого недовольства нет.Чего она ждала, Мара и сама не смогла бы объяснить, но его ответ разочаровал ее, и недовольство волной поднялось в ее собственной груди.— Лука, похоже, избежал вашего осуждения, потому что он цыган. Возможно, мне тоже следовало сказать, что я не пошла в театр по одной-единственной причине: я женщина.— Ваш довод неприемлем. Большинство женщин на вашем месте сейчас уже направлялись бы в театр, чтобы насладиться блеском, шумом и мелодрамой. Они гордились бы эскортом из четырех галантных мужчин и амазонки.— Я не такая, как большинство женщин.— Я это заметил уже довольно давно.Что он хотел этим сказать? Мара не сомневалась, что в его словах содержится какой-то намек, но выяснять не стала. Ей было куда спокойнее вести с ним словесную пикировку, чем пытаться его обольщать. Она понимала, что опять теряет драгоценное время, но не могла противиться внутреннему стремлению поддерживать разговор.— Лука сегодня вел себя немного странно, но цыгане вообще странные люди.— Бродячие ремесленники, торговцы, гулящие, воры и ворожеи, проклятые все до одного? Их нетрудно понять, если не забывать, что они веками были гонимы и кочевали по всей земле. Они не знают иного дома, кроме матери-земли, не имеют собственности и не признают права на нее за другими, у них даже слова такого нет, как, впрочем, и слова «долг». Просто поразительно, что раз за разом у них отнимают то немногое, чем они владеют, и им приходится брести дальше — бездомным, голым и голодным. А чувство долга могло бы лишь привязать их к какому-то хозяину или потребовать от них отдать жизнь за какую-то страну.— Откуда они взялись, откуда начали свое кочевье? Вы знаете?— Основой их языка является один из диалектов хинди. Их изгнали с их земель в Индии примерно во времена Александра Македонского. Впрочем, они не были индусами. Их религия — самая древняя из известных на земле. Она основана на поклонении матери-земле, богине, символом которой является амулет-ракушка. В их обществе царил матриархат. Их завоеватели принадлежали к патриархальному обществу и считали, что цыгане угрожают их верованиям. Их превратили в изгоев, по положению они считались ниже неприкасаемых или животных, по закону у них не было никаких прав или привилегий. Они бежали в Македонию, где присоединились к обозу армии Александра, покорившей весь известный на то время мир.— Люди склонны видеть в них романтических кочевников, — заметила Мара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42