Богом или Дьяволом — но это было дано ей свыше, и не таким уж мрачно-преступным был в те времена их союз; доказательством тому служило рождение Джессики — самого чистого и прекрасного в мире существа. И даже если, думала Агнесса, высшие силы хотели наказать ее связью с Джеком, ниспослать чувство к нему как рок, она получила от этого не только несчастье.
Когда она встретила его снова, узнала, что он не погиб, то испугалась, потому что поняла: даже в обличье преступника, беглого каторжника, убийцы, человека издерганного, злого, утратившего, казалось, все свои привлекательные черты, он все еще ей небезразличен. Она гнала это чувство прочь, а оно не уходило, оно, оказывается, не умерло за эти годы, жило где-то там, в тайных глубинах ее сердца. Но теперь она сама стала другой, научилась ценить истинные человеческие качества, она стала матерью двоих детей, женой уважаемого человека, порядочной женщиной и никогда бы уже не осмелилась, не смогла и, главное, не захотела бы пойти против своих близких, общества, беспощадно играть судьбами невинных, бросить все…
Когда они поженились с Орвилом, первое время она постоянно испытывала чувство вины и благодарности, а он, к ее удивлению, словно бы тоже благодарил судьбу за то, что она, Агнесса, досталась ему. Постепенно она привыкла к своему положению горячо любимой жены, бесконечно ценимой женщины, она, девушкой плакавшая от сознания своей внешней непривлекательности, почувствовала себя красивой. И полюбила Орвила. С ним можно было поговорить обо всем, порассуждать, обменяться любыми впечатлениями, он очень хорошо все чувствовал и понимал. Для нее, никогда не имевшей по-настоящему близкой подруги, он стал еще и другом, советчиком во многих делах. Она не была холодной, но и сверхстрастной не была, поэтому их отношения были подобны ровному пламени, что вполне устраивало, обоих. За три года совместной жизни они не поссорились ни разу, Орвил не обидел ее ни словом, ни взглядом, всегда был внимателен к ней, их брак мог считаться на редкость благополучным.
Но когда появился Джек… Любить двоих — кощунство, и она решила избавиться от Джека одним махом. Не получилось — она сильно терзалась потом, втайне от всех страдала, ничего не зная о его судьбе, потому что из сердца ее он так и не ушел. Она спрашивала себя: да что в нем есть такого, за что его можно любить? И отвечала: ничего. И, тем не менее, любила! Точнее, как она говорила себе, это были обрывки любви, так же, как и сам Джек, изменившись, превратился в неудачную копию того, прежнего. И все же эти обрывки жгли ей сердце. Да, верно: ее чувство к Орвилу было зрячим, это была любовь «от разума», хотя и глубокая, но понятная и объяснимая, а чувство к Джеку проистекало из темных глубин души; рожденное там, оно было безнадежно слепо. Но Агнесса твердо знала: если бы Джек уехал, если бы судьба его устроилась, и он нашел бы в себе силы жить без нее, не мучаясь и не страдая, она жила бы с Орвилом, как прежде, в любви и согласии, счастливая и спокойная. Джек не был ей ровней, с ним бы она исстрадалась, не находя должного понимания, не встречая соответствующего отношения к себе, особенно в сравнении с Орвилом, — эта мысль была для нее естественна и ясна, как было ясно и тог что желание разрушить такую хорошую семью, как у нее, — это чистейшее безумие.
«Хотя, — думала Агнесса, — все мы немного безумны». Чем, скажем, так уж привлекла она Орвила? Что в ней такого особенного? Правда, Орвил сказал, что сильно разочаровался в ней, но Агнесса все же не до конца ему верила. А влечение к ней Джека, похоже, приобрело маниакальный характер — Орвил подметил правильно. Может, он не ошибается, считая, что Джек — в какой-то степени ее жертва, ведь она сама, первая, потянулась к нему, пытаясь и надеясь вызвать ответное чувство, а после невольно вырвала Джека из привычной среды, из условий, в которых он чувствовал себя по-своему счастливым и был бы, наверное, счастлив до конца своих дней. Конечно, в том, что случилось потом, на прииске, она не была виновата…
Нет, решила она, надо приложить все усилия к тому, чтобы помириться с Орвилом, чтобы он ее простил. Теперь она окончательно поняла, что возврат к прошлому означает гибель. А как быть с Джеком? Надо что-то придумать. В тот последний их вечер она, конечно, сорвалась, почти признавшись ему, в своих чувствах, и все потому, что ему удалось вернуть себе прежний, не столько внешний, сколько — это было важнее — внутренний облик. Она обманулась, решив, что они прощаются, понадеявшись на то, что все решено, Джек все осознал, понял и смирился, тогда как на самом деле он таким образом ее завлекал. Она так искренне желала, чтобы он уехал, а уехать пришлось ей самой. Чем-то закончится эта история?
Ей хотелось, чтобы Бог услышал ее слова, услышал и помог: «Господи, я люблю Орвила, я выбираю Орвила. Я так решила давно и твердо и не сверну с этого пути, только бы Орвил меня простил!»
Да, если чувство к Орвилу она хотела во что бы то ни стало сохранить (так же, как и его любовь к себе), то чувство к Джеку осознавалось ею как нечто мучительное, от чего необходимо было избавиться и избавить его. Не надо больше жертв, никто не должен страдать.
Прошел час, другой, а Агнесса сидела все так же в шляпе, накидке и перчатках, держа сумочку на коленях, и думала. Потом, когда пришел черед слез, раскрыла сумку, чтобы достать платок, и увидела там какой-то конверт. Агнесса достала его — он был, должно быть, незаметно положен Орвилом. Может, там письмо? Агнесса с надеждой разорвала бумагу — на колени упала толстая пачка ассигнаций. Больше ничего. Она уронила голову на столик и разрыдалась.
Молли ворвалась в комнату, как ураган, и закричала с порога:
— Ну вот, ты сидишь здесь и мечтаешь неизвестно о чем, а твоя Агнесса тем временем уехала из города!
Джек поднял глаза и произнес, как показалось Молли, чересчур равнодушно и вяло:
— Откуда ты знаешь?
— Там приехала ее служанка, тебе письмо привезла, вот, возьми, и хочет забрать собаку. Я спросила, чего сама миссис Лемб не приехала, а она говорит: «Миссис Лемб уехала из города!»
— Где эта служанка?
— Внизу.
— Позови ее сюда.
Молли скорчила свою обычную гримаску.
— Звала, но она не идет, боится.
— Тогда иди, скажи, я сам спущусь.
Молли ушла, а он вытащил из конверта лист, развернул и стал читать. Тонкий почерк, розоватая бумага… Ему казалось, что начертанные Агнессой фиолетовые буквы — живые… Это была словно бы часть ее самой.
Письмо было путаное, написанное в сильном волнении, что было заметно по повторяющимся словам, но Джек, читая, слышал голос Агнессы, видел ее лицо… Она просила его беречь себя, постараться жить разумно и честно (в том заключался основной смысл послания) и говорила, что им лучше расстаться по-хорошему и по возможности — больше не видеться. Она просила его не сердиться и принять на прощание то, что вложено в конверт. Заглянув туда еще раз, Джек обнаружил две банкноты; он не стал интересоваться их стоимостью, а машинально скомкал в руке. Настроение было сквернее некуда. Ему очень хотелось забыться, как-то уйти от действительности. Может, напиться, как раньше? Джек нахмурился: он обещал Агнессе… Хотя что теперь значили эти обещания? Но беда была в том, что пить не хотелось. И, похоже, вообще ничего не хотелось.
Потом он вспомнил, что должен спуститься вниз, позвал Керби и пошел. Спускаясь по лестнице, думал о том, почему и куда уехала Агнесса. Может, Орвил ее прогнал? В письме ничего не говорилось об отъезде. Или они уехали вместе? Нет, вряд ли…
Внизу стояла девушка. Она посмотрела на него с испугом, к которому, тем не менее, примешивалось жадное любопытство. Джеку ее лицо показалось знакомым.
Они поздоровались, и он, сразу вцепившись в нее взглядом, спросил:
— Куда миссис Лемб уехала? Одна?
— Да, одна, — сказала Френсин, растерявшись: она не знала, можно ли сообщать кому-либо, куда уехала госпожа. — Не знаю, куда, — торопливо произнесла она, а потом, вспомнив слова Орвила, добавила: — К матери, в столицу.
— А! — уныло протянул Джек. — Понятно. Вы хотите забрать собаку?
Френсин кивнула, тогда он присел рядом с Керби и, обняв его рукой за шею, заговорил:
— Керби, дружище, придется поехать. — Собака вздохнула, словно понимая все. — Не вздыхаай тяжело: мы должны быть там, где больше всего нужны. Мы прожили с тобой друг без друга столько лет, проживем и еще немного, будем радоваться, что хотя бы повидались напоследок. Поезжай к Джессике (Керби повел головой), она любит тебя и, если ты не вернешься, наверное, будет плакать. Может, мы и встретимся еще, а может, и нет, но горевать не стоит. Ты один меня по-настоящему помнил, единственный не осуждаешь ни за что — за это спасибо! Дай лапу, мы ведь были добрыми друзьями!
Джек пожал протянутую лапу и велел Френсин взять пса за ошейник. Собака послушно пошла с девушкой, хотя все время пыталась оглянуться на хозяина, который стоял, не двигаясь, и смотрел невидящим взглядом им вслед. Что-то такое было в его глазах, отчего у Френсин странно защемило сердце.
— Подождите! — крикнула она неожиданно для самой себя, когда они с Керби были уже в дверях, а Джек почти поднялся по лестнице. — Я должна вам кое-что сказать!
Он задержался на верхней ступеньке.
— Только не говорите никому, что узнали это от меня! — взволнованно произнесла она. — Миссис Лемб поехала не к матери, а в Калифорнию, в свой дом на побережье… Помните, где мы встретились тогда с вами — мистер и миссис Лемб и я…
Джек пристально смотрел на девушку.
— А, вот откуда я вас помню, — медленно проговорил он. — Как вас зовут?
— Френсин.
— Френсин…— повторил он. — Спасибо, что не обманули!
Френсин вспомнила разговор слуг и вопрос Полли: стоит ли этот человек того, чтобы миссис потеряла голову? Нет, решила девушка, они с госпожой неподходящая пара. Может быть, потому, что привыкла видеть рядом с Агнессой Орвила, а он был совсем другим. И все-таки сам по себе Джек тоже показался ей интересным. Она призналась себе, что он мог бы ей понравиться, если бы она узнала его в другом качестве и не слышала всего, что болтали о нем. Нет, что ни говори, — Рейчел, Полли и Лизелла со своими страшными сказками просто глупые сплетницы!
— Ну, и что ты собираешься делать? — спросила у Джека Молли полчаса спустя. — Нет, ты скажи, что?
Она относилась к нему чуть ли не покровительственно, часто даже выговаривала, забывая или не замечая, что он уже не нуждается в опеке или что он вдвое старше ее.
— Ничего, Молли! — раздраженно произнес он. — Понимаешь, ничего!
— Ты не поедешь к ней?
— Зачем? — На лице его появилась нехорошая злая улыбка. — Мне надоело унижаться, я устал собирать эти обломки, мне это причинило столько боли, что я и сам не знаю, хочу ли еще чего-нибудь. Наверное, нет.
Молли с важным видом прошлась по комнате.
— Но ты хочешь, чтобы она опять стала твоей?
— Она никогда не будет моей.
— Знаешь, я тут спрашивала у бабки — она иной раз говорит умное — как мужчина может вернуть женщину, которую давно потерял, и она ответила так: «Нужно почаще вспоминать с ней прошлое, то хорошее, что было в нем, а когда она начнет грустить, попытаться вернуть ее туда — она непременно захочет утешиться». Понял?
К ее разочарованию, он отрывисто произнес:
— Глупости это! Агнес еще слишком молода, чтобы думать только о прошлом!
Молли обиделась из-за того, что советы не имели ожидаемого успеха.
— Ну и черт с тобой! — закричала она. — Раз ты такой осел! Любой бы на твоем месте воспользовался этим, если б ему так уж была нужна именно бесценная Агнесса! Не хочешь — ну и пропадай тут один, подыхай с тоски!
Джек рассмеялся.
— Глупая девочка! — произнес он беззлобно. — Мой револьвер теперь заряжен: я приму более легкую смерть!
Молли оторопела. Она стояла посреди комнаты, долговязая, нескладная девчонка с бледным лицом, в блеклой одежде, с русыми волосами, кое-как прихваченными шпильками; она всегда выглядела бесцветно, и только глаза ее, широко раскрытые, в живых серых крапинках, ярко блестели. Сейчас щеки ее порозовели, а рот изогнулся совсем по-детски.
— Ты что… серьезно? — спросила она, заглядывая ему в лицо. — Спятил, что ли?.. Какого ж дьявола тебя лечили столько времени, спасали, когда ты помирал, а?
— Зря, все зря!
— Но ведь ты не хотел умирать! — воскликнула Молли с таким выражением, будто догадалась о страшной тайне. — Признайся!
— Не хотел, — согласился Джек, — все надеялся на что-то.
— И теперь ты собираешься отступить?! Нет уж, изволь еще раз попытаться! Поезжай за ней следом. Ты знаешь, где это?
— Знаю.
— Я сейчас же куплю тебе билет!
— А что я скажу Агнессе?
— Да уж найдешь, что сказать!
Он улыбнулся и протянул ей две скомканные бумажки.
— Вот, купишь билет, а остальное возьмешь себе.
Молли расправила деньги, ворча, что так с ними нельзя обращаться, потом застыла, изумленная.
— Себе взять? — переспросила она, а когда он утвердительно кивнул, немного подумав, произнесла:
— Слушай; а муж миссис Лемб — такой противный, облезлый старикашка? Она вышла за него из-за денег?
Джек от неожиданности расхохотался.
— Ну, ты даешь, Молли! Ты, значит, не видела его, нет? Да, он богат, но мы примерно одного возраста, он привлекательный мужчина, образованный и вообще, неплохой человек. Агнес хорошо с ним жила, у них есть сын… Что ты теперь скажешь? — закончил он серьезно.
Молли пожала плечами; вид у нее был уже не такой уверенный, как минуту назад.
— Наверное, я чего-то не понимаю, Джек.
— Я сам ничего не понимаю, Молли, что поделаешь?
— И все-таки ты мне нравишься, мы всегда так здорово болтали с тобой, правда? Мы ведь друзья? Ты меня не забудешь? — спросила она, пытливо заглядывая ему в глаза.
Он встал и подошел к ней.
— Не забуду, Молли! Конечно, мы друзья…
Он подумал о том, что много лет подряд не чувствовал рядом родной души, никто не хотел называть его другом, все были если не врагами, то в лучшем случае равнодушными; или же презирали, ненавидели, боялись его, а теперь вот находятся те, кто сочувствует, даже хочет помочь. Если так, то и в самом деле: заклятие снято, и путь открыт. Только б достало сил пройти еще немного, и тогда он, должно быть, освободится навсегда!
Агнесса прибыла на вокзал ранним утром; сойдя с поезда, разыскала станцию дилижансов и к полудню была на месте. Серый особняк стоял, как прежде; казалось, ничто не могло его сокрушить. Она открыла калитку, потом — дверь особняка и несмело вошла внутрь пустующего дома с ощущением вступления в особый замкнутый мир, в котором, наверное, дышалось и думалось иначе. Орвил говорил, что дом обставлен; так и оказалось: многое осталось от прежних владельцев, а кое-что, как показалось Агнессе, еще со времен пребывания здесь Аманды; впрочем, необходимую мебель завезли уже после покупки дома Орвилом. В столовой все было покрыто чехлами, все, кроме длинного обеденного стола, приобретенного, совершенно точно, миссис Митчелл. Он был слишком велик, тяжел для дальних перевозок, и ни Аманда, ни те, кто жил тут после, не взяли его с собой, Агнесса провела рукой по матовой поверхности — на темно-коричневом дереве было немало царапин, а сейчас ее покрывал и толстый слой пыли. Агнесса очень удивилась, что за домом никто не присматривал, но, тем не менее, все было цело. Один из старых стульев стоял тут же, а другие, новые, — в углу, под чехлами.
Так же обстояли дела и в прочих комнатах; наверху Агнесса увидела даже рояль; она не смогла вспомнить, тот ли это инструмент, на котором она играла тогда, в свой первый приезд, или совсем другой. Старая ковровая обивка стен в гостиной кое-где попортилась; прежние хозяева отделали стены снизу и до середины деревом, а верх так и не заменили. Люстры увезли — придется довольствоваться свечами да светом каминного пламени. Агнесса заглянула в кухню — прежде здесь царствовала Терри… Но о тех временах Агнесса старалась не вспоминать. Кухня показалась ей особенно заброшенной: похоже, плиту не растапливали уже сто лет. Но кое-какая утварь сохранилась, а в сарайчике за домом был, наверное, запас дров.
Агнесса поднялась в свою комнату, служившую заодно и спальней. Тут был комод, в ящики которого она положила свои вещи, и стояла большая кровать. Агнесса подумала о том, сколько ночей ей предстоит провести здесь одной, вообще быть одной в этом огромном доме. Конечно, она всегда хотела стать его хозяйкой, ходить по этим комнатам, но никогда не думала жить тут одна. Орвил советовал нанять прислугу, но Агнессе не хотелось видеть рядом чужого человека, раз уж Орвил не отпустил с ней ни одну из служанок, хотя и негритянки, и Френсин наверняка согласились бы поехать! Впрочем, не так уж много нужно ей одной, справится как-нибудь сама. Одна, одна… Если уж одиночество, то полное. Она решила по возможности ни с кем не видеться; к счастью, в городе никто ее и не знал, кроме разве что Деборы Райт и Эйлин с супругом, да и те вряд ли узнали бы ее сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Когда она встретила его снова, узнала, что он не погиб, то испугалась, потому что поняла: даже в обличье преступника, беглого каторжника, убийцы, человека издерганного, злого, утратившего, казалось, все свои привлекательные черты, он все еще ей небезразличен. Она гнала это чувство прочь, а оно не уходило, оно, оказывается, не умерло за эти годы, жило где-то там, в тайных глубинах ее сердца. Но теперь она сама стала другой, научилась ценить истинные человеческие качества, она стала матерью двоих детей, женой уважаемого человека, порядочной женщиной и никогда бы уже не осмелилась, не смогла и, главное, не захотела бы пойти против своих близких, общества, беспощадно играть судьбами невинных, бросить все…
Когда они поженились с Орвилом, первое время она постоянно испытывала чувство вины и благодарности, а он, к ее удивлению, словно бы тоже благодарил судьбу за то, что она, Агнесса, досталась ему. Постепенно она привыкла к своему положению горячо любимой жены, бесконечно ценимой женщины, она, девушкой плакавшая от сознания своей внешней непривлекательности, почувствовала себя красивой. И полюбила Орвила. С ним можно было поговорить обо всем, порассуждать, обменяться любыми впечатлениями, он очень хорошо все чувствовал и понимал. Для нее, никогда не имевшей по-настоящему близкой подруги, он стал еще и другом, советчиком во многих делах. Она не была холодной, но и сверхстрастной не была, поэтому их отношения были подобны ровному пламени, что вполне устраивало, обоих. За три года совместной жизни они не поссорились ни разу, Орвил не обидел ее ни словом, ни взглядом, всегда был внимателен к ней, их брак мог считаться на редкость благополучным.
Но когда появился Джек… Любить двоих — кощунство, и она решила избавиться от Джека одним махом. Не получилось — она сильно терзалась потом, втайне от всех страдала, ничего не зная о его судьбе, потому что из сердца ее он так и не ушел. Она спрашивала себя: да что в нем есть такого, за что его можно любить? И отвечала: ничего. И, тем не менее, любила! Точнее, как она говорила себе, это были обрывки любви, так же, как и сам Джек, изменившись, превратился в неудачную копию того, прежнего. И все же эти обрывки жгли ей сердце. Да, верно: ее чувство к Орвилу было зрячим, это была любовь «от разума», хотя и глубокая, но понятная и объяснимая, а чувство к Джеку проистекало из темных глубин души; рожденное там, оно было безнадежно слепо. Но Агнесса твердо знала: если бы Джек уехал, если бы судьба его устроилась, и он нашел бы в себе силы жить без нее, не мучаясь и не страдая, она жила бы с Орвилом, как прежде, в любви и согласии, счастливая и спокойная. Джек не был ей ровней, с ним бы она исстрадалась, не находя должного понимания, не встречая соответствующего отношения к себе, особенно в сравнении с Орвилом, — эта мысль была для нее естественна и ясна, как было ясно и тог что желание разрушить такую хорошую семью, как у нее, — это чистейшее безумие.
«Хотя, — думала Агнесса, — все мы немного безумны». Чем, скажем, так уж привлекла она Орвила? Что в ней такого особенного? Правда, Орвил сказал, что сильно разочаровался в ней, но Агнесса все же не до конца ему верила. А влечение к ней Джека, похоже, приобрело маниакальный характер — Орвил подметил правильно. Может, он не ошибается, считая, что Джек — в какой-то степени ее жертва, ведь она сама, первая, потянулась к нему, пытаясь и надеясь вызвать ответное чувство, а после невольно вырвала Джека из привычной среды, из условий, в которых он чувствовал себя по-своему счастливым и был бы, наверное, счастлив до конца своих дней. Конечно, в том, что случилось потом, на прииске, она не была виновата…
Нет, решила она, надо приложить все усилия к тому, чтобы помириться с Орвилом, чтобы он ее простил. Теперь она окончательно поняла, что возврат к прошлому означает гибель. А как быть с Джеком? Надо что-то придумать. В тот последний их вечер она, конечно, сорвалась, почти признавшись ему, в своих чувствах, и все потому, что ему удалось вернуть себе прежний, не столько внешний, сколько — это было важнее — внутренний облик. Она обманулась, решив, что они прощаются, понадеявшись на то, что все решено, Джек все осознал, понял и смирился, тогда как на самом деле он таким образом ее завлекал. Она так искренне желала, чтобы он уехал, а уехать пришлось ей самой. Чем-то закончится эта история?
Ей хотелось, чтобы Бог услышал ее слова, услышал и помог: «Господи, я люблю Орвила, я выбираю Орвила. Я так решила давно и твердо и не сверну с этого пути, только бы Орвил меня простил!»
Да, если чувство к Орвилу она хотела во что бы то ни стало сохранить (так же, как и его любовь к себе), то чувство к Джеку осознавалось ею как нечто мучительное, от чего необходимо было избавиться и избавить его. Не надо больше жертв, никто не должен страдать.
Прошел час, другой, а Агнесса сидела все так же в шляпе, накидке и перчатках, держа сумочку на коленях, и думала. Потом, когда пришел черед слез, раскрыла сумку, чтобы достать платок, и увидела там какой-то конверт. Агнесса достала его — он был, должно быть, незаметно положен Орвилом. Может, там письмо? Агнесса с надеждой разорвала бумагу — на колени упала толстая пачка ассигнаций. Больше ничего. Она уронила голову на столик и разрыдалась.
Молли ворвалась в комнату, как ураган, и закричала с порога:
— Ну вот, ты сидишь здесь и мечтаешь неизвестно о чем, а твоя Агнесса тем временем уехала из города!
Джек поднял глаза и произнес, как показалось Молли, чересчур равнодушно и вяло:
— Откуда ты знаешь?
— Там приехала ее служанка, тебе письмо привезла, вот, возьми, и хочет забрать собаку. Я спросила, чего сама миссис Лемб не приехала, а она говорит: «Миссис Лемб уехала из города!»
— Где эта служанка?
— Внизу.
— Позови ее сюда.
Молли скорчила свою обычную гримаску.
— Звала, но она не идет, боится.
— Тогда иди, скажи, я сам спущусь.
Молли ушла, а он вытащил из конверта лист, развернул и стал читать. Тонкий почерк, розоватая бумага… Ему казалось, что начертанные Агнессой фиолетовые буквы — живые… Это была словно бы часть ее самой.
Письмо было путаное, написанное в сильном волнении, что было заметно по повторяющимся словам, но Джек, читая, слышал голос Агнессы, видел ее лицо… Она просила его беречь себя, постараться жить разумно и честно (в том заключался основной смысл послания) и говорила, что им лучше расстаться по-хорошему и по возможности — больше не видеться. Она просила его не сердиться и принять на прощание то, что вложено в конверт. Заглянув туда еще раз, Джек обнаружил две банкноты; он не стал интересоваться их стоимостью, а машинально скомкал в руке. Настроение было сквернее некуда. Ему очень хотелось забыться, как-то уйти от действительности. Может, напиться, как раньше? Джек нахмурился: он обещал Агнессе… Хотя что теперь значили эти обещания? Но беда была в том, что пить не хотелось. И, похоже, вообще ничего не хотелось.
Потом он вспомнил, что должен спуститься вниз, позвал Керби и пошел. Спускаясь по лестнице, думал о том, почему и куда уехала Агнесса. Может, Орвил ее прогнал? В письме ничего не говорилось об отъезде. Или они уехали вместе? Нет, вряд ли…
Внизу стояла девушка. Она посмотрела на него с испугом, к которому, тем не менее, примешивалось жадное любопытство. Джеку ее лицо показалось знакомым.
Они поздоровались, и он, сразу вцепившись в нее взглядом, спросил:
— Куда миссис Лемб уехала? Одна?
— Да, одна, — сказала Френсин, растерявшись: она не знала, можно ли сообщать кому-либо, куда уехала госпожа. — Не знаю, куда, — торопливо произнесла она, а потом, вспомнив слова Орвила, добавила: — К матери, в столицу.
— А! — уныло протянул Джек. — Понятно. Вы хотите забрать собаку?
Френсин кивнула, тогда он присел рядом с Керби и, обняв его рукой за шею, заговорил:
— Керби, дружище, придется поехать. — Собака вздохнула, словно понимая все. — Не вздыхаай тяжело: мы должны быть там, где больше всего нужны. Мы прожили с тобой друг без друга столько лет, проживем и еще немного, будем радоваться, что хотя бы повидались напоследок. Поезжай к Джессике (Керби повел головой), она любит тебя и, если ты не вернешься, наверное, будет плакать. Может, мы и встретимся еще, а может, и нет, но горевать не стоит. Ты один меня по-настоящему помнил, единственный не осуждаешь ни за что — за это спасибо! Дай лапу, мы ведь были добрыми друзьями!
Джек пожал протянутую лапу и велел Френсин взять пса за ошейник. Собака послушно пошла с девушкой, хотя все время пыталась оглянуться на хозяина, который стоял, не двигаясь, и смотрел невидящим взглядом им вслед. Что-то такое было в его глазах, отчего у Френсин странно защемило сердце.
— Подождите! — крикнула она неожиданно для самой себя, когда они с Керби были уже в дверях, а Джек почти поднялся по лестнице. — Я должна вам кое-что сказать!
Он задержался на верхней ступеньке.
— Только не говорите никому, что узнали это от меня! — взволнованно произнесла она. — Миссис Лемб поехала не к матери, а в Калифорнию, в свой дом на побережье… Помните, где мы встретились тогда с вами — мистер и миссис Лемб и я…
Джек пристально смотрел на девушку.
— А, вот откуда я вас помню, — медленно проговорил он. — Как вас зовут?
— Френсин.
— Френсин…— повторил он. — Спасибо, что не обманули!
Френсин вспомнила разговор слуг и вопрос Полли: стоит ли этот человек того, чтобы миссис потеряла голову? Нет, решила девушка, они с госпожой неподходящая пара. Может быть, потому, что привыкла видеть рядом с Агнессой Орвила, а он был совсем другим. И все-таки сам по себе Джек тоже показался ей интересным. Она призналась себе, что он мог бы ей понравиться, если бы она узнала его в другом качестве и не слышала всего, что болтали о нем. Нет, что ни говори, — Рейчел, Полли и Лизелла со своими страшными сказками просто глупые сплетницы!
— Ну, и что ты собираешься делать? — спросила у Джека Молли полчаса спустя. — Нет, ты скажи, что?
Она относилась к нему чуть ли не покровительственно, часто даже выговаривала, забывая или не замечая, что он уже не нуждается в опеке или что он вдвое старше ее.
— Ничего, Молли! — раздраженно произнес он. — Понимаешь, ничего!
— Ты не поедешь к ней?
— Зачем? — На лице его появилась нехорошая злая улыбка. — Мне надоело унижаться, я устал собирать эти обломки, мне это причинило столько боли, что я и сам не знаю, хочу ли еще чего-нибудь. Наверное, нет.
Молли с важным видом прошлась по комнате.
— Но ты хочешь, чтобы она опять стала твоей?
— Она никогда не будет моей.
— Знаешь, я тут спрашивала у бабки — она иной раз говорит умное — как мужчина может вернуть женщину, которую давно потерял, и она ответила так: «Нужно почаще вспоминать с ней прошлое, то хорошее, что было в нем, а когда она начнет грустить, попытаться вернуть ее туда — она непременно захочет утешиться». Понял?
К ее разочарованию, он отрывисто произнес:
— Глупости это! Агнес еще слишком молода, чтобы думать только о прошлом!
Молли обиделась из-за того, что советы не имели ожидаемого успеха.
— Ну и черт с тобой! — закричала она. — Раз ты такой осел! Любой бы на твоем месте воспользовался этим, если б ему так уж была нужна именно бесценная Агнесса! Не хочешь — ну и пропадай тут один, подыхай с тоски!
Джек рассмеялся.
— Глупая девочка! — произнес он беззлобно. — Мой револьвер теперь заряжен: я приму более легкую смерть!
Молли оторопела. Она стояла посреди комнаты, долговязая, нескладная девчонка с бледным лицом, в блеклой одежде, с русыми волосами, кое-как прихваченными шпильками; она всегда выглядела бесцветно, и только глаза ее, широко раскрытые, в живых серых крапинках, ярко блестели. Сейчас щеки ее порозовели, а рот изогнулся совсем по-детски.
— Ты что… серьезно? — спросила она, заглядывая ему в лицо. — Спятил, что ли?.. Какого ж дьявола тебя лечили столько времени, спасали, когда ты помирал, а?
— Зря, все зря!
— Но ведь ты не хотел умирать! — воскликнула Молли с таким выражением, будто догадалась о страшной тайне. — Признайся!
— Не хотел, — согласился Джек, — все надеялся на что-то.
— И теперь ты собираешься отступить?! Нет уж, изволь еще раз попытаться! Поезжай за ней следом. Ты знаешь, где это?
— Знаю.
— Я сейчас же куплю тебе билет!
— А что я скажу Агнессе?
— Да уж найдешь, что сказать!
Он улыбнулся и протянул ей две скомканные бумажки.
— Вот, купишь билет, а остальное возьмешь себе.
Молли расправила деньги, ворча, что так с ними нельзя обращаться, потом застыла, изумленная.
— Себе взять? — переспросила она, а когда он утвердительно кивнул, немного подумав, произнесла:
— Слушай; а муж миссис Лемб — такой противный, облезлый старикашка? Она вышла за него из-за денег?
Джек от неожиданности расхохотался.
— Ну, ты даешь, Молли! Ты, значит, не видела его, нет? Да, он богат, но мы примерно одного возраста, он привлекательный мужчина, образованный и вообще, неплохой человек. Агнес хорошо с ним жила, у них есть сын… Что ты теперь скажешь? — закончил он серьезно.
Молли пожала плечами; вид у нее был уже не такой уверенный, как минуту назад.
— Наверное, я чего-то не понимаю, Джек.
— Я сам ничего не понимаю, Молли, что поделаешь?
— И все-таки ты мне нравишься, мы всегда так здорово болтали с тобой, правда? Мы ведь друзья? Ты меня не забудешь? — спросила она, пытливо заглядывая ему в глаза.
Он встал и подошел к ней.
— Не забуду, Молли! Конечно, мы друзья…
Он подумал о том, что много лет подряд не чувствовал рядом родной души, никто не хотел называть его другом, все были если не врагами, то в лучшем случае равнодушными; или же презирали, ненавидели, боялись его, а теперь вот находятся те, кто сочувствует, даже хочет помочь. Если так, то и в самом деле: заклятие снято, и путь открыт. Только б достало сил пройти еще немного, и тогда он, должно быть, освободится навсегда!
Агнесса прибыла на вокзал ранним утром; сойдя с поезда, разыскала станцию дилижансов и к полудню была на месте. Серый особняк стоял, как прежде; казалось, ничто не могло его сокрушить. Она открыла калитку, потом — дверь особняка и несмело вошла внутрь пустующего дома с ощущением вступления в особый замкнутый мир, в котором, наверное, дышалось и думалось иначе. Орвил говорил, что дом обставлен; так и оказалось: многое осталось от прежних владельцев, а кое-что, как показалось Агнессе, еще со времен пребывания здесь Аманды; впрочем, необходимую мебель завезли уже после покупки дома Орвилом. В столовой все было покрыто чехлами, все, кроме длинного обеденного стола, приобретенного, совершенно точно, миссис Митчелл. Он был слишком велик, тяжел для дальних перевозок, и ни Аманда, ни те, кто жил тут после, не взяли его с собой, Агнесса провела рукой по матовой поверхности — на темно-коричневом дереве было немало царапин, а сейчас ее покрывал и толстый слой пыли. Агнесса очень удивилась, что за домом никто не присматривал, но, тем не менее, все было цело. Один из старых стульев стоял тут же, а другие, новые, — в углу, под чехлами.
Так же обстояли дела и в прочих комнатах; наверху Агнесса увидела даже рояль; она не смогла вспомнить, тот ли это инструмент, на котором она играла тогда, в свой первый приезд, или совсем другой. Старая ковровая обивка стен в гостиной кое-где попортилась; прежние хозяева отделали стены снизу и до середины деревом, а верх так и не заменили. Люстры увезли — придется довольствоваться свечами да светом каминного пламени. Агнесса заглянула в кухню — прежде здесь царствовала Терри… Но о тех временах Агнесса старалась не вспоминать. Кухня показалась ей особенно заброшенной: похоже, плиту не растапливали уже сто лет. Но кое-какая утварь сохранилась, а в сарайчике за домом был, наверное, запас дров.
Агнесса поднялась в свою комнату, служившую заодно и спальней. Тут был комод, в ящики которого она положила свои вещи, и стояла большая кровать. Агнесса подумала о том, сколько ночей ей предстоит провести здесь одной, вообще быть одной в этом огромном доме. Конечно, она всегда хотела стать его хозяйкой, ходить по этим комнатам, но никогда не думала жить тут одна. Орвил советовал нанять прислугу, но Агнессе не хотелось видеть рядом чужого человека, раз уж Орвил не отпустил с ней ни одну из служанок, хотя и негритянки, и Френсин наверняка согласились бы поехать! Впрочем, не так уж много нужно ей одной, справится как-нибудь сама. Одна, одна… Если уж одиночество, то полное. Она решила по возможности ни с кем не видеться; к счастью, в городе никто ее и не знал, кроме разве что Деборы Райт и Эйлин с супругом, да и те вряд ли узнали бы ее сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47