– Он не любит, когда его называют доктором, – заметил Карруа (у него на душе спокойнее не стало). – На, возьми эти деньги, распоряжайся ими, как будто они твои. Если вдруг они вздумают тебя обыскать, пусть убедятся, что деньги при тебе.Пожалуй, он прав.Внизу, во дворе квестуры, сидел голубь – один-одинешенек, – неподвижно сидел и грелся на солнышке, будто уснул или был высечен из камня. Оснащенная рацией машина Маскаранти чуть не наехала на него, а он и не шелохнулся. 4 Звонок был крайне вежливый. Маскаранти плотно затворил дверь кухни, отстегнул пистолет и переложил его в карман пиджака. Дука пошел открывать. Конечно, глупо настораживаться при каждом звонке, но теперь, когда его сестра с девочкой уехала в Брианцу, звонить особенно некому (и впрямь за четыре дня это был первый звонок), да еще так вежливо, в общем, они с Маскаранти сразу поняли: это те, кого они ждут. Первое, на что упал взгляд Дуки, – был чемоданчик (именно чемоданчик, а не большая сумка), и уж потом он увидел длинные стройные ноги, такие же юные, как лицо и фигура в ярко-красном рединготе.– Доктор Ламберти?Голос был не такой юный, как лицо, и далеко не такой вежливый, как звонок; в интонации явственно слышался миланский диалект, да-да, тяжелый, гортанный выговор миланской провинции, какой можно услышать где-нибудь в Корсико или Колоньо-Монцезе, где вульгарное, хотя и добродушное деревенское наречие смешивается с дальними и чуждыми диалектами.Дука кивнул и впустил ее, потому что сразу догадался, что это она.– Я от Сильвано, – сказала гостья, войдя в прихожую.На ней почти не было косметики, только помада и по-клоунски подрисованные брови, что выглядело особенно нелепо и неприятно на фоне чистого, белого лица. Он жестом пригласил ее в кабинет; чемоданчик, должно быть, весил порядочно; Дука определил это по металлической окантовке и по тому, как она сгибалась от его тяжести.– Садитесь пока в кресло.Ох уж эти хитрецы: прислали девчонку вместо того, чтобы приехать за ним, как было условлено. Никогда правды не скажут!Прежде чем сесть, она поставила в угол чемоданчик, сняла редингот (под ним оказалось короткое красное платье и тонкие черные чулки), потом взяла сумочку и, порывшись в ней, вытащила сигареты «Паризьен».– Хотите? – Она протянула ему пачку.– Спасибо. – Он любил эти сигареты; интересно, где она их достает, видимо, ездит во Францию или в Швейцарию.– Еще кто-нибудь в доме есть? – спросила она.– Да, один мой приятель. – Приходится говорить правду, не мог же он спрятать Маскаранти в шкаф, как в водевиле. – А что, вас это не устраивает?– Да нет, я просто так спросила. – Она удобно, без излишней вальяжности, устроилась в кресле. – Как потеплело, да? Хоть и окно открыто, а все равно тепло.Дука стал вытаскивать из своего скромного стеклянного шкафчика хирургические инструменты. Он был без пиджака, в одной рубашке с закатанными рукавами, и ему не было так тепло, как ей. Тепло и холод – ощущения субъективные.– Да, пожалуй, потеплело.– Я, бывает, и в июле мерзну.– Обождите, я сейчас вернусь.Сложив инструменты в стеклянный судок, Дука вышел в кухню. Не глядя на Маскаранти, достал из буфета кастрюлю, вывалил туда эти железяки, залил водой и зажег газ. Итак, после долгого перерыва он возвращается к священной профессии врача; последним актом его медицинской практики было убийство старухи, умиравшей от рака (на профессиональном языке это называется эвтаназией, то есть ускорением неизбежной смерти из соображений гуманности, и карается законом), вот теперь ему предстоит еще одно гуманное деяние – восстановить целостность юной цветущей особы, которую та столь опрометчиво утратила.– Ну как? – спросил Маскаранти.Только поставив кастрюлю на огонь, Дука взглянул на своего помощника.– Нормально. – Он понизил голос: – Ты тех, внизу, предупредил?Он подошел было к окну, выходящему во двор, но тут же передумал, вспомнив, что весной в больших городах из дворов несет заплесневелым камнем, помоями, кухней и вдыхать эти запахи, прямо скажем, удовольствие сомнительное.Маскаранти кивнул; он предусмотрительно захватил с собой карманный передатчик: воистину большое удобство для их работы – с вице-бригадиром Морини, который со своей командой в боевой готовности стоит на улице Пасколи, можно переговорить, просто достав из пиджака эту штуковину.– Закипит – позовите меня отсюда, в комнату входить не надо.Отдав Маскаранти это распоряжение, он вернулся к своей «пациентке».Та уже докуривала вторую сигарету.– От этой теплыни я совсем разомлела.– Прилягте, пожалуйста, на койку.– Сию минуту. Курить можно?Он кивнул и краем глаза увидел, как она снимает чулки и трусики и кладет их на стол. Затем достал из шкафа пару резиновых перчаток, пузырек со спиртом и, натянув перчатки, продезинфицировал их.– А это долго? – спросила она. – Сильвано говорит – не очень.– Кто из нас врач – я или Сильвано? – Дука поднес лампу поближе к кровати.– Ух, какой сердитый! Люблю сердитых мужиков.А она ничего, симпатичная, даже деревенский выговор ей идет. Он начал осмотр; видно было плохо – нельзя сказать, что операционная прекрасно оборудована, даже халата нет, а халат всегда производит впечатление, но Дука халата не нашел, Бог знает, куда сестра, Лоренца, его засунула; ладно, ничего не поделаешь, надо доводить дело до конца, раз уж он ступил на эту стезю.– Чем болели?Она бросила на пол окурок и спокойно назвала свое заболевание.– От вас, врачей, все одно ничего не скроешь.Он еще ближе придвинул лампу, но от этого намного светлее не стало.– Сколько раз была беременность?– Три раза.– Аборты или выкидыши? – Глупый вопрос!Она горько усмехнулась:– Выкидыши бывают только у тех, кто хочет детей, а у тех, кто не хочет, их и динамитом не выбьешь.Он поднял голову и стянул перчатки.– Хирургическое вмешательство займет всего несколько минут, но потом вам придется полежать по меньшей мере три часа.– Я посплю, – сказала она. – Можно еще закурить?– Да.– Люблю курить лежа. Вы не дадите мне сигареты из сумки?– С превеликим удовольствием! – Он открыл черную атласную сумочку – так, чтобы она видела, – вытащил пачку «Паризьен» и зажигалку.– И сами угощайтесь.– Благодарю вас.Сперва он театральным жестом поднес ей зажигалку, потом прикурил сам; бутафорить он уже научился, иначе не выжить, теперь хоть на сцену «Пикколо», Стрелер, разумеется, отшлифовал бы его мастерство, но задатки паяца у него, безусловно, есть, поэтому он продолжил сценический диалог:– И когда же свадьба?Свою реплику он произнес тихо, почти с нежностью (если девица перед операцией вздумает его соблазнить, у нее, пожалуй, что и получится, может быть, это даже входит в сценарий).– Ох, не напоминайте – завтра!Она лежала, подогнув ноги (кушетка была для нее коротковата), и пускала колечки дыма в потолок. Черные волосы, не очень длинные, но густые, разметались по белой подушке; черты лица несколько резковаты, даже вульгарны, к примеру, скулы чересчур выступают, однако это лицо так и обволакивает тебя волнами чувственности.– Как, прямо завтра? – В очередную свою реплику он вложил не удивление, а смиренную покорность судьбе.– Куда денешься! – Еще одно колечко дыма поплыло к потолку. – Нет ли у вас выпить чего-нибудь покрепче, чтоб забыться?– Сейчас поищу.Он снова вышел на кухню. Там, кажется, еще стоит бутылка виски, а то и две, оставшиеся со времен микеланджеловского Давида – того парня, которого он вылечил от алкоголизма. Действительно, одна бутылка была полной, в другой – половина. Он взял початую, стакан и покосился на Маскаранти; тот не отрывал взгляда от кастрюли с инструментами.– Закипело.– Пусть покипит минут десять, потом позовите меня, – сказал он и вернулся в кабинет.Она еще не докурила, и, хотя окна были открыты, дым сквозь задернутые шторы не успевал выветриваться.– Вот, есть виски, полбутылки вам хватит?– Налейте. – Она приподнялась на подушке и, опершись на локоть, сделала хороший глоток. – Если б вы знали, как на душе погано... да нет, мужчинам этого не понять.– Чего не понять?– Не понять, что значит выходить замуж за того, кто не мил. Что правда, то правда, мужчинам этого не понять.– Ладно бы только это, хуже другое...– Что?– С любимым расставаться – вот что! Дайте еще закурить.Дука протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой, после чего она продолжала:– Мы с Сильвано уже неделю трахаемся, и нам обоим так погано, оттого что скоро всему конец.Какая прелесть – ложка романтики в бочке дерьма, если можно так выразиться. Женщина – всегда самое слабое звено в цепи. Как бы в подтверждение его мыслей она сказала:– Не давайте мне много пить, а то я разболтаюсь и даже через три часа не выкачусь отсюда.– Не пейте, кто вас заставляет? – Рассчитанным жестом он потянулся к стакану, будто собираясь его отодвинуть.– Нет-нет, не убирайте, поглядела в я на вас, как бы вы не стали пить, когда наутро вам надо было с мясником под венец идти. – Она отобрала у него виски, еще как следует хлебнула и, не ставя стакан на место, о чем-то задумалась.Так, значит, жених ее – мясник. Уже легче: Маскаранти его мигом установит, вряд ли завтра так уж много мясников женится, возможно, всего один.– Вот что, – сказал Дука, – пожалуй, здесь надо немного проветрить, я погашу свет и раздвину занавески.– Простите, я вам тут надымила.– Да нет, что вы, – мягко отозвался он из темноты, раздвигая шторы и впуская в комнату прохладную миланскую ночь, – просто в этой квартире плохая вентиляция.– Раз уж окна открыты, дайте-ка мне еще сигарету, сами прикурите. – Последние слова она произнесла тягуче и томно.Он поглядел на красноватый огонек окурка у нее между пальцами.– Вы много курите, вам не кажется?С этой помойкой надо быть начеку. Загадочный посетитель, о котором он знает только, что его зовут Сильвано Сольвере, подсунул ему эту потаскуху, и она вешает ему лапшу на уши наверняка с какой-то своей целью. Да, надо быть начеку, он больше не имеет права на ошибки – слишком много наделал их в своей жизни.– Спасибо, – протянула она, когда Дука подал ей зажженную сигарету. – А знаете, мне здесь даже нравится, особенно когда темно и такой вот ствол рядом – я вас имею в виду.При слове «ствол» он поморщился, но в то же время ему вдруг стало смешно: с какой наглой самоуверенностью они держат всех остальных за болванов.– А мне не нравится! – отрезал он.– Да ладно, хватит беситься, а то, чего доброго, мне здесь еще больше понравится. Я ж вас предупреждала, что люблю таких сердитых петушков.Он даже слегка растерялся: а вдруг это вовсе не ловушка с целью испытать его на прочность?– Десять минут прошло, – донесся из прихожей голос Маскаранти.Дука задернул шторы и снова зажег свет. Она лежала совершенно голая.– Это ни к чему, – сухо сказал он. – Прикройтесь.– Ну позлись, позлись еще малость, я вижу, ты хочешь совсем меня с ума свести!– Прекратите, иначе я вас живо отсюда налажу!– Во-во, наладь меня, иди сюда и наладь!О Боже, вечно ему попадаются вот такие подарочки! Ну как теперь быть с этой нимфоманкой?! Он подошел к кровати, схватил ее за волосы и, прежде чем она успела опомниться, ударил ребром ладони промеж глаз – не со всей силы, правда. Пощечины в таких случаях не помогают, они бы ее еще больше распалили, а от этого удара она задохнулась, обмякла, но сознание не потеряла, только весь ее пыл сразу угас, и на какое-то время она сделалась совсем пассивной.– Одевайтесь. Я сейчас вернусь. – Он поднял лифчик и комбинацию, которые она бросила на пол, прямо на окурки, положил их на стол и пошел на кухню.Когда он вернулся с простерилизованными инструментами з судке, она, уже одетая, сидела на постели.– Чего это вы со мной сделали? У меня голова кружится, как в Риме, когда нажрусь баранины и накачаюсь вином – ей-богу, так же!– Сейчас пройдет, посидите.Он поставил на стол судок, отодвинув чулки и трусики. Потом открыл кожаный чемоданчик, который лежал на стуле, – отличный медицинский чемоданчик, подарок отца, со всеми необходимыми инструментами и специальным отделением для средств первой помощи, – и достал два тюбика и коробочку (их он специально приобрел, как только решил для себя, что согласится на эту операцию).– Еще сигарету и виски, – ворчливо потребовала она. – Мне уже лучше, и я вас прощаю, но взамен вы должны научить меня этому удару.Ишь ты, теперь у нее спортивный интерес пробудился. 5 Пачка «Паризьен» была пуста, но в сумочке нашлись еще две. Он подал ей нераспечатанную пачку и зажигалку, налил виски, а затем, вместо того чтоб готовиться к операции, взял стул и уселся напротив.– Скажите, вам действительно так уж необходима эта пластика?Подобный вопрос ошарашил ее не меньше, чем удар по лбу, однако теперь она пришла в себя гораздо быстрее:– А ваша какая печаль? Делайте, что вам положено, да поживей!От прежней чувственности не осталось и следа, на лице читалась одна враждебность. Что ж, тем лучше: он предпочитает иметь дело с врагами.– Ладно. Ложитесь.– Мне будет больно?Он надел перчатки, еще раз сбрызнул их спиртом.– Нет.– Простите, что нагрубила вам.Не утруждая себя ответом, он вставил шприц в ампулу с анестезирующим средством, потом продезинфицировал спиртом и помассировал место укола.– Если б вы знали, как я извелась, – продолжала она.Он молча вонзил иглу в самый чувствительный кусочек ее юного тела; она слегка вздрогнула.– Потерпите, теперь уже больно не будет.Вот почему все у него сложилось так неудачно: он слишком жалел больных, слишком хотел вылечить, помочь, даже сейчас, когда пришлось участвовать в такой опасной буффонаде; мало того – он всегда физически ощущал боль своих пациентов, а таким слюнтяям в медицину соваться нечего, для них самое милое дело – сидеть в саду на скамеечке да газетки почитывать.– Весь вечер, прежде чем прийти сюда, я думала, как бы мне смыться с Сильвано, и он тоже об этом думал, ну не хочу я выходить за того мужлана, не хочу, чтоб меня зашивали, я же понимаю, что это идиотство, а он, дубина, если узнает, что я уже не девушка, возьмет свой ножище для разделки мяса и прирежет меня, сколько раз он уж об этом твердил, а я за такого олуха не хочу выходить, я хочу быть с Сильвано, да нельзя... – Она грязно выругалась. – Так наша жизнь устроена: чего тебе больше всего хочется, то и нельзя. – Она выплюнула еще одно ругательство. – И, стало быть, завтра оденусь я в белое платье, умора – я в белом платье, ах-ха-ха! – От смеха даже кровать затряслась.– Не шевелитесь. – Он вскрыл тюбик с местной анестезией.– Дайте еще выпить.Ладно, пусть себе пьет, наркоз только лучше подействует. Он подал ей стакан с виски, потом зажег для нее сигарету и стал вводить местный наркоз.– И потом, сами знаете, эта дыра... Ну ладно, брошу любовника, выйду за болвана, но ведь придется жить в его деревне, а я оттуда сбежала еще девчонкой, потому что мне там было невмоготу, это ж даже не деревня, всего четыре двора, а название, смех один, Ка'Тарино, округ Романо-Банко, провинция Бучинаско – адрес напишешь, и можно ручку выбрасывать. Вы бывали в тех местах?Пинцетом он стал вытаскивать инструменты из судка.– Если почувствуете боль, скажите.Он потрогал место укола железной лопаточкой, пациентка даже не шелохнулась: значит, наркоз подействовал, можно начинать.– А где она находится, ваша деревня?– Как, вы никогда не слыхали про Ка'Тарино в Бучинаско? – Лежала она спокойно, неподвижно, только в вульгарном хрипловатом голосе послышалось удивление. – Выезжаете через Порта-Тичинезе по направлению к Корсико, нет, я все-таки напьюсь нынче вечером... потом по улице Лудовико Мавра, там еще страсть как воняет от канала, сворачиваете на улицу Гарибальди и все время прямо, прямо, до Романо-Банко, где как раз лавка моего жениха... у него есть еще одна в самой Ка'Тарино... да если на то пошло, я вам больше скажу – у него и в Милане целых две, так он завозит мясо, а налог не платит, хоть бы раз заплатил, вот миллиончики-то и текут, знаете, сколько их у него? Захоти – всю Миланскую галерею купит.– Вам не больно? – спросил он.– Нет, я совсем ничего не чувствую, только еще выпить хочется, можно, я приподнимусь чуток?– Нет, подниматься нельзя и с выпивкой повремените, я через несколько минут заканчиваю.Она с каким-то залихватским отчаянием запустила руку в черную гриву волос, разметавшихся по жесткой подушке.– Что мне несколько минут или даже несколько часов, когда я с завтрашнего дня на всю жизнь стану первой леди Ка'Тарино – точь-в-точь как Жаклин в Штатах... Ну хоть закурить-то можно?– Нет, не двигайтесь.– Ладно, нельзя так нельзя... Хорошо еще, что Сильвано меня проводит до Корсико, кабы не эта комедия, я бы с ним еще хоть разок переспала. – Под действием наркоза у нее только еще больше развязался язык, а эротические инстинкты ничуть не притупились. – Знали бы вы, каково в Ка'Тарино зимой, сплошь туманы, холод до кишок пробирает, а весной и того хуже, грязища, мы ребятишками, помню, бегали чумазые, как поросята, а когда я подросла, то в Романо-Банко ходила в мужских охотничьих сапогах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20