Потом бородавки на его верхних веках задвигались, и под ними выпуклые черные глаза поглядели очень вопросительно, точно ожидали, что он придумает в оправдание того, что он - старший врач.
Иван Васильич стоял руки по швам, а Горбацкий глядел, пока не вздохнул, наконец, почему-то и не сказал уныло:
- Ну, покажите мне ваш околоток.
Черепанов мигнул ему на дверь, и он понял, сказал: "Слушаю!" - первый вошел мимо Грабовского в свою полковую больничку и тем четырем солдатам, которые находились там и стояли и без того вытянувшись у топчанов, скомандовал, как в таких случаях полагалось:
- Встать!.. Смирно! - и, глаза к двери, взял под козырек.
Больные солдаты, поворотом голов напружинив шеи, глядели в дверь, как дикие кони, выкатив белки.
Генерал поздоровался. Они гаркнули не в лад. Генерал оглядел кругом стены, потолок, где-то в углу заметил паутину и протянул туда перст.
- Это... что, а?.. Должно это быть?.. Нет-с!.. Грязно!.. Да-с!.. Грязно!.. И... и воздух тут...
- Открыть окно! - густо пустил Черепанов.
Фельдшер Грабовский бросился открывать форточку.
- Чем больны? - кивнул на солдат генерал.
- Лихорадка... Прострел... Чирей на ноге... - поочередно показывал на своих больных Иван Васильич, а больные эти впились в генерала глазами диких коней, особенно черный болгарин Апазов, немного даже страшный излишним усердием.
Генерал поглядел на Апазова очень внимательно и спросил вдруг:
- А младший врач где?.. Есть младший врач?
- Еще не вернулся, ваше превосходительство.
- От-ку-да не вернулся? - строго спросил генерал. - В от-пус-ку?
- С первым батальоном пошел, - ответил Иван Васильич.
- Ка-ак с первым?.. Как же вы это... вперли его туда?
- Полковник Елец приказал, ваше превосходительство...
И почувствовал Иван Васильич, что безымянный палец его в руке у козырька слабо вдруг задрожал.
- Ка-ак это полковник Елец? Где полковник Елец?
Все оглянулись на дверь, в которую протискивался откуда-то подошедший Елец. Он был чугунно-багровый, но сказал твердо:
- Такого приказания, ваше превосходительство, я не мог сделать и не делал! Врачи должны были быть при обозе...
- Как же так не делали? - очень изумился Иван Васильич и только что хотел сослаться на Грабовского, как генерал крикнул вдруг:
- Извольте слушать, а не... не... не толочь черта в ступе! Какие приказания вам?.. Сами должны знать без приказаний, где ваши места!.. В авангарде, - там ротные фельдшера и санитары... А вы извольте служить и зна-ать службу, а не так!.. Не посторонние дела, а чтобы служба-с!.. Я знаю!
Лицо у генерала стало очень ненавидящим вдруг и лупоглазым, и мешки под глазами вздулись.
"Донос какой-то нелепый?" - думал Иван Васильич, глядя прямо в эти мешки, и вслед за безымянным пальцем начали дрожать средний и мизинец.
- И волосы не угодно ль либеральные эти... подстричь! - неожиданно закончил генерал и двинулся к выходу, отдуваясь и поправляя орден на шее, который только теперь блеснул из-под серой бороды между красных отворотов шинели.
За деревянной перегородкой, где была аптечка и стояла койка Перепелицы, Иван Васильич устало сел, не на табурет, а на эту самую койку, застланную шерстяным тигровым одеялом, и слушал, глядя в пол, как горячо говорил Грабовский:
- Нет, как вы хотите, а это уж я и не знаю что!.. Ведь при мне же говорил полковник Елец: "Младшего врача - с первым батальоном..." Я даже удивился!..
- Удивились?.. Отчего же мне не сказали?
- Да, знаете, ведь все думаешь: начальство!.. Оно, думаешь, лучше нас знает.
- Я пойду домой, - кротко сказал Иван Васильич и поднялся.
Но Грабовский удивился очень:
- Что вы, - домой! Разве теперь можно?.. Вдруг еще что-нибудь...
- Еще вздумает на меня кричать?.. - и улыбнулся горько Иван Васильич. - Сколько лет служу, - это в первый раз на меня так кричали!.. - Вспомнил про Елю и добавил: - И нужно же, чтобы теперь это, когда... в такой день!..
В это время вошел круглоликий с куриным носиком Перепелица и сказал, усмехаясь:
- В музыкантскую команду пошел, а там как раз к сверхсрочному Пинчуку жена из деревни приехала: зайти зашла, а выйти боится... Под топчаны спрятали!.. Если увидит, - вот будет каша!.. Съест Буздырханова!
И только Грабовский поглядел на него осуждающе и с тоской, Иван же Васильич разминал левой рукою пальцы на своей правой руке и упорно думал при этом: почему они у него так по-мальчишески вздумали вести себя только что при генерале?
Офицерский народ, наполнивший зал собрания после осмотра казарм генералом, был голоден, и к буфету ломились.
Хозяин собрания, поручик Ильин, едва успевал записывать, кто на сколько напил у стойки.
Иван Васильич вошел в собрание вместе со всеми и так же, как все, выпил одну за другой две рюмки, но потом сел не за общий длинный стол, а подальше от генерала, за небольшой в углу, где уж сидело трое: капитан Сутормин из второй роты, капитан Караманов из пятнадцатой и поручик Шорохов.
Неловко, как и всегда бывало с ним в собрании, придвинулся он боком, поклонился очень церемонно и спросил:
- С вами, господа, можно?
И капитан Караманов с сильной проседью в черном ежике волос, очень смуглый и с длинным кривым носом, сказал:
- Говорят наши балаклавские греки: доктору честь и трон! - и тронул рукою стул, взметнув на Ивана Васильича жирным, как маслина, глазом.
А капитан Сутормин, стройный и бравый человек, лет сорока, но со странной наклонностью всех подозревать в плутовстве, подмигнул ему хитро, потер руки и рассыпал добродушный горох:
- Ррракальство, - а?.. Доктор в собррании завтрракать решился!.. И уже... пропустил киндеррбальзаму!
Шорохов же, поручик, поднял на него от стола один (правый) ус, блеклый по цвету, но стоящий лихо под прямым углом, и не то пожаловался, не то похвастал ни с того, ни с сего:
- А мне сегодня в городской караул рундом!
- Ты посмотри-ка там на главной гауптвахте, - говорят, штабс-ротмистр Зеленецкий деньги арестованных пропил, - ей-богу! - ввернул Караманов весело.
А Сутормин опять потер руки, опять подмигнул хитро и горох рассыпал:
- Рракальство!.. Протопи поди, порручик Шоррох, дабы не пропиться тебе!..
- Господа! - обвел всех трех усталыми глазами Иван Васильич. - А как вы думаете, если бы, например... горячего борщу... или супа?
Он совсем не о том хотел сказать: он хотел как-нибудь намеком, обходом каким-нибудь осторожным спросить о своем, - об Еле и о полковнике Ревашове, - как бы кто из них поступил на его месте, но не нашел для этого таких отдаленных слов. Он и этим вопросом своим очень удивил Караманова.
- Бо-орщу!.. - совсем закривил нос Караманов. - В десять часов утра какой это вам борщ?
А бравый Сутормин положил свою руку на его плечо и протянул очень умиленно:
- Давайте, цвибельклопсик закажем, а?.. Идет? - и, не дожидаясь, что он скажет, застучал ножом по тарелке.
В это время шумно было кругом, несмотря на то, что под люстрой, посередине стола пышно сидел начальник дивизии. Со всех сторон стучали ножами по тарелкам, и всюду метались солдаты с подносами, было уж накурено до синего тумана, а из тумана этого выхватывал глаз то крутую лысину, то блеск погона на крутом плече, то крутую щеку, щедро красную от водки и прогулки по ночным полям.
Около генерала розеткой расселось штаб-офицерство полка, и сияющ был лик полковника Корна, так что нет-нет да и взглядывал на него Иван Васильич: приятно было, что он очень спокоен, ко всем кругом благожелателен, молод еще и так на диво выхолен и так вынослив, что совершенно свеж после бессонной ночи.
Он заметил, что и в околотке, когда кричал генерал, то смотрел на него, на своего начальника, несколько удивленно и непонимающе полковник Корн.
А генерал огрузнел, и еще больше, чем в околотке, набрякло у него подглазье: снизу мешки, сверху бородавки, и между ними тускло что-то чернело... Челюсти же работали больше насчет передних зубов, отчего серые усы все целовались с нахлобученным носом, и серая борода вела себя очень беспорядочно.
Громко говорили все кругом, однако яснее и отчетливей все-таки было то, что капитан Сутормин, подмигивая, пытался втолковать Караманову:
- По полевому уставу, брратец ты мой, - да не по старому, какой ты в юнкерском учил, а по новому, от прошлого года, никакого прикрытия к обозу первого разряда не полагается, а Кубарев взял у меня взвод на прикрытие!.. Понял?!
- Разве не полагается? - спрашивал Караманов.
- Ага!.. Я, бррат, знал ведь, что ты не знаешь!
- А на черта мне это знать?.. Обоз полковой, а не ротный...
Поручик отозвался тоже:
- Не полагается днем, - это так, согласен... А ночное движение... в уставе не сказано...
Подскочивший к столику солдат-буфетный помешал Сутормину установить точно насчет ночных движений и прикрытия: нужно было заказать цвибельклопс на четверых, - и поручик добавил, небрежно утюжа усы:
- А у нас в роте чуть солдат не утонул, черт его знает...
- Ну уж, ну, у-то-нул! - скривил нос Караманов.
- Факт!.. В колодезь упал... Дозорный один...
- До-зор-ный!.. И вытащили?..
- Да колодезь был полный, а шейка, понимаешь ли, узенькая... сам вылез... болван, черт его знает!.. Ну уж мокрый шел, как... бредень!..
И очень довольный, что рассказал занятное так складно, поручик Шорохов посмотрел улыбаясь не только на всех за своим столом, но и на генерала под люстрой.
Цвибельклопс был любимое и дежурное блюдо в полку, - его не пришлось ждать долго, и когда он задымился на столе, Иван Васильич пригляделся несмело к остальным троим и сказал очень для всех неожиданно:
- Может быть... водочки возьмем... графинчик?
- Ого, доктор!.. Брраво, эскулап!.. Угощаете? - подхватил Сутормин.
- Я?.. Да... Отчего же...
- В кои-то веки! - повеселел Караманов.
А Сутормин умиленно положил руку на руку Ивана Васильича, рассыпал свое: "Ррракальство!" - и подмигнул левым глазом.
Но тут Шорохов, сидевший лицом ко входной в собрание двери, протянул командно, как на ученье:
- Ка-ва-лерия... с фронта!
И все оглянулись на дверь, куда он смотрел, и, озадаченно открывши рот, полуподнявшись, увидел Иван Васильич вошедшего в зал полковника Ревашова: колыхался в дыму синем, брякая шпорами, и вот подошел прямо к тому месту стола, где сидел генерал.
Совершенно выпрямился было Иван Васильич, но кинул ему насмешливо Караманов:
- А кто вам командовал "встать", доктор?.. Можете не беспокоиться!..
Но, и садясь, следил Иван Васильич, как здоровался с генералом и Корном и Черепановым Ревашов и как раздвинулась розетка около Горбацкого, чтобы усадить гостя.
- Он с рапортом, как начальник гарнизона, или так? - спросил несмело Иван Васильич Караманова.
- Если бы с рапортом, - мы бы для приличия тоже встали, - ответил тот, а Сутормин добавил:
- Он за ним посылал, кажется, - Горбацкий... Он ему по жене покойной какая-то вода на киселе...
- Десятая, - догадался Шорохов.
Из принесенного солдатом графинчика выпил Иван Васильич еще две рюмки, пробормотавши после второй:
- Чувствую как будто озноб маленький... а спирт - он все-таки согревает...
- Браво, эскулапия! - подмигнул Сутормин, и Иван Васильич вспомнил вдруг, что капитан этот тоже имеет дочь-гимназистку, и спросил зачем-то совершенно неожиданно для Сутормина:
- Как ваша девочка?.. Помню ее... видел... славная такая...
- У меня их две... Вы о которой? - удивился вопросу капитан.
- О старшей это я, о старшей, - сконфузился было, но тут же оправился Иван Васильич.
- Старшая - Катя, а младшая - Варя... Что же им?.. Цветут и благоухают... Тянут с папаши соки...
- Старшая?
- Да и младшая тоже не отстает...
- А она в каком же классе... Катя?
- Да ведь в одном, кажется, с вашей... в шестом... Ррракальство, графинчик наш мал и ничтожен!.. Болтается одна рюмка на дне!
- И той нет! - сказал Караманов, налил себе и поспешно выпил.
На одну минуту, видя, что не знает Сутормин и никто за столом о Еле (да и откуда они могли бы узнать?), на одну минуту всего хотелось забыться Ивану Васильичу, и повторил он по-отцовски благодушно, что сказал бравый капитан с подмигом левого глаза:
- Да-а... тянут соки!.. Тянут... Это так!.. - но не выдержал и минуты забытья.
С Колей было не то... Уволен из гимназии за брошюрки, арестован потом - сидит в тюрьме, ждет высылки куда-то, - не хорошо, но не стыдно, как с Елей!.. Не зря зеленое лицо и глаза красные были у Володи. Некогда было и спросить о Зинаиде Ефимовне: прибежал белобрысый солдатик с потным носом и погнал на разнос к генералу, - но ведь у нее такое плохое сердце, и она тоже не спала ночь - стерегла дочку со своим старым башмаком в кармане...
Ревашов пришелся задом к их столику, и Иван Васильич когда бы ни отрывал глаза от своих в его сторону, - все видел безволосый, гладкий, прочный шар его головы, налитую красную шею и толстую спину, плотно обтянутую мундиром.
Со всех сторон говорили громко, гул от голосов стоял в зале, но только туда, под люстру тянулось ухо, только там говорилось что-то для него значительное, важное... и страшное.
Вот захохотал раскатисто Ревашов на какую-то шутку генерала, конечно - кого же еще? Черепанов не мог бы пошутить, - не умел, а Кубареву шутить при генерале было бы неприлично... - как, отвалившись, плотно упер он толстую спину в спинку стула!.. Вот-вот не выдержит, - треснет и расскочится легкий венский стул!..
Иван Васильич раза два провел ладонью по волосам и, когда почувствовал, что сидеть уж больше не может, отставил от себя тарелку с цвибельклопсом и поднялся.
Мимо столиков нетвердой своей вообще, а теперь, после водки, еще более вихляющейся походкой, продвинулся Иван Васильич к большому столу, к люстре, под бородавчатые генеральские глаза и стал перед красной шеей, толстой спиной и гладкой головой, похожей на шар...
Стал на момент, на два, но уж почувствовал огромную неловкость оттого, что стоит здесь неизвестно зачем, и, наклонившись срыву, сзади, к уху Ревашова, - к плоскому яркому уху, волосатому внутри, - сказал шепотом:
- Я... изумлен, полковник!
Он шел сюда не с тем, - он думал, что просто зайдет несколько сбоку между Ревашовым и Ельцом и скажет первому вслух и отчетливо: "Вы мерзавец!..", но сказалось почему-то это вот - "Я изумлен" - на ухо и шепотом.
Однако и этого было достаточно, чтобы ошеломленно обернулась гладкая, как шар, голова и, тужась, толстая спина поднялась над спинкой стула.
- Доктор Худолей?.. Здравствуйте! - вполголоса сказал Ревашов и протянул руку.
Тут было несколько пар глаз около, любопытно на них обоих глядевших, - и бородавчатые в мешках тоже, - вот почему свою узкую руку сунул Иван Васильич навстречу этой заплывшей руке и сказал:
- Нам надобно поговорить с вами...
Хотел сказать твердо "мне", а сказалось "нам"...
- Нам с вами?.. О чем?.. - спросил было Ревашов, но тут же, извинясь перед генералом, и кивнув Черепанову, и быстро оглядев зал, захватил левой рукой локоть правой руки Худолея и пошел со шпорным лязгом к отворенной двери библиотеки. Иван Васильич всячески пытался не отставать, а идти с ним вровень, чтобы не казалось всем кругом, что он его тащит.
В библиотеке было, конечно, пусто: три желтых шкафа с книгами под стеклом, стол с газетами на деревяшках, и ни одного стула: все были взяты в зал.
- Что же это такое? Послушайте! - начал горячо Иван Васильич, когда увидел себя только вдвоем с Ревашовым.
- Что такое?.. Почему вы волнуетесь? - и Ревашов положил руку на его погон.
- Как почему?.. Как?.. Вы мою дочь... девочку еще... Елю... и что вы сделали с нею?.. В метрески к вам?..
Иван Васильич весь дрожал, и никто бы не узнал теперь его глаз, обычно источавших жалость. Теперь они круглились, мигали часто, порозовели, и из христоподобных волос свисли на лоб и трепались две жидкие пряди.
- Позвольте-с, доктор!.. Вы получили ее письмо?.. Она ведь писала вам, что-о...
Руку свою Ревашов снял с его погона и грудь выпятил.
- Письмо?.. Какое?.. Когда?.. Это говорил мне сейчас Володя, мой сын... Я же был вызван по тревоге!
- А-а, да... Не читали?.. Ну вот, приедете домой, прочитаете... И все узнаете... Вот что: поезжайте прямо домой, а я следом за вами!.. Поезжайте сейчас же!..
Это было сказано командным тоном, точно Иван Васильич был офицер его полка. Ревашов и руку положил было опять на то же место его плеча, но Иван Васильич отступил на шаг и сбросил руку.
- Сейчас же скажите! - повысил он голос. - Я сейчас же хочу узнать это! Я - отец!..
Очень щегольской мундир был на этом большом, плотном старом полковнике, - и, может быть, Еля сама помогала ему его застегивать, помогала надевать эту шашку, как помогала иногда ему, - подавала кушак этот...
- Я прекрасно знаю, что вы - отец, но... ведь мы не приватно тут, послушайте, - а на службе!.. Поезжайте домой, говорю я вам!.. И протрезвитесь... Советую!
Совершенно брезгливо даже было сказано это Ревашовым, и Иван Васильич покраснел вдруг.
- Я не пьян, нет!.. Я хочу только узнать от вас, что вы сделали с моей девочкой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43