Никто, кажется, ею не интересовался. Зато сама она интересовалась всем. Первые сутки она провела сама по себе, двое суток — на сессии.
С большим интересом слушала она выступление Кострова…
Первый секретарь областного комитета партии. Большой человек! Она его видела впервые.
Она с любопытством всматривалась в оратора. Плотный, тяжелый какой-то человек. Землистый цвет лица, отекшие веки. Костюм на нем сидел мешком, ему больше пошел бы китель. Работы у него — на сто Гончаровых хватит. Таким людям нельзя болеть. Но в общем было в нем что-то симпатичное.
Костров говорил о состоянии промышленности. О сельском хозяйстве. О сентябрьском Пленуме ЦК. Приводил много фактов, называл имена. Критика его была строгой и убедительной.
Особенно беспокоило Анну, что скажет он о сельском хозяйстве. Костров говорил о необходимости крутого подъема. Плохо используется техника. Не хватает кадров. Низка оплата трудодня…
Все было справедливо. Костров говорил о запущенности животноводства. Он действительно знал, что делается в отдельных колхозах. Где плох уход за скотом. Где падеж. Где низки удои. Все было верно…
Но что делать? Что делать? Вот чего ждала Анна. Что посоветует…
Он сказал. Создавать кормовую базу. Все зависит от кормов…
И это было правильно. Скот, конечно, надо обеспечить кормами.
В перерыве она встретилась с Волковым. Теперь он был уже начальником областного управления сельским хозяйством. Все такой же. Вежлив, приветлив, радушен. Все так же вились над лбом русые волосы. Похоже, нисколько не постарел.
Волков первый ее увидел, схватил за руку.
— Анна Андреевна! Сколько лет, сколько зим… Не забыли?
Анна обрадовалась. Все-таки знакомый человек.
— Как можно вас забыть…
Волков засмеялся.
— Я теперь в колхозе.
— Знаю, знаю. Лицом к производству, так сказать. Как там у вас?
— Приезжайте, посмотрите.
— Приеду. Обязательно. Тем более у меня виды на ваш район.
— Ну, в районе я малая птица. Вот в колхозе…
Волков опять захохотал.
— А в колхозе — орел?
— Орел не орел, а депутатом, как видите, выбрали.
На этот раз Волков лишь улыбнулся.
— Ну, сие от колхозников не зависит. Значит, пользуетесь авторитетом у начальства.
Он повел Анну в буфет. Мягко и властно подхватил за руку, увлек за собой. Усадил за столик, принес лимонада, яблок, пирожных.
— Угощайтесь!
Он с таким смаком вонзил в яблоко ровные белые зубы, с таким аппетитом откусывал кусок за куском, что Анна, хоть и стеснялась, тоже взяла яблоко, и оно показалось ей таким вкусным, как были вкусны ей яблоки только когда-то в Крыму.
Ей было приятно, даже интересно разговаривать с Волковым, но она не вполне его понимала, одного он недоговаривал, на другое намекал, она чувствовала: интересуется он всем, но ни о чем прямо не спрашивает и ни на что прямо не отвечает.
Неожиданно он задал ей вполне откровенный вопрос:
— Районный отдел не хотите возглавить?
Анна удивилась:
— Позвольте, а Богаткин?
Волков пренебрежительно повел плечом.
— Человек бесперспективный, а вы уже депутат…
Он грыз яблоки одно за другим, как кролик капусту.
— Как вам выступление Кострова?
— Понравилось, — искренне призналась Анна. — Очень обстоятельно. У нас на фермах тоже еще неважно, и, конечно, все дело в кормах.
Лукавая искорка загорелась в глазах Волкова.
— Ну, и как же у вас с кормами?
— Да вот, сеем травы, расширять будем посевы. Клевер, люпин…
Волков прищурился.
— Усвоили, значит, совет?
— Какой совет?
— Да относительно кормов.
— А разве неправильно, что все дело в кормах?
— Нет, правильно… — В глазах Волкова вдруг появилась злость. — А что он конкретного сказал, ваш Костров? Чтобы иметь мясо и молоко, корову надо кормить? Это еще при царе Горохе знали. — Волков засмеялся. — Люпин!…
— А чем плох люпин?
— Клеверок!…
Анна растерянно посмотрела на Волкова.
— А вы сами-то думали, что делать со своей землей? — саркастически продолжал он. — Носом в эту землю тыркались?
Теперь уже рассердилась Анна.
— А вы тыркались?
Волков скривил губы.
— Носом не вышел. Я ведь подруководящий товарищ. Вот когда окажусь в колхозе, тогда попробую. А здесь мне товарищ Костров не позволит.
— Как не позволит?
— Очень просто. Раньше в доходных имениях, я имею в виду проклятое царское время, помещик там или агроном сеяли то, что считали наиболее выгодным. У некоторых, правда, не получалось, прогорали.
— Но у нас-то ведь нельзя прогореть?
— Можно! Прогорел — отними партбилет, диплом, отправь в дворники. Поверьте, не стали бы сеять то, что невыгодно. Люди себе на погибель не работают. А у нас позволяют плохо работать…
— Как позволяют?
— А тем, что ничего не позволяют. Действуй по инструкции, по указаниям центра. Костров мне ничего не позволит, а ему, думаете, позволяют? За всех министр думает, первый пахарь в стране! Хоровая декламация, вот как мы работаем. Увлекся министр Вильямсом, мы Вильямсу молимся. Лысенко в моде — не смей Лысенко критиковать… — Волков отшвырнул огрызок яблока, точно под ногами у него был не паркет, а земля. — А я хочу, простите меня, жить своим, понимаете, хоть задрипанным, но своим умом!
Боже мой, куда девался всегда такой добродушный, спокойный Волков! Даже губы его побелели от злости. Перед Анной появился новый, незнакомый ей человек. Оказывается, не так просто рассмотреть человека. Какой же он… Но он был уже такой, как всегда. Милый, улыбающийся Волков. Готовый всем помочь и со всеми согласиться.
— Все это шуточки, Анна Андреевна, люпин, клеверок, травка, — примирительно произнес он. — А в конечном итоге кормить будем березкой.
— Березкой?
— Березовыми вениками. — Волков с веселым состраданием смотрел Анне в глаза. — Говоря между нами, положа, так сказать, руку на сердце, признайтесь, Анна Андреевна, сколько веников заготовили вы в колхозе?
— Да вы что — смеетесь? — Анна смотрела прямо в глаза Волкову. — Ни одного.
В глазах Волкова проскользнуло удивление.
— Ну, счастлив ваш бог, значит, вас не зря выбрали депутатом. Зато уж у соседей ваших, будьте уверены, вениками набит не один сарай! — Он встал из-за стола. — Однако пора. Слышите, звонят. Пойдемте, послушаем, какую нам еще отвалят речугу.
В зале во время заседания Анна вдруг поймала себя на том, что внимает теперь ораторам иначе, чем до разговора с Волковым. Костров правильно рассуждал, критика его доказательна, но что почерпнула она из его речи для себя? То, что коров надо обеспечить кормами? Для того чтобы сказать это, не надо быть секретарем обкома.
"Эх, — подумала Анна, — вместо всех этих выступлений, где одни перечисляют, что у них хорошо, а другие, что у них плохо, прочли бы нам, приехавшим из деревни депутатам, хорошую лекцию, да не вообще лекцию, а заставили бы какого-нибудь академика или профессора пожить в Пронске, заставили бы его подробно разобраться, что и как лучше сеять на скупой и неподатливой пронской земле…
Кострову бы не советы давать, как доить и пахать, а найти бы людей, которые смогут эти рекомендации и научно и практически обосновать, тогда Костров во сто раз больше принес бы пользы прончанам".
Если в начале сессии Анна больше слушала, в конце ее она уже больше думала…
Она еле успела забежать перед отъездом в магазины — билеты на поезд приобретены были сурожцами заранее — купить детям игрушек, конфет и золотистых медовых пряников, которые она всегда привозила из Пронска.
В Суроже ее ждала машина, присланная Поспеловым. Колхоз недавно приобрел «газик». В обед она была уже дома.
Дети, разумеется, ждали гостинцев…
Алексей тоже сидел дома. Вид у него был обиженный, как у именинника, который наперед уверен в том, что не получит заслуженного подарка.
Анна вошла.
— Ну, здравствуйте, — сказала она.
Младшие бросились к матери, полезли разворачивать свертки. Женя подошла последней и лишь слегка прикоснулась к щеке матери, она была сдержанной девочкой.
Анна раздала подарки: Коле — автомобиль, девочкам — ленты, нитки для вышивания, книжки.
Из кухни выглянула свекровь.
— Обедать будешь?
Это была ее обычная манера — разговаривать через порог.
— Нет, мама, спасибо, я ела на вокзале…
Алексей ничего не говорил, даже не поздоровался.
— А ну! — вдруг прикрикнул он на детей. — Идите к бабушке…
Они заторопились прочь, Анна тут только заметила, что Алексей выпивши.
— Ну что, нагулялась? — насмешливо спросил он.
— Я не гуляла, — миролюбиво ответила Анна. — Ты же знаешь…
— Ах да, ты у нас депутат, — язвительно изрек Алексей. — А по ночам ты тоже с кем-нибудь заседала?
Он встал и пошел было на нее. Анна вытянула руки, она не позволит себя ударить. Но Алексей так же внезапно повернулся и твердыми шагами пошел прочь из комнаты.
XXX
Алексей пропал на всю ночь. Анна была даже рада этому. Пусть придет в себя, одумается, да и сама она отдохнет с дороги.
Спала она тревожно. За окном начиналась весна. Смутные запахи бродили по-над землей. Они проникали сквозь щели в рамах, сквозь пазы в стенах, тревожили и мешали спать. Весна, весна… Скоро уже не поспишь вдосталь!
Вернулся Алексей утром. По тяжелым его шагам в сенях Анна поняла: пьян. В этот год, в такой большой год для Анны, он все чаще и чаще прикладывался к рюмочке.
Анна поймала взгляд мужа. Господи, да что же это такое? Настороженный, враждебный взгляд…
— Ты на работу собираешься? — как ни в чем не бывало спросила Анна.
— А к-корова подоена? — неожиданно спросил он.
— Вероятно, мать подоила.
— А при… при чем тут мать? Ты мне кто — жена или не жена…
— Ложись и проспись, — спокойно сказала Анна.
Она опять поймала его взгляд. Странный взгляд — встревоженный и завистливый.
— Желаю, чтоб ты находилась при мне. Желаю, чтоб ты сама ходила за моей коровой. Какое ты мне принесла приданое? Женьку?…
Анна выбежала из дому. Выбежала, как была, в выходных туфлях, лишь на ходу схватила и на крыльце накинула на плечи расхожую свою шубейку из черного, потертого во многих местах плюша. Не оглядываясь, бежала она по улице, мимо изб, равнодушно глядевших на нее тусклыми темными окнами. Даже неудобно было так бежать, но где-то мелькнула и успокоила мысль — если кто и увидит, обязательно подумает, что ее вызвали в правление, мол, из района требуют к телефону.
Анна сдержала себя, пошла спокойнее, как будто и впрямь шла по делу.
— Ах ты… — приговаривала она, ничего больше не произнося и, кажется, даже не думая. — А-ах ты…
Она миновала кособокий, низкий овин, прошла огороды, припорошенные серым пористым снежком, ступила на черную узкую тропку и прямиком пошла в поле.
Все было пусто — и поле, и небо, и сама жизнь впереди была пустее пустого. Небо было уже весеннее, но какое-то блеклое, выцветшее, как простыня из бязи, слабо покрашенная синькой, и земля какая-то мутная, светло-бурая, покрытая серыми пятнами нестаявшего снега.
Анна шла, не оглядываясь, увязая в земле и не замечая, как увязает, все вперед и вперед, точно хотела уйти в небо, а небо все отступало и отступало перед ней и земля никак не отпускала ее от себя…
— Все, — говорила она себе. — Все. Уйду, уеду.
Она не знала, куда уйдет, не отдавала себе в этом отчета, но уйти было необходимо… Все эти упреки, оскорбления, это унизительное пьянство невыносимы…
Она шла к чему-то иному, что должно было предстать перед ней в следующее мгновение, — как только она дойдет вон до той кочки, поросшей летошней рыжей травой, вон до того поломанного куста репейника, вон до той вешки, сунутой кем-то в землю…
Она шла, шла и вдруг почувствовала, как ее кто-то схватил за ноги, схватил и не отпускает, держит так, точно она приросла к земле.
Не она остановилась, какая-то сила, помимо ее воли, остановила ее. Она наклонила голову — земля так облепила ее ноги, что туфель не было видно. Два огромных черных комка, как бы слившихся со всем полем. Земля не пускала ее дальше.
Ох, да что же это она наделала? Туфли совсем пропадут! Хорошо еще, что узкие, а то и потерять можно…
Она наклонилась, хотела рукою обчистить грязь и тут же забыла про туфли. Взяла ком земли, поднесла поближе к глазам.
Земля совсем влажная, вязкая, совсем еще неподатливая, не созревшая, от нее пахло сыростью, прелью, чем-то резким и нестерпимо родным… Анна, неожиданно для самой себя, прижалась вдруг щекой к грязному, мокрому и липкому комку…
Ей сразу стало легко и свежо от холодного этого прикосновения.
Ну куда она уйдет от этой земли? Куда уйдет от Женечки, от Нины и Коли? Зачем ей уводить детей от этой земли? Да пропади он пропадом, подумала она о муже, пусть лучше сам уходит, если не одумается…
Земля быстро подсыхала у нее на ладони. Анна неторопливо раскрошила ее в руке, помедлила и свободно и плавно отбросила от себя.
Вернувшись к огородам, она обчистилась, как могла. Не спеша прошла по деревне. Встретила по пути несколько человек, со всеми поздоровалась, но не задержалась ни с кем, всем было заметно, что Анна Андреевна торопится — мало ли у агронома весной дел!
Дошла до дому, поднялась на крыльцо, уверенно распахнула дверь, переступила через порог.
Алексей валялся посреди прихожей. Должно быть, добавил еще, потому что был не настолько пьян, когда она уходила.
Анна заглянула на кухню. Свекровь сидела на скамейке, настороженно поглядывая на невестку.
— Мама, пойдите-ка, — позвала Анна свекровь. — Помогите уложить Алексея.
— А ну вас, — ответила свекровь. — Я в ваши дела не мешаюсь.
— Как знаете, — сказала Анна. — Мне он муж, а вам сын.
Она взяла мужа под мышки, втянула в горницу, подтащила к кровати. С трудом подняла, уложила, прикрыла одеялом, отошла к окну.
«Да, — подумала она, — пусть сам уходит, а я никуда не уйду».
Она поглядела в окно. Посреди улицы, осторожно, чтоб не запачкать сапоги, шел Прохоров. Сапоги на нем были праздничные, хромовые. Небось опять собрался с Поспеловым куда-нибудь по делам. Анна сунула руку меж глянцевых листьев фикуса и застучала по стеклу.
Прохоров не слышал. Она пробежала по горнице и выскочила на крыльцо.
— Тихон Петрович, Тихон Петрович! — позвала она. — Коням больше не отпускай овса! Запрещаю! А то как бы нам не просчитаться…
Последний снег вот-вот должен сойти, сев у нее не за горами.
Ни с чем и ни с кем не хочет она мириться…
С Поспеловым говорить тоже иногда бесполезно. Его не переучишь. Вот приблизился сев. Теперь он начнет ездить. По полям. Обозревать поля, как помещик. В Сурож и обратно. Будет каждодневно докладывать в райком сводку. И если запоздает хоть на час, из райкома позвонят: что случилось?
Анне даже смешно стало. Она представила себе, что бы было, если бы в старые, дореволюционные времена управляющий каким-нибудь большим имением принялся ежедневно докладывать помещику, как у него идет сев. Вдруг из Сурожа полетели бы в Пронск телеграммы. Пятьсот гектаров! Тысяча! Две! Три! Наверно, помещик подумал бы, что управляющий сошел с ума. Конечно, времена были другие, тут не о сравнении идет речь. Но и так нельзя — не доверять совсем! Может быть, самый большой вред, какой может нанести себе человек, это утратить доверие к людям…
Спустя несколько дней, вернувшись с работы, Алексей сам подошел к Анне.
— Анечка, я был пьян, погорячился…
Он просил, был ласков, как когда-то в первые дни. И она позволила ему поцеловать себя…
Много было тому причин. Дети. Прежде всего дети. Нина и Коля. Устоявшийся быт, привычка, семья. Если она прогонит Алексея, все осудят ее. Чего стоит жена, которая не прощает своему мужу!
На самом деле она прощала Алексею грубость по иной причине. Где-то в самой глубине сердца ее все-таки трогало, что Алексей ревнует. Ревнует, значит, любит. Ревность всегда вызывает подозрения. Значит, любит. А ей так хочется, чтоб ее любили…
В семье Анны вновь воцарился мир.
XXXI
На лугу за фермой силосовали сено.
Анна туда собралась с утра.
— Женя, пойдешь со мной?
Женя кончила весной семилетку, осенью собиралась в Пронск, поступать в педагогический техникум. При мысли об этом у Анны сжималось сердце. Почему-то становилось жаль и Женечку и себя. В это лето она старалась как можно больше времени проводить с Женей.
В цветастых ситцевых платьях, в одинаковых легких тапочках мать и дочь походили на двух сестер. Они и взялись, как подружки, за руки и вместе зашагали огородами к ферме.
На лугу работали преимущественно женщины и девчата. Было хоть жарко, но весело. Анна подошла, поздоровалась, хозяйским взглядом окинула луг. В этом году решено было закладывать силос не в траншеях, а буртами. Такой способ требовал меньше труда и, как говорили, не ухудшал качества силоса. Грузовик подвозил скошенную траву, клевер, люцерну. Жужжал привод, тарахтела силосорезка. Бурт закладывали так, как она говорила: слой травы — слой клевера. Присыпали солью, смачивали, трамбовали, и снова: слой травы — слой клевера.
Анне ужасно захотелось стать рядом со всеми, вместе со всеми подносить траву, укладывать ее, ровнять… Она взяла у кого-то вилы, подцепила охапку клевера, еще, еще… Клевера было маловато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
С большим интересом слушала она выступление Кострова…
Первый секретарь областного комитета партии. Большой человек! Она его видела впервые.
Она с любопытством всматривалась в оратора. Плотный, тяжелый какой-то человек. Землистый цвет лица, отекшие веки. Костюм на нем сидел мешком, ему больше пошел бы китель. Работы у него — на сто Гончаровых хватит. Таким людям нельзя болеть. Но в общем было в нем что-то симпатичное.
Костров говорил о состоянии промышленности. О сельском хозяйстве. О сентябрьском Пленуме ЦК. Приводил много фактов, называл имена. Критика его была строгой и убедительной.
Особенно беспокоило Анну, что скажет он о сельском хозяйстве. Костров говорил о необходимости крутого подъема. Плохо используется техника. Не хватает кадров. Низка оплата трудодня…
Все было справедливо. Костров говорил о запущенности животноводства. Он действительно знал, что делается в отдельных колхозах. Где плох уход за скотом. Где падеж. Где низки удои. Все было верно…
Но что делать? Что делать? Вот чего ждала Анна. Что посоветует…
Он сказал. Создавать кормовую базу. Все зависит от кормов…
И это было правильно. Скот, конечно, надо обеспечить кормами.
В перерыве она встретилась с Волковым. Теперь он был уже начальником областного управления сельским хозяйством. Все такой же. Вежлив, приветлив, радушен. Все так же вились над лбом русые волосы. Похоже, нисколько не постарел.
Волков первый ее увидел, схватил за руку.
— Анна Андреевна! Сколько лет, сколько зим… Не забыли?
Анна обрадовалась. Все-таки знакомый человек.
— Как можно вас забыть…
Волков засмеялся.
— Я теперь в колхозе.
— Знаю, знаю. Лицом к производству, так сказать. Как там у вас?
— Приезжайте, посмотрите.
— Приеду. Обязательно. Тем более у меня виды на ваш район.
— Ну, в районе я малая птица. Вот в колхозе…
Волков опять захохотал.
— А в колхозе — орел?
— Орел не орел, а депутатом, как видите, выбрали.
На этот раз Волков лишь улыбнулся.
— Ну, сие от колхозников не зависит. Значит, пользуетесь авторитетом у начальства.
Он повел Анну в буфет. Мягко и властно подхватил за руку, увлек за собой. Усадил за столик, принес лимонада, яблок, пирожных.
— Угощайтесь!
Он с таким смаком вонзил в яблоко ровные белые зубы, с таким аппетитом откусывал кусок за куском, что Анна, хоть и стеснялась, тоже взяла яблоко, и оно показалось ей таким вкусным, как были вкусны ей яблоки только когда-то в Крыму.
Ей было приятно, даже интересно разговаривать с Волковым, но она не вполне его понимала, одного он недоговаривал, на другое намекал, она чувствовала: интересуется он всем, но ни о чем прямо не спрашивает и ни на что прямо не отвечает.
Неожиданно он задал ей вполне откровенный вопрос:
— Районный отдел не хотите возглавить?
Анна удивилась:
— Позвольте, а Богаткин?
Волков пренебрежительно повел плечом.
— Человек бесперспективный, а вы уже депутат…
Он грыз яблоки одно за другим, как кролик капусту.
— Как вам выступление Кострова?
— Понравилось, — искренне призналась Анна. — Очень обстоятельно. У нас на фермах тоже еще неважно, и, конечно, все дело в кормах.
Лукавая искорка загорелась в глазах Волкова.
— Ну, и как же у вас с кормами?
— Да вот, сеем травы, расширять будем посевы. Клевер, люпин…
Волков прищурился.
— Усвоили, значит, совет?
— Какой совет?
— Да относительно кормов.
— А разве неправильно, что все дело в кормах?
— Нет, правильно… — В глазах Волкова вдруг появилась злость. — А что он конкретного сказал, ваш Костров? Чтобы иметь мясо и молоко, корову надо кормить? Это еще при царе Горохе знали. — Волков засмеялся. — Люпин!…
— А чем плох люпин?
— Клеверок!…
Анна растерянно посмотрела на Волкова.
— А вы сами-то думали, что делать со своей землей? — саркастически продолжал он. — Носом в эту землю тыркались?
Теперь уже рассердилась Анна.
— А вы тыркались?
Волков скривил губы.
— Носом не вышел. Я ведь подруководящий товарищ. Вот когда окажусь в колхозе, тогда попробую. А здесь мне товарищ Костров не позволит.
— Как не позволит?
— Очень просто. Раньше в доходных имениях, я имею в виду проклятое царское время, помещик там или агроном сеяли то, что считали наиболее выгодным. У некоторых, правда, не получалось, прогорали.
— Но у нас-то ведь нельзя прогореть?
— Можно! Прогорел — отними партбилет, диплом, отправь в дворники. Поверьте, не стали бы сеять то, что невыгодно. Люди себе на погибель не работают. А у нас позволяют плохо работать…
— Как позволяют?
— А тем, что ничего не позволяют. Действуй по инструкции, по указаниям центра. Костров мне ничего не позволит, а ему, думаете, позволяют? За всех министр думает, первый пахарь в стране! Хоровая декламация, вот как мы работаем. Увлекся министр Вильямсом, мы Вильямсу молимся. Лысенко в моде — не смей Лысенко критиковать… — Волков отшвырнул огрызок яблока, точно под ногами у него был не паркет, а земля. — А я хочу, простите меня, жить своим, понимаете, хоть задрипанным, но своим умом!
Боже мой, куда девался всегда такой добродушный, спокойный Волков! Даже губы его побелели от злости. Перед Анной появился новый, незнакомый ей человек. Оказывается, не так просто рассмотреть человека. Какой же он… Но он был уже такой, как всегда. Милый, улыбающийся Волков. Готовый всем помочь и со всеми согласиться.
— Все это шуточки, Анна Андреевна, люпин, клеверок, травка, — примирительно произнес он. — А в конечном итоге кормить будем березкой.
— Березкой?
— Березовыми вениками. — Волков с веселым состраданием смотрел Анне в глаза. — Говоря между нами, положа, так сказать, руку на сердце, признайтесь, Анна Андреевна, сколько веников заготовили вы в колхозе?
— Да вы что — смеетесь? — Анна смотрела прямо в глаза Волкову. — Ни одного.
В глазах Волкова проскользнуло удивление.
— Ну, счастлив ваш бог, значит, вас не зря выбрали депутатом. Зато уж у соседей ваших, будьте уверены, вениками набит не один сарай! — Он встал из-за стола. — Однако пора. Слышите, звонят. Пойдемте, послушаем, какую нам еще отвалят речугу.
В зале во время заседания Анна вдруг поймала себя на том, что внимает теперь ораторам иначе, чем до разговора с Волковым. Костров правильно рассуждал, критика его доказательна, но что почерпнула она из его речи для себя? То, что коров надо обеспечить кормами? Для того чтобы сказать это, не надо быть секретарем обкома.
"Эх, — подумала Анна, — вместо всех этих выступлений, где одни перечисляют, что у них хорошо, а другие, что у них плохо, прочли бы нам, приехавшим из деревни депутатам, хорошую лекцию, да не вообще лекцию, а заставили бы какого-нибудь академика или профессора пожить в Пронске, заставили бы его подробно разобраться, что и как лучше сеять на скупой и неподатливой пронской земле…
Кострову бы не советы давать, как доить и пахать, а найти бы людей, которые смогут эти рекомендации и научно и практически обосновать, тогда Костров во сто раз больше принес бы пользы прончанам".
Если в начале сессии Анна больше слушала, в конце ее она уже больше думала…
Она еле успела забежать перед отъездом в магазины — билеты на поезд приобретены были сурожцами заранее — купить детям игрушек, конфет и золотистых медовых пряников, которые она всегда привозила из Пронска.
В Суроже ее ждала машина, присланная Поспеловым. Колхоз недавно приобрел «газик». В обед она была уже дома.
Дети, разумеется, ждали гостинцев…
Алексей тоже сидел дома. Вид у него был обиженный, как у именинника, который наперед уверен в том, что не получит заслуженного подарка.
Анна вошла.
— Ну, здравствуйте, — сказала она.
Младшие бросились к матери, полезли разворачивать свертки. Женя подошла последней и лишь слегка прикоснулась к щеке матери, она была сдержанной девочкой.
Анна раздала подарки: Коле — автомобиль, девочкам — ленты, нитки для вышивания, книжки.
Из кухни выглянула свекровь.
— Обедать будешь?
Это была ее обычная манера — разговаривать через порог.
— Нет, мама, спасибо, я ела на вокзале…
Алексей ничего не говорил, даже не поздоровался.
— А ну! — вдруг прикрикнул он на детей. — Идите к бабушке…
Они заторопились прочь, Анна тут только заметила, что Алексей выпивши.
— Ну что, нагулялась? — насмешливо спросил он.
— Я не гуляла, — миролюбиво ответила Анна. — Ты же знаешь…
— Ах да, ты у нас депутат, — язвительно изрек Алексей. — А по ночам ты тоже с кем-нибудь заседала?
Он встал и пошел было на нее. Анна вытянула руки, она не позволит себя ударить. Но Алексей так же внезапно повернулся и твердыми шагами пошел прочь из комнаты.
XXX
Алексей пропал на всю ночь. Анна была даже рада этому. Пусть придет в себя, одумается, да и сама она отдохнет с дороги.
Спала она тревожно. За окном начиналась весна. Смутные запахи бродили по-над землей. Они проникали сквозь щели в рамах, сквозь пазы в стенах, тревожили и мешали спать. Весна, весна… Скоро уже не поспишь вдосталь!
Вернулся Алексей утром. По тяжелым его шагам в сенях Анна поняла: пьян. В этот год, в такой большой год для Анны, он все чаще и чаще прикладывался к рюмочке.
Анна поймала взгляд мужа. Господи, да что же это такое? Настороженный, враждебный взгляд…
— Ты на работу собираешься? — как ни в чем не бывало спросила Анна.
— А к-корова подоена? — неожиданно спросил он.
— Вероятно, мать подоила.
— А при… при чем тут мать? Ты мне кто — жена или не жена…
— Ложись и проспись, — спокойно сказала Анна.
Она опять поймала его взгляд. Странный взгляд — встревоженный и завистливый.
— Желаю, чтоб ты находилась при мне. Желаю, чтоб ты сама ходила за моей коровой. Какое ты мне принесла приданое? Женьку?…
Анна выбежала из дому. Выбежала, как была, в выходных туфлях, лишь на ходу схватила и на крыльце накинула на плечи расхожую свою шубейку из черного, потертого во многих местах плюша. Не оглядываясь, бежала она по улице, мимо изб, равнодушно глядевших на нее тусклыми темными окнами. Даже неудобно было так бежать, но где-то мелькнула и успокоила мысль — если кто и увидит, обязательно подумает, что ее вызвали в правление, мол, из района требуют к телефону.
Анна сдержала себя, пошла спокойнее, как будто и впрямь шла по делу.
— Ах ты… — приговаривала она, ничего больше не произнося и, кажется, даже не думая. — А-ах ты…
Она миновала кособокий, низкий овин, прошла огороды, припорошенные серым пористым снежком, ступила на черную узкую тропку и прямиком пошла в поле.
Все было пусто — и поле, и небо, и сама жизнь впереди была пустее пустого. Небо было уже весеннее, но какое-то блеклое, выцветшее, как простыня из бязи, слабо покрашенная синькой, и земля какая-то мутная, светло-бурая, покрытая серыми пятнами нестаявшего снега.
Анна шла, не оглядываясь, увязая в земле и не замечая, как увязает, все вперед и вперед, точно хотела уйти в небо, а небо все отступало и отступало перед ней и земля никак не отпускала ее от себя…
— Все, — говорила она себе. — Все. Уйду, уеду.
Она не знала, куда уйдет, не отдавала себе в этом отчета, но уйти было необходимо… Все эти упреки, оскорбления, это унизительное пьянство невыносимы…
Она шла к чему-то иному, что должно было предстать перед ней в следующее мгновение, — как только она дойдет вон до той кочки, поросшей летошней рыжей травой, вон до того поломанного куста репейника, вон до той вешки, сунутой кем-то в землю…
Она шла, шла и вдруг почувствовала, как ее кто-то схватил за ноги, схватил и не отпускает, держит так, точно она приросла к земле.
Не она остановилась, какая-то сила, помимо ее воли, остановила ее. Она наклонила голову — земля так облепила ее ноги, что туфель не было видно. Два огромных черных комка, как бы слившихся со всем полем. Земля не пускала ее дальше.
Ох, да что же это она наделала? Туфли совсем пропадут! Хорошо еще, что узкие, а то и потерять можно…
Она наклонилась, хотела рукою обчистить грязь и тут же забыла про туфли. Взяла ком земли, поднесла поближе к глазам.
Земля совсем влажная, вязкая, совсем еще неподатливая, не созревшая, от нее пахло сыростью, прелью, чем-то резким и нестерпимо родным… Анна, неожиданно для самой себя, прижалась вдруг щекой к грязному, мокрому и липкому комку…
Ей сразу стало легко и свежо от холодного этого прикосновения.
Ну куда она уйдет от этой земли? Куда уйдет от Женечки, от Нины и Коли? Зачем ей уводить детей от этой земли? Да пропади он пропадом, подумала она о муже, пусть лучше сам уходит, если не одумается…
Земля быстро подсыхала у нее на ладони. Анна неторопливо раскрошила ее в руке, помедлила и свободно и плавно отбросила от себя.
Вернувшись к огородам, она обчистилась, как могла. Не спеша прошла по деревне. Встретила по пути несколько человек, со всеми поздоровалась, но не задержалась ни с кем, всем было заметно, что Анна Андреевна торопится — мало ли у агронома весной дел!
Дошла до дому, поднялась на крыльцо, уверенно распахнула дверь, переступила через порог.
Алексей валялся посреди прихожей. Должно быть, добавил еще, потому что был не настолько пьян, когда она уходила.
Анна заглянула на кухню. Свекровь сидела на скамейке, настороженно поглядывая на невестку.
— Мама, пойдите-ка, — позвала Анна свекровь. — Помогите уложить Алексея.
— А ну вас, — ответила свекровь. — Я в ваши дела не мешаюсь.
— Как знаете, — сказала Анна. — Мне он муж, а вам сын.
Она взяла мужа под мышки, втянула в горницу, подтащила к кровати. С трудом подняла, уложила, прикрыла одеялом, отошла к окну.
«Да, — подумала она, — пусть сам уходит, а я никуда не уйду».
Она поглядела в окно. Посреди улицы, осторожно, чтоб не запачкать сапоги, шел Прохоров. Сапоги на нем были праздничные, хромовые. Небось опять собрался с Поспеловым куда-нибудь по делам. Анна сунула руку меж глянцевых листьев фикуса и застучала по стеклу.
Прохоров не слышал. Она пробежала по горнице и выскочила на крыльцо.
— Тихон Петрович, Тихон Петрович! — позвала она. — Коням больше не отпускай овса! Запрещаю! А то как бы нам не просчитаться…
Последний снег вот-вот должен сойти, сев у нее не за горами.
Ни с чем и ни с кем не хочет она мириться…
С Поспеловым говорить тоже иногда бесполезно. Его не переучишь. Вот приблизился сев. Теперь он начнет ездить. По полям. Обозревать поля, как помещик. В Сурож и обратно. Будет каждодневно докладывать в райком сводку. И если запоздает хоть на час, из райкома позвонят: что случилось?
Анне даже смешно стало. Она представила себе, что бы было, если бы в старые, дореволюционные времена управляющий каким-нибудь большим имением принялся ежедневно докладывать помещику, как у него идет сев. Вдруг из Сурожа полетели бы в Пронск телеграммы. Пятьсот гектаров! Тысяча! Две! Три! Наверно, помещик подумал бы, что управляющий сошел с ума. Конечно, времена были другие, тут не о сравнении идет речь. Но и так нельзя — не доверять совсем! Может быть, самый большой вред, какой может нанести себе человек, это утратить доверие к людям…
Спустя несколько дней, вернувшись с работы, Алексей сам подошел к Анне.
— Анечка, я был пьян, погорячился…
Он просил, был ласков, как когда-то в первые дни. И она позволила ему поцеловать себя…
Много было тому причин. Дети. Прежде всего дети. Нина и Коля. Устоявшийся быт, привычка, семья. Если она прогонит Алексея, все осудят ее. Чего стоит жена, которая не прощает своему мужу!
На самом деле она прощала Алексею грубость по иной причине. Где-то в самой глубине сердца ее все-таки трогало, что Алексей ревнует. Ревнует, значит, любит. Ревность всегда вызывает подозрения. Значит, любит. А ей так хочется, чтоб ее любили…
В семье Анны вновь воцарился мир.
XXXI
На лугу за фермой силосовали сено.
Анна туда собралась с утра.
— Женя, пойдешь со мной?
Женя кончила весной семилетку, осенью собиралась в Пронск, поступать в педагогический техникум. При мысли об этом у Анны сжималось сердце. Почему-то становилось жаль и Женечку и себя. В это лето она старалась как можно больше времени проводить с Женей.
В цветастых ситцевых платьях, в одинаковых легких тапочках мать и дочь походили на двух сестер. Они и взялись, как подружки, за руки и вместе зашагали огородами к ферме.
На лугу работали преимущественно женщины и девчата. Было хоть жарко, но весело. Анна подошла, поздоровалась, хозяйским взглядом окинула луг. В этом году решено было закладывать силос не в траншеях, а буртами. Такой способ требовал меньше труда и, как говорили, не ухудшал качества силоса. Грузовик подвозил скошенную траву, клевер, люцерну. Жужжал привод, тарахтела силосорезка. Бурт закладывали так, как она говорила: слой травы — слой клевера. Присыпали солью, смачивали, трамбовали, и снова: слой травы — слой клевера.
Анне ужасно захотелось стать рядом со всеми, вместе со всеми подносить траву, укладывать ее, ровнять… Она взяла у кого-то вилы, подцепила охапку клевера, еще, еще… Клевера было маловато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31