В его присутствии Марта и весь их выводок хранил почтительное молчание.
Приехали и другие семьи тоже. Некоторых гнала нужда, некоторых – любопытство.
В семье Генри было пять человек, все светловолосые, бледнолицые и безликие. Я ни разу не слышала, чтобы они громко смеялись. Мюриэл Генри редко приходила в форт, как теперь назывался наш дом, и вряд ли произнесла больше пары слов за все время. Папа сказал, что они были очень важные раньше, а теперь никак не могут свыкнуться со своим новым положением. Наверно, он был прав, но мне они все равно не нравились.
Зато семейство Гринов был столь же шумное, сколь семейство Генри тихое. Все краснощекие и громкоголосые, они о чем только не говорили. И, естественно, больше всего об индейцах.
– Чем скорее армия очистит здешние места от краснокожих, тем скорее Запад станет приемлемым местом для приличных людей, – вещал Сол Грин, и его жена Ида от всей души с ним соглашалась.
Их пятеро детей, все мальчики, были совершенно неуправляемыми и лезли везде где можно и где нельзя, особенно их привлекали сладости, лежавшие на прилавке. Они мне тоже не нравились.
Зато Джон и Флоренс Сандерс были совсем другими. Их единственная дочь лет шести, очаровательная Кати Сандерс казалась мне лучше всех детей на свете. Джон Сандрес не скрывал, что обожает жену и дочь, а всех остальных женщин в долине считает завистницами.
Когда на вечеринках мужчины сходились вместе обсудить цены на урожай или индейцев, или еще что-нибудь, он стоял рядом с Флоренс, угощая ее то одним, то другим, словно она была его невестой, а не женой, к тому же лет десять, не меньше.
Один раз я застала их целующимися на крыльце, и Джон Сандерс ужасно покраснел, а Флоренс лишь улыбнулась мне.
Каролин и Сет Уолкер приехали с юга. Оба выросли в богатых домах и получили хорошее воспитание, и так или иначе им удалось несколько облагородить грубые манеры жителей долины. У них были две девочки-двойняшки семи лет и два мальчика, тоже двойняшки, восьми лет. Они единственные привезли с собой фортепьяно, поэтому вечеринки, как правило, устраивали у них в доме.
Каролин была гостеприимной хозяйкой и, казалось, без всяких усилий управлялась со множеством гостей к их удовольствию. Я считала ее самой красивой женщиной в долине после мамы. Безупречно правильные черты лица, густые каштановые волосы, выразительные голубые глаза. А уж слушать ее я могла без конца, стоило ей заговорить о своей прежней жизни на Юге.
– Это было прекрасно, – начинала она. – Воздух сладкий от аромата магнолий, так и хочется вдыхать его и вдыхать. Каждую неделю балы, приемы или вечеринки. Нет, Анна, ты не представляешь! Никаких огорчений и только одни удовольствия. Я помню, что самой большой заботой для меня в то время было выбрать подходящую к случаю шляпку. Знаешь, у меня было больше платьев, чем я могла надеть за год… А какие там мужчины… У всех отличные манеры, все очень красивые и… галантные. Не то что здешние грубияны. А потом началась война, и все пошло кувырком. Сет, конечно же, участвовал в военных действиях. Это было ужасное время. Шерман дотла сжег наши плантации. Ничего не осталось. Я поехала в Атланту к сестре и маме и пробыла у них до конца. Когда Сет возвратился, мы стали было восстанавливать дом, но у него к этому не лежало сердце, и тогда мы решили начать все с самого начала где-нибудь в другом месте, где нас не будут мучить воспоминания.
Она вздохнула и огляделась, а я подумала, каким, наверное, убогим ей кажется ее дом со всем его содержимым по сравнению с просторным дворцом, в котором ей пришлось прежде жить.
Однако Каролин недолго печалилась. Вскоре она с улыбкой сказала мне:
– Никогда не забывай, Анна, счастье не в красивых платьях и больших домах. Самое главное, чтобы рядом с тобой был человек, которого ты любишь и который тебя любит. Только ради этого стоит жить.
Нашими покупателями были не только соседи. Мы обслуживали также старателей, охотников и торговцев, чье прошлое было покрыто для нас мраком неизвестности. То и дело к нам заявлялись люди с бегающими глазами, они ни на одно мгновение не поворачивались ни к кому спиной. Едва такой человек заходил в магазин, как папа отсылал меня наверх.
В то же лето у нас случилась настоящая перестрелка во дворе. Я как раз развешивала сушить чистое белье, когда услыхала топот копыт. Обежав дом кругом, я увидела пропыленного мужчину, привязывавшего коня к стойке. Не успел он отойти на пару шагов, как появился другой мужчина, тоже весь пропыленный и тоже на коне. Он соскочил на землю, не дожидаясь, когда конь остановится, и я заметила у него на груди значок шерифа.
Не догадываясь о моем присутствии, мужчины стояли друг против друга на расстоянии шести футов.
– Я все равно тебя верну, Кори, – твердо проговорил шериф. – На коне или поперек седла – для меня не имеет значения.
У Кори в глазах были страх и ярость, но рука, сжимавшая кольт, не дрожала.
– Еще чего! – крикнул он.
Они выстрелили одновременно, и, когда дым рассеялся, Кори лежал на земле. В глазах у него застыло удивленное выражение, а на груди с левой стороны расплывалось красное пятно. Я в первый раз видела мертвого человека, и, когда побежала в дом мимо шерифа, меня вдруг затошнило.
Чуть позже я узнала, что мертвый Кори успел хладнокровно застрелить трех мужчин и одну молоденькую девушку после того, как убежал из тюрьмы.
К счастью, обыкновенно наши дни были куда тише и спокойнее.
Когда мне исполнилось пятнадцать. Джошуа и Орин уже откровенно ухаживали за мной. Наверное, мне бы это льстило, если бы я не была единственной белой девушкой подходящего возраста на сотню миль кругом. Миссис Берлин и моя мама очень подружились и не скрывали, что были бы рады, если бы я выбрала одного из братьев. Мне кажется, мои родители, особенно папа, предпочитали Джошуа, так как он был старше Орина и гораздо рассудительнее. А я предпочитала Орина. У него была сияющая улыбка и отлично подвешенный язык. Вечерами, когда мы, держась за руки, сидели на крылечке, он говорил мне, что я прекраснее всех цветов на земле, и иногда шептал на ухо стихи, своим дыханием щекоча мне шею.
Джош тоже любил держать меня за руку, но редко произносил слова, которые так любят молоденькие девушки. Вместо этого он рассказывал мне о своих планах на будущее, как он заведет ранчо и будет выращивать коров и лошадей, какой построит уютный дом и какие у него будут прелестные дети. Двое. Все это было прекрасно, но, увы, совсем не романтично. Иногда мне даже чудилось, будто он произносит речь перед слушателями, а не старается завоевать сердце любимой девушки.
Орин и Джошуа одновременно попросили у папы моей руки, однако папа предложил им подождать год, пока мне не исполнится шестнадцать, а потом прийти еще разок и выслушать мой ответ, потому что решать буду я, а не он.
Вот так я жила. Помогала маме по хозяйству, потом делала уроки, а по выходным переходила в распоряжение папы. По вечерам я училась шить и готовить, ведь на одном яблочном пироге не проживешь, мечтая о том дне, когда у меня будет свой дом и любимый муж. Ночью, лежа в постели, я пыталась представить свою замужнюю жизнь. Закрыв глаза, я воображала себе замужней дамой, воспитывающей детей и спящей в объятиях мужа, как, предполагала я, мама спит в папиных объятиях. Странно, но каждый раз, стоило мне мысленно представить эту картину, у моего мужа обязательно были черные волосы и черные глаза. Когда я поделилась этим с мамой, она рассмеялась и сказала, что не исключено неожиданное появление незнакомца, который похитит мое сердце.
Папа тоже посмеялся, но сказал, что у меня ровно столько же шансов найти себе черноглазого мужа, сколько встретить принца, если только Орин или Джошуа не решат покрасить ради меня волосы, или в долину, пока мне не исполнилось шестнадцати лет, не приедет еще какая-нибудь семья, в которой сын будет соответствовать моим мечтаниям.
Шли дни, безоблачные, как небо летом, и я старалась забыть о черноволосом муже, сосредоточившись на выборе между Орином и Джошуа.
ГЛАВА 3
1871–1874
Для шайена стать настоящим воином было делом нелегким. Ему многому приходилось учиться. Как распознавать следы человека и зверя, как правильно предсказывать погоду, как снимать скальп с головы врага, как экономить воду и еду в дальнем походе, как делать и чинить оружие. К тому же ему постоянно приходилось доказывать, что он бесстрашен и умен, отлично знает ритуальные песни и танцы и понимает в них каждое слово и движение.
Он должен был в одиночестве подняться на высокую гору и попросить Майиуна послать ему видение, потому что без этого ни один мужчина не мог рассчитывать стать великим воином. Он должен был познать радость и отчаяние солнечного танца, святая святых индейцев.
В шестнадцать лет Тень был готов идти за своим видением. Обычно мальчики делали это в четырнадцать лет, но, так как Тень слишком много времени проводил с Кинкайдами, шаман посоветовал ему немного подождать. Боги не посылают помощь тому, чье сердце не открыто полностью для Великого Духа. А как оно может быть открыто, если Тень стал учеником белого человека? Так говорил великий шаман Лось Мечтатель.
Наконец Тень был готов к восхождению. В полном согласии с традициями племени он пошел к шаману Лосю Мечтателю испросить у него совета. Получив от него указания, Тень отправился в сопровождении отца и шамана очищать свое тело. Лось Мечтатель пел священные песни, пока отец Тени лил холодную воду на раскаленные камни, поставленные посреди вигвама. Пар заполнил все крошечное пространство, и на теле Тени выступил пот. Он очистил свой разум от всех мыслей, от всех чувств и честолюбивых желаний и молча просил Великого Духа даровать ему видение.
Время тянулось медленно. Слова священных песнопений проносились у него в голове. Наконец он ощутил небывалую легкость и закрыл глаза, довольный всем на свете, как дитя в материнской утробе.
Казалось, прошло несколько часов, когда Лось Мечтатель наконец сказал, что хватит потеть. Трое мужчин вышли наружу, как были, нагишом и нырнули в ледяной поток рядом с вигвамами.
На мгновение, когда вода сомкнулась у него над головой, Тени показалось, что он никогда больше не пошевелит и пальцем. Его грудь словно сковало льдом, и он равнодушно подумал: «Тону». Но в эту секунду тело его наполнилось небывалой еще силой, одаряя его таким восторгом и такой радостью жизни, каких он еще не знал.
На другой день рано утром, надев лишь набедренную повязку и мокасины, Тень вскарабкался на высокую гору, устремившуюся к небу рядом с индейской деревней. Лезть наверх оказалось делом нелегким, и Тени потребовалось несколько часов, чтобы добраться до вершины, откуда он с удовольствием посмотрел вниз на родные вигвамы. Справившись с волнением, он достал из-за пояса крошечный кожаный кисет и бросил по щепотке табаку на все четыре стороны, а еще вверх на небо и вниз на землю, сопровождая это свое действие негромким песнопением. Потом он улегся на камни, воздел вверх руки и попросил Майиуна подать ему знак.
Время тянулось медленно. Тень мучила жажда. Потом к ней присоединился голод. Наступила ночь. Дрожа от холода, он все-таки заснул и проснулся с восходом солнца.
Второй день прошел, как первый.
Третий день тоже.
Язык у него распух. Ноющая боль в животе беспокоила уже совсем не так сильно, как поначалу. Голос у него был совсем слабым, когда он бросал последние крошки табака, как полагается, сначала на четыре стороны, потом вверх в небо и вниз на землю. Он лежал на спине, раскинув руки, и молил богов о помощи, но ответом ему были тишина и нестерпимо жгучие лучи солнца.
Пошел четвертый день.
Он проснулся, но не встал с камней, а, лежа, смотрел, как солнце переползает через горы, расписывая небо всеми цветами радуги.
«Наверное, это и есть знак, – безразлично подумал он. – Наверное, сегодня, в мой последний день, мне будет видение». Он не представлял, как посмотрит в лицо отцу, если видения не будет. Собрав остатки сил, Тень протянул руки вверх и, как мог громко, крикнул: «Услышь меня, отец всего сущего! Услышь меня и дай мне видение, иначе не будет мне жизни!»
В мгновение ока на вершину горы опустилась тяжелая тишина, как будто камни затаили дыхание. Потом его уши наполнил невообразимый шум, а он все смотрел, не отрываясь, на солнце, которое как будто падало на него. В ужасе Тень прижался спиной к сырым камням, испугавшись близкой смерти, но тут солнце распалось на две половинки и из середины вылетели два краснохвостых ястреба. Что бы они ни вытворяли в воздухе, они двигались как одно существо. И, наконец, замерли прямо над головой Тени.
– Будь храбрым, – громко крикнул ястреб. – Будь храбрым, и я никогда не покину тебя. Ты станешь быстрым, как ястреб, и мудрым, как филин.
– Будь сильным, – громко крикнула его подруга. – Будь сильным, и я никогда не покину тебя. Ты станешь красивым, как ястреб, и могучим, как орел.
Оба ястреба взмахнули крыльями и, взлетев высоко в небо, скрылись в лучах солнца.
Небо было словно в огне, когда Тень нашел в себя силы подняться на ноги. Медленно, по-стариковски, он проковылял к краю горы и увидел два перышка и красный камешек на следе, оставленном его мокасином. Со всей почтительностью он коснулся их и осторожно спрятал в свой кисет. Потом шаман положит их в специальный мешок и повесит ему на шею.
На Лося Мечтателя видение Тени произвело большое впечатление, и в тот же вечер индейцы устроили большой пир, приветствуя нового воина племени. Мальчик Тень умер, зато родился воин Два Летящих Ястреба.
Прошло еще несколько лет, богатых всякими событиями. Два Летящих Ястреба убил своего первого врага, воина другого племени, выслеживавшего белых охотников на бизонов. Он снял скальп с белого старателя, нарушившего договор, согласно которому Черные горы должны были принадлежать сиу и шайенам, «пока растет на земле трава и бежит вода». Всего на его счету было двенадцать побед над краснокожими и бледнолицыми врагами.
Война была забавой для индейцев. Они вступали в бой не для того, чтобы истребить противника, а чтобы завоевать почтительное отношение соплеменников. Любой человек мог убить себе подобного, не подходя к нему близко. В этом не было ничего особенного. Настоящую храбрость можно было проявить, лишь сойдясь с вооруженным врагом лицом к лицу. Вот если тогда удастся его убить и снять скальп, да еще взять его коня и оружие… Это подвиг. И о нем долго будут вспоминать, сидя по вечерам у костра. Если же подвиг совершит вождь, тем дольше будет память о нем.
В семнадцать лет Два Летящих Ястреба был признан могучим, храбрым и мудрым не по летам воином. К восемнадцати годам у него уже было достаточно перьев, чтобы он мог позволить себе весьма воинственный головной убор. Лишь у его отца Черного Филина головной убор был более внушительным. Когда он отправлялся в бой, на боку его коня Красного Ветра красовался отпечаток его ладони, и это означало, что всадник убил по меньшей мере одного врага в рукопашной схватке.
Заслужив воинскую славу, Два Летящих Ястреба решил, что пора жениться. В деревне не было семьи, которая не была бы польщена его вниманием, и он не без гордости думал, что может выбрать любую девушку, какую только захочет. В конце концов его взгляд остановился на младшей дочери Лося Мечтателя, которую звали Сияющая Звезда. Она была высокой и стройной, ласково улыбалась и весело смеялась, а при ходьбе так покачивала бедрами, что у него заходилось все внутри. Шайены высоко ценили чистоту и целомудрие, и хотя ему очень хотелось сжать ее в объятиях и взять, как мужчина берет женщину, он обожал ее на расстоянии.
Он мог бы поговорить с Черным Филином, чтобы он ему посодействовал, мог бы попросить Сияющую Звезду бежать с ним, если бы ее родители по какой-то причине отказали ему. Он мог бы наделать еще массу глупостей, если бы в один прекрасный день, оказавшись возле реки, не увидел Анну в обществе двух молодых людей.
Два Летящих Ястреба едва не задохнулся от одного взгляда на нее. Простенькое полотняное платье подчеркивало ее тонкую талию и крепкие юные груди. Огненные волосы обрамляли лицо, прекраснее которого еще не создавал Тот, Кто Наверху. А как она смеялась! Как ходила! Она была грациознее олененка.
Прячась за деревьями на другом берегу реки, Два Летящих Ястреба не сводил глаз с Анны и бледнолицых юношей, резвившихся, как щенки, и понимал, что никогда не будет счастлив с Сияющей Звездой, ни с какой-нибудь другой девушкой, будь она краснокожей или белокожей.
Потом он еще не раз приходил к реке в надежде увидеть Анну одну, без постоянно сопровождавших ее юношей, которые готовы были на все, лишь бы ей угодить. Проделав в голове несложные расчеты, Два Летящих Ястреба вычислил, что Анне исполнилось уже пятнадцать лет. Однако она была еще слишком юна для замужества по представлениям белых людей, и он со спокойной душой переселился вместе с остальными шайенами в их зимнее обиталище, ибо не сомневался, что, когда вернется весной, в ее жизни еще ничего не переменится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Приехали и другие семьи тоже. Некоторых гнала нужда, некоторых – любопытство.
В семье Генри было пять человек, все светловолосые, бледнолицые и безликие. Я ни разу не слышала, чтобы они громко смеялись. Мюриэл Генри редко приходила в форт, как теперь назывался наш дом, и вряд ли произнесла больше пары слов за все время. Папа сказал, что они были очень важные раньше, а теперь никак не могут свыкнуться со своим новым положением. Наверно, он был прав, но мне они все равно не нравились.
Зато семейство Гринов был столь же шумное, сколь семейство Генри тихое. Все краснощекие и громкоголосые, они о чем только не говорили. И, естественно, больше всего об индейцах.
– Чем скорее армия очистит здешние места от краснокожих, тем скорее Запад станет приемлемым местом для приличных людей, – вещал Сол Грин, и его жена Ида от всей души с ним соглашалась.
Их пятеро детей, все мальчики, были совершенно неуправляемыми и лезли везде где можно и где нельзя, особенно их привлекали сладости, лежавшие на прилавке. Они мне тоже не нравились.
Зато Джон и Флоренс Сандерс были совсем другими. Их единственная дочь лет шести, очаровательная Кати Сандерс казалась мне лучше всех детей на свете. Джон Сандрес не скрывал, что обожает жену и дочь, а всех остальных женщин в долине считает завистницами.
Когда на вечеринках мужчины сходились вместе обсудить цены на урожай или индейцев, или еще что-нибудь, он стоял рядом с Флоренс, угощая ее то одним, то другим, словно она была его невестой, а не женой, к тому же лет десять, не меньше.
Один раз я застала их целующимися на крыльце, и Джон Сандерс ужасно покраснел, а Флоренс лишь улыбнулась мне.
Каролин и Сет Уолкер приехали с юга. Оба выросли в богатых домах и получили хорошее воспитание, и так или иначе им удалось несколько облагородить грубые манеры жителей долины. У них были две девочки-двойняшки семи лет и два мальчика, тоже двойняшки, восьми лет. Они единственные привезли с собой фортепьяно, поэтому вечеринки, как правило, устраивали у них в доме.
Каролин была гостеприимной хозяйкой и, казалось, без всяких усилий управлялась со множеством гостей к их удовольствию. Я считала ее самой красивой женщиной в долине после мамы. Безупречно правильные черты лица, густые каштановые волосы, выразительные голубые глаза. А уж слушать ее я могла без конца, стоило ей заговорить о своей прежней жизни на Юге.
– Это было прекрасно, – начинала она. – Воздух сладкий от аромата магнолий, так и хочется вдыхать его и вдыхать. Каждую неделю балы, приемы или вечеринки. Нет, Анна, ты не представляешь! Никаких огорчений и только одни удовольствия. Я помню, что самой большой заботой для меня в то время было выбрать подходящую к случаю шляпку. Знаешь, у меня было больше платьев, чем я могла надеть за год… А какие там мужчины… У всех отличные манеры, все очень красивые и… галантные. Не то что здешние грубияны. А потом началась война, и все пошло кувырком. Сет, конечно же, участвовал в военных действиях. Это было ужасное время. Шерман дотла сжег наши плантации. Ничего не осталось. Я поехала в Атланту к сестре и маме и пробыла у них до конца. Когда Сет возвратился, мы стали было восстанавливать дом, но у него к этому не лежало сердце, и тогда мы решили начать все с самого начала где-нибудь в другом месте, где нас не будут мучить воспоминания.
Она вздохнула и огляделась, а я подумала, каким, наверное, убогим ей кажется ее дом со всем его содержимым по сравнению с просторным дворцом, в котором ей пришлось прежде жить.
Однако Каролин недолго печалилась. Вскоре она с улыбкой сказала мне:
– Никогда не забывай, Анна, счастье не в красивых платьях и больших домах. Самое главное, чтобы рядом с тобой был человек, которого ты любишь и который тебя любит. Только ради этого стоит жить.
Нашими покупателями были не только соседи. Мы обслуживали также старателей, охотников и торговцев, чье прошлое было покрыто для нас мраком неизвестности. То и дело к нам заявлялись люди с бегающими глазами, они ни на одно мгновение не поворачивались ни к кому спиной. Едва такой человек заходил в магазин, как папа отсылал меня наверх.
В то же лето у нас случилась настоящая перестрелка во дворе. Я как раз развешивала сушить чистое белье, когда услыхала топот копыт. Обежав дом кругом, я увидела пропыленного мужчину, привязывавшего коня к стойке. Не успел он отойти на пару шагов, как появился другой мужчина, тоже весь пропыленный и тоже на коне. Он соскочил на землю, не дожидаясь, когда конь остановится, и я заметила у него на груди значок шерифа.
Не догадываясь о моем присутствии, мужчины стояли друг против друга на расстоянии шести футов.
– Я все равно тебя верну, Кори, – твердо проговорил шериф. – На коне или поперек седла – для меня не имеет значения.
У Кори в глазах были страх и ярость, но рука, сжимавшая кольт, не дрожала.
– Еще чего! – крикнул он.
Они выстрелили одновременно, и, когда дым рассеялся, Кори лежал на земле. В глазах у него застыло удивленное выражение, а на груди с левой стороны расплывалось красное пятно. Я в первый раз видела мертвого человека, и, когда побежала в дом мимо шерифа, меня вдруг затошнило.
Чуть позже я узнала, что мертвый Кори успел хладнокровно застрелить трех мужчин и одну молоденькую девушку после того, как убежал из тюрьмы.
К счастью, обыкновенно наши дни были куда тише и спокойнее.
Когда мне исполнилось пятнадцать. Джошуа и Орин уже откровенно ухаживали за мной. Наверное, мне бы это льстило, если бы я не была единственной белой девушкой подходящего возраста на сотню миль кругом. Миссис Берлин и моя мама очень подружились и не скрывали, что были бы рады, если бы я выбрала одного из братьев. Мне кажется, мои родители, особенно папа, предпочитали Джошуа, так как он был старше Орина и гораздо рассудительнее. А я предпочитала Орина. У него была сияющая улыбка и отлично подвешенный язык. Вечерами, когда мы, держась за руки, сидели на крылечке, он говорил мне, что я прекраснее всех цветов на земле, и иногда шептал на ухо стихи, своим дыханием щекоча мне шею.
Джош тоже любил держать меня за руку, но редко произносил слова, которые так любят молоденькие девушки. Вместо этого он рассказывал мне о своих планах на будущее, как он заведет ранчо и будет выращивать коров и лошадей, какой построит уютный дом и какие у него будут прелестные дети. Двое. Все это было прекрасно, но, увы, совсем не романтично. Иногда мне даже чудилось, будто он произносит речь перед слушателями, а не старается завоевать сердце любимой девушки.
Орин и Джошуа одновременно попросили у папы моей руки, однако папа предложил им подождать год, пока мне не исполнится шестнадцать, а потом прийти еще разок и выслушать мой ответ, потому что решать буду я, а не он.
Вот так я жила. Помогала маме по хозяйству, потом делала уроки, а по выходным переходила в распоряжение папы. По вечерам я училась шить и готовить, ведь на одном яблочном пироге не проживешь, мечтая о том дне, когда у меня будет свой дом и любимый муж. Ночью, лежа в постели, я пыталась представить свою замужнюю жизнь. Закрыв глаза, я воображала себе замужней дамой, воспитывающей детей и спящей в объятиях мужа, как, предполагала я, мама спит в папиных объятиях. Странно, но каждый раз, стоило мне мысленно представить эту картину, у моего мужа обязательно были черные волосы и черные глаза. Когда я поделилась этим с мамой, она рассмеялась и сказала, что не исключено неожиданное появление незнакомца, который похитит мое сердце.
Папа тоже посмеялся, но сказал, что у меня ровно столько же шансов найти себе черноглазого мужа, сколько встретить принца, если только Орин или Джошуа не решат покрасить ради меня волосы, или в долину, пока мне не исполнилось шестнадцати лет, не приедет еще какая-нибудь семья, в которой сын будет соответствовать моим мечтаниям.
Шли дни, безоблачные, как небо летом, и я старалась забыть о черноволосом муже, сосредоточившись на выборе между Орином и Джошуа.
ГЛАВА 3
1871–1874
Для шайена стать настоящим воином было делом нелегким. Ему многому приходилось учиться. Как распознавать следы человека и зверя, как правильно предсказывать погоду, как снимать скальп с головы врага, как экономить воду и еду в дальнем походе, как делать и чинить оружие. К тому же ему постоянно приходилось доказывать, что он бесстрашен и умен, отлично знает ритуальные песни и танцы и понимает в них каждое слово и движение.
Он должен был в одиночестве подняться на высокую гору и попросить Майиуна послать ему видение, потому что без этого ни один мужчина не мог рассчитывать стать великим воином. Он должен был познать радость и отчаяние солнечного танца, святая святых индейцев.
В шестнадцать лет Тень был готов идти за своим видением. Обычно мальчики делали это в четырнадцать лет, но, так как Тень слишком много времени проводил с Кинкайдами, шаман посоветовал ему немного подождать. Боги не посылают помощь тому, чье сердце не открыто полностью для Великого Духа. А как оно может быть открыто, если Тень стал учеником белого человека? Так говорил великий шаман Лось Мечтатель.
Наконец Тень был готов к восхождению. В полном согласии с традициями племени он пошел к шаману Лосю Мечтателю испросить у него совета. Получив от него указания, Тень отправился в сопровождении отца и шамана очищать свое тело. Лось Мечтатель пел священные песни, пока отец Тени лил холодную воду на раскаленные камни, поставленные посреди вигвама. Пар заполнил все крошечное пространство, и на теле Тени выступил пот. Он очистил свой разум от всех мыслей, от всех чувств и честолюбивых желаний и молча просил Великого Духа даровать ему видение.
Время тянулось медленно. Слова священных песнопений проносились у него в голове. Наконец он ощутил небывалую легкость и закрыл глаза, довольный всем на свете, как дитя в материнской утробе.
Казалось, прошло несколько часов, когда Лось Мечтатель наконец сказал, что хватит потеть. Трое мужчин вышли наружу, как были, нагишом и нырнули в ледяной поток рядом с вигвамами.
На мгновение, когда вода сомкнулась у него над головой, Тени показалось, что он никогда больше не пошевелит и пальцем. Его грудь словно сковало льдом, и он равнодушно подумал: «Тону». Но в эту секунду тело его наполнилось небывалой еще силой, одаряя его таким восторгом и такой радостью жизни, каких он еще не знал.
На другой день рано утром, надев лишь набедренную повязку и мокасины, Тень вскарабкался на высокую гору, устремившуюся к небу рядом с индейской деревней. Лезть наверх оказалось делом нелегким, и Тени потребовалось несколько часов, чтобы добраться до вершины, откуда он с удовольствием посмотрел вниз на родные вигвамы. Справившись с волнением, он достал из-за пояса крошечный кожаный кисет и бросил по щепотке табаку на все четыре стороны, а еще вверх на небо и вниз на землю, сопровождая это свое действие негромким песнопением. Потом он улегся на камни, воздел вверх руки и попросил Майиуна подать ему знак.
Время тянулось медленно. Тень мучила жажда. Потом к ней присоединился голод. Наступила ночь. Дрожа от холода, он все-таки заснул и проснулся с восходом солнца.
Второй день прошел, как первый.
Третий день тоже.
Язык у него распух. Ноющая боль в животе беспокоила уже совсем не так сильно, как поначалу. Голос у него был совсем слабым, когда он бросал последние крошки табака, как полагается, сначала на четыре стороны, потом вверх в небо и вниз на землю. Он лежал на спине, раскинув руки, и молил богов о помощи, но ответом ему были тишина и нестерпимо жгучие лучи солнца.
Пошел четвертый день.
Он проснулся, но не встал с камней, а, лежа, смотрел, как солнце переползает через горы, расписывая небо всеми цветами радуги.
«Наверное, это и есть знак, – безразлично подумал он. – Наверное, сегодня, в мой последний день, мне будет видение». Он не представлял, как посмотрит в лицо отцу, если видения не будет. Собрав остатки сил, Тень протянул руки вверх и, как мог громко, крикнул: «Услышь меня, отец всего сущего! Услышь меня и дай мне видение, иначе не будет мне жизни!»
В мгновение ока на вершину горы опустилась тяжелая тишина, как будто камни затаили дыхание. Потом его уши наполнил невообразимый шум, а он все смотрел, не отрываясь, на солнце, которое как будто падало на него. В ужасе Тень прижался спиной к сырым камням, испугавшись близкой смерти, но тут солнце распалось на две половинки и из середины вылетели два краснохвостых ястреба. Что бы они ни вытворяли в воздухе, они двигались как одно существо. И, наконец, замерли прямо над головой Тени.
– Будь храбрым, – громко крикнул ястреб. – Будь храбрым, и я никогда не покину тебя. Ты станешь быстрым, как ястреб, и мудрым, как филин.
– Будь сильным, – громко крикнула его подруга. – Будь сильным, и я никогда не покину тебя. Ты станешь красивым, как ястреб, и могучим, как орел.
Оба ястреба взмахнули крыльями и, взлетев высоко в небо, скрылись в лучах солнца.
Небо было словно в огне, когда Тень нашел в себя силы подняться на ноги. Медленно, по-стариковски, он проковылял к краю горы и увидел два перышка и красный камешек на следе, оставленном его мокасином. Со всей почтительностью он коснулся их и осторожно спрятал в свой кисет. Потом шаман положит их в специальный мешок и повесит ему на шею.
На Лося Мечтателя видение Тени произвело большое впечатление, и в тот же вечер индейцы устроили большой пир, приветствуя нового воина племени. Мальчик Тень умер, зато родился воин Два Летящих Ястреба.
Прошло еще несколько лет, богатых всякими событиями. Два Летящих Ястреба убил своего первого врага, воина другого племени, выслеживавшего белых охотников на бизонов. Он снял скальп с белого старателя, нарушившего договор, согласно которому Черные горы должны были принадлежать сиу и шайенам, «пока растет на земле трава и бежит вода». Всего на его счету было двенадцать побед над краснокожими и бледнолицыми врагами.
Война была забавой для индейцев. Они вступали в бой не для того, чтобы истребить противника, а чтобы завоевать почтительное отношение соплеменников. Любой человек мог убить себе подобного, не подходя к нему близко. В этом не было ничего особенного. Настоящую храбрость можно было проявить, лишь сойдясь с вооруженным врагом лицом к лицу. Вот если тогда удастся его убить и снять скальп, да еще взять его коня и оружие… Это подвиг. И о нем долго будут вспоминать, сидя по вечерам у костра. Если же подвиг совершит вождь, тем дольше будет память о нем.
В семнадцать лет Два Летящих Ястреба был признан могучим, храбрым и мудрым не по летам воином. К восемнадцати годам у него уже было достаточно перьев, чтобы он мог позволить себе весьма воинственный головной убор. Лишь у его отца Черного Филина головной убор был более внушительным. Когда он отправлялся в бой, на боку его коня Красного Ветра красовался отпечаток его ладони, и это означало, что всадник убил по меньшей мере одного врага в рукопашной схватке.
Заслужив воинскую славу, Два Летящих Ястреба решил, что пора жениться. В деревне не было семьи, которая не была бы польщена его вниманием, и он не без гордости думал, что может выбрать любую девушку, какую только захочет. В конце концов его взгляд остановился на младшей дочери Лося Мечтателя, которую звали Сияющая Звезда. Она была высокой и стройной, ласково улыбалась и весело смеялась, а при ходьбе так покачивала бедрами, что у него заходилось все внутри. Шайены высоко ценили чистоту и целомудрие, и хотя ему очень хотелось сжать ее в объятиях и взять, как мужчина берет женщину, он обожал ее на расстоянии.
Он мог бы поговорить с Черным Филином, чтобы он ему посодействовал, мог бы попросить Сияющую Звезду бежать с ним, если бы ее родители по какой-то причине отказали ему. Он мог бы наделать еще массу глупостей, если бы в один прекрасный день, оказавшись возле реки, не увидел Анну в обществе двух молодых людей.
Два Летящих Ястреба едва не задохнулся от одного взгляда на нее. Простенькое полотняное платье подчеркивало ее тонкую талию и крепкие юные груди. Огненные волосы обрамляли лицо, прекраснее которого еще не создавал Тот, Кто Наверху. А как она смеялась! Как ходила! Она была грациознее олененка.
Прячась за деревьями на другом берегу реки, Два Летящих Ястреба не сводил глаз с Анны и бледнолицых юношей, резвившихся, как щенки, и понимал, что никогда не будет счастлив с Сияющей Звездой, ни с какой-нибудь другой девушкой, будь она краснокожей или белокожей.
Потом он еще не раз приходил к реке в надежде увидеть Анну одну, без постоянно сопровождавших ее юношей, которые готовы были на все, лишь бы ей угодить. Проделав в голове несложные расчеты, Два Летящих Ястреба вычислил, что Анне исполнилось уже пятнадцать лет. Однако она была еще слишком юна для замужества по представлениям белых людей, и он со спокойной душой переселился вместе с остальными шайенами в их зимнее обиталище, ибо не сомневался, что, когда вернется весной, в ее жизни еще ничего не переменится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29