Наши люди прослышали, что пану Хмельницкому угрожает баниция, изгнание, только за похищение полковника… А за бегство Богуна как пить дать присудят пану кол…Михайло вскочил со скамьи и, уже не сдерживая себя, закричал:— Боже мой! Где же была стража? Наверное, там была схватка? Я должен немедленно ехать в Чигирин.— Как раз этого вы, пан Хмельницкий, и не сделаете!— А почему, прошу сказать? Баниция? Плевать… Я тут хозяин, должен помочь старосте… Боже мой, за каких-нибудь двое суток столько натворили… А Зиновий, Зиновий!.. — кричал Хмельницкий, порываясь пойти в комнату жены, будто ему не верилось, что его сын уже дома. Но не пошел.Яцко тоже прошелся по темной комнате.— Мы приехали сюда, чтобы предложить пану уряднику помощь, казаки могут переправить вас вместе с семьей поближе к Порогам.— Переправить? Почему это я, представитель королевской власти, должен скрываться от правосудия, когда на землях староства совершаются преступления? Это безрассудство!Возбужденные мужчины не заметили, как из опочивальни в переднюю снова вошла хозяйка, уже уложившая сына в постель. Матрена слышала, как горячился ее муж, и решила вмешаться в разговор.— Стоит ли так нервничать, пан Михайло? Ведь человек не сам это выдумал… На площади Чигирина уже торчат острые колы. Пан подстароста должен посадить на них кого-нибудь, если не устерегли осужденных преступников. Остается отец Кондратий да еще…— Замолчи, Матрена! — оборвал жену Хмельницкий, шагнув к ней.Но Яцко остановил его, преграждая дорогу.— Пани хозяйка правду молвит! — подтвердил казак. — К тому же батюшка Кондратий еще вечером отправился на Сечь. Остался один пан урядник, ему и придется ответить за все… Пану Хмельницкому не следовало бы играть с огнем, а лучше бы послушаться здравого рассудка… Утро уже близко, по еще есть время, чтобы спасти вашу семью, покуда немного прояснится. Судьба изменчива…— Судьба, опять судьба… — будто простонал Хмельницкий, осознав наконец тяжесть своего положения…Теперь уже совсем спокойно они стоя советовались, как поступить. Яцко рассказал, что недовольные казаки уходят за Путивль, пристают к повстанцам Болотникова. Сейчас слепого Богуна с поводырем переправляют в ту же сторону. Лукию с младенцем тоже заберут, перехватив их по пути. Повезут ли их прямо в Россию или оставят у надежных добрых людей, на Левобережье — это будет зависеть от того, удастся ли им благополучно добраться до устья Сулы. Правда, в галере около четырех десятков хорошо вооруженных казаков, многие из которых участвовали в морских боях с турками. Взять таких — нелегкое дело. К тому же сейчас оттуда отозваны коронные войска, готовятся к войне с Московией. Однако нет никакого сомнения в том, что утром подстароста придет в ярость, узнав о бегстве Богуна и Мартынка. Мало того, что гроб, обитый дамасским шелком, стоит пустой, — покойник исчез из церкви и как в воду канул. Развратный пацификатор уже и сейчас свирепствует. О том, принял ли пан Хмельницкий униатскую веру, никому не известно. Люди говорят по-разному. Но и это уже не спасет пана урядника. Молодому подпоручику надо же свалить на кого-нибудь вину, когда его самого могут судить за беспечность и пьянство.Михайло Хмельницкий молчал, слушал, что говорил Яцко, и чувствовал, как все сильнее им овладевает страх. Поколебавшись, он согласился. Правда, предложение Яцка было принято не полностью. Хмельницкий решил выехать с хутора вместе с женой и сыном, но не за Пороги — незачем пятнать себя связью со своевольным казачеством, а в… Переяслав, к самому старосте пану Даниловичу. Пускай он судит его, как подсказывает ему разум, честь и справедливость.В темноте не видно было лиц собеседников, поэтому трудно было судить, какое впечатление произвел на них ответ Хмельницкого. Стоявшая рядом Матрена только тяжко вздохнула. В этом вздохе можно было уловить и скорбь и облегчение.— Воля ваша, пан Михайло, — совсем тихо сказал Яцко, махнув рукой. — Казаки давно уже перестали верить и в рассудительность шляхты, и в справедливость королевской Речи Посполитой… Пану виднее, что считать своеволием казацким, а что шляхетской справедливостью. Для нас важнее спасение семьи… За хозяйством присмотрит старуха Пушкариха, и… мы — пани Матрена может быть спокойна — всем отрядом казаков будем охранять его. Сам я отправлюсь догонять казаков, плывущих на галере, потом поеду в Путивль. А тут в обиду не дадут, хотя они и «своевольные»… Разумно поступите, взяв с собой и Мелашку Семениху. Дай вам бог доброго пути!..Перед рассветом из Субботова выехала небольшая группа всадников, в числе которых были две женщины и один подросток. Отряд поскакал по лесным тропам на северо-запад. На заре за Медвежьим мостом, на опушке Холодноярского леса, они сердечно попрощались с Яцком и поехали дальше по степным малонаезженным дорогам, сбивая густую утреннюю росу с ковыля. 11 Как только Богун, сопровождаемый Мартынком, взошел на галеру, ее сразу оттолкнули веслами от высокого берега. Когда она покачнулась, несколько человек поддержали слепого. Кобзаря никто ни о чем не расспрашивал и не приветствовал, не было произнесено ни единого слова. Слепой все еще держал в руке зубок, откованный кузнецом Никитой, и что-то шептал.Потом Богуна осторожно посадили на какой-то узел, лежавший на дне галеры. Мартынко сел рядом с ним. Непокрытую и разгоряченную голову кобзаря освежал прохладный ночной воздух. Он слышал только учащенное дыхание казаков да стук неосторожно сорвавшегося весла.— Теперь наляжем, хлопцы, на весла! — шепотом скомандовал старший.И тотчас заскрипели десять пар весел в сильных казацких руках, галера рванулась вперед. Богуна обдало ветром. Он покачнулся, пошарил вокруг себя рукой и, обнаружив Мартынка, наклонился к нему и восторженно произнес:— Как на море!Ритмично плескали весла и скрипели ремни на кочетках. Галера быстро плыла по Тясьмину, ловко обходя песчаные косы и отмели. Плыли молча, только изредка шепотом переговаривались между собой гребцы. На рассвете, под прикрытием густого тумана, прошли мимо Крылова. Старший заранее предупредил, — и весла здесь погружали в воду словно крадучись, их скрип стал глуше. Послышались отдаленные крики петухов.Как только миновали Крылов, все облегченно вздохнули. Тясьмин здесь разливался широким гирлом, по бурному течению вихрились пенистые барашки.Днепр! Клочья тумана плыли над рекой. Вдруг как-то сразу посветлело — и могучая водная стихия открылась перед казаками.— Братцы, Днепр! Подменяйте гребцов и налегайте на весла, не жалея сил!.. Ну, пан Федор, наш славный кобзарь, здравствуй! Как самочувствие? Теперь-то мы уже на Днепре, как у себя дома… — не сдерживая голоса, громко произнес старший.Пока шумно менялись местами гребцы, течение подхватило тяжелую галеру и понесло ее, покачивая на водоворотах. Потом не только кочетки, но, казалось, и все суденышко заскрипело своим корпусом, повернувшись наискось, почти против течения. Волны ударили в галеру, кто-то радостно вскрикнул.Впервые за всю дорогу подал голос кобзарь:— Дай бог многие лета братьям казакам, да спасибо и вам, браточки, за спасение… О, слышите? Женщина зовет… Братья, не Лукия ли это?Слепой резко повернулся, прислушиваясь. Притихшие казаки тоже услышали женский крик. Старший, стоя на корме, резко повернул галеру поперек Днепра. В предрассветной мгле, сквозь легкую пелену тумана, едва виднелся маленький челн, который двигался против течения у самого левого берега. Женщина-гребец отталкивалась веслом прямо от илистого дна.— Кажется, моя Лукия, братья казаки!.. Луки-и-я-а! — зычным голосом закричал кобзарь.И в ответ донесся дрожащий голос жены:— Я-а-а!..— Чуть было не миновали, хлопцы, — сказал старший. — Смотри, как быстро она прошла по Тясьмину. Пан Федор, мы собирались еще на Тясьмине нагнать вашу жену с сыном…— С Иваном! — словно далекое эхо, со вздохом откликнулся Богун.Вскоре галера круто развернулась и легко коснулась маленького челна. Гребцы руками схватились за борт этого утлого суденышка. Женщина покачнулась, зашаталась и чуть не упала на ребенка, лежавшего в колыбели на дне челна. Младенец был обвит свивальником, у него в ногах лежал деревянный крюк от колыбели, а сбоку — сверток убогой одежды роженицы.Гребцы осторожно поддержали Лукию и помогли ей с ребенком перелезть через высокий борт казацкой галеры.— Ох, матушка моя, какой же ты немощный стал, голубчик мой Кар… Федор! — приговаривала жена, садясь рядом с мужем.Он протянул руки, крепко прижал к себе Лукию, потом взял из ее рук младенца, который, проснувшись, начал хныкать.— Ну-ка, давай мне этого орла, давай, Лукиюшка, нашего богатыря Иванушку!.. Думаю, что Иваном окрестим его, Лукия. Хорошее, людское имя!..И он прижал к своей груди теплое тельце сына, задумчиво и блаженно всматриваясь незрячими глазами в туманную даль Днепра. Кобзарь пел тихо, словно колыбельную, слегка покачивая малютку: Ой, Днипрэ, наш Днипрэ!Ты наша сыло-о, батьку:Спиваймо з тобою мы писню звытяг!Як пана мы былы, як славу здобулы,Як волю здобудэмо…и вславым життя! Весла скрипели, будто подпевая ему в такт… А жена плакала, прильнув к плечу мужа… В который уже раз перекочевывает эта еще молодая женщина с одного места на другое. В первый раз бежала она из собственной хаты с Волыни, с берегов Буга, спасаясь от расправы за убитого мужем надсмотрщика. В Киевском воеводстве трижды меняла место жительства, похоронила дочь и одна несколько лет разыскивала ослепленного ляхами мужа. Добрые люди нашли его, когда он уже был кобзарем. Бродила с ним из города в город, из села в село, проводя лето в степных просторах, а на зиму переселяясь в хутора. Они не знали человеческой жизни и покоя до тех пор, пока не осели в Субботове. Но и в Субботове недолго пришлось им пожить.Так и уснули все трое — родители, прижавшиеся друг к другу, и дитя, согретое на груди отца, убаюканное песней и солнечным утром.В гирло Сулы вошли, когда солнце уже пробивалось из-за густых прибрежных верб и тополей. 12 Недалеко от Чигирин-Дибровы галеру завели в прибрежные заросли лозы и, как было условлено, стали поджидать Якова. Далеко отсюда до Путивля, а еще дальше до войска Болотникова. Путь к нему проходил через многие города, где стояли не только отряды казаков, но и жолнерская стража. Нужно было подумать и о способах передвижения. За Жовнином их должна была поджидать целая сотня казаков, которую и возглавит атаман Яцко. Из-под Лубен, из старого мгарского монастыря, ныне превращенного в доминиканский, приходил монах-расстрига. Он рассказал, что подневольные люди князя Вишневецкого спрятали в селе Солоницы много оружия, пороха, пуль. Такой груз в Путивль на плечах не понесешь!..В полдень из Чигирин-Дибровы возвратился гонец, посланный туда на разведку. Немного погодя приехал и Яцко с каким-то коренастым моложавого вида мужчиной, обросшим черной бородой. На голове у него из-под брыля соломенной шляпы (укр.)

свисал толстый оселедец, обросший кругом густыми черными волосами. Люди опознали в нем казака-выписчика, который, покоряясь законам королевской Польши, видимо, совсем осел на волости На свободные земли.

, стал гречкосеем хлебопашцем (укр.)

.— Здравствуйте, панове молодцы! — сдержанно обратился Яков к казакам, сняв шапку и проведя ею по поросшему лозой песчаному бугру, на котором его встретили чигиринцы. — Ну, как поживает наш славный батько кобзарь? Эй, пан Федор, здравствуй! Это я, Яцко…— О, здравствуй, казаче! Спасибо тебе, брат, за то, что пособил мне выбраться на волю и спас жену с ребенком… — промолвил кобзарь, протягивая руки к Якову.Как родные, они обнялись и расцеловались, похлопывая друг друга так, что эхо разносилось над рекой.— Бога да добрых людей благодарить надо, брат Федор. Первейшая благодарность пани Хмельницкой и ее сыну, которого отныне казаки Богданом будут звать! Это они надоумили мать Мартынка Семениху да советом и поддержкой помогли ей в этом добром деле… Не пофортунило пани Хмельницкой, дай бог ей счастья…— А что с ней, Яцко? Может, нужно помочь женщине… — спросил Богун, слегка отстраняясь от казака.— За убийство полковника, за похищение его трупа, за побег кобзаря с поводырем… — начал было громко Яцко, но закончил почти шепотом: — Урядника Хмельницкого хотят банитовать, то есть выгнать из дома и хутора, забрав все его имущество, пожитки, а может, и казнят на колу.— Казнят на колу?.. — повторило сразу несколько человек.— Да, хотят казнить… — ответил Яцко. — Разве панам шляхтичам жаль наших людей? На такие плодородные земли, на такой богатый край сколько их зарится и раскрывает свои ненасытные рты. Они бы всех нас уничтожили, лишь бы завладеть нашими землями. Во времена Наливайко и Косинского едва до Белой Церкви дотянулись своими загребущими руками. А теперь с каждым годом, с помощью католического креста, кола да еще виселиц, все дальше распространяют шляхетскую власть, уничтожают наших людей. Теперь уже и до Чигирина добрались. Вместо рассудительного урядника Михайла Хмельницкого поставят какого-нибудь упыря католика, а православную церковь превратят в униатскую.— Сожжем, но не допустим! — закричали казаки.— Нет, сжигать не нужно, братья, это ничего не даст. Вот поможем русским, Болотникову навести порядок в своем царстве, народного царя поставим, а потом вместе с могучим братом — русским народом и навалимся на наших «вашмостей» Вашмость — ваша милость (польск.)

, шляхтичей и короля! Униатских попов и палачей нашего народа посадим на колы и вместе с русским народом будем создавать новую жизнь!..Богун, слушая Яцка, гордо поднял голову и всматривался в даль, словно и забыл о том, что он слепой. Когда же, вздохнув полной грудью, Яцко умолк, с лица Карпа-Федора Богуна сразу исчезла мечтательная улыбка. Обернувшись к Яцку, он спросил:— Неужели так и погиб чигиринский урядник и нельзя спасти его святую жену и сына Богдана?— Хотели было отправить их в Кременчуг или на Низ…— Так что же помешало?— Да сам владелец Субботова, Михайло Хмельницкий… Не поверил он нам, отказался от помощи казаков.— Остался в Субботове ждать позорной баниции?— Да нет. Дело в том, что переяславской казачке, пани Матрене не удалось сделать казака из него, а до шляхтича он, наверное, еще не дорос… Так вот и… поехал Хмельницкий к старосте Даниловичу в Переяслав правды искать…— А Матрена, Яцко, Матрена и Богданко? — взволнованно допытывался Богун.— Вместе с ним поехали, сам провожал их до деревни Медведовки. С ними поехала и мать Мартынка.Все облегченно вздохнули. Молодые казаки стыдливо отворачивались в сторону — Лукия кормила ребенка. Яцко снова заговорил, но уже как старший:— Теперь, брат Федор… Твою Лукию с сыном поселим в Веремеевке, у нашего товарища Прокофия Джулая. Сам там малость поживешь, немного очухаешься, а потом на Левобережье махнешь, людям о нашей правде, о будущей свободе будешь рассказывать. А может… и нам в России понадобишься, позовем… Ну, хлопцы, помогите молодице собрать пожитки да отнесите на подводу, что стоит за лозой… Спасибо, брат Прокофий, поручаем мы тебе наше казацкое богатство — кобзарскую семью… Не забудь, молодица, что ты теперь Федориха. А сейчас прощайте, будьте здоровы! Мы двинемся в путь-дорогу, судьба ждет нас за Путивлем!..Прощались с каждым в отдельности, расцеловались даже с молодицей и маленьким Мартынком. И солнце согревало своими лучами этих искренних, сильных и добрых людей. 13 Всю дорогу до самой Медведовки Михайло Хмельницкий чувствовал себя в обществе решительного казацкого вожака Якова как под надзором, хотя тот и уверял его, что сопровождает их, поскольку ехать по лесным дорогам небезопасно, тем паче ночью.— Всякий народ шатается в наших краях, пан Хмельницкий. Со мной оно как-то спокойнее, меня здесь каждая собака по духу чует, — объяснил Яцко. — Да и по пути мне, в Боровицу хочу наведаться…Яцко без умолку, громко рассказывал о своих былых походах в Ливонию вместе с Самойлом Кишкой. Хмельницкому даже надоело слушать его, время от времени он поглядывал на женщин, несколько раз напоминал сыну, чтобы тот ехал рядом с матерью, проявляя какую-то непонятную неприязнь к своему спасителю. Он познакомился с Яцком сразу же по приезде из Черкасс в Чигирин. Жители Чигирина называли Яцка «отчаянной головой», но уважали его, как бывалого казака, ибо из всех жителей города он один принимал участие в ливонском походе и возвратился здоровым и невредимым, хотя и сильно обносившимся. Люди рассказывали, что воевал он рядом с самим Кишкой, который, по его уверениям, погиб не в бою с врагом, а от предательского удара в спину…Рассказы Яцка мало интересовали Хмельницкого. К тому же, говоря о походах и кровавых сражениях на земле и на море, казак всякий раз возвращался к обязанностям и к поведению урядника Чигиринского староства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55