Тетенька была весела, белозуба и румяна, звали ее Настенька. Худолей летел один, настороженный и сосредоточенный. Пафнутьев сидел рядом с Пахомовой и вел оживленную беседу на общеевропейские темы — о новых деньгах евро, о маленьких машинах, выпуском которых занялись могучие автомобильные монстры и на которые уже пересела вся Европа. Шаланда был с женой, удивительно на него похожей, только без усов и совершенно необидчивой в отличие от мужа. Шаланда красовался в роскошном светлом костюме, слегка кремовом, как говорится, цвета сливочного мороженого, при белоснежной рубашке и галстуке в желто-зеленую полоску, смелом галстуке, отчаянном даже, выглядел просто потрясающе.И, наконец, Андрей. Серые брюки, толстый, тоже серый свитер, кепочка в клеточку, белый воротничок рубашки, сдержанная обходительность и готовность знакомиться с юными красавицами.О красавицах.Ими был наполнен весь самолет: Пахомова вывозила на итальянские гастроли человек пятьдесят, не меньше. Остальные места в самолете занимали такие же группы, правда, размаха Пахомовой никто не достиг, бандерши вывозили человек по пятнадцать, по двадцать, не больше. Если кто-то воспаленным своим воображением вообразит, что все это были некие секс-бомбы, потрясающей красоты и необыкновенного телосложения, то он будет страшно, просто страшно разочарован. Из пятидесяти пахомовских девочек только одну, Марину, можно было назвать симпатичной, местами даже красивой — хорошая загорелая кожа, стройная шейка, короткие волосы с искусственной не то проседью, не то с этакими светленькими перышками.Именно к этой девушке и подсел Андрей, именно с Мариной он проговорил все три часа полета о достоинствах и недостатках новых машин европейской моды. Марина была сдержанна, значительна, немногословна, то есть вела себя, как и все профессионалы, какой бы деятельностью они не занимались. Да, ребята, профессионалы сразу чувствуют слабинку любителей и проникаются этаким превосходством, снисходительностью. Андрей ее интересовал, но не слишком, может быть, на будущее, но не более того. Клиентом в этой поездке он быть, не мог, клиенты ждали ее на солнечном побережье в городе Аласио и прилегающих населенных пунктах.А что касается остальных девочек, то это были на удивление непривлекательные особы с какими-то самодельными прическами, случайными нарядами, с выпирающими животиками, какими-то не просто домашними, а кухонными взглядами, в которых не было не только огня, но даже остывающего пепла. Невозможно понять, как они с такими устало-безразличными глазами могли разжечь пламя в чьей-то там душе или еще в какой-то части тела.Но Пахомова была женщиной опытной и, видимо, знала, что делала, знала, кого везла и для каких надобностей. Да, ребята, да, в старой и многоопытной Европе неожиданно возникла потребность отнюдь не в женщинах потрясающей красоты и сексуальной дерзости, нет, в них всегда таятся опасность и непредсказуемость, пугающие трусоватую Европу, они хотят от жизни и от вас столько всего, что ни вы, ни сама жизнь эти их запросы удовлетворить не сможете никогда.Бойтесь красавиц, они коварны и непредсказуемы! Они напоминают сильного хищника — медведя, тигра, может быть, даже крокодила. Сколько бы вы с этим хищником ни прожили, как бы вы его ни выдрессировали, какие бы кульбиты по вашему желанию он ни выделывал в домашней постели, на светской тусовке, на арене цирка, он всегда остается тем, кем его создала природа, — медведем, тигром или женщиной невиданной красоты. Он может десятки лет по одному только движению вашей брови прыгать через огненное кольцо, не думая об опасности, но одно неосторожное движение, взгляд, слово, и тигр или как там его... сам сунет в огненное кольцо вашу бестолковую голову, если, конечно, до этого не снимет с нее скальп.Одряхлевшая Европа это поняла, осознала, приняла как суровое, но неизбежное обстоятельство. И запросила женщин других — домашних, вяловатых, может быть, даже беспомощных в оплаченных обстоятельствах, но зато травоядных, покорных, безопасных, как змеюки с вырванными жалами, как тигры с выпавшими зубами и спиленными когтями. Прошу прощения за зоологические сравнения, но что делать, что делать, все мы твари одной крови, все стремимся к одному и всем нам одного не хватает всю жизнь — любви, в чем бы она ни выражалась.Пафнутьев прошел из конца в конец весь самолет, и единственное, что отметил, — все женщины были со светлыми, выкрашенными волосами. Похоже, покраска волос — это было единственное, в чем заключалась их подготовка к итальянским гастролям. И когда Пафнутьев, выйдя из самолета, прошел в здание аэропорта, а в это время в провинциальном аэропорту Римини приземлилось еще несколько громадных самолетов из России, то вздрогнул — зал ожидания представлял собой кошмарную картину, он был переполнен средней привлекательности женщинами с белыми, светлыми, желтыми волосами и далеко не у всех, далеко не у всех прически были хотя бы в относительном порядке. Женщинам казалось, что достаточно выкрасить волосы, обесцветить их какими-то ядовитыми химическими реактивами, чтобы Италия легла к их ногам.Похоже, они не ошиблись.В Римини шел хиленький европейский дождь, асфальт перед аэропортом был мокрым, и странные цветы, ели, пальмы тоже были мокрыми, но выглядели нарядно, свежо, как бы даже зовуще. Поддельные блондинки сотнями теснились в зале, ждали заказанных автобусов и выглядели недовольными, чуть ли не обманутыми — дождь был помехой, задержкой в делах важных и неотложных.Халандовский что-то угрюмо рассказывал своей Настеньке, а та белозубо хохотала на весь зал ожидания. Шаланда с супругой были спокойны и величественны, Андрей рассматривал рекламу, Худолей уже пил пиво, Пафнутьев плелся за Пахомовой — как-то само собой получилось, что она взяла над ним шефство, а он послушно нес ее небольшую сумку, какая бывает у человека, который собрался куда-то недалеко и ненадолго.— Павел Николаевич, дорогой, — сказала Пахомова, — я вынуждена вас оставить.— Надеюсь, не навсегда?— Ха! — Пахомова была раскованна, легка в словах, в движениях, по всему чувствовалось, что она приехала если и не к себе домой, то в место хорошо знакомое. — Сами понимаете, что у меня тут хлопот достаточно — автобус, звонки в гостиницу, размещение и так далее.— А мне куда?— Вон у тех дверей появится человек с плакатиком, на котором будет одно слово — «Роксана». Держитесь этого человека, и вы не пропадете. Он всех отведет к автобусу.— Это прекрасно!— Не потеряйте мою сумку, — сказала на прощанье Пахомова.— А вы меня не потеряйте!Пахомова игриво махнула ручкой и исчезла в толпе белокурых теток, остававшихся все такими же хмуро-настороженными.Большинство автобусов стояло уже на площади, и постепенно зал ожидания опустевал. Подошла очередь и для группы Пахомовой. Действительно, у выхода, который она показала Пафнутьеву, появился длинный парень с высоко поднятой табличкой, на которой было одно слово «Роксана». Попутчицы оживились, быстро разобрали свои сумки, и к тому времени, когда Пафнутьев подошел к автобусу, все передние места были уже заняты, и ему ничего не оставалось, как пройти в самый конец. Но прежде чем он поднялся на первую ступеньку, сзади к нему пристроился Худолей и успел шепнуть:— Парень с табличкой — Пияшев.— Надо же, — пробормотал Пафнутьев. — Как тесен мир.Дорога на Аласио оказалась гораздо длиннее и живописнее, чем Пафнутьев мог себе представить. Посевы, украшенные остатками домов позапрошлого века, сложенных из неотесанного камня, быстро закончились, и автобус как-то незаметно оказался среди гор. Через каждые несколько километров он нырял в тоннели, пробитые в горах, или же попросту парил в воздухе, на мостах, проложенных над ущельями. Мосты казались такими ненадежными, что дух захватывало от ужаса, что все сейчас кончится и автобус, наполненный жрицами любви, рухнет вниз и никто тогда не сможет определить, где была блудница, а где начальник следственного отдела, где гомик, а где первый милиционер города. К этому времени все эти мелкие и незначительные подробности потеряют всякий смысл.Впрочем, и сейчас, когда автобус проносился сквозь тоннели и по узким мостам в облаках, это тоже не имело слишком большого значения, все это обретет смысл, тяжесть и криминальную суть после возвращения домой.Всю дорогу Пияшев роскошным своим, интимно-бархатистым голосом неторопливо рассказывал разные благоглупости и забавные подробности из жизни итальянцев и итальянок.— Должен вам сказать, что светлые волосы для итальянцев — это, прасцице, первый и главный признак женщины распутной, доступной и чрезвычайно привлекательной, — сказал Пияшев и сделал паузу. Видимо, эти слова он произносил частенько, поскольку пауза оказалась весьма уместной — в автобусе возник нервный смешок, женщины возбужденно завертели своими головками, засверкали своими глазками, о чем-то зашушукались. Впрочем, о чем именно они шептались, догадаться было нетрудно — об особенностях нелегкой своей работы на итальянской почве.— Старик, ты меня помнишь? — Худолей подсел к Пияшеву на свободное место. Хорошо поступил Худолей — заранее снять настороженность постепенного узнавания и убедиться, что Пияшев не узнал в нем ночного грабителя.— Что-то знакомое, а вот вспомнить не могу, — неуверенно протянул Пияшев.— А я в ресторане, помнишь, девочку у тебя снял.— А, да-да-да! — обрадованно зачастил Пияшев, освобождаясь от опасливых воспоминаний. — И как девочка?— Все отлично, старик!— Только это... — Пияшев помялся, — она прилетела сюда за мои деньги.— Хочешь сказать, что нужно снимать по новой? — спросил Худолей.— Конечно. И учти... Здесь другие расценки, в другой валюте... Со всеми вытекающими подробностями.— Нет проблем, старик, — и, хлопнув Пияшева по коленке, Худолей вернулся на свое место.Пафнутьев сидел у окна один, находя для себя все новые особенности итальянского пейзажа. Он с интересом улавливал у начала каждого тоннеля цифры на табличках — длину тоннеля в метрах, прикидывал, какой длиннее, какой изгибается круче. После первой сотни километров к нему подсела Пахомова, разобравшись наконец в своих бумагах, подробно поговорив с водителем, тем самым очкастым Массимо, которого Пафнутьев запомнил по снимкам. Он оказался немногословным, сдержанным, но властность в нем ощущалась, и некоторую если не робость, то зависимость Пахомовой от этого человека Пафнутьев тоже увидел.— Как путешествие, Павел Николаевич? — спросила Пахомова. — Не устали?— Что вы! Прекрасная дорога! Ехал бы и ехал... Но пора, кажется, и остановиться в какой-нибудь забегаловке. Некоторые дамы нервничают.— Да, я знаю, организм требует своего. Километров через десять дорожный ресторан. Там можно перекусить, выпить пива, размяться.— Это было бы кстати.— Скажите, Павел Николаевич, вон тот гражданин в светлом костюме с дамой... вам знаком?— Не так чтобы очень, но я его знаю... Это Жора Шаланда с женой, он в милиции работает.— А я смотрю — вроде где-то видела... — сказала Пахомова с некоторым облегчением. Слова «работает в милиции» были и правдивыми, и достаточно невинными: мало ли кто сейчас работает в милиции.— Я сам и предложил ему эту поездку... У него отпуск, в наших краях еще холодно, моря холодные... Поехали, говорю, по Италии прошвырнешься. Он сомневался, но жена как услышала про Италию, вопрос был решен в пять минут.— В такую поездку и с женой?! Мне кажется, они оба совершили ошибку. Вы, Павел Николаевич, поступили более предусмотрительно — жену дома оставили. А вон тот, с хохочущей дамочкой? — спросила Пахомова о Халандовском.— Того я не знаю... По ходу познакомимся. Если дамочка хохочет, значит, мужик неплохой... Столкуемся. Вы всегда с этим водителем ездите?— А что? — насторожилась Пахомова.— Дорога, я смотрю, сложная, еще эти тоннели, мосты на стометровой высоте... Водитель он надежный?— А, вы об этом, — облегченно вздохнула Пахомова. — Здесь у него все в порядке, высший водительский класс.— А где у него не все в порядке?— Не может спокойно проходить мимо наших девочек.— Пристает?— Бывает... Но расплачивается. Тут его не упрекнешь.— Автобус ему принадлежит?— Почему вы решили?— Обычно так и бывает. Человек покупает автобус и этим живет.— Да, это его автобус. Кстати, и гостиница, где мы остановимся, тоже ему принадлежит. Гостиница скромная, но в центре города, на набережной, рядом парк, магазины... Сами увидите.— Гостиница — это хорошо, — солидно кивнул Пафнутьев.На остановке он поразился чистоте, ранним цветам, платному туалету, выбору блюд и напитков, прилегающему магазину с бесконечным выбором игрушек, безделушек и всевозможных кухонных приспособлений.— Простите, пожалуйста, — услышал вдруг Пафнутьев обращение, исполненное каким-то противным, приторным голосом, — это был Халандовский. — Не согласитесь ли разделить со мной? — Халандовский показал литровую бутыль с красным вином. — Когда я уже купил ее, выяснилось, что у моей дамы другие привязанности. — Халандовский сделал гримасу и мигнул как-то за спину, давая понять, что все эти глупости говорит для стоявшего за спиной Пияшева.— А почему бы и нет? — пожал плечами Пафнутьев. — Но тогда я возьму две отбивных.— Три, — поправил Халандовский. — Моя дама от мяса не откажется.— Заметано, — сказал Пафнутьев. — Кстати, меня зовут Павлом, с вашего позволения.— Аркадий, — галантно поклонился Халандовский. — А это Настенька, прекрасный человек и необыкновенной красоты женщина.— Я вижу, — улыбнулся Пафнутьев.— Ничего вы не видите. Ее красоту можно увидеть только на пляже, если, конечно, до пляжа доберемся.— Или в бассейне, — весело подсказала Настенька.— В гостинице есть бассейн? — обратился Пафнутьев к Пияшеву.— Боюсь, что нет. Но мы решим эту проблему.— Может быть, и с Шаландой познакомимся? — спросил Халандовский, когда они расселись за столиком.— Рановато, — сказал Пафнутьев. — Чуть попозже. Вон, я вижу, Худолей с Андреем знакомится... Ты с дамой, Шаланда с дамой... Наверняка сольетесь в одну компанию, даже понравитесь друг другу, ваша дружба продлится и после возвращения домой.— Хотелось бы, — простонал Халандовский, разливая красное пенящееся вино в высокие стаканы. — А молодые люди, я смотрю, уже познакомились с очаровательными девушками, — кивнул он в сторону столика, за которым сидели Худолей, Андрей и две попутчицы.— Этих мымр ты называешь очаровательными девушками? — расхохоталась Настенька, опять показав белые зубки.— Я всегда был щедрым по отношению к женщинам, — ответствовал Халандовский. — Настенька, скажи! Кстати, можете называть меня просто Аркаша. Когда меня называют Аркаша, я чувствую себя моложе.— Я бы сказала, когда ты чувствуешь себя моложе, но мне неудобно, я женщина стеснительная, — Настенька потупила глазки, но не выдержала и опять расхохоталась.Дальнейшая дорога была легче и веселее. В автобусе то в одном конце, то в другом вспыхивал смех, Пахомова шушукалась с Пияшевым сразу за спиной водителя, тот время от времени поворачивался к ним, что-то говорил. При этом лицо его оставалось серьезным, даже напряженным: похоже, разговор был не столь беззаботным, как среди расшалившихся женщин.Справа шли лесистые горы, слева время от времени возникали провалы, дно которых таяло в голубой дымке, дальше синело Средиземное море. По побережью тянулась цепочка маленьких городков, соединенных поблескивающей на солнце трассой и обрывающихся у моря желтой полоской пляжного песка.
* * *
Аласио оказался таким же городком и тоже отделенным от моря песчаным пляжем. В скверах зеленели пальмы, по улицам неторопливо передвигались старики и старушки, ухоженные такие старики и старушки, в светлых одеждах. Переговаривались они с чувством собственного достоинства, иногда останавливались у витрин, шли дальше, и во всем ощущалась жизнь неторопливая, несуетная, размеренная, будто все, что положено решить, здесь давно решено и говорить особенно было не о чем, разве что о самочувствии, цвете неба, температуре воды и воздуха. Но цвет неба, самочувствие и температура воды и воздуха менялись постоянно, поэтому и коренные, и приезжие старики и старушки, похоже, не скучали, изо дня в день, из года в год и, кажется, даже столетиями обсуждая эти вечные темы.Детей на улицах Пафнутьев не заметил, людей цветущего возраста тоже не было, и казалась даже странной высадка секс-десанта из далекой, обуреваемой страстями и вьюгами России. Кого они собирались обслуживать, эти крашеные тетеньки, чьи чувства будоражить, чью нравственность подвергать испытаниям? Видимо, нормальная человеческая жизнь здесь все-таки еще теплилась, но была спрятана так глубоко и надежно, что на поверхности оставались только пальмы, витрины да старики со старушками, шелестящими что-то друг другу.На залитой огнями набережной, среди других гостиниц с пылающими окнами, громадными стеклами первых этажей, «Верона» показалась Пафнутьеву несколько угрюмой, затемненной и даже как бы брошенной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40