После этого долго занимались ложными выпадами и подтягиванием «невыразимых», – вследствие отсутствия подтяжек, – а затем малорослый (который несомненно был добродетельным персонажем, ибо всегда одерживал верх) начал неистовое наступление и сошелся с рослым грудь с грудью, а рослый после безуспешного сопротивления упал и в страшных мучениях испустил дух, в то время как малорослый поставил ногу ему на грудь и просверлил в нем дыру насквозь.
– Вас будут не один раз вызывачь на бис, если вы, ребята, постараетесь, – сказал мистер Крамльс. – А теперь отдышитесь и переоденьтесь.
Обратившись с такими словами к участникам поединка, он приветствовал затем Николаса, который обнаружил, что лицо у мистера Крамльса вполне отвечало размерам его тела, что у него очень толстая нижняя губа, хриплый голос, словно он имел привычку очень много кричать, и очень короткие черные волосы, обритые почти до самой макушки, – для того (как узнал он впоследствии), чтобы легче было надевать характерные парики любой формы и фасона.
– Что вы об этом скажете, сэр? – осведомился мистер Крамльс.
– Очень хорошо, превосходно! – ответил Николас.
– Верно, вы не часто видите таких ребят, как эти,сказал мистер Крамльс.
Николас согласился, добавив, что если бы они были больше под пару…
– Под пару? – воскликнул мистер Крамльс.
– Я хочу сказать – если бы они были приблизительно одного роста,пояснил Николас.
– Одного роста! – повторил мистер Крамльс. – Да ведь вся суть поединка в том, чтобы разница между ними была один-два фута! Как можете вы без надувательства завоевать симпатию зрителей, если малорослый не сражается против верзилы или – еще лучше – если не сражается один против пятерых? Но для этого у нас в нашей труппе не хватает людей!
– Понимаю, – ответил Николас. – Прошу прощения. Признаюсь, мне это не пришло в голову.
– В этом все дело, – сказал мистер Крамльс. – Послезавтра я начинаю выступать в Портсмуте. Если вы направляетесь туда, загляните в театр и посмотрите, как идут дела.
Николас обещал это исполнить в случае возможности и, придвинув стул поближе к очагу, тотчас завязал разговор с директором. Тот был очень разговорчив и общителен, быть может не только по природным наклонностям, но и под влиянием больших глотков виски с водой и больших понюшек табаку, который он доставал из бурого бумажного пакета, находившегося в жилетном кармане. Он без всяких умолчаний поведал о своих делах и пространно сообщил о достоинствах своей труппы и о талантах своей семьи: оба подростка с палашами являлись почтенными членами той и другой. По-видимому, разные леди и джентльмены должны были собраться завтра в Портсмуте, куда направлялись и отец с сыновьями (не на весь сезон, но как бродячая труппа), с величайшим успехом закончив выступления в Гильдфорде.
– Вы держите путь туда же? – спросил директор.
– Д-да, – сказал Николас. – Да. туда же.
– Вы хоть немного знаете город? – осведомился директор, который как будто полагал, что имеет право требовать такого же доверия, какое он сам оказывал.
– Нет, – ответил Николас.
– Никогда не бывали там?
– Никогда.
Мистер Винсент Крамльс отрывисто, сухо кашлянул, как бы желая сказать: «Не хотите говорить откровенно, не говорите», – и взял из бумажного пакетика столько понюшек табаку, одну за другой, что Николас подивился, где они все поместились.
Занимаясь эчим делом, мистер Крамльс время от времени посматривал с величайшим интересом на Смайка, который как будто с первой же минуты произвел на него сильное впечатление. Сейчас Смайк задремал и клевал носом, сидя на стуле.
– Простите, пожалуйста, – сказал директор, наклоняясь к Николасу и понижая голос, – но какое замечательное лицо у вашего друга!
– Бедняга! – слабо улыбнувшись, сказал Николас. – Хотел бы я, чтобы оно было немножко полнее и не такое измученное.
– Полнее?! – с неподдельным ужасом воскликнул директор. – Вы бы его навеки испортили!
– Вы так думаете?
– Думаю ли я так, сэр! – вскричал директор, энергически хлопнув себя по колену. – Да ведь таков, как он есть, без всяких толщинок на теле и разве что с одним мазком краски на лице, он был бы таким актером на роли умирающих с голоду, каких у нас в стране еще не видывали! Наденьте на него костюм аптекаря в «Ромео и Джульетте», положите чуть-чуть красной краски на кончик носа, и его непременно встретят тремя овациями, как только он просунет голову в дверь против суфлерской будки.
– Вы на него смотрите с профессиональной точки зрения, – смеясь, сказал Николас.
– Ну еще бы! – отозвался директор. – С той поры, как я занялся этой профессией, мне не доводилось видеть молодого человека, который бы так подходил для этой роли. А я играл толстых детей, когда мне было полтора года.
Мясной пудинг, появившийся одновременно с младшими Крамльсами, перевел разговор на другие темы и, собственно говоря, совсем прервал его на время. Эти два молодых джентльмена орудовали ножами и вилками едва ли с меньшей ловкостью, чем палашами, и так как у всей компании аппетит оказался не менее острым, чем любой вид оружия, для разговоров не было времени, пока не покончили с ужином.
Не успели младшие Крамльсы проглотить последний оставшийся на столе кусок, как обнаружили приглушеными зевками и потягиваньем явное желание отойти ко сну, каковое желание Смайк проявлял еще более энергически: за ужином он несколько раз засыпал в процессе еды. Поэтому Николас предложил немедленно разойтись, но директор и слышать об этом не хотел, клянясь, что он предвкушал удовольствие предложить своему новому знакомому разделить с ним чашу пунша, и, если тот откажется, он будет это рассматривать как весьма неблаговидный поступок.
– Пусть они уходят, – сказал мистер Винсент Крамльс, – а мы с вами уютно и приятно посидим вдвоем у камелька.
Николаса не особенно клонило ко сну, – по правде говоря, он был слишком озабочен, – поэтому, помявшись сначала, он принял предложение и обменялся рукопожатием с юными Крамльсами; и когда директор, со своей стороны, отпустил, сердечно благословив, Смайка, Николас уселся против этого джентльмена у камина, чтобы помочь осушить чашу, которая вскоре появилась, дымясь так, что было радостно ее созерцать, и распространила чрезвычайно приятный и соблазнительный аромат.
Но, несмотря на пунш и на директора, который рассказывал разнообразнейшие истории, курил трубку и нюхал табак в невероятном количестве, Николас был рассеян и угнетен. Мысли его вращались вокруг родного дома, а когда они сосредоточивались на теперешнем его положении, неуверенность в завтрашнем дне приводила его в уныние, которое он не мог побороть, несмотря на все свои усилия. Внимание его было отвлечено: он слышал голос директора, но был глух к тому, что тот говорил. И когда мистер Винсент Крамльс закончил длинный рассказ о каком-то приключении громким смехом и вопросом, что бы при таких обстоятельствах сделал Николае, тот принужден был принести искреннее извинение и признаться в полном своем неведении, о чем шла речь.
– Да, я это заметил, – сказал мистер Крамльс. – У вас есть что-то на душе. В чем дело?
Николас невольно улыбнулся, услышав столь прямой вопрос, но, не считая нужным уклоняться от ответа, признался, что у него есть опасения, достигнет ли он цели, какая привела его в эти края.
– Что это за цель? – спросил директор.
– Получить какую-нибудь работу, которая обеспечила бы мне и моему бедному спутнику самое необходимое для жизни, – ответил Николас. – Вот вам вся правда. Конечно, вы давно уже ее угадали, но все же я могу льстить себе мыслью, что любезно открыл вам ее.
– А что вы можете найти в Портсмуте скорее, чем в другом месте? – осведомился мистер Винсент Крамльс, растапливая в огне свечи сургуч на мундштуке своей трубки и разминая его мизинцем.
– Я думаю, из порта выходит много судов, – ответил Николас. – Я попытаюсь получить место на каком-нибудь корабле. Во всяком случае, там будет что есть и пить.
– Солонина и разбавленный ром, гороховое пюре и сухари из мякины,сказал директор, затянувшись трубкой, чтобы она не потухла, и снова принимаясь украшать ее.
– Бывает и хуже, – сказал Николас. – Думаю, я могу все это перенести так же, как и другие юноши моих лет и в моем положении.
– Придется переносить, если вы попадете на борт судна, – сказал директор. – Но только вы никаким образом не попадете.
– Почему?
– Потому что нет такого шкипера иди штурмана, который нашел бы, что вы стоите полагающейся вам соли, если он может нанять опытного парня вместо вас. А их там столько же, сколько устриц продается на улицах.
– Что вы хотите сказать? – осведомился Николае, встревоженный этим предсказанием и уверенным тоном, которым оно было произнесено. – Люди не рождаются опытными моряками. Я думаю, их нужно обучать?
Мистер Винсент Крамльс кивнул головой.
– Нужно, но не в вашем возрасте и не таких джентльменов, как вы.
Наступило молчание. У Николаса вытянулась физиономия, и он мрачно смотрел на огонь.
– Вам не приходило на ум никакой другой профессии, которой легко мог бы заняться молодой человек с нашей наружностью и манерами, и при этом посмотреть мир с большими удобствами? – осведомился директор.
– Нет, – ответил Николас, покачав головой.
– В таком случае, я вам назову одну, – вытряхивая пепел из трубки в камин, громко сказал мистер Крамльс. – Сцена!
– Сцена?! – воскликнул Николас едва ли не так же громко.
– Театральная профессия! – сказал мистер Винсент Крамльс. – Я сам занимаюсь театральной профессией, моя жена занимается театральной профессией, мои дети занимаются театральной профессией. У меня была собака, которая, вступив на это поприще щенком, жила и умерла на этой работе. Мой пони выступает в «Тимуре Татарине». Я вас выведу в люди, а также и вашего друга. Скажите только слово. Мне нужна новинка.
– Я в этом ничего не понимаю, – ответил Николас, у которого дух захватило от неожиданного предложения. – Ни разу в жизни я не играл на сцене, разве что в школе.
– Есть нечто от благородной комедии в вашей походке и манерах, нечто от юношеской трагедии в вашем взгляде и нечто от животрепещущего фарса в вашем смехе, – сказал мистер Винсент Крамльс. – Вы будете преуспевать не хуже, чем если бы с первого дня рождения не мечтали ни о чем, кроме рампы.
Николас подумал о скудном запасе мелкой монеты. какой останется у него в кармане после уплаты по трактирному счету, и начал колебаться.
– Вы можете быть нам полезны, – продолжал мистер Крамльс. – Подумайте, какие великолепные афиши на все лады может сочинять человек с вашим образованием.
– С этим делом я, пожалуй, могу справиться. – сказал Николас.
– Конечно, можете, – подтвердил мистер Крамльс. – Подробности в программах – в каждую из них мы можем вместить с полкнижки. А затем пьесы: вы могли бы написать пьесу, когда она понадобится, чтобы показать труппу во всем блеске.
– В этом я не так уверен, – возразил Николас, – но, пожалуй, иногда я бы мог набросать что-нибудь для вас подходящее.
– Мы немедленно поставим новый великолепный спектакль, – сказал директор. – Позвольте-ка припомнить… только в нашем театре… новые превосходные декорации… Вам придется как-нибудь ввести настоящий насос и две лохани для стирки.
– В пьесу? – осведомился Николас.
– Да, – ответил директор. – Я их купил на днях по дешевке с торгов, и они произведут прекрасное впечатление. Это по примеру Лондона. Там достают костюм, обстановку и заказывают пьесу, которая бы подходила к этим вещам. Большинство театров держит для этой цели автора.
– Неужели? – воскликнул Николас.
– Да, да, – подтвердил директор. – Самое обычное дело. Это будет иметь превосходный вид на афишах, oтдельными строчками: «Настоящий насос! Великолепные лохани! Замечательный аттракцион!» Быть может, вы немножко художник, а?
– Этого таланта у меня нет, – ответил Николас.
– Ну, в таком случае ничего не поделаешь, – сказал директор. – А то бы мы могли сделать для афиши большую гравюру, изображающую всю сцену в последнем акте, с насосом и лоханями посредине. Но раз вы не художник, значит ничего не поделаешь.
– Сколько я мог бы получать за все это? – спросил Николас, несколько секунд подумав. – На это можно было бы жить?
– Жить! – воскликнул директор. – Как принц! С вашим жалованьем, с жалованьем вашего друга и вашими писаньями вы могли бы зарабатывать… да, вы могли бы зарабатывать фунт в неделю.
– Вы шутите?
– Нисколько. А если у нас будут хорошие сборы, то почти вдвое больше.
Николас пожал плечами; но впереди он видел буквально нищету, и если бы у него даже хватило силы духа переносить величайшие лишения и тяжкий труд, то стоило ли ему спасать своего беспомощного спутника только ради того, чтобы Смайку выпала такая же суровая доля, от какой он его избавил? Легко считать семьдесят миль пустяком, когда ты находишься в одном городе с человеком, столь жестоко с тобою поступившим и пробудившим у него самые горькие мысли, но теперь это расстояние казалось немалым. Что же будет, если он отправится в плаванье, а за это время умрет его мать или Кэт?
Без долгих размышлений он поспешил заявить, что сделка заключена, и скрепил ее, подав руку мистеру Винсенту Крамльсу.
Глава XXIII,
повествует о труппе мистера, Винсента Крамльса и о его делах, домашних и театральных
Так как у мистера Крамльса стояло в конюшне гостиницы странное четвероногое животное, которое он называл пони, и экипаж неведомого образца, каковой он удостаивал наименования четырехколесного фаэтона, то на следующее утро Николас отправился в путь с большими удобствами, чем ожидал: директор и сам он занимали переднее сиденье, а юные Крамльсы и Смайк ютились в обществе плетеной корзинки, защищенной от сырости прочной клеенкой, в каковой корзинке находились палаши, пистолеты, косички, матросские костюмы и прочие необходимые профессиональные принадлежности упомянутых молодых джентльменов. В дороге пони действовал не спеша и – быть может, вследствие своего театрального воспитания – то и дело обнаруживал явную наклонность лечь.
Впрочем, мистер Винсент Крамльс неплохо удерживал его в стоячем положении, дергая вожжами и пуская в ход кнут, а когда эти средства не достигали цели и животное останавливалось, старший сын Крамльса вылезал и давал ему пинка. Благодаря таким поощрениям пони время от времени соглашался двигаться дальше, и они трусили к вящему удовольствию всех заинтересованных сторон (как справедливо заметил мистер Крамльс).
– По существу своему он хороший пони, – сказал мистер Крамльс, повернувшись к Николасу.
Он мог быть таким по существу, но уж никак не по виду, ибо шкура у него была самая грубая и безобразная. Поэтому Николас заметил только, что его это не удивляет.
– Много и много турне совершил этот пони, – сказал мистер Крамльс, ловко хлестнув его по глазу в знак старого знакомства. – Он все равно что один из членов нашей труппы. Его мать выступала на сцене.
– Вот как! – отозвался Николас.
– Свыше четырнадцати лет она ела в цирке яблочный пирог, – сообщил директор, – стреляла из пистолета, ложилась спать в ночном чепце – короче говоря, вела весь водевиль. А отец его был танцором.
– Он как-нибудь отличился?
– Не сказал бы, – ответил директор. – Он был довольно вульгарным пони. Дело в том, что поначалу его брали напрокат поденно, и он так до конца и не отвык от старых привычек. Он был хорош в мелодраме, но слишком груб, слишком груб. Когда умерла мать, он перешел на портвейн.
– На портвейн? – воскликнул Николас.
– Распивал портвейн с клоуном, – пояснил директор. – Но он был жаден и однажды вечером разгрыз стеклянную чашу и подавился; таким образом его вульгарность в конце концов привела его к гибели.
Потомок этого злополучного животного по мере выполнения своей дневной работы требовал удвоенного внимания со стороны мистера Крамльса, а потому у джентльмена оставалось мало времени для разговоров. Таким образом, Николас мог на досуге развлекаться собственными мыслями, пока они не подъехали к подъемному мосту в Портсмуте, где мистер Крамльс остановил пони.
– Мы здесь вылезем, – сказал директор, – а мальчики отведут его в конюшню и принесут багаж к нам на квартиру. Пусть и ваши вещи отнесут пока туда.
Поблагодарив мистера Винсента Крамльса за его любезное предложение, Николас выпрыгнул из экипажа и, подав руку Смайку, отправился в сопровождении директора по Хай-стрит к театру, чувствуя себя немного взволнованным и смущенным перспективой немедленно вступить в столь новый для него мир.
Они прошли мимо великого множества афиш, расклеенных на стенах и выставленных в окнах (на афишах имена мистера Винсента Крамльса, миссис Винсент Крамльс, Крамльса 2-го, Крамльса 3-го и мисс Крамльс были напечатаны очень крупными буквами, а все остальные очень мелкими), и, свернув, наконец, в подъезд, где сильно пахло апельсинными корками и лампадным маслом и примешивался запах опилок, ощупью пробрались темным коридором, а затем, спустившись с двух-трех ступенек, вступили в маленький лабиринт холщовых экранов и горшков с краской и очутились на сцене портсмутского театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Вас будут не один раз вызывачь на бис, если вы, ребята, постараетесь, – сказал мистер Крамльс. – А теперь отдышитесь и переоденьтесь.
Обратившись с такими словами к участникам поединка, он приветствовал затем Николаса, который обнаружил, что лицо у мистера Крамльса вполне отвечало размерам его тела, что у него очень толстая нижняя губа, хриплый голос, словно он имел привычку очень много кричать, и очень короткие черные волосы, обритые почти до самой макушки, – для того (как узнал он впоследствии), чтобы легче было надевать характерные парики любой формы и фасона.
– Что вы об этом скажете, сэр? – осведомился мистер Крамльс.
– Очень хорошо, превосходно! – ответил Николас.
– Верно, вы не часто видите таких ребят, как эти,сказал мистер Крамльс.
Николас согласился, добавив, что если бы они были больше под пару…
– Под пару? – воскликнул мистер Крамльс.
– Я хочу сказать – если бы они были приблизительно одного роста,пояснил Николас.
– Одного роста! – повторил мистер Крамльс. – Да ведь вся суть поединка в том, чтобы разница между ними была один-два фута! Как можете вы без надувательства завоевать симпатию зрителей, если малорослый не сражается против верзилы или – еще лучше – если не сражается один против пятерых? Но для этого у нас в нашей труппе не хватает людей!
– Понимаю, – ответил Николас. – Прошу прощения. Признаюсь, мне это не пришло в голову.
– В этом все дело, – сказал мистер Крамльс. – Послезавтра я начинаю выступать в Портсмуте. Если вы направляетесь туда, загляните в театр и посмотрите, как идут дела.
Николас обещал это исполнить в случае возможности и, придвинув стул поближе к очагу, тотчас завязал разговор с директором. Тот был очень разговорчив и общителен, быть может не только по природным наклонностям, но и под влиянием больших глотков виски с водой и больших понюшек табаку, который он доставал из бурого бумажного пакета, находившегося в жилетном кармане. Он без всяких умолчаний поведал о своих делах и пространно сообщил о достоинствах своей труппы и о талантах своей семьи: оба подростка с палашами являлись почтенными членами той и другой. По-видимому, разные леди и джентльмены должны были собраться завтра в Портсмуте, куда направлялись и отец с сыновьями (не на весь сезон, но как бродячая труппа), с величайшим успехом закончив выступления в Гильдфорде.
– Вы держите путь туда же? – спросил директор.
– Д-да, – сказал Николас. – Да. туда же.
– Вы хоть немного знаете город? – осведомился директор, который как будто полагал, что имеет право требовать такого же доверия, какое он сам оказывал.
– Нет, – ответил Николас.
– Никогда не бывали там?
– Никогда.
Мистер Винсент Крамльс отрывисто, сухо кашлянул, как бы желая сказать: «Не хотите говорить откровенно, не говорите», – и взял из бумажного пакетика столько понюшек табаку, одну за другой, что Николас подивился, где они все поместились.
Занимаясь эчим делом, мистер Крамльс время от времени посматривал с величайшим интересом на Смайка, который как будто с первой же минуты произвел на него сильное впечатление. Сейчас Смайк задремал и клевал носом, сидя на стуле.
– Простите, пожалуйста, – сказал директор, наклоняясь к Николасу и понижая голос, – но какое замечательное лицо у вашего друга!
– Бедняга! – слабо улыбнувшись, сказал Николас. – Хотел бы я, чтобы оно было немножко полнее и не такое измученное.
– Полнее?! – с неподдельным ужасом воскликнул директор. – Вы бы его навеки испортили!
– Вы так думаете?
– Думаю ли я так, сэр! – вскричал директор, энергически хлопнув себя по колену. – Да ведь таков, как он есть, без всяких толщинок на теле и разве что с одним мазком краски на лице, он был бы таким актером на роли умирающих с голоду, каких у нас в стране еще не видывали! Наденьте на него костюм аптекаря в «Ромео и Джульетте», положите чуть-чуть красной краски на кончик носа, и его непременно встретят тремя овациями, как только он просунет голову в дверь против суфлерской будки.
– Вы на него смотрите с профессиональной точки зрения, – смеясь, сказал Николас.
– Ну еще бы! – отозвался директор. – С той поры, как я занялся этой профессией, мне не доводилось видеть молодого человека, который бы так подходил для этой роли. А я играл толстых детей, когда мне было полтора года.
Мясной пудинг, появившийся одновременно с младшими Крамльсами, перевел разговор на другие темы и, собственно говоря, совсем прервал его на время. Эти два молодых джентльмена орудовали ножами и вилками едва ли с меньшей ловкостью, чем палашами, и так как у всей компании аппетит оказался не менее острым, чем любой вид оружия, для разговоров не было времени, пока не покончили с ужином.
Не успели младшие Крамльсы проглотить последний оставшийся на столе кусок, как обнаружили приглушеными зевками и потягиваньем явное желание отойти ко сну, каковое желание Смайк проявлял еще более энергически: за ужином он несколько раз засыпал в процессе еды. Поэтому Николас предложил немедленно разойтись, но директор и слышать об этом не хотел, клянясь, что он предвкушал удовольствие предложить своему новому знакомому разделить с ним чашу пунша, и, если тот откажется, он будет это рассматривать как весьма неблаговидный поступок.
– Пусть они уходят, – сказал мистер Винсент Крамльс, – а мы с вами уютно и приятно посидим вдвоем у камелька.
Николаса не особенно клонило ко сну, – по правде говоря, он был слишком озабочен, – поэтому, помявшись сначала, он принял предложение и обменялся рукопожатием с юными Крамльсами; и когда директор, со своей стороны, отпустил, сердечно благословив, Смайка, Николас уселся против этого джентльмена у камина, чтобы помочь осушить чашу, которая вскоре появилась, дымясь так, что было радостно ее созерцать, и распространила чрезвычайно приятный и соблазнительный аромат.
Но, несмотря на пунш и на директора, который рассказывал разнообразнейшие истории, курил трубку и нюхал табак в невероятном количестве, Николас был рассеян и угнетен. Мысли его вращались вокруг родного дома, а когда они сосредоточивались на теперешнем его положении, неуверенность в завтрашнем дне приводила его в уныние, которое он не мог побороть, несмотря на все свои усилия. Внимание его было отвлечено: он слышал голос директора, но был глух к тому, что тот говорил. И когда мистер Винсент Крамльс закончил длинный рассказ о каком-то приключении громким смехом и вопросом, что бы при таких обстоятельствах сделал Николае, тот принужден был принести искреннее извинение и признаться в полном своем неведении, о чем шла речь.
– Да, я это заметил, – сказал мистер Крамльс. – У вас есть что-то на душе. В чем дело?
Николас невольно улыбнулся, услышав столь прямой вопрос, но, не считая нужным уклоняться от ответа, признался, что у него есть опасения, достигнет ли он цели, какая привела его в эти края.
– Что это за цель? – спросил директор.
– Получить какую-нибудь работу, которая обеспечила бы мне и моему бедному спутнику самое необходимое для жизни, – ответил Николас. – Вот вам вся правда. Конечно, вы давно уже ее угадали, но все же я могу льстить себе мыслью, что любезно открыл вам ее.
– А что вы можете найти в Портсмуте скорее, чем в другом месте? – осведомился мистер Винсент Крамльс, растапливая в огне свечи сургуч на мундштуке своей трубки и разминая его мизинцем.
– Я думаю, из порта выходит много судов, – ответил Николас. – Я попытаюсь получить место на каком-нибудь корабле. Во всяком случае, там будет что есть и пить.
– Солонина и разбавленный ром, гороховое пюре и сухари из мякины,сказал директор, затянувшись трубкой, чтобы она не потухла, и снова принимаясь украшать ее.
– Бывает и хуже, – сказал Николас. – Думаю, я могу все это перенести так же, как и другие юноши моих лет и в моем положении.
– Придется переносить, если вы попадете на борт судна, – сказал директор. – Но только вы никаким образом не попадете.
– Почему?
– Потому что нет такого шкипера иди штурмана, который нашел бы, что вы стоите полагающейся вам соли, если он может нанять опытного парня вместо вас. А их там столько же, сколько устриц продается на улицах.
– Что вы хотите сказать? – осведомился Николае, встревоженный этим предсказанием и уверенным тоном, которым оно было произнесено. – Люди не рождаются опытными моряками. Я думаю, их нужно обучать?
Мистер Винсент Крамльс кивнул головой.
– Нужно, но не в вашем возрасте и не таких джентльменов, как вы.
Наступило молчание. У Николаса вытянулась физиономия, и он мрачно смотрел на огонь.
– Вам не приходило на ум никакой другой профессии, которой легко мог бы заняться молодой человек с нашей наружностью и манерами, и при этом посмотреть мир с большими удобствами? – осведомился директор.
– Нет, – ответил Николас, покачав головой.
– В таком случае, я вам назову одну, – вытряхивая пепел из трубки в камин, громко сказал мистер Крамльс. – Сцена!
– Сцена?! – воскликнул Николас едва ли не так же громко.
– Театральная профессия! – сказал мистер Винсент Крамльс. – Я сам занимаюсь театральной профессией, моя жена занимается театральной профессией, мои дети занимаются театральной профессией. У меня была собака, которая, вступив на это поприще щенком, жила и умерла на этой работе. Мой пони выступает в «Тимуре Татарине». Я вас выведу в люди, а также и вашего друга. Скажите только слово. Мне нужна новинка.
– Я в этом ничего не понимаю, – ответил Николас, у которого дух захватило от неожиданного предложения. – Ни разу в жизни я не играл на сцене, разве что в школе.
– Есть нечто от благородной комедии в вашей походке и манерах, нечто от юношеской трагедии в вашем взгляде и нечто от животрепещущего фарса в вашем смехе, – сказал мистер Винсент Крамльс. – Вы будете преуспевать не хуже, чем если бы с первого дня рождения не мечтали ни о чем, кроме рампы.
Николас подумал о скудном запасе мелкой монеты. какой останется у него в кармане после уплаты по трактирному счету, и начал колебаться.
– Вы можете быть нам полезны, – продолжал мистер Крамльс. – Подумайте, какие великолепные афиши на все лады может сочинять человек с вашим образованием.
– С этим делом я, пожалуй, могу справиться. – сказал Николас.
– Конечно, можете, – подтвердил мистер Крамльс. – Подробности в программах – в каждую из них мы можем вместить с полкнижки. А затем пьесы: вы могли бы написать пьесу, когда она понадобится, чтобы показать труппу во всем блеске.
– В этом я не так уверен, – возразил Николас, – но, пожалуй, иногда я бы мог набросать что-нибудь для вас подходящее.
– Мы немедленно поставим новый великолепный спектакль, – сказал директор. – Позвольте-ка припомнить… только в нашем театре… новые превосходные декорации… Вам придется как-нибудь ввести настоящий насос и две лохани для стирки.
– В пьесу? – осведомился Николас.
– Да, – ответил директор. – Я их купил на днях по дешевке с торгов, и они произведут прекрасное впечатление. Это по примеру Лондона. Там достают костюм, обстановку и заказывают пьесу, которая бы подходила к этим вещам. Большинство театров держит для этой цели автора.
– Неужели? – воскликнул Николас.
– Да, да, – подтвердил директор. – Самое обычное дело. Это будет иметь превосходный вид на афишах, oтдельными строчками: «Настоящий насос! Великолепные лохани! Замечательный аттракцион!» Быть может, вы немножко художник, а?
– Этого таланта у меня нет, – ответил Николас.
– Ну, в таком случае ничего не поделаешь, – сказал директор. – А то бы мы могли сделать для афиши большую гравюру, изображающую всю сцену в последнем акте, с насосом и лоханями посредине. Но раз вы не художник, значит ничего не поделаешь.
– Сколько я мог бы получать за все это? – спросил Николас, несколько секунд подумав. – На это можно было бы жить?
– Жить! – воскликнул директор. – Как принц! С вашим жалованьем, с жалованьем вашего друга и вашими писаньями вы могли бы зарабатывать… да, вы могли бы зарабатывать фунт в неделю.
– Вы шутите?
– Нисколько. А если у нас будут хорошие сборы, то почти вдвое больше.
Николас пожал плечами; но впереди он видел буквально нищету, и если бы у него даже хватило силы духа переносить величайшие лишения и тяжкий труд, то стоило ли ему спасать своего беспомощного спутника только ради того, чтобы Смайку выпала такая же суровая доля, от какой он его избавил? Легко считать семьдесят миль пустяком, когда ты находишься в одном городе с человеком, столь жестоко с тобою поступившим и пробудившим у него самые горькие мысли, но теперь это расстояние казалось немалым. Что же будет, если он отправится в плаванье, а за это время умрет его мать или Кэт?
Без долгих размышлений он поспешил заявить, что сделка заключена, и скрепил ее, подав руку мистеру Винсенту Крамльсу.
Глава XXIII,
повествует о труппе мистера, Винсента Крамльса и о его делах, домашних и театральных
Так как у мистера Крамльса стояло в конюшне гостиницы странное четвероногое животное, которое он называл пони, и экипаж неведомого образца, каковой он удостаивал наименования четырехколесного фаэтона, то на следующее утро Николас отправился в путь с большими удобствами, чем ожидал: директор и сам он занимали переднее сиденье, а юные Крамльсы и Смайк ютились в обществе плетеной корзинки, защищенной от сырости прочной клеенкой, в каковой корзинке находились палаши, пистолеты, косички, матросские костюмы и прочие необходимые профессиональные принадлежности упомянутых молодых джентльменов. В дороге пони действовал не спеша и – быть может, вследствие своего театрального воспитания – то и дело обнаруживал явную наклонность лечь.
Впрочем, мистер Винсент Крамльс неплохо удерживал его в стоячем положении, дергая вожжами и пуская в ход кнут, а когда эти средства не достигали цели и животное останавливалось, старший сын Крамльса вылезал и давал ему пинка. Благодаря таким поощрениям пони время от времени соглашался двигаться дальше, и они трусили к вящему удовольствию всех заинтересованных сторон (как справедливо заметил мистер Крамльс).
– По существу своему он хороший пони, – сказал мистер Крамльс, повернувшись к Николасу.
Он мог быть таким по существу, но уж никак не по виду, ибо шкура у него была самая грубая и безобразная. Поэтому Николас заметил только, что его это не удивляет.
– Много и много турне совершил этот пони, – сказал мистер Крамльс, ловко хлестнув его по глазу в знак старого знакомства. – Он все равно что один из членов нашей труппы. Его мать выступала на сцене.
– Вот как! – отозвался Николас.
– Свыше четырнадцати лет она ела в цирке яблочный пирог, – сообщил директор, – стреляла из пистолета, ложилась спать в ночном чепце – короче говоря, вела весь водевиль. А отец его был танцором.
– Он как-нибудь отличился?
– Не сказал бы, – ответил директор. – Он был довольно вульгарным пони. Дело в том, что поначалу его брали напрокат поденно, и он так до конца и не отвык от старых привычек. Он был хорош в мелодраме, но слишком груб, слишком груб. Когда умерла мать, он перешел на портвейн.
– На портвейн? – воскликнул Николас.
– Распивал портвейн с клоуном, – пояснил директор. – Но он был жаден и однажды вечером разгрыз стеклянную чашу и подавился; таким образом его вульгарность в конце концов привела его к гибели.
Потомок этого злополучного животного по мере выполнения своей дневной работы требовал удвоенного внимания со стороны мистера Крамльса, а потому у джентльмена оставалось мало времени для разговоров. Таким образом, Николас мог на досуге развлекаться собственными мыслями, пока они не подъехали к подъемному мосту в Портсмуте, где мистер Крамльс остановил пони.
– Мы здесь вылезем, – сказал директор, – а мальчики отведут его в конюшню и принесут багаж к нам на квартиру. Пусть и ваши вещи отнесут пока туда.
Поблагодарив мистера Винсента Крамльса за его любезное предложение, Николас выпрыгнул из экипажа и, подав руку Смайку, отправился в сопровождении директора по Хай-стрит к театру, чувствуя себя немного взволнованным и смущенным перспективой немедленно вступить в столь новый для него мир.
Они прошли мимо великого множества афиш, расклеенных на стенах и выставленных в окнах (на афишах имена мистера Винсента Крамльса, миссис Винсент Крамльс, Крамльса 2-го, Крамльса 3-го и мисс Крамльс были напечатаны очень крупными буквами, а все остальные очень мелкими), и, свернув, наконец, в подъезд, где сильно пахло апельсинными корками и лампадным маслом и примешивался запах опилок, ощупью пробрались темным коридором, а затем, спустившись с двух-трех ступенек, вступили в маленький лабиринт холщовых экранов и горшков с краской и очутились на сцене портсмутского театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109