Так случилось, что все наши ниточки переплелись. Настя — свидетель, Марецкий — сыщик, Еремин погиб здесь, а отец Никодим в Москве. Уехал он туда скрытно, даже не стал советоваться со своим духовником игуменом Пафнутием, настоятелем Кинского монастыря. Очевидно, его нагнали и остановили, отправив на тот свет. Других причин я не вижу. Священник зла никому не делал, мстить ему не за что. Значит, старику хотели заткнуть рот. Ни меня, ни тебя не напугает жалоба Священному Синоду Нам до лампочки. А кого еще? Только церковников. Каких? Кроме прихода отца Никодима и монастыря, здесь нет других молитвенных мест. Вывод напрашивается сам собой. Может быть, мы идем по ложному следу и никто из верующих нам не поверит, но логика вещей ведет нас в монастырь.
— А я в этом не сомневался. Еремин фотографировал монастырь и за это пулю получил в затылок. И про Митрофана ты небось все уже знаешь. Сынок отца Никодима побывал в доме Пелагеи и все материалы Еремина унес с собой и сам скрылся в неизвестном направлении. Может быть, он и предупредил монахов, что папочка в Москву лыжи навострил, чтобы заложить монастырских.
— В чем? — удивился Горелов. — Не могу поймать ниточку. В каком грехе можно обвинить монахов? Здесь их за святых почитают, они весь район к жизни вернули.
Метелкин усмехнулся.
— Странный ты мужик, Палыч! Пораскинь мозгами. Давай отбросим слово «монастырь» и заменим его словом «группировка». Тут же все встанет на свои места. Группировка держит под собой все сельскохозяйственные угодья, земли, фермы, заводы, фабрики, магазины, рынки. Это не просто бизнес, это целая империя, где крутится крупный капитал, огромные деньжищи. Они город купили с потрохами и посадили в нем своих марионеток, начиная с мэра, милиции и кончая прессой. Мнимая свобода на территории зоны с невидимой колючей проволокой. Это местные считают, они живут в раю, потому что ничего никогда другого не видели.
Как мы все, живя за железным занавесом, попадая в Болгарию, обалдевали от изобилия. Так и эти. Им свою жизнь сравнить не с чем. Тюрьма, мэр, директор, милиция, надзиратели, монахи-хозяева, а вокруг этого муравейника витает огромный капитал. Вот где собака зарыта. А если ты очень любопытный, то тебе быстро нос откусят или голову продырявят. Возьмем, к примеру, нас с тобой.
Допустим, что местный фельдмаршал от ментуры с уникальной фамилией Мягков закроет на нас глаза. Зачем зря задницу от кресла отрывать? Пусть ребята гуляют. И мы с тобой получаем полную свободу действий. А дальше что? К монастырю тебя и близко не подпустят. Там у них дозорный на колокольне с рацией бдит. Через стену не перемахнешь. Ну а если и попадешь туда, то ничего интересного не найдешь. Потому что не знаешь, что искать! Тычем пальцем в небо и мечтаем, как бы собрать букет на минном поле.
Горелов немного подумал и сказал:
— Во многом с тобой можно согласиться, но я привык исходить из фактов.
Если бы в монастыре шла размеренная монашеская жизнь и вопрос касался только его величества капитала, то все выглядело бы иначе. Вряд ли церковники укрывают свои доходы и организовали Центробанк на территории монастыря. Я думаю, они исправно платят подати в лоно святой Церкви. Всем известно — деньги они умеют вкладывать и оборачивать. Финансы — материя тонкая и журналисту не по зубам.
Еремин не приехал бы из Москвы в эту дыру с фотоаппаратурой разоблачать темные стороны монашества на ниве незаконных денежных махинаций. Их на пленку не сфотографируешь. Отец Никодим не стал бы углубляться в эти дебри, непостижимые его уму и портящие весь пристойный вид. Бревно в глазу, которое можно сфотографировать. Вот почему Мягков задергался и репортера пристрелили, и отца Никодима остановили, не дав ему заговорить. Да, согласен, нам не все понятно.
Извини, но и сыщики с более солидным стажем уткнутся в тупик. Не каждый день расследование приводит следствие к вратам святой обители. Тут даже соответствующих законов нет. Не подумали. Церковь стоит особняком, и никто к ним не лезет. Туда идут с другими целями. Чтобы нам понять или попросту наткнуться на след, необходимо пройти путем Аркадия Еремина. Мы начали с того места, где Еремин нашел свой конец. На что он напоролся? Может быть, случайно, так часто бывает. Ищешь одно, а находишь другое. Подумай, Женя, ты Еремина хорошо знал.
Метелкин долго не думал.
— Я уже отправил послание в Москву. Уверен, Дик достанет ту статью, которую Аркадий сдал в свою редакцию. Скорее всего, статья имеет взрывной характер. В одном ты прав — Еремин за сенсациями не гонялся, чернуху не лепил, клубничкой не баловался. Похоже на то, будто он и впрямь напоролся на бревно в темноте. Что-то выплыло на его пути. Неожиданно. Он ездил в Тулу в командировку. Там какой-то съезд проходил, партийный или аграрный, короче говоря, стандартная тягомотина для одной-двух колонок на пятой полосе. Вернулся в Москву, сдал материал, взял отпуск, аппаратуру и рванул сюда. Уверен, раньше он о Егорьевске даже не слышал, а уж о Кинском монастыре и подавно. Это говорит о том, что тема его задела. Я знаю их главного редактора. Перестраховщик, каких трудно сыскать. На каждую заметку ищет подтверждение, боится место потерять.
Мужик без семи пядей во лбу. Начинал с корректора, по сути, им и остался. В другое место ему не уйти. Выгонят на улицу, пойдет воздушными шариками торговать. Предполагаю, что материал Еремина ему понравился и даже увлек, но в печать без фактов он его не дал. Тут Аркаша и сорвался, сорвался и влип. Не был готов к препятствиям. Пошел искать правду к протоиерею Никодиму, а тот ему поверил и так испугался, что в Москву рванул. Оба за свое рвение и поплатились жизнью.
— Нам нужно знать содержание статьи, — твердо заявил Горелов.
— Ее еще добыть надо. На это время уйдет.
— Марецкий добудет.
— Ничего он не получит. Шершнев ее скорее сожрет, чем ментам отдаст. Я же тебе сказал, что главный редактор — трус и перестраховщик. Как Марецкий докажет, что Еремин ему какой-то сенсационный материал передавал? Там нет расходно-приходных книг и учет не ведется. Статью могли и не регистрировать, даже наверняка. Она упала на дно ящика Шершнева и лежит как макулатура, заваленная бумагами и папками. Нет, Марецкому там делать нечего. С чем придет, с тем и уйдет. А Дик — дело другое. Этот своего не упустит. Только ведь с одного захода статью не найдешь. Он в том же положении, что и мы. Иди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что! И даже не знает о чем статья, несколько страничек печатного текста. Подпись ничего не значит. Псевдоним, как правило, а название может быть отвлеченным. Знаешь, сколько таких бумажек со скрепочками валяется во всех углах каждого кабинета?! А Шершнев статейку наверняка закамуфлировал под доклад какого-нибудь депутата Ободдуева на конференции по правам потребителя в селе Кукуеве. Иголку в стоге легче найти.
— Пусть твой Журавлев ищет, а нам сваливать из Егорьевска надо. Попробуем в Тулу прорваться. Метелкин хлопнул Горелова по плечу.
— Ты читаешь мои мысли, Палыч! Сегодня следователь областной прокуратуры в Тулу уехал. Толковый парень. Тут ему все равно разгуляться не дали, вот он и отправился восвояси. Он мужик сообразительный и положение дел в городе знает. И все же перед отъездом я еще разок глянул бы на монастырь.
— Для того я и позвал тебя сюда. Уже темнеет. Пять километров лесом. К ночи доберемся. Компасом я обзавелся, фонари тоже есть, авось не заблудимся.
***
За вековыми стенами монастыря в огромной рубленой избе сидел отец Платон, всемогущий правитель тихой обители и всех земель, что раскинулись на двадцать верст. Тихий, незаметный, с жестким рубленым лицом, лысиной, обрамленной жидкими длинными волосами до плеч, с редкой бороденкой, клоками разбросанной по щекам и подбородку. Он восседал на черном деревянном кресле посреди огромной залы, где вдоль стен прятались длинные скамьи, занятые молодыми послушниками.
Стены сруба, украшенные иконами с лампадами, свечи в канделябрах и полумрак очень контрастировали с огромным столом, на котором стоял компьютер и несколько телефонных аппаратов. Обычно его прикрывали ширмой, но сегодня этого не сделали.
Возле дверей замерли шестеро монахов с автоматами наперевес, что так же резало глаз, как манекены под распятием. В центре залы под свечной люстрой поставленные на колени со связанными за спинами руками маялись три таких же, как и остальные, монаха.
Говорил только Платон, восседавший на деревянном троне.
— Трудные времена приходят, братья мои! Не вправе мы уйти с выбранного пути нашего по доброй воле. Однажды нас уже вышибли с поля боя безмозглые политиканы и принудили сложить оружие и уйти, чуя, как в спины нам смотрят стволы черни неподвластной. Теперь над нами нет никого, кроме гласа Божьего. Мы живем по христианским законам — око за око. Никто нам не указ в священной войне. Не за то мы кровь свою проливали, чтобы нас сожрал червь из собственной утробы. Позор лег на братство «Белых волков»! Страхом парализованные все уставы порушили и десяток невинных душ загубили. Свидетелей испугались! На всю столицу прославились! Вы не воины, а шакалы. В батальоне «Белых волков» шакалам не место.
Один из монахов поднял голову и взглянул на вожака.
— А не ты ли, брат Платон, учил нас убивать свидетелей, когда мы в Чечне дрались? Не ты ли говорил, что каждый оставшийся в живых чеченец — твой смертный враг? Тебя не достанет, твой дом найдет и родню всю перережет. Мы твоей науке верны остались.
— Молчи, старлей. Другом ты мне был, верил в тебя. Так ты же пошел поперек устава.
— Свидетели братству угрожали, а значит, враги! И ты мне рот не затыкай.
Перед смертью каждый свое слово сказать может. Не ты ли первый заповедь нарушил и погнал нас следом за Никодимом?! Я не спорил. Пошел губить душу невинного святоши. Знал, что он в монастырь ревизию синодскую приведет. И над святостью есть что-то более высшее. Знал, что Никодим мог погубить на корню наше дело. Но если лес рубят, то щепки летят. Все это случилось за неделю до телепередачи, где все наши морды прописаны. Или ты не видел этого? Оставить за собой след — то же, что визитки по пути разбрасывать.
— Есть сермяга в твоих словах, старлей. До сегодняшнего дня я молчал, не хотел волну гнать. Но ты и эту работу выполнить не смог, свидетели остались. Их двое, и они на свободе. Раз ты их упустили, то мы эту ошибку исправим за вас, а вы за нее свои жизни отдадите, дабы некого будет свидетелям опознавать, не на кого пальцем ткнуть. Вы сами теперь братству больше вреда принесете, чем те, кого упустили. Не дело нам на пороховой бочке сидеть, мину с часовым механизмом в кармане носить. В нашем деле не ошибаются дважды. Примите смерть достойно, другого решения не будет.
Платон подал знак. Монахи с оружием отошли от дверей, подняли на ноги связанных собратьев и повели их к выходу.
— Мало нас, каждая жизнь на вес золота! Смотрите и знайте, к чему приводят ошибки и просчеты на поле боя! Все мы находимся в строю несмотря на черное платье монаха. Важное дело делаем, сынки мои! Все вы через огонь прошли, пуль наглотались и не для того выжили, чтобы уйти из жизни бесславно и глупо.
Учитесь видеть вокруг себя, чего двум глазам не дано, слышать больше, чем уши, и чуять гидру за версту Идите тихо и с миром. И не обижайте монахов. Они тоже ваши братья. У них своя вера и свой Бог. Заступайтесь за них.
Все встали, как по команде, и разошлись. В избе остались двое. Они были старше тех, что ушли, и сидели ближе к трону главного вершителя судеб.
— Что с рейсом, капитан? — спросил Платон.
— Заказ готов. Пора фуру готовить.
— Значит, уже не отменишь?
— Нет, командир. Заказ с завода надо брать.
— Что у нас на складе?
— Больше трех тысяч единиц. Перебор.
— В том-то все и дело. В Москве началась свара, Дантист теряет контроль, это я уже понял. Просит не привозить пополнение. Он хочет сначала вычистить свои склады. Значит, где-то наследил. Скрытный стал. Но ничего, мне Пигмей все как на духу выложит. Если обстановка не изменится к лучшему, я сам в столицу поеду. А пока будем сгружать заказы к себе.
— Мэр предложил крытый бассейн «Локомотив». Они его закрыли на реконструкцию.
— Он мне все услужить хочет. Однако Мягков им недоволен. Ходят слухи, будто Кедров мечтает о губернаторском кресле. Егорьевск на первое место в области вышел. Пора спустить его с неба на землю. Мы и без губернатора обойдемся.
Платон взглянул на второго монаха, и тот встал.
— Что у тебя, лейтенант?
— Ищем. На Коптева надо дать наводку в Москву.
— Хочешь сказать, ты Митрофана из зоны упустил? Да еще с арсеналом оружия? Это как же он мог от тебя ускользнуть? Ведь парень уже получил статус свидетеля, а значит, подлежит уничтожению. Ты за него в ответе. Не найдешь, пойдешь на лесное кладбище.
— Найду, но он свой, все наши фокусы знает, расположение постов, нарядов, оцеплений. К тому же он местный.
— О том и речь. Нечего ему в Москве делать. Мягков взял репортера?
— Ушел парень по дороге на вокзал. На вокзале дежурил я и третий взвод. Там он просочиться не мог.
— Напомни подполковнику Мягкову, что это уже вторая его оплошность с журналистами. Упустит — заменим! На его место есть более грамотные люди.
— Я понял, командир.
— Ладно. А теперь пойдем помянем братьев наших Убиенных. Поди уж докопали свои могилы. Да простит их Господь за прегрешения земные! Упокой их души, Боже праведный! Солдатами жили, солдатами и умерли.
Платон встал и направился к двери. Офицеры-монахи последовали за ним.
***
Горелов выключил фонарь и взял за рукав Метелкина.
— Тихо, Женя. Присмотрись. Видишь, свет сквозь ветви пробивается? Где-то недалеко, метрах в тридцати.
Они затаились. Никакого шума слышно не было, но свет не стоял на месте, а словно плясал, как заяц на поляне.
— Подойдем поближе, — предложил Метелкин.
— Придется. По идее, мы уже должны выйти к монастырю. Поблизости ни одной деревни нет. Кого могло занести в лес на ночь глядя, да еще в километре от шоссе?
Они начали пробираться сквозь ельник, стараясь не создавать шума. Свет становился все ярче и ярче. Наконец они приблизились настолько, что дальше идти стало небезопасно. На небольшой поляне трое мужчин, раздетых по пояс, с длинными волосами и бородами копали яму. С фонарями в руках полукругом стояли монахи. У каждого на шее висел автомат. Никто ни с кем не разговаривал, и те, кто копал, и те, кто наблюдал, не раскрывали рта.
— Как на похоронах, прошептал Метелкин. — Клад откапывают?
Горелов дернул его за локоть.
— Тихо.
Они лежали на земле, прикрытые нижними ветвями ели, и наблюдали за странной картиной. Раскопки вскоре закончились. Трое вылезли из ямы и положили лопаты на землю. Тут впервые раздался чей-то голос:
— Товсь!
Горелов даже вздрогнул. В долю секунды монахи вскинули автоматы на боевую позицию.
— Пли!
Шесть вспышек слились в единый залп, эхом пролетевший над макушками деревьев. Все произошло так быстро и неожиданно, что наблюдатели не успели ничего понять. Трое мужчин свалились в яму, как срезанные косой колоски.
Четверо из стрелков сняли автоматы и взялись за лопаты. Яму засыпали в считанные минуты и накрыли валежником. Еще минута, и свет померк, скрывшись за деревьями. Монахи так и ушли, не проронив ни слова.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — пробормотал Метелкин.
— Тихо, Женя, не шевелись, они вернуться могут.
— Зачем? Они даже лопаты с собой забрали, пресвятые ангелы. Хороши монахи!
— Монахи не отдают воинских команд. Ты видел, как они четко сработали?! Раз, два, три! Все в такт, в один выстрел шесть стволов. А ты говоришь — монахи!
Они выждали еще полчаса, а потом принялись за работу. Зачем надо было раскапывать могилу, они не знали, но, используя подручный материал, палки и сучья, раскидать рыхлую могилу было нетрудно.
Перед ними лежали три простреленных тела. Автоматные пули прошили их насквозь.
— А теперь, Палыч, ты будешь мне светить. Метелкин полез в рюкзак за фотоаппаратурой. Он Щелкал затвором, пока его не остановил Горелов.
— Не трать зря пленку, смотри — у всех есть татуировки-Надо снимать не как попало, а особые приметы, и хорошо бы получить их отпечатки. У тебя клейкая лента есть?
— Маленький кусок. Коробка с батарейками обмотана скотчем.
— Попробуем. Давай-ка я этого парня поверну, а ты сфотографируй наколку на его плече. Вот смотри — пасть с клыками и надпись «Белые волки».
Он начал переворачивать труп и вдруг отпрянул, будто его током дернуло. С головы мертвеца сполз парик.
— Черт! Он же лысый…
— Не лысый, а бритый, — уточнил Метелкин. — Проверь у остальных.
— Все в париках.
— Заберем их с собой. Уж это добро им теперь точно не понадобится.
— А бороденки тоже клееные!
— Их надо сфотографировать и так и так, — командовал Горелов. — Придется раздеть всех догола. Шрамы также вещь приметная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— А я в этом не сомневался. Еремин фотографировал монастырь и за это пулю получил в затылок. И про Митрофана ты небось все уже знаешь. Сынок отца Никодима побывал в доме Пелагеи и все материалы Еремина унес с собой и сам скрылся в неизвестном направлении. Может быть, он и предупредил монахов, что папочка в Москву лыжи навострил, чтобы заложить монастырских.
— В чем? — удивился Горелов. — Не могу поймать ниточку. В каком грехе можно обвинить монахов? Здесь их за святых почитают, они весь район к жизни вернули.
Метелкин усмехнулся.
— Странный ты мужик, Палыч! Пораскинь мозгами. Давай отбросим слово «монастырь» и заменим его словом «группировка». Тут же все встанет на свои места. Группировка держит под собой все сельскохозяйственные угодья, земли, фермы, заводы, фабрики, магазины, рынки. Это не просто бизнес, это целая империя, где крутится крупный капитал, огромные деньжищи. Они город купили с потрохами и посадили в нем своих марионеток, начиная с мэра, милиции и кончая прессой. Мнимая свобода на территории зоны с невидимой колючей проволокой. Это местные считают, они живут в раю, потому что ничего никогда другого не видели.
Как мы все, живя за железным занавесом, попадая в Болгарию, обалдевали от изобилия. Так и эти. Им свою жизнь сравнить не с чем. Тюрьма, мэр, директор, милиция, надзиратели, монахи-хозяева, а вокруг этого муравейника витает огромный капитал. Вот где собака зарыта. А если ты очень любопытный, то тебе быстро нос откусят или голову продырявят. Возьмем, к примеру, нас с тобой.
Допустим, что местный фельдмаршал от ментуры с уникальной фамилией Мягков закроет на нас глаза. Зачем зря задницу от кресла отрывать? Пусть ребята гуляют. И мы с тобой получаем полную свободу действий. А дальше что? К монастырю тебя и близко не подпустят. Там у них дозорный на колокольне с рацией бдит. Через стену не перемахнешь. Ну а если и попадешь туда, то ничего интересного не найдешь. Потому что не знаешь, что искать! Тычем пальцем в небо и мечтаем, как бы собрать букет на минном поле.
Горелов немного подумал и сказал:
— Во многом с тобой можно согласиться, но я привык исходить из фактов.
Если бы в монастыре шла размеренная монашеская жизнь и вопрос касался только его величества капитала, то все выглядело бы иначе. Вряд ли церковники укрывают свои доходы и организовали Центробанк на территории монастыря. Я думаю, они исправно платят подати в лоно святой Церкви. Всем известно — деньги они умеют вкладывать и оборачивать. Финансы — материя тонкая и журналисту не по зубам.
Еремин не приехал бы из Москвы в эту дыру с фотоаппаратурой разоблачать темные стороны монашества на ниве незаконных денежных махинаций. Их на пленку не сфотографируешь. Отец Никодим не стал бы углубляться в эти дебри, непостижимые его уму и портящие весь пристойный вид. Бревно в глазу, которое можно сфотографировать. Вот почему Мягков задергался и репортера пристрелили, и отца Никодима остановили, не дав ему заговорить. Да, согласен, нам не все понятно.
Извини, но и сыщики с более солидным стажем уткнутся в тупик. Не каждый день расследование приводит следствие к вратам святой обители. Тут даже соответствующих законов нет. Не подумали. Церковь стоит особняком, и никто к ним не лезет. Туда идут с другими целями. Чтобы нам понять или попросту наткнуться на след, необходимо пройти путем Аркадия Еремина. Мы начали с того места, где Еремин нашел свой конец. На что он напоролся? Может быть, случайно, так часто бывает. Ищешь одно, а находишь другое. Подумай, Женя, ты Еремина хорошо знал.
Метелкин долго не думал.
— Я уже отправил послание в Москву. Уверен, Дик достанет ту статью, которую Аркадий сдал в свою редакцию. Скорее всего, статья имеет взрывной характер. В одном ты прав — Еремин за сенсациями не гонялся, чернуху не лепил, клубничкой не баловался. Похоже на то, будто он и впрямь напоролся на бревно в темноте. Что-то выплыло на его пути. Неожиданно. Он ездил в Тулу в командировку. Там какой-то съезд проходил, партийный или аграрный, короче говоря, стандартная тягомотина для одной-двух колонок на пятой полосе. Вернулся в Москву, сдал материал, взял отпуск, аппаратуру и рванул сюда. Уверен, раньше он о Егорьевске даже не слышал, а уж о Кинском монастыре и подавно. Это говорит о том, что тема его задела. Я знаю их главного редактора. Перестраховщик, каких трудно сыскать. На каждую заметку ищет подтверждение, боится место потерять.
Мужик без семи пядей во лбу. Начинал с корректора, по сути, им и остался. В другое место ему не уйти. Выгонят на улицу, пойдет воздушными шариками торговать. Предполагаю, что материал Еремина ему понравился и даже увлек, но в печать без фактов он его не дал. Тут Аркаша и сорвался, сорвался и влип. Не был готов к препятствиям. Пошел искать правду к протоиерею Никодиму, а тот ему поверил и так испугался, что в Москву рванул. Оба за свое рвение и поплатились жизнью.
— Нам нужно знать содержание статьи, — твердо заявил Горелов.
— Ее еще добыть надо. На это время уйдет.
— Марецкий добудет.
— Ничего он не получит. Шершнев ее скорее сожрет, чем ментам отдаст. Я же тебе сказал, что главный редактор — трус и перестраховщик. Как Марецкий докажет, что Еремин ему какой-то сенсационный материал передавал? Там нет расходно-приходных книг и учет не ведется. Статью могли и не регистрировать, даже наверняка. Она упала на дно ящика Шершнева и лежит как макулатура, заваленная бумагами и папками. Нет, Марецкому там делать нечего. С чем придет, с тем и уйдет. А Дик — дело другое. Этот своего не упустит. Только ведь с одного захода статью не найдешь. Он в том же положении, что и мы. Иди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что! И даже не знает о чем статья, несколько страничек печатного текста. Подпись ничего не значит. Псевдоним, как правило, а название может быть отвлеченным. Знаешь, сколько таких бумажек со скрепочками валяется во всех углах каждого кабинета?! А Шершнев статейку наверняка закамуфлировал под доклад какого-нибудь депутата Ободдуева на конференции по правам потребителя в селе Кукуеве. Иголку в стоге легче найти.
— Пусть твой Журавлев ищет, а нам сваливать из Егорьевска надо. Попробуем в Тулу прорваться. Метелкин хлопнул Горелова по плечу.
— Ты читаешь мои мысли, Палыч! Сегодня следователь областной прокуратуры в Тулу уехал. Толковый парень. Тут ему все равно разгуляться не дали, вот он и отправился восвояси. Он мужик сообразительный и положение дел в городе знает. И все же перед отъездом я еще разок глянул бы на монастырь.
— Для того я и позвал тебя сюда. Уже темнеет. Пять километров лесом. К ночи доберемся. Компасом я обзавелся, фонари тоже есть, авось не заблудимся.
***
За вековыми стенами монастыря в огромной рубленой избе сидел отец Платон, всемогущий правитель тихой обители и всех земель, что раскинулись на двадцать верст. Тихий, незаметный, с жестким рубленым лицом, лысиной, обрамленной жидкими длинными волосами до плеч, с редкой бороденкой, клоками разбросанной по щекам и подбородку. Он восседал на черном деревянном кресле посреди огромной залы, где вдоль стен прятались длинные скамьи, занятые молодыми послушниками.
Стены сруба, украшенные иконами с лампадами, свечи в канделябрах и полумрак очень контрастировали с огромным столом, на котором стоял компьютер и несколько телефонных аппаратов. Обычно его прикрывали ширмой, но сегодня этого не сделали.
Возле дверей замерли шестеро монахов с автоматами наперевес, что так же резало глаз, как манекены под распятием. В центре залы под свечной люстрой поставленные на колени со связанными за спинами руками маялись три таких же, как и остальные, монаха.
Говорил только Платон, восседавший на деревянном троне.
— Трудные времена приходят, братья мои! Не вправе мы уйти с выбранного пути нашего по доброй воле. Однажды нас уже вышибли с поля боя безмозглые политиканы и принудили сложить оружие и уйти, чуя, как в спины нам смотрят стволы черни неподвластной. Теперь над нами нет никого, кроме гласа Божьего. Мы живем по христианским законам — око за око. Никто нам не указ в священной войне. Не за то мы кровь свою проливали, чтобы нас сожрал червь из собственной утробы. Позор лег на братство «Белых волков»! Страхом парализованные все уставы порушили и десяток невинных душ загубили. Свидетелей испугались! На всю столицу прославились! Вы не воины, а шакалы. В батальоне «Белых волков» шакалам не место.
Один из монахов поднял голову и взглянул на вожака.
— А не ты ли, брат Платон, учил нас убивать свидетелей, когда мы в Чечне дрались? Не ты ли говорил, что каждый оставшийся в живых чеченец — твой смертный враг? Тебя не достанет, твой дом найдет и родню всю перережет. Мы твоей науке верны остались.
— Молчи, старлей. Другом ты мне был, верил в тебя. Так ты же пошел поперек устава.
— Свидетели братству угрожали, а значит, враги! И ты мне рот не затыкай.
Перед смертью каждый свое слово сказать может. Не ты ли первый заповедь нарушил и погнал нас следом за Никодимом?! Я не спорил. Пошел губить душу невинного святоши. Знал, что он в монастырь ревизию синодскую приведет. И над святостью есть что-то более высшее. Знал, что Никодим мог погубить на корню наше дело. Но если лес рубят, то щепки летят. Все это случилось за неделю до телепередачи, где все наши морды прописаны. Или ты не видел этого? Оставить за собой след — то же, что визитки по пути разбрасывать.
— Есть сермяга в твоих словах, старлей. До сегодняшнего дня я молчал, не хотел волну гнать. Но ты и эту работу выполнить не смог, свидетели остались. Их двое, и они на свободе. Раз ты их упустили, то мы эту ошибку исправим за вас, а вы за нее свои жизни отдадите, дабы некого будет свидетелям опознавать, не на кого пальцем ткнуть. Вы сами теперь братству больше вреда принесете, чем те, кого упустили. Не дело нам на пороховой бочке сидеть, мину с часовым механизмом в кармане носить. В нашем деле не ошибаются дважды. Примите смерть достойно, другого решения не будет.
Платон подал знак. Монахи с оружием отошли от дверей, подняли на ноги связанных собратьев и повели их к выходу.
— Мало нас, каждая жизнь на вес золота! Смотрите и знайте, к чему приводят ошибки и просчеты на поле боя! Все мы находимся в строю несмотря на черное платье монаха. Важное дело делаем, сынки мои! Все вы через огонь прошли, пуль наглотались и не для того выжили, чтобы уйти из жизни бесславно и глупо.
Учитесь видеть вокруг себя, чего двум глазам не дано, слышать больше, чем уши, и чуять гидру за версту Идите тихо и с миром. И не обижайте монахов. Они тоже ваши братья. У них своя вера и свой Бог. Заступайтесь за них.
Все встали, как по команде, и разошлись. В избе остались двое. Они были старше тех, что ушли, и сидели ближе к трону главного вершителя судеб.
— Что с рейсом, капитан? — спросил Платон.
— Заказ готов. Пора фуру готовить.
— Значит, уже не отменишь?
— Нет, командир. Заказ с завода надо брать.
— Что у нас на складе?
— Больше трех тысяч единиц. Перебор.
— В том-то все и дело. В Москве началась свара, Дантист теряет контроль, это я уже понял. Просит не привозить пополнение. Он хочет сначала вычистить свои склады. Значит, где-то наследил. Скрытный стал. Но ничего, мне Пигмей все как на духу выложит. Если обстановка не изменится к лучшему, я сам в столицу поеду. А пока будем сгружать заказы к себе.
— Мэр предложил крытый бассейн «Локомотив». Они его закрыли на реконструкцию.
— Он мне все услужить хочет. Однако Мягков им недоволен. Ходят слухи, будто Кедров мечтает о губернаторском кресле. Егорьевск на первое место в области вышел. Пора спустить его с неба на землю. Мы и без губернатора обойдемся.
Платон взглянул на второго монаха, и тот встал.
— Что у тебя, лейтенант?
— Ищем. На Коптева надо дать наводку в Москву.
— Хочешь сказать, ты Митрофана из зоны упустил? Да еще с арсеналом оружия? Это как же он мог от тебя ускользнуть? Ведь парень уже получил статус свидетеля, а значит, подлежит уничтожению. Ты за него в ответе. Не найдешь, пойдешь на лесное кладбище.
— Найду, но он свой, все наши фокусы знает, расположение постов, нарядов, оцеплений. К тому же он местный.
— О том и речь. Нечего ему в Москве делать. Мягков взял репортера?
— Ушел парень по дороге на вокзал. На вокзале дежурил я и третий взвод. Там он просочиться не мог.
— Напомни подполковнику Мягкову, что это уже вторая его оплошность с журналистами. Упустит — заменим! На его место есть более грамотные люди.
— Я понял, командир.
— Ладно. А теперь пойдем помянем братьев наших Убиенных. Поди уж докопали свои могилы. Да простит их Господь за прегрешения земные! Упокой их души, Боже праведный! Солдатами жили, солдатами и умерли.
Платон встал и направился к двери. Офицеры-монахи последовали за ним.
***
Горелов выключил фонарь и взял за рукав Метелкина.
— Тихо, Женя. Присмотрись. Видишь, свет сквозь ветви пробивается? Где-то недалеко, метрах в тридцати.
Они затаились. Никакого шума слышно не было, но свет не стоял на месте, а словно плясал, как заяц на поляне.
— Подойдем поближе, — предложил Метелкин.
— Придется. По идее, мы уже должны выйти к монастырю. Поблизости ни одной деревни нет. Кого могло занести в лес на ночь глядя, да еще в километре от шоссе?
Они начали пробираться сквозь ельник, стараясь не создавать шума. Свет становился все ярче и ярче. Наконец они приблизились настолько, что дальше идти стало небезопасно. На небольшой поляне трое мужчин, раздетых по пояс, с длинными волосами и бородами копали яму. С фонарями в руках полукругом стояли монахи. У каждого на шее висел автомат. Никто ни с кем не разговаривал, и те, кто копал, и те, кто наблюдал, не раскрывали рта.
— Как на похоронах, прошептал Метелкин. — Клад откапывают?
Горелов дернул его за локоть.
— Тихо.
Они лежали на земле, прикрытые нижними ветвями ели, и наблюдали за странной картиной. Раскопки вскоре закончились. Трое вылезли из ямы и положили лопаты на землю. Тут впервые раздался чей-то голос:
— Товсь!
Горелов даже вздрогнул. В долю секунды монахи вскинули автоматы на боевую позицию.
— Пли!
Шесть вспышек слились в единый залп, эхом пролетевший над макушками деревьев. Все произошло так быстро и неожиданно, что наблюдатели не успели ничего понять. Трое мужчин свалились в яму, как срезанные косой колоски.
Четверо из стрелков сняли автоматы и взялись за лопаты. Яму засыпали в считанные минуты и накрыли валежником. Еще минута, и свет померк, скрывшись за деревьями. Монахи так и ушли, не проронив ни слова.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — пробормотал Метелкин.
— Тихо, Женя, не шевелись, они вернуться могут.
— Зачем? Они даже лопаты с собой забрали, пресвятые ангелы. Хороши монахи!
— Монахи не отдают воинских команд. Ты видел, как они четко сработали?! Раз, два, три! Все в такт, в один выстрел шесть стволов. А ты говоришь — монахи!
Они выждали еще полчаса, а потом принялись за работу. Зачем надо было раскапывать могилу, они не знали, но, используя подручный материал, палки и сучья, раскидать рыхлую могилу было нетрудно.
Перед ними лежали три простреленных тела. Автоматные пули прошили их насквозь.
— А теперь, Палыч, ты будешь мне светить. Метелкин полез в рюкзак за фотоаппаратурой. Он Щелкал затвором, пока его не остановил Горелов.
— Не трать зря пленку, смотри — у всех есть татуировки-Надо снимать не как попало, а особые приметы, и хорошо бы получить их отпечатки. У тебя клейкая лента есть?
— Маленький кусок. Коробка с батарейками обмотана скотчем.
— Попробуем. Давай-ка я этого парня поверну, а ты сфотографируй наколку на его плече. Вот смотри — пасть с клыками и надпись «Белые волки».
Он начал переворачивать труп и вдруг отпрянул, будто его током дернуло. С головы мертвеца сполз парик.
— Черт! Он же лысый…
— Не лысый, а бритый, — уточнил Метелкин. — Проверь у остальных.
— Все в париках.
— Заберем их с собой. Уж это добро им теперь точно не понадобится.
— А бороденки тоже клееные!
— Их надо сфотографировать и так и так, — командовал Горелов. — Придется раздеть всех догола. Шрамы также вещь приметная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38