– Мы останемся здесь и тоже будем сражаться. Нас сейчас семнадцать семей в долине. И все думают так же, как я. Пусть приходит весна. Мы сумеем за себя постоять.
– Глупо, – пробормотал Тень.
У папы дернулась голова, будто его ударили. Если бы не мама, не знаю, что было бы. Он повернулся на каблуках, и лицо у него было чернее тучи, когда он поднимался по лестнице.
– Не сиди очень поздно, Анна, – попросила меня мама, которая вдруг показалась мне постаревшей лет на двадцать.
ГЛАВА 9
Зима 1875, Весна 1876
Письмо, написанное твердой рукой, лежало на подушке.
«Анна, мы с твоим отцом перегрызем друг другу глотки, если я останусь у вас, поэтому я решил идти с моим народом. На сердце у меня неспокойно, потому что твой отец горд, как шайены, и такой же упрямый. Он никогда не уедет из долины. Надеюсь, с приходом весны наши горячие головы немножко поостынут и войны не будет. Если же не произойдет никаких перемен, я буду с моим народом» .
Подписался он – Два Летящих Ястреба. Как странно звучало это имя, произнесенное вслух. Два Летящих Ястреба. Когда я думала о Тени, это имя не приходило мне в голову. Оно было чужим для меня, хотя это было гордое имя воина, которым он подписывал свои письма. Он сказал мне, что все связи со мной и с моей семьей он отсек от себя, потому что больше не был мальчиком Тенью, с которым я играла, которого любила и за которого хотела выйти замуж, а был воином-шайеном по имени Два Летящих Ястреба, связанным со своим народом гордостью и честью, что было сильнее, нежели его любовь ко мне. Я ужасно расстроилась, так как не могла не понять, что на этом пути для меня нет места рядом с ним.
Пришла зима. Ветер гудел в горах, обрывая с деревьев последние листья, пока они не стали совсем голыми. Небо было все в черных тяжелых тучах. На сердце у меня тоже было тяжело. Лежа по ночам в постели, я слушала, как воют на луну койоты, и их заунывные стоны были словно отклик на мои слезы. С неба лил бесконечный дождь, и наш магазин превратился в некое подобие островка в море коричневой расхлябицы.
Потом выпал первый снег, превратив наши места в сказочную страну сверкающего на солнце снега. Однако мне было не до этой красоты. Миновало Рождество, а у меня не было ни радости, ни надежды на счастливое будущее. Так же начался и новый 1876 год.
Мама не приставала ко мне, понимая, что мне необходимо одиночество. А мне было довольно, что она рядом и всегда готова поговорить со мной, стоит мне этого захотеть, а тем более утешить или дать совет. Папа тоже с уважением относился к моему горю. Сомневаюсь, чтобы они оба осознавали, как сильно я люблю Тень и как готова бежать за ним хоть на край света. Мама, скорее всего, думала, что я ослепла от любви, и надеялась на счастливый исход. По ее мнению, я должна была в конце концов поумнеть и выйти замуж за Джошуа. Правда, она ни разу не сказала это вслух.
Во второй половине января ярко светило солнце и было довольно холодно, но как приятно было прогуляться по свежему морозцу. Я вывела Нелли, и она бегала по двору, как молодая кобылка, скользя и спотыкаясь на снегу. Однако даже ее забавные движения не веселили меня.
Через несколько дней на нашем форпосте появились кавалеристы, и они стали первыми солдатами, которых мы увидели со времени нашего переезда в долину. У одного из них, по фамилии Макинтош, было для меня письмо. От Джошуа. Он целым и невредимым добрался до форта Линкольн и теперь служил там под командованием майора Рено. Джош коротко описал, чем они занимаются целыми днями. Это была монотонная и тяжелая работа по превращению обыкновенного парня в опытного солдата. Тон письма был несколько приподнятый, и я поняла, что он в восхищении от Джорджа Армстронга Кастера, сумевшего стать идолом новобранцев. Даже в нашем захолустье мы имели представление о Кастере.
Он учился в Вест-Пойнте, откуда вышел в 1861 году, и во время Гражданской войны своей смелостью и любовью к сражениям заслужил звание генерал-майора, хотя ему исполнилось тогда всего двадцать пять лет. После окончания войны он в чине генерал-лейтенанта служил в Канзасе в форте Рили, где завоевал неувядаемую славу врага краснокожих. Теперь он переехал в форт Линкольн и готовился к походу против сиу, собираясь поставить их на колени, чего бы это ни стоило.
Он был в то время романтической фигурой, и, читая письмо Джоша с описанием Кастера, я не знала, какой портрет этого человека с длинными светлыми волосами справедлив. Тот, на котором Джош живописал его храбрым воином, или тот, что живописал как-то вечером Тень, на котором он был невежественным и честолюбивым убийцей, вырезавшим в одночасье все спавшее население в деревне шайенов в долине Вашита?
Еще Джош написал, что в декабре всем племенам, живущим на Равнине, был объявлен ультиматум. Они должны были сдаться и переселиться в резервацию до тридцать первого января, иначе их объявляли врагами и поступали с ними соответствующим образом.
Джош был уверен, что из-за плохой погоды и плохого сообщения племена никак не смогут выполнить ультиматум и войны не миновать. Под конец он сообщил, будто до него дошел слух, что армия устала вести бесконечные бои с сиу и решено стереть их с лица земли. Вот придет весна и начнется новая кампания по выселению сиу с их земель…
Я отложила письмо Джошуа в сторону. Сиу и шайены были союзниками, и словно чья-то ледяная рука сжала мне сердце, когда я вспомнила, что мне говорил Тень.
…Наши братья сиу не покинут Черные горы, которые мы называем Па Саппа. Мы будем сражаться и побеждать или сражаться и погибать. Но мы будем сражаться!..
Вконец расстроившись, я вновь взяла письмо Джошуа и прочитала последние несколько строк:
«Передай своему отцу, что ему лучше уехать из долины, когда сойдет снег. Поговаривают, что северные шайены ведут себя неспокойно. Наши разведчики докладывают, будто Черный Филин решил присоединиться к Сидящему Быку».
Я отложила письмо и задумалась о том, что Джошуа и Тень советовали моему отцу одно и то же. Похоже, два дорогих мне человека, которых я любила не меньше отца, должны были сойтись лицом к лицу в Черных горах. Мне не хотелось думать, кто из них останется в живых, но я не сомневалась, что в долине все меня осудят, если узнают, за кого я молюсь горячее всего.
Хоби Браун и его сыновья жили у нас всю зиму, и нам не было в тягость принимать их. Джон, самый старший, оказался искусным охотником и умудрялся бесперебойно снабжать нас мясом, Бенджамен владел даром художника, и мы провели много вечеров, наблюдая за тем, как он работает. Его сценки из жизни здешней природы были такими живыми, что так и тянуло коснуться их рукой. Особенно мне понравилось, как он изображал краснохвостого ястреба, потому что он напоминал мне о Тени. Пол играл на банджо и музыкой скрашивал наши бесконечные зимние вечера. Самый младший, Дэвид, был прирожденным клоуном. Мы хохотали безудержно, стоило ему завести свои дурацкие рассказы или стихи, в которых не было ни на грамм смысла.
Больше всего я подружилась с Дэвидом. Мы часто разговаривали о прочитанных книгах и о далеких странах с экзотическими названиями и странными обычаями. Он никогда не спрашивал, почему я грустная, но однажды вечером взял мою руку в свою и тихо сказал: «Анна, если тебе вдруг захочется поговорить, вспомни обо мне».
Неизменная веселость Дэвида со временем победила мою неулыбчивость, и я вновь захотела смеяться. Жизнь начинала обретать для меня смысл.
Наконец пришла весна. Один день был пасмурным и холодным, другой – солнечным и теплым. Снег таял. Папа вновь занялся делами. Распускались мамины цветы. Хоби Браун и его мальчики начали поговаривать о строительстве нового дома, и папа предложил им любые инструменты, какие только могут понадобиться. Пол Браун сделал предложение Лусинде Бейли, и они назначили свадьбу на конец июня.
Мы с Дэвидом много времени проводили вместе, гуляли в лесу и на берегу реки, радуясь, что больше не надо сидеть в четырех стенах. Однажды днем, когда мы расположились на полянке позавтракать, Дэвид предложил мне стать его женой. Мне очень хотелось принять его предложение, потому что он нравился мне, но я не могла заставить себя сказать «да». Как бы он мне ни нравился, как бы я ни радовалась его обществу, как бы ни смеялась благодаря ему, я его не любила и знала, что никогда не полюблю.
– Дэвид, я не могу, – с грустью проговорила я. – Прости меня, но поверь, я правда не могу.
– Ну, не будь такой мрачной, – весело отозвался Дэвид. – Ведь это же мне отказали, а не тебе.
– Ох, Дэвид, ты когда-нибудь бываешь серьезным?
– Не знаю. Как-то не пробовал.
– Вот и прекрасно. Значит, мы друзья?
– А мы не могли бы стать кузенами, которые целуют друг друга в щечку? – лукаво спросил он, и я не удержалась от смеха, когда он потребовал «законный» поцелуй.
Чем лучше я узнавала Дэвида, тем печальнее мне было, что я не могла его полюбить, потому что мы отлично подходили друг другу по возрасту и по характеру. Я даже решила, что если он еще раз попросит моей руки, то я, наверное, соглашусь: слишком мне было одиноко и хотелось кого-то любить. Наверное, для замужества любовь совершенно не обязательна. Если надо прожить с человеком всю жизнь, то лучше не любить его вовсе, потому что те, которых мы любим, почему-то всегда делают нам больно. А я твердо решила больше не мучиться.
Я часто думала о Тени, хотя совсем не вспоминала его предсказания насчет войны. Несчастья прошедшего года остались далеко позади. В долине все были заняты делом. Мужчины пахали землю и сеяли зерно, а женщины, радостные, готовились к свадьбе Лусинды. Мама взялась подогнать для нее платье миссис Бейли, и в один прекрасный день я надела его посмотреть, как буду выглядеть в качестве невесты.
Не отрывая глаз от своего изображения в большом зеркале на первом этаже, я приколола фату и представила, как стою рядом с Тенью перед священником.
– Вот здорово! Да ты просто красавица! – воскликнул кто-то за моей спиной, и когда я вернулась из мира грез, то увидела улыбающегося Дэвида.
– Ты будешь прелестной невестой, – вдруг охрипнув, проговорил он. – Надеюсь, тот, кто тебя получит, поймет, какую драгоценность подарила ему судьба.
– Ох, Дэвид, – прошептала я, покрываясь краской под его откровенно восхищенным взглядом.
Наверное, рискни он тогда меня поцеловать, я бы позволила ему, но в комнату в поисках папы вошла мама.
Позднее в тот же день Джед Тейбор, Сол Грин и Элиас Уолт приехали к нам похвалиться, как они поймали пару индейских ребятишек, которые крутились возле дома Тейбора.
– Больше они не будут у меня воровать! – радовался Джед Тейбор. – Нет, господа, только не у меня!
– И ни у кого другого, – добавил Сол Грин, хлопнув себя по ляжке.
– Это как? – что-то заподозрив, поинтересовался папа.
– Потому что мы их повесили, так-то вот, – ухмыльнулся Элиас Уолт и неожиданно расхохотался во все горло, словно сказал что-то смешное.
– Повесили! – крикнул папа. – Мне показалось, вы сказали, что это были дети.
– Их надо давить в зародыше, – мрачно проговорил Джед. – Если мы убьем детей, то нам не придется сражаться с ними в будущем.
– Дурак ты, Джед, – сказал папа. – Все вы дураки.
– Уж не стал ли ты, Сэм, обожателем индейцев? – задиристо спросил Джед.
– Не делай из себя большего дурака, чем ты есть, – предостерег его папа. – Я не люблю индейцев, но и не хочу с ними воевать. Если то, что вы сегодня, ребята, натворили, не станет началом войны индейцев против нас, нам очень повезет.
После этого до нас стали чуть ли не каждый день доходить слухи об убийствах. Несколько немецких переселенцев, построивших себе дома в южной части долины, были вырезаны все до единого. Солдаты напали на деревню сиу. Погибли многие с обеих сторон. Нападение на поезд было совершено объединенными силами сиу и шайенов. Уолкеры, напуганные происходящим, все бросили и уехали в Орегону.
В конце апреля набеги индейцев неожиданно прекратились. Целую неделю никто не слышал ни об одном случае насилия. Мы с Дэвидом поехали кататься в горы. Так прекрасно снова было оказаться на просторе! Внизу под нами лежала долина, освещенная золотыми лучами заходящего солнца. Рядом вилась узкая голубая лента реки. Тонкий дымок поднимался над моим домом.
Я смотрела вдаль, совсем забыв о сэндвиче у меня в руке. За горами были Кастер, Джошуа и форт Линкольн. Где же Тень? Почему воспоминания о нем до сих пор бередят мне душу? Мне стоило только закрыть глаза, и я тотчас видела перед собой Тень, словно он в самом деле стоял передо мной.
Дэвид был симпатичным молодым человеком с густыми светлыми волосами, добрыми карими глазами и вечной улыбкой на лице. Он был умен, добр и щедр. Почему же я не любила его? Почему я все еще мечтала о человеке, который ставил преданность своему народу выше преданности мне? Боже, как мне хотелось, чтобы Тень обнял меня и поцеловал. Почему от поцелуев Дэвида мое сердце не поет от радости? Почему его руки не заставляют меня забывать обо всем на свете?
Тень. Длинные черные волосы. Кожа, как бронза. Черные глаза, будто полночное небо. Почему я не могла его забыть и выйти замуж за Дэвида, который любил и желал меня?
Со вздохом я сунула сэндвич обратно в корзинку и посмотрела прямо в глаза Дэвиду.
– Невесело сегодня со мной, да?
– Знаешь, бывало и повеселее, – подтвердил Дэвид. – Только ты самая красивая. Понимаешь, Анна, иногда стоит рассказать. Сразу становится легче.
– Нечего рассказывать, – покачала я головой. – Правда.
Так оно и была. Тень ушел, и никакие мои слезы не верну! его обратно. А тем временем рядом со мной был мужчина, который любил меня и хотел на мне жениться, и я понимала, что буду дурой, если упущу его.
Я уже готова была сказать Дэвиду, что стану его женой, если он все еще этого хочет, как вдруг заметила вдали какое-то движение. Через несколько минут точка превратилась в черную полосу, которая, как змея, переползала с одной горы на другую. Прежде чем я успела что-то сообразить, Дэвид схватил меня за талию и забросил на спину Нелли.
– Скачи, Анна! – крикнул он, вскакивая на своего коня. – Домой!
Я что было силы стукнула Нелли, и она потрусила, не перетруждая себя, пока Дэвид не наподдал ей еще. Тогда она перешла в галоп. Мы мчались домой. Как только Нелли начинала отставать, я била ее пятками, отчаянно молясь про себя, как бы она не подвернула ногу.
Никогда еще мой дом не казался мне таким далеким. Взглядывая через плечо, я видела, что индейцы гонятся за нами. Их разрисованные лица были словно из ночного кошмара.
Мы уже почти доехали, когда Нелли все-таки споткнулась. Сердце у меня ушло в пятки. И крикнув: «Господи, помоги!», я расплакалась от счастья, потому что Нелли не упала, а мужественно потащилась дальше. Она была вся в желтой пене и сердце у нее билось как бешеное, когда мы наконец оказались под защитой родных стен.
– Индейцы! – крикнул Дэвид.
Соскочив с коня, он торопливо закрыл тяжелые ворота. Из дома выбежали папа и Хоби Браун, на ходу проверяя свои ружья. Папа сунул Дэвиду винтовку и пули, и мужчины полезли вверх по лестнице. Я еще слышала, как папа сказал:
– Берегите каждый патрон.
Я же отвела наших с Дэвидом лошадей в конюшню и, оставив их там не привязанными, тоже взялась за винтовку. Зарядив ее, я встала рядом с папой.
– Уходи отсюда, – коротко бросил он мне. – Иди в дом и сиди там с мамой.
– Мама тоже идет. Смотри!
У папы потемнело лицо, когда он увидел на лестнице маму, нагруженную ружьем, простынями и тремя флягами с водой.
– Черт побери, Мэри, здесь не место для женщин, – прикрикнул было на нее папа, но она успокоила его одним только легким движением руки.
– Не глупи, Сэм Кинкайд. Это наш дом тоже, и мы будем за него сражаться рядом с тобой.
У папы появилось упрямое выражение в глазах, но у нас не было времени на споры. Индейцы, подняв пыль и крича во все горло, уже подъехали близко, и сражение вот-вот должно было начаться. Их было в десять раз больше, чем нас, однако мы, так сказать, занимали высотку, да и защита толстых бревенчатых стен чего-то стоила. Вооруженные не только луками и стрелами, но и ружьями, индейцы не отставали от нас. Слышались только свист стрел, лязг ружей, грохот выстрелов.
В воздухе стоял запах пороха, который забивал горло и нос и от которого слезились глаза. Я стреляла, пока ружье не перегрелось у меня в руках, но каждый раз, когда моя пуля настигала цель, меня тошнило. Стреляя в индейцев, я мечтала только о том, чтобы среди них не было Тени. Чтобы ни один из этих разрисованных и кричащих воинов не был тем, которого я любила.
Странно… Я знала, что Тень – индеец, знала, что он живет и ведет себя, как принято у индейцев, и все же я не могла вообразить его разрисованным. Я не могла представить его лицо искаженным ненавистью, его глаза полыхающими жаждой крови, его рот кривящимся в адской усмешке.
В сражении наступил короткий перерыв, когда индейцы отошли, чтобы перегруппироваться, и я поймала себя на том, что выискиваю среди них высокого воина на коне-великане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Глупо, – пробормотал Тень.
У папы дернулась голова, будто его ударили. Если бы не мама, не знаю, что было бы. Он повернулся на каблуках, и лицо у него было чернее тучи, когда он поднимался по лестнице.
– Не сиди очень поздно, Анна, – попросила меня мама, которая вдруг показалась мне постаревшей лет на двадцать.
ГЛАВА 9
Зима 1875, Весна 1876
Письмо, написанное твердой рукой, лежало на подушке.
«Анна, мы с твоим отцом перегрызем друг другу глотки, если я останусь у вас, поэтому я решил идти с моим народом. На сердце у меня неспокойно, потому что твой отец горд, как шайены, и такой же упрямый. Он никогда не уедет из долины. Надеюсь, с приходом весны наши горячие головы немножко поостынут и войны не будет. Если же не произойдет никаких перемен, я буду с моим народом» .
Подписался он – Два Летящих Ястреба. Как странно звучало это имя, произнесенное вслух. Два Летящих Ястреба. Когда я думала о Тени, это имя не приходило мне в голову. Оно было чужим для меня, хотя это было гордое имя воина, которым он подписывал свои письма. Он сказал мне, что все связи со мной и с моей семьей он отсек от себя, потому что больше не был мальчиком Тенью, с которым я играла, которого любила и за которого хотела выйти замуж, а был воином-шайеном по имени Два Летящих Ястреба, связанным со своим народом гордостью и честью, что было сильнее, нежели его любовь ко мне. Я ужасно расстроилась, так как не могла не понять, что на этом пути для меня нет места рядом с ним.
Пришла зима. Ветер гудел в горах, обрывая с деревьев последние листья, пока они не стали совсем голыми. Небо было все в черных тяжелых тучах. На сердце у меня тоже было тяжело. Лежа по ночам в постели, я слушала, как воют на луну койоты, и их заунывные стоны были словно отклик на мои слезы. С неба лил бесконечный дождь, и наш магазин превратился в некое подобие островка в море коричневой расхлябицы.
Потом выпал первый снег, превратив наши места в сказочную страну сверкающего на солнце снега. Однако мне было не до этой красоты. Миновало Рождество, а у меня не было ни радости, ни надежды на счастливое будущее. Так же начался и новый 1876 год.
Мама не приставала ко мне, понимая, что мне необходимо одиночество. А мне было довольно, что она рядом и всегда готова поговорить со мной, стоит мне этого захотеть, а тем более утешить или дать совет. Папа тоже с уважением относился к моему горю. Сомневаюсь, чтобы они оба осознавали, как сильно я люблю Тень и как готова бежать за ним хоть на край света. Мама, скорее всего, думала, что я ослепла от любви, и надеялась на счастливый исход. По ее мнению, я должна была в конце концов поумнеть и выйти замуж за Джошуа. Правда, она ни разу не сказала это вслух.
Во второй половине января ярко светило солнце и было довольно холодно, но как приятно было прогуляться по свежему морозцу. Я вывела Нелли, и она бегала по двору, как молодая кобылка, скользя и спотыкаясь на снегу. Однако даже ее забавные движения не веселили меня.
Через несколько дней на нашем форпосте появились кавалеристы, и они стали первыми солдатами, которых мы увидели со времени нашего переезда в долину. У одного из них, по фамилии Макинтош, было для меня письмо. От Джошуа. Он целым и невредимым добрался до форта Линкольн и теперь служил там под командованием майора Рено. Джош коротко описал, чем они занимаются целыми днями. Это была монотонная и тяжелая работа по превращению обыкновенного парня в опытного солдата. Тон письма был несколько приподнятый, и я поняла, что он в восхищении от Джорджа Армстронга Кастера, сумевшего стать идолом новобранцев. Даже в нашем захолустье мы имели представление о Кастере.
Он учился в Вест-Пойнте, откуда вышел в 1861 году, и во время Гражданской войны своей смелостью и любовью к сражениям заслужил звание генерал-майора, хотя ему исполнилось тогда всего двадцать пять лет. После окончания войны он в чине генерал-лейтенанта служил в Канзасе в форте Рили, где завоевал неувядаемую славу врага краснокожих. Теперь он переехал в форт Линкольн и готовился к походу против сиу, собираясь поставить их на колени, чего бы это ни стоило.
Он был в то время романтической фигурой, и, читая письмо Джоша с описанием Кастера, я не знала, какой портрет этого человека с длинными светлыми волосами справедлив. Тот, на котором Джош живописал его храбрым воином, или тот, что живописал как-то вечером Тень, на котором он был невежественным и честолюбивым убийцей, вырезавшим в одночасье все спавшее население в деревне шайенов в долине Вашита?
Еще Джош написал, что в декабре всем племенам, живущим на Равнине, был объявлен ультиматум. Они должны были сдаться и переселиться в резервацию до тридцать первого января, иначе их объявляли врагами и поступали с ними соответствующим образом.
Джош был уверен, что из-за плохой погоды и плохого сообщения племена никак не смогут выполнить ультиматум и войны не миновать. Под конец он сообщил, будто до него дошел слух, что армия устала вести бесконечные бои с сиу и решено стереть их с лица земли. Вот придет весна и начнется новая кампания по выселению сиу с их земель…
Я отложила письмо Джошуа в сторону. Сиу и шайены были союзниками, и словно чья-то ледяная рука сжала мне сердце, когда я вспомнила, что мне говорил Тень.
…Наши братья сиу не покинут Черные горы, которые мы называем Па Саппа. Мы будем сражаться и побеждать или сражаться и погибать. Но мы будем сражаться!..
Вконец расстроившись, я вновь взяла письмо Джошуа и прочитала последние несколько строк:
«Передай своему отцу, что ему лучше уехать из долины, когда сойдет снег. Поговаривают, что северные шайены ведут себя неспокойно. Наши разведчики докладывают, будто Черный Филин решил присоединиться к Сидящему Быку».
Я отложила письмо и задумалась о том, что Джошуа и Тень советовали моему отцу одно и то же. Похоже, два дорогих мне человека, которых я любила не меньше отца, должны были сойтись лицом к лицу в Черных горах. Мне не хотелось думать, кто из них останется в живых, но я не сомневалась, что в долине все меня осудят, если узнают, за кого я молюсь горячее всего.
Хоби Браун и его сыновья жили у нас всю зиму, и нам не было в тягость принимать их. Джон, самый старший, оказался искусным охотником и умудрялся бесперебойно снабжать нас мясом, Бенджамен владел даром художника, и мы провели много вечеров, наблюдая за тем, как он работает. Его сценки из жизни здешней природы были такими живыми, что так и тянуло коснуться их рукой. Особенно мне понравилось, как он изображал краснохвостого ястреба, потому что он напоминал мне о Тени. Пол играл на банджо и музыкой скрашивал наши бесконечные зимние вечера. Самый младший, Дэвид, был прирожденным клоуном. Мы хохотали безудержно, стоило ему завести свои дурацкие рассказы или стихи, в которых не было ни на грамм смысла.
Больше всего я подружилась с Дэвидом. Мы часто разговаривали о прочитанных книгах и о далеких странах с экзотическими названиями и странными обычаями. Он никогда не спрашивал, почему я грустная, но однажды вечером взял мою руку в свою и тихо сказал: «Анна, если тебе вдруг захочется поговорить, вспомни обо мне».
Неизменная веселость Дэвида со временем победила мою неулыбчивость, и я вновь захотела смеяться. Жизнь начинала обретать для меня смысл.
Наконец пришла весна. Один день был пасмурным и холодным, другой – солнечным и теплым. Снег таял. Папа вновь занялся делами. Распускались мамины цветы. Хоби Браун и его мальчики начали поговаривать о строительстве нового дома, и папа предложил им любые инструменты, какие только могут понадобиться. Пол Браун сделал предложение Лусинде Бейли, и они назначили свадьбу на конец июня.
Мы с Дэвидом много времени проводили вместе, гуляли в лесу и на берегу реки, радуясь, что больше не надо сидеть в четырех стенах. Однажды днем, когда мы расположились на полянке позавтракать, Дэвид предложил мне стать его женой. Мне очень хотелось принять его предложение, потому что он нравился мне, но я не могла заставить себя сказать «да». Как бы он мне ни нравился, как бы я ни радовалась его обществу, как бы ни смеялась благодаря ему, я его не любила и знала, что никогда не полюблю.
– Дэвид, я не могу, – с грустью проговорила я. – Прости меня, но поверь, я правда не могу.
– Ну, не будь такой мрачной, – весело отозвался Дэвид. – Ведь это же мне отказали, а не тебе.
– Ох, Дэвид, ты когда-нибудь бываешь серьезным?
– Не знаю. Как-то не пробовал.
– Вот и прекрасно. Значит, мы друзья?
– А мы не могли бы стать кузенами, которые целуют друг друга в щечку? – лукаво спросил он, и я не удержалась от смеха, когда он потребовал «законный» поцелуй.
Чем лучше я узнавала Дэвида, тем печальнее мне было, что я не могла его полюбить, потому что мы отлично подходили друг другу по возрасту и по характеру. Я даже решила, что если он еще раз попросит моей руки, то я, наверное, соглашусь: слишком мне было одиноко и хотелось кого-то любить. Наверное, для замужества любовь совершенно не обязательна. Если надо прожить с человеком всю жизнь, то лучше не любить его вовсе, потому что те, которых мы любим, почему-то всегда делают нам больно. А я твердо решила больше не мучиться.
Я часто думала о Тени, хотя совсем не вспоминала его предсказания насчет войны. Несчастья прошедшего года остались далеко позади. В долине все были заняты делом. Мужчины пахали землю и сеяли зерно, а женщины, радостные, готовились к свадьбе Лусинды. Мама взялась подогнать для нее платье миссис Бейли, и в один прекрасный день я надела его посмотреть, как буду выглядеть в качестве невесты.
Не отрывая глаз от своего изображения в большом зеркале на первом этаже, я приколола фату и представила, как стою рядом с Тенью перед священником.
– Вот здорово! Да ты просто красавица! – воскликнул кто-то за моей спиной, и когда я вернулась из мира грез, то увидела улыбающегося Дэвида.
– Ты будешь прелестной невестой, – вдруг охрипнув, проговорил он. – Надеюсь, тот, кто тебя получит, поймет, какую драгоценность подарила ему судьба.
– Ох, Дэвид, – прошептала я, покрываясь краской под его откровенно восхищенным взглядом.
Наверное, рискни он тогда меня поцеловать, я бы позволила ему, но в комнату в поисках папы вошла мама.
Позднее в тот же день Джед Тейбор, Сол Грин и Элиас Уолт приехали к нам похвалиться, как они поймали пару индейских ребятишек, которые крутились возле дома Тейбора.
– Больше они не будут у меня воровать! – радовался Джед Тейбор. – Нет, господа, только не у меня!
– И ни у кого другого, – добавил Сол Грин, хлопнув себя по ляжке.
– Это как? – что-то заподозрив, поинтересовался папа.
– Потому что мы их повесили, так-то вот, – ухмыльнулся Элиас Уолт и неожиданно расхохотался во все горло, словно сказал что-то смешное.
– Повесили! – крикнул папа. – Мне показалось, вы сказали, что это были дети.
– Их надо давить в зародыше, – мрачно проговорил Джед. – Если мы убьем детей, то нам не придется сражаться с ними в будущем.
– Дурак ты, Джед, – сказал папа. – Все вы дураки.
– Уж не стал ли ты, Сэм, обожателем индейцев? – задиристо спросил Джед.
– Не делай из себя большего дурака, чем ты есть, – предостерег его папа. – Я не люблю индейцев, но и не хочу с ними воевать. Если то, что вы сегодня, ребята, натворили, не станет началом войны индейцев против нас, нам очень повезет.
После этого до нас стали чуть ли не каждый день доходить слухи об убийствах. Несколько немецких переселенцев, построивших себе дома в южной части долины, были вырезаны все до единого. Солдаты напали на деревню сиу. Погибли многие с обеих сторон. Нападение на поезд было совершено объединенными силами сиу и шайенов. Уолкеры, напуганные происходящим, все бросили и уехали в Орегону.
В конце апреля набеги индейцев неожиданно прекратились. Целую неделю никто не слышал ни об одном случае насилия. Мы с Дэвидом поехали кататься в горы. Так прекрасно снова было оказаться на просторе! Внизу под нами лежала долина, освещенная золотыми лучами заходящего солнца. Рядом вилась узкая голубая лента реки. Тонкий дымок поднимался над моим домом.
Я смотрела вдаль, совсем забыв о сэндвиче у меня в руке. За горами были Кастер, Джошуа и форт Линкольн. Где же Тень? Почему воспоминания о нем до сих пор бередят мне душу? Мне стоило только закрыть глаза, и я тотчас видела перед собой Тень, словно он в самом деле стоял передо мной.
Дэвид был симпатичным молодым человеком с густыми светлыми волосами, добрыми карими глазами и вечной улыбкой на лице. Он был умен, добр и щедр. Почему же я не любила его? Почему я все еще мечтала о человеке, который ставил преданность своему народу выше преданности мне? Боже, как мне хотелось, чтобы Тень обнял меня и поцеловал. Почему от поцелуев Дэвида мое сердце не поет от радости? Почему его руки не заставляют меня забывать обо всем на свете?
Тень. Длинные черные волосы. Кожа, как бронза. Черные глаза, будто полночное небо. Почему я не могла его забыть и выйти замуж за Дэвида, который любил и желал меня?
Со вздохом я сунула сэндвич обратно в корзинку и посмотрела прямо в глаза Дэвиду.
– Невесело сегодня со мной, да?
– Знаешь, бывало и повеселее, – подтвердил Дэвид. – Только ты самая красивая. Понимаешь, Анна, иногда стоит рассказать. Сразу становится легче.
– Нечего рассказывать, – покачала я головой. – Правда.
Так оно и была. Тень ушел, и никакие мои слезы не верну! его обратно. А тем временем рядом со мной был мужчина, который любил меня и хотел на мне жениться, и я понимала, что буду дурой, если упущу его.
Я уже готова была сказать Дэвиду, что стану его женой, если он все еще этого хочет, как вдруг заметила вдали какое-то движение. Через несколько минут точка превратилась в черную полосу, которая, как змея, переползала с одной горы на другую. Прежде чем я успела что-то сообразить, Дэвид схватил меня за талию и забросил на спину Нелли.
– Скачи, Анна! – крикнул он, вскакивая на своего коня. – Домой!
Я что было силы стукнула Нелли, и она потрусила, не перетруждая себя, пока Дэвид не наподдал ей еще. Тогда она перешла в галоп. Мы мчались домой. Как только Нелли начинала отставать, я била ее пятками, отчаянно молясь про себя, как бы она не подвернула ногу.
Никогда еще мой дом не казался мне таким далеким. Взглядывая через плечо, я видела, что индейцы гонятся за нами. Их разрисованные лица были словно из ночного кошмара.
Мы уже почти доехали, когда Нелли все-таки споткнулась. Сердце у меня ушло в пятки. И крикнув: «Господи, помоги!», я расплакалась от счастья, потому что Нелли не упала, а мужественно потащилась дальше. Она была вся в желтой пене и сердце у нее билось как бешеное, когда мы наконец оказались под защитой родных стен.
– Индейцы! – крикнул Дэвид.
Соскочив с коня, он торопливо закрыл тяжелые ворота. Из дома выбежали папа и Хоби Браун, на ходу проверяя свои ружья. Папа сунул Дэвиду винтовку и пули, и мужчины полезли вверх по лестнице. Я еще слышала, как папа сказал:
– Берегите каждый патрон.
Я же отвела наших с Дэвидом лошадей в конюшню и, оставив их там не привязанными, тоже взялась за винтовку. Зарядив ее, я встала рядом с папой.
– Уходи отсюда, – коротко бросил он мне. – Иди в дом и сиди там с мамой.
– Мама тоже идет. Смотри!
У папы потемнело лицо, когда он увидел на лестнице маму, нагруженную ружьем, простынями и тремя флягами с водой.
– Черт побери, Мэри, здесь не место для женщин, – прикрикнул было на нее папа, но она успокоила его одним только легким движением руки.
– Не глупи, Сэм Кинкайд. Это наш дом тоже, и мы будем за него сражаться рядом с тобой.
У папы появилось упрямое выражение в глазах, но у нас не было времени на споры. Индейцы, подняв пыль и крича во все горло, уже подъехали близко, и сражение вот-вот должно было начаться. Их было в десять раз больше, чем нас, однако мы, так сказать, занимали высотку, да и защита толстых бревенчатых стен чего-то стоила. Вооруженные не только луками и стрелами, но и ружьями, индейцы не отставали от нас. Слышались только свист стрел, лязг ружей, грохот выстрелов.
В воздухе стоял запах пороха, который забивал горло и нос и от которого слезились глаза. Я стреляла, пока ружье не перегрелось у меня в руках, но каждый раз, когда моя пуля настигала цель, меня тошнило. Стреляя в индейцев, я мечтала только о том, чтобы среди них не было Тени. Чтобы ни один из этих разрисованных и кричащих воинов не был тем, которого я любила.
Странно… Я знала, что Тень – индеец, знала, что он живет и ведет себя, как принято у индейцев, и все же я не могла вообразить его разрисованным. Я не могла представить его лицо искаженным ненавистью, его глаза полыхающими жаждой крови, его рот кривящимся в адской усмешке.
В сражении наступил короткий перерыв, когда индейцы отошли, чтобы перегруппироваться, и я поймала себя на том, что выискиваю среди них высокого воина на коне-великане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29