XLVII
День был удивительно суматошный. Еще накануне вечером позвонили из Пронска, сообщили, что утром в район выедет председатель совнархоза Гнеденко. Этого визита Анна ждала несколько недель и чрезвычайно из-за него нервничала. Вопреки своим правилам она постаралась даже сделать для Гнеденко этот визит возможно более приятным. Позвонила Дормидонтову, попросила приготовить обед. Гнеденко должен был миновать Сурож, Анна рассчитывала встретиться с ним в колхозе «Заря», откуда Гнеденко собирался проследовать в Пряхино.
Дело заключалось в том, что на севере Сурожского района года три назад обнаружили большие залежи бокситов, на их базе предполагалось построить глиноземный завод, но площадь залегания в равной степени захватывала и соседний район, Пряхинский. Гнеденко должен был выбрать место под строительную площадку. В постройке завода на своей территории равно были заинтересованы оба района, строительство экономически укрепляло любой из них, а прибытие нескольких тысяч кадровых рабочих тоже не могло не сыграть своей положительной роли. Вот Анна и торопилась уговорить Гнеденко остановить выбор на Сурожском районе. Она желала пряхинцам всяческого добра, с секретарем Пряхинского райкома Усольцевым находилась в наилучших отношениях, но, как говорится, дружба дружбой, а денежки врозь: пока она в Суроже, Сурожский район для нее дороже других.
Анна не терпела заискивания, а тут встретилась с Гнеденко такой лисой, столько аргументов выложила в пользу своего района и так умело продолжала выкладывать за обедом аргументы в пользу Сурожа, что Гнеденко сдался, обещал посоветоваться в Пронске еще раз, хотя сам склонился уже к тому, что завод надо строить именно в Суроже.
Анна добилась своего, но вернулась с этого свидания с ощущением какой-то досады. Она подумала было, что досадует на себя из-за этого проклятого обеда. Впрочем, обед был самый обыкновенный, прошел он, можно сказать, в дружеской и непринужденной обстановке. Гнеденко и два инженера, сопровождавшие председателя совнархоза, долго взвешивали все обстоятельства, связанные с выбором строительной площадки, сверялись с картой, внимательно выслушивали доводы Гончаровой, и можно было поручиться, что желательное для Анны решение принято уж никак не из-за красивых глаз секретаря Сурожского райкома. Приглашение отобедать Гнеденко принял, говоря честно, после того, как у него сложилось окончательное суждение. Вместе с Анной и Дормидонтовым он и его инженеры охотно зашли в чайную сельпо, их провели в отдельную комнату «для начальства», подали отлично зажаренного гуся. Гнеденко только ел да похваливал, охотно выпил стопку коньяку, но когда Анна попыталась было за все рассчитаться, решительно запротестовал и расплатился за обед вместе со своими инженерами.
Поездкой Анна могла быть вполне довольна. Но досада ее, однако, не покидала.
Она заглянула ненадолго домой, повидала детей и тут же ушла в райком.
Прошла в кабинет, разделась, повесила в гардероб пальто, села за стол.
Работы было много, приближалась районная конференция. Вечера теперь Анна посвящала предстоящему докладу. Не так-то просто отчитаться!
Она надавила кнопку звонка.
— Клашенька, попросите Павла Васильевича и уходите домой.
Семенов был помощником первого секретаря. Он работал с Тарабриным лет пять. Точный, вышколенный работник, на днях он напомнил Анне, что пора заняться отчетным докладом. Начерно он составил для Тарабрина немало речей, набил на этом руку. Но Анна отказалась от его помощи. «Я сама, Павел Васильевич. Если что понадобится, скажу…» Надобилось ей, конечно, многое. Сводки, цифры, отчеты. Но к составлению самого отчета Семенова она не допускала. Отчет должен содержать ее мысли…
Семенов вошел, положил перед ней папку.
— Вы интересовались выработкой механизаторов, Анна Андреевна…
Он испытующе посматривал на Анну. У Тарабрина была сила, размах, опыт. А эта… Как сказать!
Она отпустила и Семенова. Раскрыла принесенную папку. Просмотрела. Придвинула чистую бумагу. Задумалась…
Странная у нее профессия. В прошлом она агроном. Да, в прошлом. А теперь профессия у нее посложнее. Партийный работник. Раньше эта профессия называлась — профессиональный революционер. Очень сложная и очень трудная профессия. Настоящий человек, честный, идейный, способный, на этой работе — все, никчемный человек — ничто. Счастье, что на этой работе трений больше, чем радостей, не очень-то на нее рвутся никчемные люди, а удержаться на ней и вовсе не удерживаются.
Отчет! Отчет у коммуниста всегда руководство к действию. Вот она — карта ее района. Хлеб. Молоко Мясо. Лес. Торф. Бокситы. Голубой змейкой вьется, извивается через весь район Сурожь… Ее район! У Ленина, в его дореволюционных работах, этот район упоминается как один из самых отсталых…
Теперь район, конечно, не так уж плох, но сколько еще предстоит сделать, чтобы превратить его в край изобилия и благоденствия.
Край, где все обильем дышит,
Где реки льются чище серебра…
Анна не помнила, чьи это стихи, но жизнь должна стать именно такой…
«Бог ты мой, — подумала она об отчете, — ведь за все, буквально за все приходится отчитываться: за колхозы, за школы, за торфоразработки, за все предприятия города, за всех служащих, за рабочих…»
Да кто же она такая? Кто же такой — секретарь райкома? Как будто непосредственно ни за что и не отвечает, и, однако, за все в ответе. Вот недавно рассказали ей, одна девчонка обвенчалась в церкви, и как же Анне стало не по себе! Чего-то, значит, недоглядели, райком комсомола недоглядел, она недоглядела…
Однако надобно браться за отчет. Вот сидит она одна. Тишина стоит в кабинете. Надо все увидеть, все взвесить, наметить путь, повести по этому пути людей. Сама она тоже прислушивается к голосу, который ведет ее…
Она одна. И не одна. Наедине со своим районом. С партией. Никогда не одна.
XLVIII
Незаметно приблизился день испытания. День, когда она встанет перед делегатами конференции и будет отчитываться за себя, за райком, за все население района.
Четыре дня оставалось до конференции. Всего четыре дня. А еще не все ясно. Не одна цифра может еще измениться в отчете. Не все колхозы выполнили план, еще не продан весь лен, то падают, то увеличиваются надои…
До сих пор Анна не знала, с кем ей придется работать, вопрос о втором секретаре оставался открытым.
За четыре дня до конференции позвонил Косяченко.
— Ну как, Анна Андреевна, никого не подобрали во вторые секретари?
Такого вопроса ей ни разу не задавали, и он несколько огорошил Анну. У нее был на примете человек, но она все ждала — кого предложит обком. На этот раз вопрос был поставлен прямо.
Анна неуверенно произнесла:
— Мы задумывались тут, Георгий Денисович…
Но Косяченко не дал договорить.
— А мы подумали, Анна Андреевна, крепко подумали, — решительно перебил он свою собеседницу. — Нашли для вас мужика. Как за каменной стеной будете…
И тут же сам засмеялся — должно быть, ему понравилось шутливое это выражение.
— Кто да кто? — заинтересовалась Анна.
— Да уж будьте уверены… — Косяченко выждал минуту. — Щадилов… Слышали?
— Щадилов… Откуда это?
— Да вы его знаете. Второй секретарь из Борска.
Ничего особо хорошего Анна о Щадилове не слышала, но и возразить ничего не могла.
— Маленечко зазнался у себя в Борске, напортачил с мясом, вот и решили к вам, — объяснил Косяченко.
— А зачем к нам, если напортачил?
— Пусть не зазнается!
— Зачем же…
— Да вы не бойтесь, он крепкий мужик, в случае чего может нажать, при вас в Суроже в самый раз будет…
Она пыталась возразить:
— Если Щадилов, мы у себя получше найдем…
Голос Косяченко посерьезнел:
— А вы не спорьте, Анна Андреевна, обком все взвесил, а убрать никогда не поздно. На конференцию к вам приедет Узюмов, он и захватит Щадилова…
Косяченко испортил Анне настроение. Она плохо знала Щадилова, но уже одно то, что Щадилова посылали в Сурож в наказание за какие-то провинности, мало ее устраивало. Однако Косяченко говорил столь решительно, что она не осмелилась отвергнуть неожиданно свалившуюся как снег на голову кандидатуру.
На следующий день она поделилась новостью с товарищами, но никто не выразил ни особой радости, ни недовольства.
Неожиданно в райкоме появился Костров. Его-то Анна уж никак не ожидала.
— Был в Калачеве, у текстильщиков, — объяснил он. — К вам не собирался, но по дороге решил завернуть…
В Калачеве находилось несколько крупных ткацких фабрик, «по дороге» выглядело очень относительно, Калачево стояло в стороне. Однако появлению Кострова Анна обрадовалась.
Костров поинтересовался:
— Отчет готов?
— Читали на бюро, утвердили.
Анна подала Кострову папку с отчетом.
Костров небрежно перелистал несколько страниц.
— Не боитесь?
— Боюсь, — призналась Анна. — Все в порядке, и боюсь.
Костров снисходительно усмехнулся:
— Привыкнете.
Он прошелся вдоль кабинета быстрым своим пружинящим шагом и остановился у окна.
— Ну, а как со вторым секретарем? Устраивает вас Щадилов?
Он, конечно, знал уже о звонке Косяченко. Кострову Анна и подавно не собиралась возражать. Почему-то она чувствовала себя в присутствии Кострова девчонкой. Давно уже и не считала себя, и не была девчонкой, но в присутствии Кострова почему-то терялась — настолько для нее велик был его авторитет. Но и лгать не хотелось. Конечно, она не могла не считаться с мнением обкома, она подчинится любому решению, но пусть все-таки знают, что она подчиняется, но не принимает это решение душой.
— Нет, — произнесла она почти что с отчаянием. — Не устраивает он меня, Петр Кузьмич!
Кострову нравилась прямота этой женщины.
— Вы не стесняйтесь, — поощрил он Анну. — Говорите прямо, как думаете. Я для того и заехал, чтобы вы могли высказаться начистоту.
— На что нам Щадилов? — сказала Анна. — В Борске недотянул, а у нас справится? Петр Кузьмич! Я бы партработников, у которых слаб авторитет, не задерживала на партийной работе. Пошлите Щадилова по специальности, а если не знает ничего, пусть поучится.
Костров опять усмехнулся.
— То-то и беда, не дотянул, а перетянул, администрировать любит. Вот мы и надумали его сюда. Вы женщина, характер у вас помягче, Щадилов поможет в случае, если придется нажать…
Анна бросила на Кострова недовольный взгляд.
— А я, думаете, не нажму?
Глаза Кострова смеялись.
— Нажмете?
— Нажму.
— Работать, конечно, вам… — Костров задумался. — А если не Щадилов, кого тогда?
Анна осмелела.
— А вы позвольте нам самим выбрать.
— А кого?
Анна назвала:
— Ксенофонтов.
Костров пытливо смотрел на Анну, он не припоминал, о ком это говорит Гончарова.
— Ксенофонтов?
— Из Сурожской РТС, — пояснила Анна. — Механик и секретарь партийной организации.
— Фамилию будто слышал, а не припоминаю, — Костров прищурился. — Чем он знаменит, этот ваш Ксенофонтов?
— Честностью, — ответила Анна. — Честностью, прямотой.
— Серьезные качества. А вы давно его знаете?
— Пятнадцать лет. Я жила у Ксенофонтовых на квартире, когда приехала в Сурож. Он еще мальчик был.
— А недостатки?
— Резок. Упрям. Нетерпелив…
Костров понимающе кивнул.
— Вызовите-ка сюда вашего Ксенофонтова.
— А может быть, к нему проехать? — предложила Анна.
— И то ладно, — согласился Костров. — Посмотрю кстати РТС.
Анна пошла вместе с Костровым к выходу.
— А вы не ходите, — остановил он ее. — Я один, не надо мне представлять Ксенофонтова.
Анна с нетерпением ждала возвращения Кострова. Он отсутствовал около часа. Вернулся серьезный, насупленный. По-хозяйски сел у стола. Молчал. Анна не могла определить, с каким решением он вернулся. Что он высмотрел в мастерских? Она не выдержала.
— Ну как, Петр Кузьмич?
— Дайте-ка его учетную карточку…
Просмотрел карточку.
Спросил:
— Почему предлагаете его в секретари?
— Его весь город знает. Я агроном. А он механик. Полезно и для сельского хозяйства и для промышленности. И уж очень с аппетитом работает.
Костров опять вскинул на Анну глаза.
Переспросил:
— С аппетитом?
Потом поморщился.
— Не понравилась мне РТС. Тесно, станки старые. Надо расширяться…
— Ксенофонтов не раз выступал с этим вопросом. А в райком попадет — нажмет…
Костров еще раз усмехнулся и вдруг согласился:
— Ну что ж, у меня нет возражений. Сегодня сделайте представление, а завтра рассмотрим на бюро…
Он поднялся.
— Как будто не ошиблись. А как сама? Уверены в себе?
Анна смежила веки, покачала головой:
— О себе тоже хотела поговорить.
Костров испытующе взглянул на Анну:
— Колеблетесь?
— Нет. Но боюсь упреков.
Костров разглядывал Анну.
— В чем?
Анна потупилась.
— Вы знаете, Петр Кузьмич… Я уже решила. Не выберут, выгоню мужа. Пьет. Ужасно пьет. Хотела развестись, не позволили. Говорят, перевоспитывай. Других за такие поступки я исключаю из партии. А своего… ни исключить, ни перевоспитать. Любой делегат может сказать: с других требуешь, а у себя…
Все это вырвалось у нее как-то внезапно, она и не собиралась говорить об этом с Костровым. Но она действительно часто думала, не уйти ли ей и вправду с партийной работы. Алексей ее срамит, лежит у нее на совести нестерпимым грузом.
Она безвольно опустилась на стул.
— Как быть, Петр Кузьмич?
— Не распускаться!
Он выкрикнул это резко, отрывисто, даже зло. Взял за плечо, грубо, бесцеремонно, — Анна никогда не подумала бы, что у Кострова такие жесткие, такие беспощадные пальцы, — взял за плечо, поднял, поставил перед собой.
— Что вы нюните? — отрывисто спросил он. — У вас пьяница, у другого жена мещанка, у третьего сын не задался… Так из-за этого изменять себе? Воспитывайте! А не поддается. — судите. Но не опускайте рук. Не опускайте, понятно? Теперь нечего отступать…
Этот крик задел Анну за живое.
— Я не отступаю, — проговорила она, сдавленным голосом. — От работы не отказываюсь. Я никакой работы не боюсь. Пойду всюду, куда пошлет партия. Но ведь я возглавляю райком. Могут упрекнуть. Я на сессию, а его в милицейской машине везут. Стыдно. Пошлите дояркой, свинаркой. На любую стройку. Вы увидите…
— А кто вас упрекает? — резко оборвал Костров. — Свинаркой… — саркастически повторил он. — А нам надо, чтобы вы были первым секретарем.
XLIX
Беспокойно провела Анна ночь перед конференцией. Ей хотелось выспаться, но заснуть не дал Алексей. Вернулся он домой необычно рано и трезвый. В последнее время это редко случалось. Анна было подумала, что он щадит ее, боится сорвать ей доклад. Но именно для того, чтобы сорвать доклад, он и пришел на этот раз трезвым.
— Нам нужно поговорить, — сказал Алексей.
— А может, лучше выспаться? — спросила Анна.
— Успею…
Он еще раз потребовал от нее, чтобы она ушла с партийной работы. Ни больше, ни меньше. Чтобы отвела свою кандидатуру при выборах райкома. Он хотел вернуться вместе с Анной в деревню. Не обязательно в «Рассвет». В любой колхоз. Он хотел, чтобы Анна вновь превратилась в агронома и в равной степени занималась собственным домом и полеводством. Он хотел, чтобы Анна была такой, как десять дет назад.
— Пойди лучше выпей, — сказала Анна, — Пьяный ты умнее.
— Ты, откажешься? — повторил Алексей.
— И, не подумаю, — ответила она.
— Значит, я ничего для тебя не значу? — спросил он.
— Значишь, — сказала она. — Все еще значишь, но теперь не так уж много.
— Партия тебе, конечно, дороже, — насмешливо сказал Алексей.
— Ты не ошибся, — подтвердила Анна.
Он принялся ругаться. Негромко, но гнусно. Так, чтобы не слышали дети, — он не был на этот раз пьян, — но так, чтобы как можно сильнее унизить и оскорбить Анну.
Она взяла книгу, принялась читать. Спать было невозможно. Она читала, а Бахрушин ругался. Так они провели ночь. Только под утро Алексей заснул и дал задремать Анне.
Она пришла в райком с таким ощущением, точно всю ночь провела под обстрелом. Но она взяла себя в руки. Нет, нет, она уже не та Анна, какой была десять лет назад.
Пригласила членов бюро. Провела краткое заседание. В последний раз обменялась мнениями о составе президиума…
И разошлись. Собственно говоря, райком в его теперешнем составе уже не существовал. Через два часа откроется конференция, и райком сложит свои полномочия.
Анна просмотрела утреннюю корреспонденцию. Открыла папку с докладом. Проверила, внесла ли Клаша исправления в соответствии со сводкой о надоях…
Вздохнула. Вот они — итоги труда всех сурожцев. Через два часа она встанет со своим отчетом перед делегатами конференции…
Кто-то осторожно приотворил дверь.
Кто это? Анна просила Клашу по возможности никого к ней не пускать. Хотелось сосредоточиться, собраться с мыслями. Она не прочь была даже вздремнуть с часок.
Алексей… Что ему нужно?
Он плотно притворил дверь и пошел к ней.
— Что тебе?
Он не ответил. Он шел к ней. Шел, выпрямившись, твердыми, уверенными шагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31