– Доктор Ламберти, это выше моих сил, – взмолился Маскаранти.– Тогда спускайтесь и подождите в машине. Как только они подъедут, подниметесь вместе с ними и заберете синьорину.– Слушаюсь, доктор.Львица послала ему вслед свою коронную фразу, а этот стоик даже не оглянулся.Дука взял стакан и налил себе воды из-под крана: конечно, вода не из горного источника, но его вдруг одолела жажда.– Вообще-то вы делаете глупость, жертвуя собой ради этого недоумка, вашего дружка. Я вам объясню, почему он недоумок: разве умный человек позволит своей женщине разгуливать в таком виде – будто из кафешантана.– Ну ты, сука рваная. – Она допила виски, закурила новую сигарету и потрогала распухшую щеку.– Тут, – продолжал Дука, – целая цепочка преступлений: контрабанда оружия, связь с террористами, государственная измена, несколько убийств. Туридду Сомпани сбросил в Ламбро парочку – кажется, их звали Микела Вазорелли и Джанпьетро Гислези, потом кто-то опрокинул в канал самого Туридду – кто знает, может быть, это был Сильвано Сольвере, а затем еще кто-то – не исключено, что ваш дружок – препроводил туда же Сильвано, и, предоставь мы вам свободу, со дня на день сбросят и вашего дружка. Вот видите, кое-что нам известно.На этот раз она, как ни странно, ничего не сказала.– И после всего этот тип посылает вас сюда в таком виде, да еще за рулем белого «опеля» – в них только бандиты и разъезжают, я удивляюсь, что полиция вас пропустила, мы видели из окна, как вы подъехали, и сразу подумали: не иначе, секретарша преступного синдиката.Она почему-то забыла про свой рефрен, только испепелила Дуку взглядом и промолчала. Потом машинально взяла стакан, но он был пуст.– А что, больше нету?– Я тотчас же пошлю за новой бутылкой. Вы какую марку предпочитаете?Она снова обожгла его ненавистью, в которой проглядывало замешательство: ей было непонятно, то ли он насмехается, то ли говорит всерьез, – потом неуверенно проговорила:– Вообще-то самбуку.По домофону он связался с привратником и попросил его послать Маскаранти за бутылкой самбуки и пятьюдесятью граммами кофе в зернах.– Не перепутайте – кофе не молотый, а именно в зернах. – К самбуке очень хорошо пожевать кофейных зерен. Он закурил и вновь обратился к ней: – Но самое большое идиотство – посылать вас за чемоданом, в котором находится – заметьте – не коробка с пирожными, а контрабандный автомат. Ведь это не женское дело. Вот вы и нарвались на полицию, но, даже если б мы были «свои», а не полицейские «суки рваные», вы что ж думаете, так бы мы вам и отдали этот автомат – первой дешевке с улицы, заявившей, что она подруга Сильвано? Да чтоб забрать чемодан с таким грузом, надо посылать двоих вооруженных мужчин, а не женщину.– Он не может, ему сейчас некогда, – бросила она.– Так пусть бы и приходил, как освободится, если он не полный кретин.Она в первый раз потупила глаза.– Ну разве не идиотство – своих убивать. Туридду Сомпани был для вас человек незаменимый, Сильвано Сольвере тоже – к чему их убивать? И кто теперь убьет вас? Обычно я советов не даю, но для такой милой дамы сделаю исключение: пока ничего хорошего не приходится ждать сейчас, когда вы так глупо, с подачи своего безмозглого дружка, попались в руки полиции, и вам как пить дать светят несколько лет заключения. А тюрьма не курорт, поверьте на слово, однако я предоставляю вам выбор, подумайте, паспорт у вас в порядке, а у меня вот тут... посмотрим... – Он вытащил из бумажника купюры по десять тысяч – гонорар Сильвано Сольвере за деликатную операцию. – Двадцать, двадцать одна, двадцать две, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять – итого двести пятьдесят тысяч лир. – Остальные он уже истратил. – Больше у меня нет, было бы – дал бы и больше. Так вот, если вы ответите на несколько вопросов и проводите меня к своему дружку, обещаю отпустить вас с миром. Поедете во Францию, небось вы там уже бывали и у вас там есть знакомые... Ну что, по рукам? – Он взглянул на купюры: дьявольские деньги пусть к дьяволу и катятся.Перекошенное из-за распухшей щеки лицо в улыбке стало и вовсе асимметричным.– Не проведешь, я не вчера на свет народилась, – произнесла она своим вульгарным голосом.– И я не вчера... – Внутренне он уже кипел, потому что у него тоже были нервы, не только у Маскаранти. Он со злостью швырнул на стол двадцать пять банкнотов по десять тысяч и повысил голос: – Говорят вам, тюрьмы переполнены, как Виареджо в курортный сезон, потому что, сколько в вы ни хитрили, все равно останетесь тупицами и невежами. Я ей даю двести пятьдесят тысяч и отпускаю на все четыре стороны, я говорю, что мне такие шлюхи не нужны, а она не верит! Да если бы я хотел заманить вас в ловушку, то неужели не придумал бы что-нибудь поумнее?Она плюнула на пачку банкнотов и скривилась от боли: с разбитой скулой не очень-то поплюешься.– Ладно, – сказал Дука и пошел отворять дверь Маскаранти. Через секунду он вернулся с бутылкой и пакетиком кофе. Взял чистый стакан, налил самбуки и бросил туда несколько зерен. А себе снова нацедил воды из-под крана. – Ладно, обойдусь и без вашей помощи. Ведь ваш дружок, не дождавшись вас, спросит: «Где же моя крошка? Где же мой белый „опель“?» И придет ко мне за чемоданом, за «опелем» и за вами. А мне остается только запастись терпением: чемодан – вон он, в передней, «опель» будет стоять у подъезда, там вашего дружка и схватят, а вы... вы отправляйтесь на улицу Фатебенефрателли – каждый волен выбирать, где поселиться. – Он чувствовал, что выдержка ему изменяет, и, не будь его предки победителями рыцарских турниров, он давно бы заставил ее заговорить.– Не такой он дурак, чтоб сюда явиться, – презрительно бросила она.– Куда он денется! Как же ему не тревожиться за свою черноглазую крошку – и не то чтобы он уж так был к ней привязан, а просто подумает, не загребли ли ее в полицию, и места себе не найдет: ведь понимает, что там она расколется, что это только вопрос времени – ну, неделя, ну, две, ну, три, – но в конце концов она его заложит, вот потому-то он непременно придет, чтобы выяснить, что с ней стряслось. Он, конечно, хитер, но мы все равно его возьмем.Как ни тупа она была, эта логика тем не менее на нее подействовала.– А если я все скажу, ты меня отпустишь? И денег дашь? – Она положила в рот кофейное зернышко, с трудом его разжевала и обильно спрыснула самбукой.– Верить или нет – ваше дело, – сказал он, понизив голос. В дверь позвонили. Пришел Маскаранти с двумя полицейскими в форме.– Они свивальник принесли, – сообщил он.Полицейские держали в руках что-то белесое и впрямь похожее на старинный свивальник, только в несколько раз больше. Их предупредили, что они едут брать опасную преступницу, а если спеленать ее вот таким свивальником, то она будет уже не опасна, даже плеваться не сможет, потому что ей оставят открытым один нос.Львица сидела и курила, когда Дука вновь вошел в кухню в сопровождении Маскаранти и двух полицейских агентов; грибовидное облако дыма, окутывая ее лицо, поднималось к потолку и смешивалось с золотистым солнечным лучом. Она по очереди смерила взглядом всех четверых, потом взяла ею же оплеванную пачку купюр, опустила ее в сумочку.– Скажи, чтоб эти суки рваные убрались отсюда.Дука порывисто вскочил и бросился наперерез Маскаранти.– Пусть я потеряю место, – выкрикнул тот, – но я наведу этой шлюхе симметрию на роже!– Будьте любезны... – Дука взглядом осадил троих разъяренных полицейских, – вы, двое, возвращайтесь домой, а вы, Маскаранти, посторожите «опель» у подъезда.Героически обуздав себя (дисциплина превыше всего), Маскаранти кивнул, и они, втроем неся свивальник, вышли из кухни, причем по походке было видно, что гнев в них так и клокочет – шутка ли, за несколько вшивых тысяч лир в месяц терпеть оскорбления от какой-то подзаборной твари!Львица подождала, пока захлопнется входная дверь.– Если я все скажу, вы меня правда отпустите? – Она налила себе еще самбуки и сунула в рот несколько кофейных зерен.– Правда.– Ладно, задавайте свои вопросы, – прошепелявила она.Эти всех подставят – мать на смертном одре и дочь на сносях, мужа и жену, друга и любовницу, сестру и брата; они кого угодно убьют за тысячу лир, кого угодно предадут за безделицу, и даже кулаками работать необязательно – достаточно просто покопаться в грязной душонке, и вся их трусость, подлость, низость выплывут наружу.Дука поднялся, убрал в буфет стаканы, бутылку самбуки, кофе.– А никаких вопросов не будет. Вы просто проводите меня к вашему дружку. – Он мягко взял ее за локоть, и она покорно встала. – Ведь он знает больше вас, а его друзья – еще побольше. Где он?Почти пол-литра спиртного с утра (на часах всего половина одиннадцатого) ничуть на нее не подействовали, даже язык не заплетался: видно, девица привычная, как говорится, бронированная.– Он в Ка'Тарино, в лавке Ульрико, – сказала она. 8 Он действительно заперся в лавке Ульрико. Ка'Тарино – это район Романо-Банко, а Романо-Банко входит в Бучинаско, являющуюся частью Корсико, и все это практически Милан. Издревле Ка'Тарино была деревушкой из четырех с половиной дворов в долине между Понтироло и Ассаго, но после войны сельский воздух повыветрился и отсюда; кругом по-прежнему простирались плохо возделанные поля; их хозяева только и думали, как бы продать эти участки под застройку; отсюда не так давно проложили асфальтовую дорогу до Романо-Банко, а по углам центральной площади открылись магазины: винный (бывшая остерия; теперь там даже есть музыкальные автоматы), аптека, колбасный и булочная – что-то вроде супермаркета, – а еще мясная лавка Ульрико Брамбиллы.В ней сейчас и находился очень высокий и здоровый человек с очень красивым и мужественным лицом; он наверняка занял бы первое место на конкурсе красоты среди бизонов; на щеках, там, где прошлась бритва, осталась темно-лиловая поверхность, как будто маску надели на щеки и подбородок.Он сидел на мраморном прилавке возле кассы. На нем были серые с отворотами брюки, ботинки, наверно, пятидесятого размера, рыжеватые и узорчатые, по типу английских, а может, в самом деле английские, и голубая, в самый раз для весны, куртка из добротного материала, тоже, должно быть, английского; единственным диссонансом выглядела сорочка из тончайшего шелка, ядовито-желтая и чересчур кричащая на фоне голубой куртки.Бизон курил длинную сигарету, но в его лапище она казалась лилипутской. Наверно, он много курил, потому что весь пол был засыпан окурками, и он их не просто бросал, а будто выстреливал; особенно много окурков было на прилавке, где беспорядочно валялись металлический и деревянный тесаки, ножи всех размеров, снятый с потолка крюк, на котором вывешивают туши, и еще маленький острый топорик специально для самых толстых костей. Много окурков попало и на разделочный стол (на нем мясники разрубают для продажи огромные четверти говядины), и на деревянную доску для отбивания мяса рядом с тисками, электрической пилой и мясорубкой.Было чудесное майское утро, половина одиннадцатого, но в лавке горел свет, потому что все двери были наглухо закрыты и жалюзи на всех окнах опущены. В мясных лавках освещение всегда очень сильное: товар должен сверкать и гореть – вот и здесь были зажжены шесть светильников, заливавших помещение слепящим светом, какой бывает только в операционной.Великан посмотрел на свои золотые часы в размер будильника, но совсем плоские, – они показывали 10.37; затем руку с часами он запустил в волосы, в черный шлем высотой, по меньшей мере, сантиметра четыре. (Этот шлем из волос был лучшим его украшением.) Великан, казалось, пребывал в задумчивости, и хотя понятие «мысль» плохо применимо к этим маленьким глазкам, зажатым меж тяжело нависшими бровями и мощно выступающими скулами, но все же что-то такое в его сознании происходило, поскольку, посмотрев на часы, он вдруг встал из-за кассы (сигарета почти совсем исчезла в гигантских пальцах) и пошел глянуть через стекло в холодильную камеру.Сперва он посмотрел на обычную замороженную четверть говядины – единственный кусок мяса, оставшийся в лавке с тех пор, как Ульрико Брамбилла в знак траура (а может, чего-то иного?) закрыл ее и распустил продавцов; потом перевел взгляд на голые ноги Ульрико Брамбиллы и все его голое тело, распростертое на полу, вплоть до головы или до того, что некогда было головой, а сейчас могло ею считаться потому лишь, что находилась на шее, однако было так обезображено кулаками бизона, что даже по геометрическим контурам никак не походило на голову; кровоточащие уши были почти вдавлены в виски, нос представлял собой огромную опухоль, а рот напоминал клоунский, нарисованный от уха до уха. Рука Ульрико Брамбиллы лежала на полу в неестественном, перевернутом положении: бизон сломал ее еще час назад с помощью простого надавливания (в сущности, чтобы сломать руку, большой силы не требуется, даже такую крепкую руку, как у Брамбиллы, надо только знать, где надавить, а бизон знал).По телу Ульрико Брамбиллы пробегала дрожь, что доставило великану удовольствие, во всяком случае, выбритые лиловые щеки немного раздулись; потом он перестал глядеть в стекло, прошел к разделочному столу, над которым на крюках висела белая куртка (мясники надевают такие за работой) и прежде белый, а теперь весь заляпанный кровью передник; надел куртку и передник, доходивший ему до лодыжек, аккуратно повесил на ручку стеклянной двери свою голубую куртку и вернулся, можно сказать, на круги своя – рывком распахнул дверь в холодильную камеру.Ульрико Брамбилла посмотрел на него (хорошо видеть из-за запекшейся возле глаз крови он не мог, но все же смутно увидел) и потерял сознание. Когда-то его называли Бычок, и он тоже был сильный малый – одним ударом мог забить быка, но это было давно, в войну, а здесь, в лавке, он встретился не с человеком, а с камнедробильной машиной.Бизон взял Ульрико за лодыжку и выволок из холодильной камеры, протащил по белым плиткам пола, которые всегда блестели чистотой, а теперь были все в темных пятнах крови – крови владельца лавки. Бизон принес пилу, затем подошел и сел рядом с окоченевшим мясником.– Ну что, передумал? Скажешь наконец правду?Разговаривать с бесчувственным телом – занятие безнадежное, на какой ответ можно рассчитывать? Но гигант не верил, что Ульрико потерял сознание и близок к агонии, решил, что тот притворяется, водит его за нос, а он никогда и никому не дозволял водить себя за нос, поэтому для начала дал мяснику под дых. Удар такого кулака не может пройти бесследно: изо рта Ульрико потекла кровь.Тогда он понял свою ошибку: если он убьет эту скотину, то не достигнет цели. Он закурил, пуская дым к потолку, к маленьким светилам мясной лавки; докурив до половины, отбросил сигарету щелчком большого и указательного пальцев (этому щелчку его, должно быть, обучили в «академиях»), потом схватил Ульрико Брамбиллу под мышки и усадил его, прислонив к стене. Тот не подавал признаков жизни.– Ладно, не прикидывайся покойником, меня не проведешь.Реакции никакой.– Я ведь знаю, что ты не подох, просто хочешь выиграть время, чтоб потом сделать какой-нибудь финт ушами, но со мной такие номера не проходят. – По выговору можно было угадать уроженца Брешии. – Давай-ка открывай зенки и колись, как убил Туридду.Ответа не последовало; обмякшее тело Бычка было совершенно неподвижно; бизон не знал и не мог знать, что с ним происходит, а нацистские врачи, проводя эксперименты на евреях, установили: такое состояние наблюдается при температурном коллапсе. В холодильной камере было всего минус семь-восемь (для хранения мяса ниже и не требуется), и такой здоровяк, как Ульрико Брамбилла, был вполне способен выдержать легкое замораживание, но бизон не рассчитывал, что после перенесенных побоев у него может случиться температурный коллапс, который главным образом отражается на чувствительности человека. Единственный или, во всяком случае, самый быстрый и эффективный способ восстановить температурное равновесие, как показали эксперименты нацистских врачей в концлагерях, – это так называемый «животный разогрев» при посредстве полового сношения; еврей, выставленный в течение четырех часов голым на мороз в пятнадцать градусов, оживал (если, конечно, уже не был мертв) от тепла женского тела: его клали в постель с девушкой (разумеется, тоже еврейкой, чтобы избежать осквернения расы), и он вновь обретал силу, чувствовал желание, имел оргазм, и термическое равновесие восстанавливалось, иными словами, если сердце было здоровое, то индивидуум полностью приходил в себя: вот почему во время войны, когда немецкий пилот падал в ледяную воду и проводил в ней несколько часов, то врачи рекомендовали командованию люфтваффе осуществить вышеупомянутую «животную термотерапию».Но всего этого бизон не знал. Он был уверен, что этот подонок лишь притворяется мертвым, и решился ему показать, где раки зимуют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20