Надо покориться, каждому наступит его черед, и всего лучше хорошо вести себя.
Когда аббат Пенту убеждается, что святая вода только мучит больную без всякого толку, он слегка хлопает в ладоши, как в церкви, когда дает знать пастве стать на колени. Все немедленно преклоняют колена. Он на минуту остается на ногах, говоря:
— Молитесь со мною; просите чуда у господа бога.
Загрубелое лицо просветляется; он верит и становится величественным, невзирая на согбенную, мужицкую спину. В сущности, у него добрая душа, и вот с былым семинарским рвением падает он на колени, умоляя бога помиловать ребенка. Со всех сторон поднимается молящий шепот; испуганные голоса просят небо о помиловании; в комнате проносится ледяное дыхание суеверия, приниженность невежества перед драмой жизни. У малютки наступает последний кризис; затем она падает пластом, как бы облегченная. Но вдруг дыхание прерывается; она больше не шевелится. Она умерла.
— Requiescat in pace,—произносит кюре, возвышая голос.
— Amen! — отвечают присутствующие.
И все встают, все уходят, потрясенные этой сценой, — в то время как Марианна рыдает, закрыв голову платком, а дядя Руссель, одурелый, не сознавая сам, что делает, раскрывает нож, затем чтобы отрезать себе кусок хлеба.
На улице аббат Пенту повторяет:
— Мы все в руке божьей, и он поступает с нами по делам нашим; вы видите из этого примера...
И все село преклоняется перед ним, как перед представителем страшного господина, могущего ежечасно покарать смертью. Дети обещают хорошо вести себя за уроком катехизиса; мужчины подходят и стараются заявить о своей покорности. Как раз на следующее воскресенье предстоят выборы в муниципальный совет; крестьяне окружают священника и спрашивают у него, за кого им подавать голоса. Тогда он повторяет им инструкции, полученные накануне из епархии. Если бы сегодня, по смерти маленькой Катрины, он приказал своим прихожанам взять оружие и идти разрушать Париж, то прихожане исполнили бы это неукоснительно. Но у него не такое богатое воображение, и сам по себе он не сделает шагу без приказания начальства. На следующее воскресенье ни один обыватель не пропускает обедни, и кандидаты епархии проходят единодушной подачей голосов. Аббат Пенту царит в Сен-Маршале, как Саваоф, или, вернее, как старый деревянный идол, сколоченный топором и держащий в руке гром и молнию и всякие лихие болести.
II
На улице Шарон, в самом центре Сент-Антуан-ского предместья, в Париже, проживает незаконная чета на чердаке шестиэтажного, большого, грязного и безобразного дома, сверху донизу набитого рабочим людом. Мужчина, по ремеслу каменщик, а по имени Ран-бер, из шести дней в неделю три дня пьянствует. Женщина, несчастное создание, по имени Лиза, по ремеслу переплетчица, сошлась с каменщиком однажды вечером, когда не знала, куда приклонить голову, и с тех пор с ним не расставалась. Эта жизнь сообща длится три года. Впрочем, уже в конце первого месяца случайные супруги принялись отчаянно драться, кусаться и царапаться. Когда Ранбер возвращается пьяный, Лиза берет метлу и дубасит по нем изо всей мочи. В другой раз Ранбер накидывается на Лизу и избивает ее до полусмерти. Но эти баталии не мешают им по-своему любить друг друга. Они угощают друг друга беспрестанными потасовками: зимою затем, чтобы согреться, а летом — чтобы скоротать время, Соседи даже перестали разнимать их, Со всем тем последняя зима тяжко сказалась на них. Лиза пролежала шесть недель в постели вследствие ушиба, нанесенного ей Ранбером. Наступили прогульные дни, и Ранбер оставался без работы в течение двух месяцев. Не стало ни топлива, ни хлеба; чета голодает и мерзнет. Одним январским вечером в особенности пришлось им так плохо, что Ранбер, по природе своей не из чувствительных людей, разрыдался, как девчонка, сидя на полу и опустив голову на руки. Чета уже два дня, как ничего не ела. Лиза, только что начинающая поправляться от болезни, оделась, ни слова не говоря, и потащилась на улицу. Она решилась просить милостыню, чтобы купить хлеба в пекарне. И вот, насторожив глаза и уши, избегая полицейских, она пробирается вдоль домов и останавливает прохожих, которые покажутся ей с виду добрыми. На дворе собачий холод, прохожим неохота вынимать руки из карманов, и они прибавляют шагу, ни слова не говоря. Проходит час, и мужество покидает ее; она плачет от холода и стыда и собирается вернуться домой, как вдруг замечает молодого аббата, торопливо бегущего по улице в такой поношенной сутане, что лицо и руки у него совсем посинели. Уж конечно, не этот аббат подаст ей копейку; ему самому не лишне было бы попросить милостыни. Она недолюбливает священников и обыкновенно осыпает их жестокими насмешками, свойственными парижскому населению. Однако протягивает руку, чтобы поглядеть, какую мину скорчит он.
— Подайте копеечку, умоляю, мы умираем с голоду...
Он останавливается, шарит в кармане — и краснеет.
Потом говорит ей торопливо:
— Ведите меня к вам, но только скорее, я очень тороплюсь.
Ранбер, свидетель ее возвращения с этой «вороной», вскакивает с места, разъяренный, воображая, что над ним собираются подшутить. Он тоже не любит священников. Встречаясь с ними на улице, он непременно всякий раз плюнет на тротуар. Он постоянно твердит, что следовало бы их всех гильотинировать. Но аббат, замечающий его гневное движение, нисколько этим не смущается. Он окидывает взглядом чердак, убеждается в отчаянной нищете четы, и, вынимая из кармана старинные серебряные часы на черной шелковой ленточке, отдает их Лизе, говоря ей тем яке торопливым голосом:
— Вот, снесите это сейчас же в ломбард... Да живо, я вас подожду.
Лиза, сраженная таким приключением, кубарем скатывается с шести этажей. Все время ее отсутствия священник стоит молча, бледный и серьезный, а Ранбер, снова прикорнувший в углу, подперев кулаками лицо, не спускает с него воспаленного взгляда. Они не обмениваются ни единым словом. Каменщик злится, что к нему забрался священник, и если бы не история с часами, он без церемонии спустил бы его с лестницы. Лиза возвращается и приносит двенадцать франков. Аббат берет квитанцию, бормоча:
— Оставьте деньги у себя... Если я вам понадоблюсь, то спросите аббата де Вильнев, в приходе святой Маргариты.
И поспешно уходит, не выслушав даже благодарности. Ранбер сначала собирается выбросить деньги в окошко, крича, что такие деньги — отрава для добрых людей. Но Лиза крепко зажимает деньги в ладони, и когда приносит четыре фунта хлеба и две порции говядины с бобами из соседнего трактира, каменщик перестает ворчать и жадно набрасывается на еду. И даже вечером чета устраивает пирушку на деньги аббата. Лиза покупает пятифранкового гуся, вина, салату и приглашает двух соседей. Пока гусь жарится, все общество прыгает по комнате, крича: «Жарься, Вильнев! жарься, Вильнев!» Это они гуся величают Вильневом. И за трапезой шутки не умолкают. Пьют и курят за здоровье «ворон». Вечером следующего дня от двенадцати франков не остается ни гроша. К счастью, Лиза находит себе занятие и зарабатывает достаточно на хлеб себе и Ранберу.
В вечер пирушки аббат де Вильнев вернулся к себе, стуча зубами от холода, и, по своему обыкновению, пообедал двумя ломтями хлеба с маслом; затем засел за работу в нетопленной комнате, прикрыв ноги одеялом. Аббат — высокого роста, худой и бледный, с продолговатым лицом, пересеченным уже двумя глубокими морщинами, несмотря на то что ему всего только двадцать восемь лет. Он родился на юге Франции в семье мелкопоместных дворян, совсем разорившихся. Осиротев на десятом году своей жизни, он проникся глубокой набожностью и вступил в семинарию с порывистой верой, повергавшей его в настоящий экстаз. Учителям приходилось его сдерживать, их тревожило его усердие, они угадывали в нем одну из тех восторженных душ, которые не умеют сохранять равновесие. Затем он пережил эпоху страшной борьбы. Будучи чрезвычайно живого ума, он пристрастился к ученью, и его начали одолевать сомнения; он спорил с профессорами, тщетно искал примирить требования веры с новыми истинами, которые, ему казалось, он предугадывал. Чтобы избавиться от этого кризиса, ему приходилось налагать на себя самые тяжкие епитимьи. И не взирая на все его усилия, внутренняя борьба раздирает его и поныне, хотя бледно-спокойное лицо и не выдает этой борьбы с самим собой. В епархии находят, что за ним надо следить и в случае нужды подвергать искусу, во избежание скандала.
Вот почему аббат де Вильнев, при всем его высоком уме, служит викарием в церкви св. Маргариты, маленьком приходе одного из парижских предместий. Начальство держит его там, чтобы наказать за гордость и вымуштровать как следует; он же принял место викария с полной безмятежностью души. Начальство ошибается — он не честолюбив. Он просто поглощен задачей — примирить веру и разум, религию с духом времени. Ему не хочется отвергать ни науки, ни прогресса, ни новейшего общества и вместе с тем хочется удержать полную веру в католические догматы. И вот эти-то неустанные попытки, полные тревожных мук, нагоняют морщины на его чело. Он рад, что живет в парижском предместье, в самом центре рабочего населения, потому что хорошо понимает, что религии следует прежде всего вновь завоевать население городов. По целым дням бродит он в толпе рабочих, изучает их нужды, старается с рвением апостола обратить их к церкви, помогает им, утешает их. Но все усилия его разбиваются о непреодолимое отвращение. Предместье не только не верит и равнодушно к религии, оно ненавидят священников, ненавидит религию, на которую смотрит сквозь священников. До сих пор аббат де Вильнев наталкивался только на враждебное отношение, и сердце его обливается кровью от такого положения вещей, которое представляется ему громадным недоразумением. Встреча с Лизой, вымаливавшей кусок хлеба, и вид Ранбера, голодного, непримиримого в своей ненависти к черноризникам, сильно поразили и взволновали его. Неделю спустя он опять наведался на улицу Шарон, где застал переплетчицу одну, в то время, как она ставила на огонь котел с картофелем. Она приняла его не худо, потому что женщины гораздо мягче мужчин и потому что она сердечно благодарна ему за двенадцать франков. Он уселся и разговорился с ней. Лиза спокойно сообщила ему все подробности своего житья-бытья. Нет, она не замужем за Ранбером; они сошлись в один прекрасный вечер и будут жить друг с другом, пока поживется.
— Но это очень дурно, — заметил священник, — вам следует обвенчаться. Зачем жить вне брака, если вы уживались друг с другом в течение трех лет и подходите один к другому?
Тут Лиза рассмеялась и пожала плечами.
— О! Нам так лучше, господин кюре. По крайней мере, если в один прекрасный день не поладим друг с другом — разойдемся без хлопот... Люди сошлись, потом разошлись — вот и весь сказ... Разве, вы думаете, венец обогатит нас хотя бы на пять франков? Нет ведь? Ну, так и толковать не о чем!.. Все равно, и так проживем; оно не чище и не грязнее!..
Однако он настаивает, толкует про общество, нравственность, худой пример. Но Лиза по-прежнему качает головой.
— Послушайте, сударь, напротив нас живут женатые люди. Ну, и что ж? Они ежедневно дерутся между собой, и у них есть пятнадцатилетняя дочка, которую они готовятся пустить по худой дорожке... Вы видите, что не венец делает людей честными... Полноте, Ранбер по-прежнему будет приходить пьяный в дни получки жалованья, и мы будем по-прежнему таскать друг друга за волосы, когда вздумается...
И так как аббат, уходя, оставил потихоньку десять франков на столе, переплетчица позвала его назад и попросила взять деньги обратно. Она ему очень благодарна, но теперь она больше не нуждается; у нее есть работа и у ее сожителя тоже; милостыню можно принять только тогда, когда умираешь с голоду и не знаешь, как быть. И говорит ему, что в доме напротив проживает одна несчастная старуха; она больна, и у нее нет ни копейки денег на лекарство. Пусть он отнесет ей десять франков, старуха с благодарностью их примет. Они же с Ранбером могут, слава тебе господи, работать.
С этого дня викарий повадился навещать Лизу и беседовать с ней. Он угадал доброе сердце у этой падшей женщины и хочет непременно повенчать ее с Ранбером. Затем он постарается обратить на путь истинный и самого каменщика. Для него это становится вопросом самой страстной пропаганды, в конце которой ему мерещится торжество религии, вера, внедряющаяся в сердца народа и обновляющая отечество. Для нации нужна вера, а аббат, который не может возвыситься до новых социальных верований и весь еще проникнут своим долгим католическим воспитанием, продолжает мечтать о неокатолицизме, который бы слился с демократическим движением нашего века. Но опыт постоянно готовит ему жестокие уроки.
Вскоре его все знают в доме улицы Шарон, этом громадном домище, разбитом на узкие клетки, где живут более ста рабочих семейств, скученных друг возле друга. Когда он проходит по двору и всходит на шестой этаж, все глаза с насмешкой устремляются на него. Из двухсот или трехсот жильцов дома ни один не ходит в церковь, ни один не исполняет обрядов религии. Это маленькое население переступает за порог церкви только в дни свадьбы, крестин или похорон; да и эти церемонии служат предметом нескончаемых насмешек, в особенности свадьбы. Понятно поэтому, какой переполох должен производить вид сутаны в таком доме, где никогда не видать священников, так как все жильцы умирают без напутствия священника. Поэтому аббат слышит разные нелестные замечания на своем пути. Женщины толкуют: «Зачем таскается сюда эта ворона?..» — «Ну, вот сегодня будет мне во всем незадача, эта зловещая птица принесет мне несчастье...» — «Гляди-ка! Священник! Он, быть может, идет в гости к той франтихе, что живет в первом этаже. Но, право же, в таких случаях следует переодеваться в партикулярное платье».
Что касается мужчин, то они еще резче. Они толкуют: не жалость ли видеть, что такой молодец, добрый карабинер, проводит жизнь в праздности и обжорстве! Другие, высовываясь из окна, подражают вороньему карканью. Рабочий, спускающийся с лестницы и весь осыпанный известкой, нарочно толкает священника, чтобы запачкать ему рясу. Вокруг аббата растет глухой заговор, тайное недоброжелательство, выражающееся в конце концов в угрозах и свистках.
Но на этом дело не останавливается. Его обвиняют в том, что он навещает так часто Лизу вовсе не с религиозными целями. У Лизы сохранились еще прекрасные зубы и волосы; она очень могла пленить кюре. И не только плохие рабочие, пьяницы и лентяи, распространяют эту гадкую сплетню: хорошие ребята, приличные жильцы дома, степенные работники, не пьющие и не прогуливающие ни одного дня, подсмеиваются так же громко, как и остальные. Аббат является козлом отпущения, над которым все издеваются. Самые снисходительные толкуют, что священники такие же люди, как и все прочие, что между ними есть хорошие, как и дурные, но что следовало бы их женить насильно, чтобы они не вносили раздор в семьи. И насмешки сыплются градом, особливо насчет исповеди. Матери семейств объявляют, что не станут посылать дочерей к исповеди, потому что помнят, какие вопросы задавали им кюре, когда им было пятнадцать лет. Да, да, аббат, должно быть, ходит исповедовать Лизу. Хорошо он ее исповедует, нечего сказать!
Наконец, в один прекрасный вечер, после драки, происходившей во дворе, один слесарь, которому Ранбер подбил глаза кулаком, восклицает:
— Ступай проедать поповские деньги!.. Твоя Лиза обкрадывает кружку бедных со своим черноризником. Легко сказать, хорошими делами занимаетесь вы втроем!
Тут рассвирепевший каменщик взбегает наверх и набрасывается на Лизу, клянясь и божась, что если когда-нибудь поймает аббата, то задаст ему жаркую баню. Как раз аббат приходит на другой день, в тот момент, как Ранбер кончает обедать.
— Угомонись, пожалуйста! — кричит Лиза. — Господин кюре приходит с хорошей целью... Он хочет повенчать нас и говорит, что так будет честнее.
Но каменщик ничего не слушает и, выругав кюре самым площадным образом, резко приказывает ему убираться.
— Проваливайте и никогда не суйте больше сюда своего носа, или я сверну вам шею и спущу вниз но лестнице!.. Виданное ли дело, чтобы всякая каналья мешала жить людям по-своему.
Священник, сохраняя полное спокойствие, дожидается, чтобы ему дали высказаться. И тогда говорит очень кротко и пытается тронуть бешеного безумца, спрашивая у него: какую участь готовит он детям, если они у него будут.
— Послушайтесь меня, подумайте о будущем, женитесь...
Но Ранбер перебивает его.
— Эх! женитесь сперва сами!.. Ищите себе жену, только не мою, слышите ли... Ну, убирайтесь и больше не приходите!
Аббат де Вильнев поникает головой и уходит. Мужество изменяет ему. Спускаясь с лестницы, он слышит кругом себя злорадный смех;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51