А насколько я вас понял, он вам нужен.
– Очень бы пригодился, сэр.
– Тогда уговорите его. Я буду с вами откровенен. Наши боксеры обязаны выиграть и на будущий год. Потому что, кроме бокса, мы не блещем ни в чем. Помните об этом. И я хочу, чтобы вы держали команду в форме. Начинайте тренировки. Можете иногда освобождать для этого вторую половину дня. Короче, приступайте уже сейчас. Главное – думать заранее.
– Так точно, сэр, – сказал Хомс. – Скоро приступим.
Но его голос потонул в скрипе выдвигаемого ящика – так обычно давалось понять, что разговор окончен. Подполковник оторвал глаза от стола и вопросительно посмотрел на Хомса, но тот уже поднялся и понес свой стул назад к стене. Что же, по крайней мере подполковник не будет возражать против перевода Старка, а за этим, собственно, Хомс и приходил.
Скрип разбудил спаниеля. Пес поднялся, потянулся, поочередно выгибая лапы, и выкатил розовый язык в широком наглом зевке. Потом облизнулся и укоризненно уставился на Хомса. Тот ответил ему таким же пристальным взглядом и, неожиданно задумавшись, на мгновенье замер. Рука его все еще держалась за спинку стула, а глаза с завистью смотрели на это черное, лоснящееся, откормленное воплощение самодовольства. Пес опять разлегся на паркете и погрузился в ненадолго прерванную дрему. Хомс, спохватившись, оторвал руку от стула и повернулся отдать честь. Обезличенный ритуал на миг перенес его в Вест-Пойнт, напомнил о «службе Богу и Отечеству» и самой своей четкостью как будто снова сблизил с подполковником. Но Хомс знал, что в действительности ничего не изменилось.
– Между прочим, – сказал подполковник, когда Хомс был уже у двери, – а как мисс Карен? Поправляется?
– Ей немного лучше, – повернувшись, ответил Хомс. Глаза подполковника больше не были пустыми, в глубине их, на самом дне, зажглись красноватые огоньки.
– Прелестная женщина, – сказал Делберт. – Жаль, что так редко бывает в клубе. Последний раз я ее видел на вечере генерала Хендрика. Моя супруга на этой неделе устраивает бридж для жен офицеров. И была бы очень рада видеть мисс Карен.
Хомс с усилием покачал головой.
– Она бы с удовольствием, я уверен, – сказал он, – но вряд ли сможет по здоровью. Вы же знаете, сэр, какая она слабенькая. Все эти вечера выбивают ее из колеи.
– Да, да, – кивнул подполковник. – Очень жаль. Я так и сказал жене. А как вы думаете, к вечеру у бригадного генерала она поправится?
– Надеюсь, сэр. Она ужасно расстроится, если пропустит такое событие.
– Да, да, надеюсь, она обязательно придет. Мы все ее очень любим. Очаровательная женщина.
– Благодарю вас, сэр. – Хомс старался не замечать огоньков, рдеющих в глубине глаз подполковника.
– Кстати, капитан, на будущей неделе у меня будет очередной мальчишник. Все там же в клубе, на втором этаже. Вы, естественно, тоже приглашены.
Глаза Хомса снова потемнели, он смущенно улыбнулся.
– Обязательно приду, сэр.
– Да, да. – Подполковник откинул голову назад и рассеянно смотрел на Хомса. – Вот и хорошо. Прекрасно.
Он выдвинул следующий ящик.
Капитан Хомс вышел.
Приглашение на мальчишник слегка подняло ему настроение. Как можно предсказать, кто выиграет чемпионат? Во всяком случае, он пока не угодил в черный список: на мальчишники к подполковнику приглашалась только офицерская элита.
Но в душе он понимал, что приглашение ничего не меняет, и, когда он спускался из штаба, направляясь домой обедать, галерея и лестница больше не убеждали его в незыблемости окружающего мира. Придет день, и он получит новое назначение, может быть даже вернется в Штаты или поедет еще куда-нибудь, где есть кавалерия. Черт его дернул перейти в пехоту ради поездки на Гавайи, в этот райский уголок в Тихом океане, пропади он пропадом!
И все-таки, говорил он себе, не будешь же ты до конца своих дней гнить в Скофилдском гарнизоне. Но что делать сейчас?
Придется поговорить с Карен. Подполковник хочет, чтобы она появилась на вечере у генерала. Как-нибудь надо ее уломать. Что ей стоит быть поласковее с этим старым козлом? Он тогда наверняка получит майора, даже если его боксеры проиграют и в этом году, и в следующем. Он же не просит, чтобы она с Делбертом переспала или еще бог знает что. Просто чуть-чуть внимания.
В воротах он машинально отдал честь солдатам, возвращавшимся из гарнизонной лавки, перешел улицу и зашагал к своему дому.
6
Карен сосредоточенно расчесывала свои длинные светлые волосы, когда вдруг хлопнула дверь и на кухне послышались тяжелые шаги Хомса.
Она расчесывала волосы уже почти час, целиком отдаваясь этому бездумному занятию, дарившему ей чисто физическое наслаждение; наконец-то избавленная от неотвязных мыслей о свободе, она ощущала лишь свои волосы: пряди длинных золотистых нитей струились между жесткими зубьями гребня, погружая ее в желанное забытье, унося прочь от всего окружающего, в далекий мир, где не существовало ничего, кроме зеркала, в котором ритмично двигалась рука – единственное, что не умирало в Карен в эти минуты.
Поэтому-то она так любила расчесывать волосы. И любила готовить – по той же причине. Когда бывало настроение, она готовила удивительные блюда. И она запоем читала. Поневоле научилась получать удовольствие даже от плохих книг. Офицерские жены, как правило, скроены по несколько иному образцу.
Хомс ввалился в комнату, даже не сняв шляпы.
– Ты здесь? – виновато сказал он. – Привет. Я не знал, что ты дома. Я только переодеться.
Карен взяла со столика гребень и снова начала расчесывать волосы.
– Машина же во дворе, – сказала она.
– Да? Я не заметил.
– Я утром заходила в роту, искала тебя.
– Зачем? Ты же знаешь, я этого не люблю. Там солдатня, и тебе там нечего делать.
– Я хотела попросить тебя кое-что купить, – соврала она. – Думала, ты будешь на месте.
– Мне надо было сначала уладить несколько дел, – соврал Хомс. Он развязал галстук, бросил его на кровать и, взяв сапожный рожок, сел разуваться. Карен молчала. – Что в этом такого? Ты что, недовольна? – спросил он.
– Нисколько, – сказала она. – Я не имею права ни о чем тебя спрашивать. Я помню наш уговор.
– Тогда зачем об этом говорить?
– Чтобы ты понял, что я не такая дура, как ты думаешь. Ты ведь всех женщин считаешь дурами.
Хомс поставил сапоги у кровати, снял пропотевшую рубашку и бриджи.
– Ты это к чему? Сейчас-то в чем ты меня обвиняешь?
– Ни в чем. – Карен улыбнулась. – Сколько у тебя женщин, это давно не мое дело, верно? Но, господи, неужели так трудно хотя бы раз в жизни честно признаться?
– Началось! – Он раздраженно повысил голос. Половина удовольствия от предстоящего свидания и прогулки на лошадях была испорчена. – Перестань! Я зашел домой переодеться и поесть. Только и всего.
– Ты ведь, кажется, вообще не знал, что я дома, – сказала она.
– Да, не знал! Просто подумал, а вдруг ты дома, – неуклюже вывернулся он, злясь, что она поймала его на вранье. – Черт знает что! Какие женщины?! С чего ты опять завелась?! Сколько можно повторять – нет у меня никаких женщин!
– Дейне, я не полная идиотка.
Она засмеялась, глядя в зеркало, и тут же оборвала смех, пораженная ненавистью, исказившей ее лицо.
– Были бы у меня другие женщины, – сказал Хомс, надевая свежие носки, и голос у него дрогнул от жалости к себе, – думаешь, я бы сам не признался? Что мне за смысл от тебя скрывать? Тем более при наших теперешних отношениях, – с горечью добавил он. – Какое ты имеешь право все время меня обвинять?
– Какое право? – переспросила Карен, глядя на него в зеркало.
Хомс съежился под беспощадным взглядом ее глаз.
– О господи, – подавленно сказал он. – Опять ты о том же. Что мне теперь, всю жизнь себя казнить? Я тысячу раз тебе объяснял: это была случайность.
– И значит, можно считать, что все в порядке, – сказала она. – Значит, все прошло, и мы можем делать вид, что вообще ничего не было.
– Да не говорил я этого! – закричал Хомс. – Я же понимаю, чего тебе это стоило. Но откуда я мог знать? А когда узнал, было уже поздно. Да, виноват, прости. Что мне еще сказать?
Он посмотрел на нее в зеркало, притворяясь, что возмущен, но тотчас опустил глаза. Сброшенная на пол форма темнела пятнами пота, и ему стало стыдно, что его тело выделяет эту грязную влагу.
– Прошу тебя, Дейне, не надо. – В голосе Карен зазвенело отчаяние. – Ты знаешь, я не выношу эту тему. Я стараюсь забыть.
– Ладно, – сказал Хомс. – Ты сама начала. Я тоже не люблю об этом вспоминать, но ни тебе, ни мне все равно не забыть. Я живу с этим уже восемь лет.
Он устало поднялся и, сознавая, что проиграл этот раунд, пошел за свежей формой в чулан. О свидании он думал уже без всякого удовольствия, заранее жалея потерянное время.
– Я тоже с этим живу, – бросила Карен ему вслед. – Ты-то еще легко отделался. На тебе хоть следов не осталось.
Украдкой, чтобы он не увидел, она опустила руку себе на живот, скользнула пальцами вниз и нащупала твердый рубец шрама.
Переодеваясь, Хомс решил, что все-таки поедет на свидание, черт с ним, с плохим настроением, и вообще катись все к черту – он прихватит с собой бутылку. Борясь с неприятным предчувствием, он храбро улыбнулся в пустоту.
Когда он вернулся в спальню в свежем белье, происшедшая в нем перемена была разительна. Чувство вины и уныние исчезли, сменившись уверенностью. Он напустил на себя грустный вид побитой собаки – такая тактика обороны всегда помогала ему обратить собственное поражение в победу.
Карен тотчас разгадала его обычный ход. В зеркало ей было видно Хомса: крепкий, волосатый, ноги карикатурно кривые от многих часов, проведенных в седле – в Блиссе он был капитаном команды поло, – курчавые черные волосы на груди упруго оттопыривают нижнюю рубашку, точно мягкая набивка. В окаймленном густой бородой лице грубая плотская чувственность похотливого монаха и та же страдальческая гордыня. Он брил шею только под воротничком, и черные завитки волос устремлялись с груди к выбритой шее, как языки пламени к воронке дымохода. Тошнота большой скользкой рыбиной трепыхнулась у нее в желудке от вида этого человека, ее мужа. Она подвинулась на край банкетки перед туалетным столиком, чтобы не видеть в зеркале его отражение.
– Я утром был у Делберта, – сказал Хомс. – Он спрашивал, будем ли мы на вечере у Хендрика.
Его массивный подбородок был решительно выпячен. Спокойно наблюдая за ней и надевая бриджи, он как бы случайно встал так, чтобы она снова видела его в зеркале.
Карен следила за его движениями и, хотя уже знала, что будет дальше, не могла совладать со своими нервами, вибрирующими, как струны под пальцами гитариста.
– Нам придется пойти, – продолжал он. – Никак не отвертеться. Его жена снова устраивает дамский чай, но от этого я сумел тебя избавить.
– От вечера у генерала тоже можешь избавить, – сказала Карен, но ее голос утратил твердость и звучал неуверенно. – Если тебе так хочется, иди один.
– Я не могу каждый раз ходить один, – уныло сказал Хомс.
– Можешь. Скажешь им, что я больна, тем более что это правда. Пусть думают, что я еле жива – это тоже недалеко от истины, и твоя совесть может быть чиста.
– Симмонса сняли с футбола, – сказал он. – Освободилась майорская должность. Старик сначала мне на это намекнул, а уж потом спросил, пойдешь ты на вечер или нет.
– Ты же помнишь, последний раз он чуть не разорвал на мне платье.
– Он тогда слегка перепил. Он ничего такого не имел в виду.
– Надеюсь, – язвительно сказала Карен. – Если бы мне захотелось с кем-то переспать, я бы нашла себе настоящего мужчину, а не эту пивную бочку.
– Я серьезно. – Хомс перекалывал значок пехоты с грязной рубашки на чистую. – Будь ты со Стариком поприветливее, это многое бы решило, особенно сейчас, когда убрали Симмонса.
– Я и так помогаю тебе чем могу. Ты сам знаешь. Меня воротит от всех этих офицерских вечеринок. Я хожу на них только ради тебя. Играю роль любящей жены, как мы и договаривались. Но ради твоей карьеры спать с Делбертом! Не надейся.
– Никто тебя об этом не просит. Разве так трудно быть с ним чуть-чуть поласковее?
– С этим старым бабником? Меня от него тошнит.
Она машинально взяла со стола гребень и снова начала рассеянно водить им по волосам.
– Ну потошнит немного, потерпи – майорская должность того стоит, – просительно сказал Хомс. – Мы вот-вот вступим в войну, а когда она кончится, нынешние майоры с дипломами Вест-Пойнта будут генералами. От тебя всего лишь требуется улыбаться ему и слушать байки про его деда.
– Ему улыбнешься, а он думает, это приглашение залезть под юбку. У него жена есть. Чего ему не хватает?
– Действительно, чего? – ядовито заметил Хомс.
Карен вздрогнула, хотя и понимала, что обвинение носит чисто теоретический характер. Он изображал сейчас несчастного, страдающего любовника, и от этого внутри у нее все дрожало.
– Но ведь у нас с тобой уговор, – грустно напомнил Хомс.
– Хорошо, – сказала она. – Хорошо. Я пойду на этот вечер. Все. Давай о чем-нибудь другом.
– А что у нас на обед? Я голодный как черт. И день сегодня был жуткий. У Делберта просидел бог знает сколько. Он кого хочешь заговорит до полусмерти. Потом еще три часа воевал с поваром и с этим переведенным, Пруитом. – Он внимательно посмотрел на нее. – Меня такие вещи совершенно выматывают.
Она подождала, пока он кончит говорить.
– Сегодня у прислуги выходной, ты же знаешь.
Хомс досадливо поморщился:
– Разве? Фу ты, черт! А какой сегодня день? Четверг? Я думал, среда. – Он с надеждой посмотрел на часы, потом пожал плечами: – Что же делать, в клуб идти уже поздно. А может, еще успею?
Карен под его пристальным взглядом продолжала расчесывать волосы, чтобы заглушить в себе чувство вины – она даже не предложила приготовить ему поесть. Он никогда не обедал дома, в их уговор не входило, чтобы она готовила ему обед, но все равно она сейчас чувствовала себя бессердечной преступницей.
– Что ж, придется перехватить какой-нибудь паршивый бутерброд в гарнизонке, – покорно сказал Хомс, переминаясь с ноги на ногу. Еще немного постоял, потом сел на кровать. – А ты что будешь есть? – опросил он с видом человека, стыдливо напрашивающегося в гости.
– Себе я обычно варю только суп. – Карен тяжело вздохнула.
– Вот как. Я суп не ем, ты же знаешь.
– Ты меня спросил, я ответила, – сказала она, стараясь не сорваться на крик. – Я действительно готовлю себе только суп. Зачем мне врать?
Хомс поспешно встал.
– Ну что ты, что ты, дорогая, не нервничай. Я вполне могу поесть в гарнизонке, ничего страшного. Ты же знаешь, тебе вредно волноваться. Не нервничай, а то опять разболеешься и будешь лежать.
– Я здорова, – возразила она. – Не делай из меня инвалидку.
Он не имел права называть ее «дорогая», не имел права произносить при ней это слово, думала она. И тем не менее, когда они ссорились, он каждый раз делал это, и слово «дорогая» булавкой прикалывало ее к сукну рядом с другими бабочками его коллекции. Она представила себе, как поднимается из-за туалетного столика, говорит ему все, что о нем думает, собирает вещи и уходит – она будет жить собственной жизнью, будет сама себя содержать. Она найдет работу, снимет квартиру… Какую работу? На что ты способна в твоем нынешнем состоянии? Да и что ты умеешь? Только быть женой.
– Ты же знаешь, дорогая, какие у тебя слабые нервы, – говорил в это время Хомс. – Прошу тебя, не надо волноваться. Главное, не расстраивайся.
Он подошел к ней сзади, успокаивающим жестом положил руки ей на плечи, легонько сжал их и ласково заглянул в глаза, отраженные в зеркале.
Карен чувствовала на себе его руки, чувствовала, как они удерживают ее на месте, сковывают, точно так же как давно сковали всю ее жизнь, и на нее накатил панический ужас, как когда-то в детстве: однажды в лесу она зацепилась за колючую проволоку и, хотя знала, что сейчас подоспеет мать и выручит ее, рвалась и металась, пока наконец не сумела освободиться, оставив на проволоке половину платья.
– Вот так, молодец, – улыбнулся Хомс. – Ты приготовь себе что хочешь, как будто меня здесь нет. А я с тобой поем. Договорились?
– Я могу сделать тебе гренки с сыром, – безвольно сказала она.
– Отлично, – улыбнулся он. – Сыр – это прекрасно.
Он пошел за ней на кухню и, пока она готовила, сидел за кухонным столом и не отрываясь смотрел на нее. Когда она отмеряла ложкой кофе, его глаза следили за ней с заботливым участием. Когда она смазывала сковородку маслом и ставила в духовку, его глаза бережно охраняли ее. Карен гордилась своим умением готовить, это было единственное искусство, которым она владела: стряпала она вкусно и быстро, без лишней суеты. Но сейчас почему-то забыла про кофе, и он убежал. Схватила горячий кофейник и обожгла руку.
Хомс молнией метнулся с посудным полотенцем к плите вытереть лужу.
– Ничего, ничего, – сказал он. – Наплевать. Я сейчас все вытру. Сядь. Ты устала.
Карен поднесла руки к лицу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Очень бы пригодился, сэр.
– Тогда уговорите его. Я буду с вами откровенен. Наши боксеры обязаны выиграть и на будущий год. Потому что, кроме бокса, мы не блещем ни в чем. Помните об этом. И я хочу, чтобы вы держали команду в форме. Начинайте тренировки. Можете иногда освобождать для этого вторую половину дня. Короче, приступайте уже сейчас. Главное – думать заранее.
– Так точно, сэр, – сказал Хомс. – Скоро приступим.
Но его голос потонул в скрипе выдвигаемого ящика – так обычно давалось понять, что разговор окончен. Подполковник оторвал глаза от стола и вопросительно посмотрел на Хомса, но тот уже поднялся и понес свой стул назад к стене. Что же, по крайней мере подполковник не будет возражать против перевода Старка, а за этим, собственно, Хомс и приходил.
Скрип разбудил спаниеля. Пес поднялся, потянулся, поочередно выгибая лапы, и выкатил розовый язык в широком наглом зевке. Потом облизнулся и укоризненно уставился на Хомса. Тот ответил ему таким же пристальным взглядом и, неожиданно задумавшись, на мгновенье замер. Рука его все еще держалась за спинку стула, а глаза с завистью смотрели на это черное, лоснящееся, откормленное воплощение самодовольства. Пес опять разлегся на паркете и погрузился в ненадолго прерванную дрему. Хомс, спохватившись, оторвал руку от стула и повернулся отдать честь. Обезличенный ритуал на миг перенес его в Вест-Пойнт, напомнил о «службе Богу и Отечеству» и самой своей четкостью как будто снова сблизил с подполковником. Но Хомс знал, что в действительности ничего не изменилось.
– Между прочим, – сказал подполковник, когда Хомс был уже у двери, – а как мисс Карен? Поправляется?
– Ей немного лучше, – повернувшись, ответил Хомс. Глаза подполковника больше не были пустыми, в глубине их, на самом дне, зажглись красноватые огоньки.
– Прелестная женщина, – сказал Делберт. – Жаль, что так редко бывает в клубе. Последний раз я ее видел на вечере генерала Хендрика. Моя супруга на этой неделе устраивает бридж для жен офицеров. И была бы очень рада видеть мисс Карен.
Хомс с усилием покачал головой.
– Она бы с удовольствием, я уверен, – сказал он, – но вряд ли сможет по здоровью. Вы же знаете, сэр, какая она слабенькая. Все эти вечера выбивают ее из колеи.
– Да, да, – кивнул подполковник. – Очень жаль. Я так и сказал жене. А как вы думаете, к вечеру у бригадного генерала она поправится?
– Надеюсь, сэр. Она ужасно расстроится, если пропустит такое событие.
– Да, да, надеюсь, она обязательно придет. Мы все ее очень любим. Очаровательная женщина.
– Благодарю вас, сэр. – Хомс старался не замечать огоньков, рдеющих в глубине глаз подполковника.
– Кстати, капитан, на будущей неделе у меня будет очередной мальчишник. Все там же в клубе, на втором этаже. Вы, естественно, тоже приглашены.
Глаза Хомса снова потемнели, он смущенно улыбнулся.
– Обязательно приду, сэр.
– Да, да. – Подполковник откинул голову назад и рассеянно смотрел на Хомса. – Вот и хорошо. Прекрасно.
Он выдвинул следующий ящик.
Капитан Хомс вышел.
Приглашение на мальчишник слегка подняло ему настроение. Как можно предсказать, кто выиграет чемпионат? Во всяком случае, он пока не угодил в черный список: на мальчишники к подполковнику приглашалась только офицерская элита.
Но в душе он понимал, что приглашение ничего не меняет, и, когда он спускался из штаба, направляясь домой обедать, галерея и лестница больше не убеждали его в незыблемости окружающего мира. Придет день, и он получит новое назначение, может быть даже вернется в Штаты или поедет еще куда-нибудь, где есть кавалерия. Черт его дернул перейти в пехоту ради поездки на Гавайи, в этот райский уголок в Тихом океане, пропади он пропадом!
И все-таки, говорил он себе, не будешь же ты до конца своих дней гнить в Скофилдском гарнизоне. Но что делать сейчас?
Придется поговорить с Карен. Подполковник хочет, чтобы она появилась на вечере у генерала. Как-нибудь надо ее уломать. Что ей стоит быть поласковее с этим старым козлом? Он тогда наверняка получит майора, даже если его боксеры проиграют и в этом году, и в следующем. Он же не просит, чтобы она с Делбертом переспала или еще бог знает что. Просто чуть-чуть внимания.
В воротах он машинально отдал честь солдатам, возвращавшимся из гарнизонной лавки, перешел улицу и зашагал к своему дому.
6
Карен сосредоточенно расчесывала свои длинные светлые волосы, когда вдруг хлопнула дверь и на кухне послышались тяжелые шаги Хомса.
Она расчесывала волосы уже почти час, целиком отдаваясь этому бездумному занятию, дарившему ей чисто физическое наслаждение; наконец-то избавленная от неотвязных мыслей о свободе, она ощущала лишь свои волосы: пряди длинных золотистых нитей струились между жесткими зубьями гребня, погружая ее в желанное забытье, унося прочь от всего окружающего, в далекий мир, где не существовало ничего, кроме зеркала, в котором ритмично двигалась рука – единственное, что не умирало в Карен в эти минуты.
Поэтому-то она так любила расчесывать волосы. И любила готовить – по той же причине. Когда бывало настроение, она готовила удивительные блюда. И она запоем читала. Поневоле научилась получать удовольствие даже от плохих книг. Офицерские жены, как правило, скроены по несколько иному образцу.
Хомс ввалился в комнату, даже не сняв шляпы.
– Ты здесь? – виновато сказал он. – Привет. Я не знал, что ты дома. Я только переодеться.
Карен взяла со столика гребень и снова начала расчесывать волосы.
– Машина же во дворе, – сказала она.
– Да? Я не заметил.
– Я утром заходила в роту, искала тебя.
– Зачем? Ты же знаешь, я этого не люблю. Там солдатня, и тебе там нечего делать.
– Я хотела попросить тебя кое-что купить, – соврала она. – Думала, ты будешь на месте.
– Мне надо было сначала уладить несколько дел, – соврал Хомс. Он развязал галстук, бросил его на кровать и, взяв сапожный рожок, сел разуваться. Карен молчала. – Что в этом такого? Ты что, недовольна? – спросил он.
– Нисколько, – сказала она. – Я не имею права ни о чем тебя спрашивать. Я помню наш уговор.
– Тогда зачем об этом говорить?
– Чтобы ты понял, что я не такая дура, как ты думаешь. Ты ведь всех женщин считаешь дурами.
Хомс поставил сапоги у кровати, снял пропотевшую рубашку и бриджи.
– Ты это к чему? Сейчас-то в чем ты меня обвиняешь?
– Ни в чем. – Карен улыбнулась. – Сколько у тебя женщин, это давно не мое дело, верно? Но, господи, неужели так трудно хотя бы раз в жизни честно признаться?
– Началось! – Он раздраженно повысил голос. Половина удовольствия от предстоящего свидания и прогулки на лошадях была испорчена. – Перестань! Я зашел домой переодеться и поесть. Только и всего.
– Ты ведь, кажется, вообще не знал, что я дома, – сказала она.
– Да, не знал! Просто подумал, а вдруг ты дома, – неуклюже вывернулся он, злясь, что она поймала его на вранье. – Черт знает что! Какие женщины?! С чего ты опять завелась?! Сколько можно повторять – нет у меня никаких женщин!
– Дейне, я не полная идиотка.
Она засмеялась, глядя в зеркало, и тут же оборвала смех, пораженная ненавистью, исказившей ее лицо.
– Были бы у меня другие женщины, – сказал Хомс, надевая свежие носки, и голос у него дрогнул от жалости к себе, – думаешь, я бы сам не признался? Что мне за смысл от тебя скрывать? Тем более при наших теперешних отношениях, – с горечью добавил он. – Какое ты имеешь право все время меня обвинять?
– Какое право? – переспросила Карен, глядя на него в зеркало.
Хомс съежился под беспощадным взглядом ее глаз.
– О господи, – подавленно сказал он. – Опять ты о том же. Что мне теперь, всю жизнь себя казнить? Я тысячу раз тебе объяснял: это была случайность.
– И значит, можно считать, что все в порядке, – сказала она. – Значит, все прошло, и мы можем делать вид, что вообще ничего не было.
– Да не говорил я этого! – закричал Хомс. – Я же понимаю, чего тебе это стоило. Но откуда я мог знать? А когда узнал, было уже поздно. Да, виноват, прости. Что мне еще сказать?
Он посмотрел на нее в зеркало, притворяясь, что возмущен, но тотчас опустил глаза. Сброшенная на пол форма темнела пятнами пота, и ему стало стыдно, что его тело выделяет эту грязную влагу.
– Прошу тебя, Дейне, не надо. – В голосе Карен зазвенело отчаяние. – Ты знаешь, я не выношу эту тему. Я стараюсь забыть.
– Ладно, – сказал Хомс. – Ты сама начала. Я тоже не люблю об этом вспоминать, но ни тебе, ни мне все равно не забыть. Я живу с этим уже восемь лет.
Он устало поднялся и, сознавая, что проиграл этот раунд, пошел за свежей формой в чулан. О свидании он думал уже без всякого удовольствия, заранее жалея потерянное время.
– Я тоже с этим живу, – бросила Карен ему вслед. – Ты-то еще легко отделался. На тебе хоть следов не осталось.
Украдкой, чтобы он не увидел, она опустила руку себе на живот, скользнула пальцами вниз и нащупала твердый рубец шрама.
Переодеваясь, Хомс решил, что все-таки поедет на свидание, черт с ним, с плохим настроением, и вообще катись все к черту – он прихватит с собой бутылку. Борясь с неприятным предчувствием, он храбро улыбнулся в пустоту.
Когда он вернулся в спальню в свежем белье, происшедшая в нем перемена была разительна. Чувство вины и уныние исчезли, сменившись уверенностью. Он напустил на себя грустный вид побитой собаки – такая тактика обороны всегда помогала ему обратить собственное поражение в победу.
Карен тотчас разгадала его обычный ход. В зеркало ей было видно Хомса: крепкий, волосатый, ноги карикатурно кривые от многих часов, проведенных в седле – в Блиссе он был капитаном команды поло, – курчавые черные волосы на груди упруго оттопыривают нижнюю рубашку, точно мягкая набивка. В окаймленном густой бородой лице грубая плотская чувственность похотливого монаха и та же страдальческая гордыня. Он брил шею только под воротничком, и черные завитки волос устремлялись с груди к выбритой шее, как языки пламени к воронке дымохода. Тошнота большой скользкой рыбиной трепыхнулась у нее в желудке от вида этого человека, ее мужа. Она подвинулась на край банкетки перед туалетным столиком, чтобы не видеть в зеркале его отражение.
– Я утром был у Делберта, – сказал Хомс. – Он спрашивал, будем ли мы на вечере у Хендрика.
Его массивный подбородок был решительно выпячен. Спокойно наблюдая за ней и надевая бриджи, он как бы случайно встал так, чтобы она снова видела его в зеркале.
Карен следила за его движениями и, хотя уже знала, что будет дальше, не могла совладать со своими нервами, вибрирующими, как струны под пальцами гитариста.
– Нам придется пойти, – продолжал он. – Никак не отвертеться. Его жена снова устраивает дамский чай, но от этого я сумел тебя избавить.
– От вечера у генерала тоже можешь избавить, – сказала Карен, но ее голос утратил твердость и звучал неуверенно. – Если тебе так хочется, иди один.
– Я не могу каждый раз ходить один, – уныло сказал Хомс.
– Можешь. Скажешь им, что я больна, тем более что это правда. Пусть думают, что я еле жива – это тоже недалеко от истины, и твоя совесть может быть чиста.
– Симмонса сняли с футбола, – сказал он. – Освободилась майорская должность. Старик сначала мне на это намекнул, а уж потом спросил, пойдешь ты на вечер или нет.
– Ты же помнишь, последний раз он чуть не разорвал на мне платье.
– Он тогда слегка перепил. Он ничего такого не имел в виду.
– Надеюсь, – язвительно сказала Карен. – Если бы мне захотелось с кем-то переспать, я бы нашла себе настоящего мужчину, а не эту пивную бочку.
– Я серьезно. – Хомс перекалывал значок пехоты с грязной рубашки на чистую. – Будь ты со Стариком поприветливее, это многое бы решило, особенно сейчас, когда убрали Симмонса.
– Я и так помогаю тебе чем могу. Ты сам знаешь. Меня воротит от всех этих офицерских вечеринок. Я хожу на них только ради тебя. Играю роль любящей жены, как мы и договаривались. Но ради твоей карьеры спать с Делбертом! Не надейся.
– Никто тебя об этом не просит. Разве так трудно быть с ним чуть-чуть поласковее?
– С этим старым бабником? Меня от него тошнит.
Она машинально взяла со стола гребень и снова начала рассеянно водить им по волосам.
– Ну потошнит немного, потерпи – майорская должность того стоит, – просительно сказал Хомс. – Мы вот-вот вступим в войну, а когда она кончится, нынешние майоры с дипломами Вест-Пойнта будут генералами. От тебя всего лишь требуется улыбаться ему и слушать байки про его деда.
– Ему улыбнешься, а он думает, это приглашение залезть под юбку. У него жена есть. Чего ему не хватает?
– Действительно, чего? – ядовито заметил Хомс.
Карен вздрогнула, хотя и понимала, что обвинение носит чисто теоретический характер. Он изображал сейчас несчастного, страдающего любовника, и от этого внутри у нее все дрожало.
– Но ведь у нас с тобой уговор, – грустно напомнил Хомс.
– Хорошо, – сказала она. – Хорошо. Я пойду на этот вечер. Все. Давай о чем-нибудь другом.
– А что у нас на обед? Я голодный как черт. И день сегодня был жуткий. У Делберта просидел бог знает сколько. Он кого хочешь заговорит до полусмерти. Потом еще три часа воевал с поваром и с этим переведенным, Пруитом. – Он внимательно посмотрел на нее. – Меня такие вещи совершенно выматывают.
Она подождала, пока он кончит говорить.
– Сегодня у прислуги выходной, ты же знаешь.
Хомс досадливо поморщился:
– Разве? Фу ты, черт! А какой сегодня день? Четверг? Я думал, среда. – Он с надеждой посмотрел на часы, потом пожал плечами: – Что же делать, в клуб идти уже поздно. А может, еще успею?
Карен под его пристальным взглядом продолжала расчесывать волосы, чтобы заглушить в себе чувство вины – она даже не предложила приготовить ему поесть. Он никогда не обедал дома, в их уговор не входило, чтобы она готовила ему обед, но все равно она сейчас чувствовала себя бессердечной преступницей.
– Что ж, придется перехватить какой-нибудь паршивый бутерброд в гарнизонке, – покорно сказал Хомс, переминаясь с ноги на ногу. Еще немного постоял, потом сел на кровать. – А ты что будешь есть? – опросил он с видом человека, стыдливо напрашивающегося в гости.
– Себе я обычно варю только суп. – Карен тяжело вздохнула.
– Вот как. Я суп не ем, ты же знаешь.
– Ты меня спросил, я ответила, – сказала она, стараясь не сорваться на крик. – Я действительно готовлю себе только суп. Зачем мне врать?
Хомс поспешно встал.
– Ну что ты, что ты, дорогая, не нервничай. Я вполне могу поесть в гарнизонке, ничего страшного. Ты же знаешь, тебе вредно волноваться. Не нервничай, а то опять разболеешься и будешь лежать.
– Я здорова, – возразила она. – Не делай из меня инвалидку.
Он не имел права называть ее «дорогая», не имел права произносить при ней это слово, думала она. И тем не менее, когда они ссорились, он каждый раз делал это, и слово «дорогая» булавкой прикалывало ее к сукну рядом с другими бабочками его коллекции. Она представила себе, как поднимается из-за туалетного столика, говорит ему все, что о нем думает, собирает вещи и уходит – она будет жить собственной жизнью, будет сама себя содержать. Она найдет работу, снимет квартиру… Какую работу? На что ты способна в твоем нынешнем состоянии? Да и что ты умеешь? Только быть женой.
– Ты же знаешь, дорогая, какие у тебя слабые нервы, – говорил в это время Хомс. – Прошу тебя, не надо волноваться. Главное, не расстраивайся.
Он подошел к ней сзади, успокаивающим жестом положил руки ей на плечи, легонько сжал их и ласково заглянул в глаза, отраженные в зеркале.
Карен чувствовала на себе его руки, чувствовала, как они удерживают ее на месте, сковывают, точно так же как давно сковали всю ее жизнь, и на нее накатил панический ужас, как когда-то в детстве: однажды в лесу она зацепилась за колючую проволоку и, хотя знала, что сейчас подоспеет мать и выручит ее, рвалась и металась, пока наконец не сумела освободиться, оставив на проволоке половину платья.
– Вот так, молодец, – улыбнулся Хомс. – Ты приготовь себе что хочешь, как будто меня здесь нет. А я с тобой поем. Договорились?
– Я могу сделать тебе гренки с сыром, – безвольно сказала она.
– Отлично, – улыбнулся он. – Сыр – это прекрасно.
Он пошел за ней на кухню и, пока она готовила, сидел за кухонным столом и не отрываясь смотрел на нее. Когда она отмеряла ложкой кофе, его глаза следили за ней с заботливым участием. Когда она смазывала сковородку маслом и ставила в духовку, его глаза бережно охраняли ее. Карен гордилась своим умением готовить, это было единственное искусство, которым она владела: стряпала она вкусно и быстро, без лишней суеты. Но сейчас почему-то забыла про кофе, и он убежал. Схватила горячий кофейник и обожгла руку.
Хомс молнией метнулся с посудным полотенцем к плите вытереть лужу.
– Ничего, ничего, – сказал он. – Наплевать. Я сейчас все вытру. Сядь. Ты устала.
Карен поднесла руки к лицу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111